Глава VIII. Чтение завещания в доме пастора

Глава VIII. Чтение завещания в доме пастора

Получив указания Флорентийца, Сандра и Мильдрей, захватив с собой юристов, отправились в дом пастора для вскрытия и чтения его завещания. Всегда и для всех находивший время, лорд Бенедикт выкроил его и для Сандры, чтобы помочь юноше собрать мысли и провести дело пастора, ни разу не выпав из круга сосредоточенного внимания.

– Твой умерший друг, Сандра, разыскал тебя только для того, чтобы указать на некоторые ошибки в твоей работе. Благодаря его бескорыстному труду и вниманию ты избег многих затруднений. Отплати ему теперь и постарайся, чтобы близкие ему люди приняли его волю, по возможности не сопротивляясь. Наши обязанности не кончаются разлукой с ушедшими с земли. Думай, что пастор стоит рядом и бессилен выразить свою волю или повлиять на жену и дочь, иначе чем через твою физическую помощь. Думай, что я тоже стою рядом и держу тебя под руку.

Выучи ещё урок того, как надо внимательно смотреть не на внешность привлекшего тебя человека, а заглядывать в его душу. Вспомни, как нравилась тебе Дженни и как наивно ты доверял всему, что она считала нужным тебе демонстрировать. Теперь, рассмотрев как следует портрет её души, ты начинаешь терять мужество и не знаешь, как себя вести в её присутствии. А между тем вся твоя жизнь посвящена любви к человеку и служению ему. Не ищи в Дженни существо, нравящееся тебе или нет, думай не о её личных качествах, а о радости служить ей мощным проводом любви и помочь понять отца. Ты, конечно, не будешь нести ответственность за бредовые их поступки, если они с матерью вздумают оспаривать судом волю пастора. Но ты будешь ему верным другом, если придёшь к нему в дом свободным от личных чувств, принеся милосердие, честь и любовь, полное самообладание и усердие, чтобы выполнить его волю вместо меня.

– Если бы я мог хоть одну минуту, лорд Бенедикт, подняться к сотой доле вашего сознания и вместить её в себя, я был бы счастлив. Круг одиночества среди людей, который вы меня учили создавать, удаётся мне, только когда работаю. Когда же я действую на людях, общаясь с ними, постоянно рассеиваюсь и забываю о самом главном и великом смысле текущей минуты: о том, что именно ЭТА минута и есть неповторимое, летящее мгновение Вечности. Что именно это сейчас и составляет всё самое главное, самое важное и самое ценное в жизни. Поэтому, сплошь и рядом, мои мгновения бегут в пустоте. Но завтра я постараюсь начать свой день по-новому, уже совсем приготовившись к нему.

В поезде Сандра вспоминал отдельные фразы и слова Флорентийца и заметил, что ощущает незримое присутствие лорда Бенедикта и пастора. "Как четко может работать мысль, – думал Сандра, – достаточно было лорду Бенедикту сказать, чтобы я представлял себе его и пастора рядом с собой, и я постоянно чувствую их общество. Только бы мне не потерять этого ощущения, когда я буду с Дженни. Я бы ни в чём не ошибся и не растерялся и, наверное, достиг бы максимального успеха".

Мильдрей не прерывал размышлений Сандры. Он понял, что юноша собирает все свои силы, как, впрочем, и он сам. В его сердце и мыслях в последние месяцы шла такая усиленная работа. Да ещё он очень устал за эти дни, ибо хлопоты о похоронах легли почти целиком на него. В его сознании совершался огромный перелом. Его беспокоила болезнь Алисы, с первой встречи сделавшейся для него предметом любви и восхищения. Теперь же девушка стала его священной мечтой, и он полагал, что жизнь проявляет незаслуженное им милосердие. Направляясь в семью пастора, лорд Мильдрей предвидел, что не всё пройдёт гладко в этот день. Ему достаточно было увидеть Дженни с матерью, чтобы оценить вполне их вкусы и склонности. Привычка пристально наблюдать окружающее и отдавать себе в нём отчёт, а также умение быть деятельным в общении с людьми и нести им помощь создали молчаливому Мильдрею репутацию добряка и защитника бедноты, над чем не раз потешались его клубные приятели, спрашивая, кого и куда он сейчас перевёз, кого спасает от голодной смерти, кому подыскивает место.

Мягкое сердце Мильдрея страдало за пастора. Теперь он сосредоточенно думал, как бы помочь Дженни преодолеть зависть к Алисе, которую он сразу угадал. Но вот поезд подошёл к вокзалу, они уселись в коляску и отправились в дом пастора. Здесь их уже ждали. Мать и дочь, в изысканных траурных туалетах, сидели в зале и приняли Сандру – единственного, кого они знали из вошедших – чрезвычайно высокомерно.

– А разве лорда Бенедикта и Алисы нет с вами? – холодно спросила Сандру Дженни, даже не взглянув на представляемых ей и не потрудившись выслушать имена. – Мы не начнём, пока они не явятся. Ах, вот и они, я слышу звонок.

– Я думаю, мисс Уодсворд, что вы ошибаетесь, – ответил ей Мильдрей. – Лорд Бенедикт уполномочил меня быть его заместителем при чтении завещания вашего отца. Что же касается вашей сестры, то она очень больна и быть сегодня здесь не может. Но это дела не меняет. У меня есть полная доверенность от лорда Бенедикта. Если вас заинтересуют какие-либо подробности, я уполномочен дать вам разъяснения.

В комнату вошёл мистер Тендль, поздоровался и подошёл к Дженни.

– Как не вовремя вы к нам, мистер Тендль, – недовольно произнесла пасторша. – Вы, очевидно, приехали пригласить Дженни прокатиться или позавтракать, но, к сожалению, мы заняты хотя и несносным, но неотложным делом.

– Простите, сударыня, – вмешался старый адвокат, давно уже взбешенный высокомерием обеих дам, к которому он – светило Лондона, богач и баловень клиентуры – не привык. – Мой клерк имеет полное право вести тот образ жизни, который ему нравится. Но в данную минуту он явился по тому же делу, по какому и мы имеем удовольствие лицезреть вас.

– То есть как, – вскричала Дженни, – вы хотите сказать, что мистер Тендль не более чем ваш клерк?

– Именно так, мисс Уодсворд. Он вызван мною для чтения акта и как лишний свидетель. Я надеюсь, у вас нет возражений?

– Час от часу не легче, – бросаясь в кресло, процедила сквозь зубы Дженни. – Ну, начинайте, мистер адвокатский клерк, выдающий себя за члена порядочного общества.

– Дженни, – громко вскрикнул Сандра и хотел броситься к девушке. Но Мильдрей, выпрямившийся во весь рост, точно внезапно выросший, удержал его.

– Простите, мистер Тендль, за нанесённое вам оскорбление в деле лорда Бенедикта. Я являюсь его доверенным и от его лица прошу у вас извинения. Я не сомневаюсь, что лорд Бенедикт сам пожелает видеть вас и принести вам лично свои извинения. Я считаю нужным извиниться и перед вами, сэр, – обратился Мильдрей к старому адвокату, – за нанесённое вашему сотруднику и племяннику оскорбление. – Обратившись к Тендлю и старику, он прибавил: – Если вы удовлетворены моими извинениями, можем приступить к делу.

– Только глубоко уважая лорда Бенедикта и вас, лорд Амедей, я подчиняюсь. Прошу вас, мистер Тендль, начните чтение документа. Но предварительно подайте его наследницам, чтобы они могли убедиться в неприкосновенности печатей на конверте, – обратился к бледному как мел Тендлю старый адвокат.

Ни слова не ответив, молодой человек взял из рук дяди большой конверт, запечатанный пятью сургучными печатями с инициалами пастора и надписанный его рукой, и подал пасторше. Леди Катарина внимательно осмотрела все печати и надпись, и лицо её при этом как бы говорило: "Кто мне поручится, что вы не смошенничали?" Дженни бросила взгляд на конверт и всех присутствующих, явно желая показать, что процедура ей скучна и только кротость помогает ей вынести такую муку. С видом жертвы она встала с кресла и пересела так, чтобы лицо её находилось в тени.

– Не разрешите ли и нам присесть, – спросил старый адвокат таким саркастическим тоном, что Дженни передёрнуло.

– Вы здесь не в гостях, а по делу. Можете вести себя так, как вам предписывает деловой визит, – огрызнулась пасторша. В её голосе, взгляде, жесте, которым она сопровождала свой ответ, было столько ненависти и раздражения, словно она хотела стереть в порошок всех этих людей, принёсших ей последнюю весть от мужа.

Старый адвокат сел, остальные остались стоять, и Тендль, вскрыв конверт, принялся читать завещание. Когда дело дошло до пункта о доме, пасторша вскочила.

– Да это грабёж! Он ограбил меня и Дженни в пользу этой подлой девчонки. Мы будем судиться. Почём мы знаем, чем околдовали моего мужа в доме вашего лорда Бенедикта.

– Выбирайте слова, сударыня, – обратился к пасторше старый адвокат. – Когда ваша дочь оскорбила моего племянника, скрывшего от неё свою профессию, а также не доложившего ей, что он один из самых крупных помещиков Л-ского графства, – мы ещё не приступали к официальной части дела. Поэтому я мог извинить вам вашу грубость. Если же вы позволите себе какое-либо оскорбление теперь, я буду должен прекратить чтение документа и привлечь вас к суду.

По каждому пункту, в частности о доме, есть юридически засвидетельствованные документы. Позже вы можете просмотреть завещание деда, по которому дом, где вы живёте, вам фактически никогда не принадлежал. Он всегда принадлежал вашей младшей дочери. Продолжайте, Тендль.

По мере чтения завещания мать и дочь чувствовали себя всё хуже, а когда дело дошло до капитала, с которого леди Катарина могла пользоваться только процентами, – она готова была закатить истерику. Но лорд Мильдрей предупредил это проявление темперамента пасторши, сказав, что есть ещё письмо Алисы, которое тоже должно быть оглашено официально, так как оно засвидетельствовано юридически и является необходимым документом.

– С каких это пор грудные младенцы в Англии пишут официальные письма? – фыркнула пасторша.

– С тех пор, как они имеют права наследства и собственности, – ответил адвокат.

Мильдрей подал Тендлю письмо Алисы, также запечатанное печатью с инициалами пастора.

"Мои дорогие мама и Дженни. Я пишу вам это письмо, сидя возле папы, по его настоянию и в присутствии лордов Бенедикта и Мильдрея.

Мне очень горько, что именно в эти часы, когда папа так хорошо себя чувствует, здоров, прекрасно выглядит, он желает, чтобы я писала его волю касательно того времени, когда его не будет с нами. Сердце моё разрывается при одной мысли об этом. И представить себе, что можно пережить эту потерю и остаться жить, – я просто не в силах. Но я повинуюсь его воле и пишу те пункты, которые он считает необходимыми для моей и вашей дальнейшей жизни.

1. Дом, как вам давно известно, завещан дедом мне. Папа требует, чтобы ни одна стена в нём не была разрушена, ни одна дверь не была сломана. Всё, вплоть до самых простых обиходных вещей, должно оставаться на местах. Никто не должен переезжать из одной комнаты в другую. Всё должно быть сохраняемо в полном порядке, как будто бы папа в свой дом вернётся. Моя комната, как и его кабинет должны сохраняться неприкосновенными.

2. В доме вы обе можете жить ещё два года, если раньше этого времени не приищете себе новой квартиры. Если же спустя два года вы всё ещё будете в доме, то опекунский совет выселит вас, так как дом должен быть к этому сроку освобожден.

3. В течение года я буду высылать вам деньги на содержание и ремонт дома и сада. Наймите специальную прислугу и садовника.

4. Перед началом зимнего сезона я пришлю мастера наглухо заделать ход в мою и папину комнаты.

5. Ответственность за целостность имущества вы возьмёте на себя в присутствии тех юристов, которые будут читать вам завещание папы и моё письмо.

Такова воля папы относительно моего дома. Лорд Бенедикт, которого папа назначает моим опекуном, скрепляет своею подписью, равно как и сам папа, мои распоряжения несовершеннолетней. Из завещания папы вы узнаете, что после его похорон домой я не вернусь. Как мне ни грустно в этом сознаться, но... я знаю теперь, что разлука со мною вас не опечалит. Всю мою жизнь я так любила вас обеих. Я так старалась заслужить хоть каплю ответной нежности, но увы, я не успела в этом. Горестно мне и сейчас сознавать, что нас с папой пригрели чужие люди. Что здесь, среди чужих, мы нашли нежность и заботу, ласку и внимание, о которых не смели думать дома. Это не упрёк, конечно. Это только выражение горя, потому что только сейчас я понимаю, как ценна дружба между людьми, какое счастье не только самой любить, но и быть любимой. Я очень хотела бы вспомнить хоть один день моей жизни дома, когда я была бы нужна не только как портниха или повариха, но как сестра, друг, дочь...

Но что же мечтать о несбыточном счастье? Всё, что я хотела бы тебе пожелать, дорогая Дженни, это радостной семьи и чтобы ты могла одинаково любить своих детей. Я крепко обнимаю вас обеих, у меня такое странное чувство, точно больше не увижу вас никогда. Как будто у меня нет уже родного дома, кончилась какая-то одна жизнь и начинается совсем другая. За последнее время я так состарилась, что сразу перепрыгнула из детства в зрелость, забыв, что бывает ещё юность. Здесь я живу в такой красоте, о которой и мечтать не могла. Благодаря лорду Бенедикту здесь всё полно гармонии, и папа положительно ожил. Мне кажется, что это первые его счастливые дни за всю жизнь..."

– Нельзя ли прекратить этот наглый лирический бред, – возмущенно закричала пасторша, покрывшись красными пятнами.

– Прочитать до конца я обязан, – ответил Тендль, ибо непосредственно к нему обратила свой выкрик пасторша, – но конец очень близок.

"В эту минуту я вдруг представила себе, что папы уже нет с нами. И сердце моё застонало от боли. Если действительно выпала нам несчастная доля пережить папу, я молю Провидение помочь нашим трём сердцам найти дорогу любви друг к другу. Пусть навеки память о папе будет цементом между нами, и его чистая жизнь да послужит нам примером. Крепко обнимаю вас обеих и ещё раз молю, не выбрасывайте из сердца и жизни любящую вас маленькую Алису".

Прочитав письмо, Тендль сложил его и положил на стол, рядом с завещанием. Пасторша встала, подошла к столу и, брезгливо отбросив письмо Алисы, взяла в руки завещание.

– Если я не ошибаюсь, завещание должно быть подписано не менее чем двумя свидетелями.

– Так точно, здесь подписи даже трёх свидетелей. Но что вы хотите этим сказать? – спросил старый адвокат.

– Хочу проверить, те ли самые люди, что подписывали документ, привезли его.

– На первом месте стоит подпись лорда Бенедикта, – сказал адвокат. – Его здесь нет. Вместо него – уполномоченный им лорд Амедей Мильдрей. Вот документ, удостоверяющий его права. Он протянул бумагу пасторше.

– Я думаю, мама, здесь всё в порядке. И чем скорее мы покончим с этим тоскливым испытанием, тем приятнее будет и нам, и нашим гостям. Так необычайно любезно с вашей стороны, лорд Мильдрей, что вы приехали к нам, – сказала Дженни, совершенно изменив свой тон. – Садитесь сюда, мне хочется поговорить с вами. Вы, вероятно, соскучились в деревне, без общества, без развлечений. Нельзя же считать обществом нашу маленькую дурнушку Алису. Она ведь там единственная фрейлина графини Т., – смеясь, закончила Дженни, принимая самые обворожительные из своих поз. Молча, внимательно смотрел на неё Мильдрей.

– Вы не совсем представляете себе, что значит общество, мисс Уодсворд, – наконец сказал он, опускаясь в кресло. – Общество лорда Бенедикта, собранное им у себя в деревне, в том числе, конечно, и ваша сестра, – это самые изысканные люди. И быть в таком обществе не только счастье для меня, но и очень большая честь. А графиня Т. и ваша сестра могут заставить забыть, что есть на свете другие женщины.

Дженни, точно упавшая с облаков, смотрела во все глаза на Мильдрея. Впервые в жизни она почувствовала себя не только растерянной, но и сраженной.

– У меня для вас есть ещё одно письмо, от лорда Бенедикта, – продолжал Мильдрей, подавая девушке конверт. – Если желаете прочесть его сейчас и, быть может, написать ответ, мы с Сандрой подождем. И если обе наследницы ничего не имеют против, я попрощаюсь с юристами, чтобы не отнимать у них драгоценное время.

– Мы не возражаем. Можете отправить всю эту юридическую челядь, – резко выкрикнула пасторша. Но вспомнив, что и Тендль принадлежит к той же челяди, Тендль, оказавшийся богачом и завидным женихом и уже однажды здесь оскорбленный сегодня, осеклась, сконфузилась и, по обыкновению, взбесилась.

– Что же вы всё стоите, Сандра? Неужели ещё вас упрашивать о милости сесть, – сорвала она злобу на Сандре, печально на неё глядевшем.

– Благодарю, леди Катарина. Я так поражен приёмом, который мы встретили сегодня в этом прежде радушном доме, что всё не могу прийти в себя от глубокой сердечной боли. Мне кажется, я вижу здесь витающую тень хозяина. Я ещё слышу его чудесный голос. В своих песнях, словах, поступках и действиях он звал, как живой пример, к любви.

– К любви, к любви, – уже истерически выкрикнула пасторша. – Он ограбил нас, гонит на улицу, – и это всё, по-вашему, любовь.

– Пастор отдал каждой из вас по справедливости всё, что имел, леди Катарина, никакой судья не мог бы придумать лучше...

– Что вы способны понимать в этом! Вы будете таким же книжным червем, каким был ваш покойный друг. Чтобы я не могла распоряжаться капиталом! Чтобы после моей смерти обе девчонки стали богатыми женщинами, а я должна едва сводить концы с концами! И это справедливость! – И хлопнув дверью, она вышла.

Оставшись с Мильдреем и Сандрой, Дженни никак не могла совладать с собой. Наконец, взяв письмо в руки, она сказала:

– Письмо, кажется, объёмистое. Видно, пословица "Рыбак рыбака видит издалека" оправдалась дружбой моего отца и лорда Бенедикта. Велеречивость моего папаши, должно быть, отвечала таковому свойству лорда Бенедикта, – взвешивая в руке письмо, саркастически улыбнулась Дженни.

– О бедняжка, бедняжка Дженни! – почти с отчаянием воскликнул Сандра. – Как можете вы быть столь слепы! Ведь получить письмо от лорда Бенедикта такое счастье, за которое многие отдали бы полжизни. А вы издеваетесь.

– Быть может, для кого-то это счастье. Я же глубоко равнодушна к любому мистическому счастью и предпочитаю иметь его в своём кармане, – всё тем же тоном продолжала Дженни.

– Вот на этот-то крючок и попадаются люди. Их засасывает сатанинская жажда богатства, а потом... честь и свет угасают под давлением этой страсти. Я видел немало печальных примеров, когда всё начиналось с погони за богатыми женихами, а кончалось весьма прискорбно, – тихо говорил Мильдрей.

Лицо Дженни было бледно, глаза метали злые огни, руки судорожно разрывали конверт, как будто вместе с ним она собиралась разорвать письмо.

Пока Дженни занялась чтением, Мильдрей подошёл к Сандре и отвёл огорчённого юношу к окну. Здесь они оба, глядя на прекрасный, но уже запущенный сад, думали об отце и дочери, о тех, кто ухаживал за цветами и был душою осиротевших дома и сада. Как было ясно обоим, красота, мир и уют покинули этих суетных женщин, понимавших только внешнее, ценивших лишь то, что можно ощупать руками.

– Я не в силах сейчас прочесть эту галиматью, – вдруг резко закричала Дженни. – Можете, сэр уполномоченный, передать вашему лорду, что он напрасно ломится в открытую дверь. Я не Алиса и в его покровительстве не нуждаюсь. А что касается его опекунства, об этом мы ещё поспорим. При живой матери и совершеннолетней сестре шестнадцатилетний подросток не нуждается в опекунах со стороны. Мы подадим в суд, у нас достаточное количество фактов, чтоб доказать, что уже более двух лет пастор был не совсем нормален.

– О Господи, Дженни, не срамите себя перед всем миром, – всплеснул руками Сандра. – Ведь величайший труд пастора, благодаря которому он приобрёл мировую известность, окончен именно в эти два года. Ну в какое положение вы поставите себя перед судом. Неужели в вас нет ни капли милосердия к памяти отца? Вы способны вытащить его имя, такое чистое и славное, на помойную яму сплетен и пересудов?

– Я не сомневаюсь, что расчёт именно на наше так называемое благородство, – а на самом деле на глупость, – и был у лорда Бенедикта, когда он смастерил эту штуку с завещанием. Но мы на этот крючок не поймаемся, нет. Мы выведем этот заговор на чистую воду, – закончила Дженни, окончательно разъярившись.

– Будет лучше для вас и для нас, мисс Уодсворд, если мы покинем этот дом, – совершенно владея собою, сказал Мильдрей. Но тон его голоса, властный, решительный, не терпящий возражений, так поразил Сандру, что он растерянно поглядел на своего всегда кроткого друга. Мягкий, слегка сутуловатый Мильдрей стоял теперь выпрямившись во весь свой высокий рост. Глаза его приняли стальной оттенок и лицо носило выражение непреклонной воли. Если бы Сандре кто-то рассказал о таком Мильдрее, он бы весело посмеялся шутке.

– Воспитанность в женщине, которая хочет быть светской дамой, вещь совершенно необходимая, мисс Уодсворд. Но даже только честь могла бы удержать вас от оскорблений, которые вы нанесли сегодня людям. Те, кого вы сочли выгодными женихами, но не разглядели сразу по своей близорукости и эгоизму и потому оскорбили их, – мстить не будут. Но они бросят ваше имя светским сплетникам, если только вы решитесь публично оскорбить память отца. Жизнь не простит вам бессердечного поведения сегодня, хотя великодушный лорд Бенедикт простит вас несомненно, в чём вы будете иметь случай убедиться.

Поклонившись Дженни, мужчины вышли в переднюю и покинули дом. Но добраться до деревни им было суждено не сразу, так как Сандра вдруг почувствовал острую боль в сердце, и им пришлось остановиться у аптеки, где они просидели больше часу и опоздали на поезд. Когда, наконец, коляска подвезла их к деревенскому дому. Флорентиец встретил их на крыльце и сейчас же велел Сандре лечь в постель, предварительно приняв лекарство.

– Теперь ты испытываешь на себе, мой друг Сандра, как крепко держат иллюзии человека. Ты болен, потому что последнее время постоянно засорял свой организм страхом, слезами и раздражением. Твой сердечный припадок надо бы назвать припадком скорби и ужаса. Учись побеждать всё, что давит твой дух. Независимость и свобода духа – вот основа истинного здоровья. Надо бы говорить, что у человека не печень болит, а гложет его корыстолюбие. Не боли под ложечкой, а припадок страха и уныния. Иди ложись, отдыхай. Вынеси мужественно все пороки Дженни, которые сегодня увидел, воспринимая их как её злейших врагов. Вынеси точно нагруженную корзину и развей по ветру. Но только после того, как найдёшь в себе доброту принять её в своё сердце и думать о ней, чтобы помочь.

Простившись с Сандрой, которого он поручил попечениям Артура, лорд Бенедикт прошёл в свой кабинет, куда пригласил Мильдрея. Подкрепив проголодавшегося гостя лёгким ужином. Флорентиец рассказал ему, что состояние Алисы, при которой неотлучно дежурят Николай, Наль и Дория, гораздо лучше, но сознание к ней ещё не вернулось.

– Надо благодарить жизнь за её болезнь, Мильдрей. От скольких мучительных минут она избавила Алису.

– Да, если бы ей пришлось присутствовать при тяжелейшей сегодняшней сцене и увидеть всю бездну жестокости и холодности её родных; – она уж наверное заболела бы, если бы и была здорова. – Лорд Мильдрей передал Флорентийцу все подробности, вплоть до угрозы судом и отношения Дженни к его письму.

– Я в этом не сомневался. Но всё же обязан был сдержать слово, данное пастору. Бедная Дженни, как будет печальна её жизнь и как ужасна старость. Ещё только раз ей будет предоставлена возможность отойти от зла, и она снова её отвергнет. А когда жизнь покажется ей адом и она сама обратится ко мне, – я уже не много смогу для неё сделать. Спасибо, друг, за помощь. Вы очень устали за последнее время, выполняя мои поручения. Я оценил вашу твёрдость и усердие, на которые можно положиться, и не забуду об этом. И всё же это не конец. Я буду просить вас поехать завтра утром в контору к мистеру Тендлю и отвезти ему моё письмо. Если найдёте возможным, постарайтесь привезти Тендля с собой. А теперь ещё раз спасибо, идите, отдыхайте и не беспокойтесь об Алисе.

– Когда я подле вас, лорд Бенедикт, я не знаю ни страха, ни волнения. Только если я чувствую себя отъединённым – как в ту ужасную ночь, когда вы бросили мне в окно записку, – я страдаю и сознаю себя беспомощным и несчастным.

– Если кому-то, как и вам, протянута моя рука, тот не может знать ни страха, ни отчаяния. Кто полностью владеет собою, тот всегда держится за мою руку. И все его дела – от самых простых до самых сложных – я разделяю с ним. Если же раздражение вкрадывается в его дела, – значит, он выпустил мою руку, нарушил в себе гармонию и САМ не в состоянии удержать моей руки. Помните об этом, мой друг, и старайтесь даже в такие тяжкие дни, как сегодня, хранить в сердце не только равновесие, но и радость.

Простившись с Мильдреем, Флорентиец поднялся к Алисе, побеседовал с Наль и возвратился к себе, когда весь дом уже погрузился в сон.

Долго сидела Дженни после ухода Сандры и Мильдрея и никак не могла прийти в себя. Мысли её бегали по всей её жизни, от самого детства и до этой последней минуты. Но ни на чём она не могла сосредоточиться. То ей удавалось несколько успокоиться на мысли, что сумма денег, оставленная ей, и проценты с капитала матери обеспечивают им безбедное существование. То она начинала сравнивать себя с Алисой – и снова в ней закипало бешенство. То ей казалось совершенно необходимым, точно кому-то назло, выйти немедленно замуж. Но и тут её охватывало раздражение. С недавних пор она нередко проводила время в обществе мистера Тендля. Она ездила с ним кататься, ходила в театры и рестораны. Но ни разу не спросила о том, как он живёт, чем занимается. Она видела в нём только сносного, развлекающего её поклонника, считая, что он достаточно вознагражден, получив право любоваться её красотой. Когда же оказалось, что Дженни проворонила удобный случай, что Тендль богатый помещик, человек с положением и связями, а его занятия адвокатурой просто фантазия от безделья, и жених он вполне завидный, – у Дженни сдавливало горло от ярости при мысли, что она сама же его и оттолкнула.

Измученная, не умеющая владеть собой, девушка впервые почувствовала себя совершенно одинокой. Только сейчас, под раздававшийся в мёртвом доме храп пасторши, она оценила огромность потери отца. Как ни протестовала она при его жизни против установленных им правил, против чести, которой он требовал от всех в доме и которая стесняла Дженни, она знала, что в отце она всегда найдёт друга, поддержку и утешение. Даже в тех случаях, когда Дженни бывала кругом виновата, пастор не повышал голоса. Он только так страдал за неё, что дочь уходила умиротворённая. И при его жизни Дженни ничего не боялась. А теперь в её душе поселился такой страх перед завтрашним днём, что ей хотелось прижаться хоть к чьему-нибудь плечу, чтобы только почувствовать опору.

Вспомнив о письме Флорентийца, она принялась его читать. И чем дальше читала, тем становилась спокойнее. Казалось, каждое слово раскрывало ей её ошибки. Ей захотелось увидеть лорда Бенедикта, говорить с ним, помириться с сестрой...

Внезапно в зал вошла пасторша.

– Что ты сидишь в потёмках, Дженни? Нам с тобой надо переговорить о тысяче вещей и принять какое-то решение. И чем скорее мы это сделаем, тем легче будет нам выпутаться.

Пасторша опустила шторы и зажгла лампу. И всё обаяние письма, которое Дженни успела спрятать, улетучилось. Вместе с матерью в комнату ворвался вихрь страстей. И снова в Дженни запылали бунт и протест.

– Будем ли мы с тобой судиться с Бенедиктом? Ведь Алису вырвать без суда будет невозможно. А нам девчонка необходима в доме.

– Я думаю, мама, с обсуждением этого вопроса подождем до завтра. Надо спросить кого-то опытного. Мы с вами ничего в этом не понимаем.

– Кроме Тендля, Дженни, у нас нет сейчас никого, кто мог бы растолковать нам юридическую сторону дела. Тебе надо написать ему письмо с извинениями и пригласить к себе. Он так влюблён, что, конечно, будет радёхонек тут же прискакать.

– Ах, мама, после смерти папы вы не даёте мне ни минуты побыть одной и подумать о чём-нибудь, кроме материальной стороны жизни. Но я могу не желать...

– Дженни, ты знаешь, как я тебя люблю, – перебила дочь пасторша. – Я охотно увезла бы тебя в самое шумное место, где бы ты могла развлечься. Но именно сейчас мы с тобой должны не теряя ни минуты продумать, как нам дальше строить нашу жизнь. Но прежде всего Алиса должна быть возвращена домой. И тогда ты можешь выбирать: или немедленно выйдешь замуж за Тендля, или мы поедем путешествовать в поисках подходящих встреч. Замужество с Тендлем имеет, конечно, много преимуществ. Но английский закон строг в части развода до такой степени, что было бы немыслимо освободиться, окажись он неподходящим мужем.

– Да погодите, мама, делить шкуру неубитого медведя. Я согласна написать Тендлю записочку и обещаю вам, что постараюсь повлиять на Алису, не доводя дела до суда. Она девчонка упрямая, но всё же можно попытаться. Я ей напишу и буду звать её приехать повидаться. Ну, мы и постараемся её не выпустить больше. Пусть опекун тогда судится с нами.

– Нет, Алиса не упряма. Если с ней обращаться ласково, – чего нам с тобой никогда не хотелось делать, – из неё можно верёвки вить. Покойный папенька не столько любил её, сколько отлично понимал эту черту её характера и пользовался ею. Девчонка воображала, что он души в ней не чает, и отвечала ему настоящей преданностью. Если хочешь, чтобы Алиса приехала, притворись, что тоскуешь, напиши побольше ласковых слов. Она размечтается и приедет.

Умная Дженни, отлично понимавшая цельность и прямоту характеров отца и сестры, не заблуждалась по поводу их отношений. Она знала сходство вкусов и идей, на которых покоилась их дружба. Но что единственным подходом к Алисе были ласка и призыв к милосердию, – в этом Дженни не сомневалась. Написав коротенькую записку Тендлю, шутливо прося её извинить, – Дженни отдала записку матери, которая настаивала на том, чтобы самой отвезти её молодому человеку.

Правда, пасторша не столько верила в свои дипломатические таланты, сколько ей хотелось теперь убедиться в богатстве Тендля, который жил, судя по адресу, на одной из лучших лондонских улиц. Наскоро перекусив, пасторша отправилась в город. А Дженни села за письмо к Алисе. Сначала ей казалось, что письмо это написать легко и просто. Но прошло уже почти четверть часа, а на листе красовалось трафаретное: "Милая Алиса". Привычное горделиво-снисходительное отношение к сестре, властный, приказной тон, с каким она всегда обращалась с сестрой-дурнушкой, не позволяли ничего другого, что сама Дженни понимала как ласку.

Алиса продолжала ей казаться глупым ребёнком, достаточно упрямым в своём отношении к отцу и лорду Бенедикту, которых она свято чтила. Дженни вспомнила и вид Алисы, и отцовское выражение непреклонной воли, когда она, по мнению сестры, недостаточно почтительно отозвалась о лорде Бенедикте.

Наконец Дженни решила воззвать к гордости Алисы и доказать ей, что невозможно жить в чужом доме в роли приживалки графини Т., тогда как родная сестра обречена ею на одиночество. Дженни так искренно поверила, что она жертва жестокости Алисы, что ей стало легко, и она начала письмо с серии обвинений.

"Ты бросила нас с мамой на произвол судьбы и говоришь, что ты нас очень любишь. Ты даже не интересуешься, как мы живём и будем жить в этом старом, отвратительном, неуютном доме. Если ты думаешь, что для меня и мамы приемлемы те условия, которые ты нам предлагаешь, то, очевидно, ты совсем забыла о наших привычках и вкусах. Кроме того, если бы ты нас любила, ты не только не писала бы таких смехотворных распоряжений, но сказала бы отцу, что он от старости и болезней теряет всякое чувство меры. Тебе, Алиса, известен мой вкус к роскошной жизни. Зачем же ты продолжаешь жить при чужой женщине, которая может заменить тебя хоть десятью швеями. Ведь не всегда же ты будешь сидеть дома. Скоро я выйду замуж, тогда можно будет подыскать приличного мужа тебе. Твои вкусы так скромны, что найти партию будет нетрудно. Если ты искренна в своих словах, не оставляй нас с мамой. Ты ведь знаешь, что нам было нелегко. То, чего нам с нею хотелось, не нравилось отцу и он на всё накладывал вето. Теперь мы, наконец, можем начать жить, как нам хочется. Но для этого надо, чтобы ты была дома. А ты, злая девочка, совсем покинула нас. Если ты заупрямишься и не пожелаешь возвратиться немедленно домой, нам придется обратиться в суд. И на суде выяснится, что отец был ненормален, огласки чего ты, наверное, не очень хочешь. Что касается твоего письма, – не его лирических мест, – а той части, где ты даёшь свои "распоряжения", то я их просто не принимаю всерьёз. Но об этом поговорим дома, когда ты вернёшься из своей достаточно затянувшейся отлучки. Я кончаю письмо и ещё раз напоминаю тебе, что девушка из общества, случайно попавшая в пасторские дочки, вместо того чтобы занять в свете блестящее положение, не должна жить приживалкой в чужом доме. Возвращайся скорее домой и развяжи нам с мамой руки. До скорого свидания. Твоя Дженни".

Дженни осталась очень довольна своим письмом и, полная сознания исполненного тяжёлого долга, стала ждать возвращения пасторши. Леди Катарина вернулась в довольно плохом расположении духа. Дом мистера Тендля оказался отличным особняком. Но сам хозяин жил на даче, домой заглядывал редко и только по утрам бывал в конторе дяди. Все эти сведения, весьма неохотно, дал ей дворник. С трудом удалось пасторше узнать адрес конторы. Разочарованные мать и дочь решили отправить письмо по почте, так как Дженни категорически воспротивилась желанию матери передать письмо Тендлю в конторе.

И Дженни, и леди Катарина, обе были раздражены неудачей. Обе чувствовали себя одинокими, и обе не знали, чем и как себя занять. Поболтав о всяких пустяках, они отправились спать, не признаваясь друг дружке, как тревожно у них на сердце.

Завистливые струйки пробегали по сердцу Дженни, когда она думала, что вот Алиса сидит в деревне, окруженная мужчинами, и не знает никаких забот, их взял на себя её богатый опекун.

И Дженни решила бороться, вырвав у опекуна Алису, чего бы ей это ни стоило. Если не Тендль, то кто-то другой, но замуж она выйдет, и лорд Бенедикт хорошо запомнит на всю жизнь, как насолила ему Дженни.

Эти приятные мысли успокоили Дженни, и она легла спать, исполненная решимости.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.