Глава 14 Величайшая из возможных операций

Глава 14

Величайшая из возможных операций

Ошо, ты много говорил о смерти и умирании. Я понял, ты говорил о том, что люди боятся смерти как таковой, потому что они не могут представить, что с ними произойдет. Я обманываю себя, когда чувствую невероятный восторг при мысли о смерти? Чувствуется, что если бы это событие было подготовлено тем, кто достиг максимальной осознанности, происходило в окружении любящих друзей и в прекрасной обстановке, то оно могло бы стать самым удивительным происшествием.

У смерти как таковой существования нет. Что происходит на самом деле, так это переход сознания из одной формы в другую или, в конечном итоге, в бесформенность.

Суть в том, может человек умереть сознательно или он умирает по заведенному порядку — бессознательно.

Природа предусмотрела, что, перед тем как умереть, человек полностью теряет сознание, впадает в кому, поэтому не осознает ничего. Это величайшая из возможных операций. Если хирург собирается удалять малую часть тела, он вынужден выключить сознание пациента, иначе есть вероятность, что боль будет слишком сильной и невыносимой. А в боли и муке операция может и не быть успешной.

То, что делают хирурги, природа делала миллионы лет, и ее операция намного сложнее. Она забирает все тело, а не часть; она пересаживает сознание в другую форму.

Только если вы почти просветленный, на самой грани просветления, вы можете остаться в сознании, потому что весь процесс просветления — это отстранение вас от вашего тела и ума. Если отдаленность достаточная, вы можете остаться осознанным, и с телом может происходить что угодно — вы сможете наблюдать за этим, будто все происходит с кем-то другим. Тогда это действительно удивительное, волнующее событие, но не раньше.

Другими словами, чтобы красиво умереть, нужно красиво жить.

Чтобы умереть в изумлении и восторге, в экстазе, нужно всю жизнь готовиться к экстазу, восторгу, изумлению.

Смерть — это кульминация, крещендо вашей жизни. Она не противостоит жизни. Она не разрушает жизнь.

Поэтому я сказал, что смерти в общепринятом смысле не существует. На самом деле, она дает телу еще один шанс вырасти. А если вы уже выросли, то нет необходимости в еще одном шансе; ваше существо перемещается в предельное существо. Вы больше не отдельная маленькая капелька, а целый океан существования.

В своей книге «Tertium Organum» — одной из наиболее важных книг — П. Д. Успенский дает много прекрасных положений, но данное положение самое значимое из всех. В простой математике — а он был математиком — часть есть часть, а целое есть целое; часть не может стать целым, как не может и целое стать частью.

Но в математике сознания все наоборот: здесь часть может стать целым, а целое может стать частью, по сути, они одно и то же. Вместо того чтобы использовать слово часть, мы должны говорить: «У вас мини-существо, малый образ целого, а когда тело исчезает, малый образ становится одним целым с большим образом». Смерть — великий восторг, но только для тех, кто трудится, чтобы сделать ее таковой. Ключ в том, что вы должны оставаться в сознании.

Я слышал, как три друга — хирург, политик и юрист (мировой судья) — непринужденно общались утром на прогулке. Обсудив самые разные темы, они стали спорить, чья профессия древнее.

Судья сказал: «Конечно же, моя, потому что, как мы знаем, чем дальше в прошлое, тем более груб, преступен и дик человек. Конечно, судья был необходим, чтобы поддерживать мир, чтобы объединять общество, защищать невиновных.

Да и в наше время люди подразделяются на религии, на нации, на расы, на все более и более мелкие группы, и они воюют — непрекращающиеся беспорядки по всему миру. Без системы правосудия невозможно было бы избежать этих беспорядков и спасти человечество».

Убедительно — но политик рассмеялся. Он сказал: «Ты можешь обманывать кого угодно, но не меня. Скажи сначала, если бы меня не было, кто вызвал бы все эти беспорядки? Политик — обязательное условие любого преступления». И, хотя ни один политик с этим не согласится, все, что он сказал, правда.

Хирург сказал: «Вы оба, возможно, и правы, но вы не можете соперничать с хирургом. Операция случилась раньше. Бог взял ребро у Адама и сотворил из него женщину. Это была сверхъестественная операция. И это было в самом начале, вы не можете вернуться еще дальше». Но даже Бог должен был лишить Адама сознания, чтобы забрать его кость.

С древности существуют удивительные книги, о которых должен знать весь мир. Около пяти-семи тысяч лет назад в Индии жил человек — Сушрат, и он написал книгу по хирургии. Самое удивительное — все, что мы делаем сейчас, описано в ней: инструменты, методы, все, даже анестезия.

В Гималаях найдено маленькое растение: всего нескольких капель его сока достаточно для того, чтобы часами поддерживать человека в абсолютно бессознательном состоянии. Оно и сейчас существует.

И если в нашей скромной хирургии с самого начала бессознательность — непременное условие… смерть — это великая операция. Ничто не может быть более значительным: все тело нужно отделить от существа, которое стало отождествляться с ним и цепляется за него. В бессознательном состоянии это сделать возможно.

Очень немногие умирают сознательно, отсюда страх; потому что очень немногие живут сознательно, отсюда страх. Какой бы вы хотели видеть свою смерть, такой для начала вы должны сделать свою жизнь, потому что смерть неотделима от жизни, она не конец жизни, а всего лишь перемена. Жизнь продолжается, продолжалась, всегда будет продолжаться. Но формы становятся непригодными, старыми, больше бременем, чем радостью — лучше дать жизни новую, свежую форму.

Смерть — блаженство, не проклятье.

Ошо, Гурджиева обвинили в попытке удержать свою жену живой, когда она умирала. Его ученики были потрясены и не поняли его. Как он мог помочь ей, если он не был способен сделать это прежде?

Революция 1917 года в России помешала всей работе Гурджиева. Его ученики разбежались. Он сам вынужден был покинуть Россию, потому что коммунисты, которые пришли к власти, были материалистами — они не верили ни в какой духовный рост. Они считали, что человек — просто растение.

Но Гурджиеву удалось взять с собой небольшую группу учеников, которые смогли очень развиться и кристаллизироваться. Так случилось, что его жена была одной из них. Они остались в Константинополе в ожидании возможности где-нибудь обосноваться. Именно в Константинополе их обнаружил Беннет и привез в Европу.

Сначала он хотел поселиться в Англии, но, видимо, никакая страна — вследствие заурядности мышления политиков — не хочет, чтобы в ней появлялись титаны. Они не могут принять человека, который больше знает, который велик; а Гурджиев был очень сильным, ярким, харизматичным человеком — все, кто когда-либо соприкасался с ним, менялись. Англия ему отказала. Ему отказывала страна за страной.

Только по чистой случайности премьер-министр Франции прочитал некоторые из его книг и был чрезвычайно потрясен. Он пригласил его и предоставил ему прекрасное место недалеко от Парижа, всего в нескольких милях, где он основал свою коммуну.

В этой коммуне было два подразделения. В одном была старая русская гвардия, приехавшая с ним, которая была намного более развитой, чем новые последователи с Запада, особенно из Америки. Было вдвойне трудно.

Во-первых, российская группа говорила только по-русски, поэтому общаться было невозможно. Во-вторых, они были высокоразвитыми, а эти новые люди были высокообразованными, но духовно абсолютно неразвитыми. Русские же были не очень образованны. Это создавало еще один барьер на пути общения: они не могли общаться интеллектуально, этому препятствовало незнание языка, этому препятствовало отсутствие образования; на уровне существа общение также было затруднительно, потому что российская группа была намного более развитой — Гурджиев работал с ними годами.

Самой опытной ученицей была его жена. Это стало тревожить людей, особенно новую группу: «Почему это Гурджиев настолько внимателен к своей жене?» Дело было не в том, что она его жена; это не имело значения. Дело было в том, что он работал с этой женщиной больше, чем со всеми, и она умирала. Это был вопрос нескольких дней — если ему удастся удержать ее живой, у нее произойдет кристаллизация. Иначе кто знает, через сколько кругов рождения и смерти ей еще предстоит пройти.

И он был способен продержать ее в живых, потому что в его системе передача энергии — один из основных методов. Он мог быть использован до самого предела: умирающий человек мог жить столько, сколько человек, передающий ему свою энергию; если он передаст всю энергию, он мгновенно умрет, а умирающий человек сможет жить долго.

Гурджиев не стремился никого принести в жертву, но все могли пожертвовать немного энергии для его жены. Это был вопрос всего нескольких дней доброго здоровья, чтобы она смогла продолжить работу. Она была почти у цели, еще один шаг — и она бы не вернулась назад.

Но западная группа не могла понять, почему он уделял такое внимание: просветленный человек должен одинаково относиться ко всем — и неважно, жена это его или нет. Но они не понимали того, что он заботится не о своей жене, он заботится о человеческом существе, которому случилось быть его женой и которое оказалось в таком положении, что еще несколько дней здоровья освободили бы ее навсегда от какого бы то ни было заключения. Это стоило того. И ему это удалось — его жена умерла просветленной.

Такое возможно в школе. Если мы видим, что кто-то достиг высокого уровня, то ничего страшного, что все остальные пожертвуют немного энергии… чтобы человек еще ненадолго остался в теле и пришел к самореализации. В одиночестве это не получится: это не путь монаха, это путь мистика.

Сам Гурджиев научился всем своим техникам, всем своим методикам в суфийских школах. Он никогда не был монахом; вот почему он не получил никакого религиозного признания. А суфийские школы держали свои техники в большом секрете. Гурджиев был первым, кто открыл их западному миру.

Суфии были недовольны, и западный мир был потрясен, потому что они привыкли думать о религии совершенно иначе: «То, что он говорит, не похоже на религию. Он говорит почти так, будто это наука», — и он был прав, это и есть наука.

Именно из-за религиозных гонений многие мистические школы держались в тени и функционировали так, чтобы никто о них знал. Даже если муж являлся членом мистической школы, его жена об этом не знала, поскольку церковь, ортодоксальная религия, сразу начинала преследовать его. Поэтому лучше помалкивать и делать то, что ты хочешь, тайно.

Гурджиев намеревался сделать все эти тайны доступными для большего количества людей, что ему не удалось — не из-за него самого, а из-за толпы. Она глуха; она не способна услышать то, что ново и идет вразрез с их проторенной тропой.

Об этой заботе о жене, об этой попытке удержать ее живой обычный заурядный ум подумает: «Это привязанность. Он слишком привязан к своей жене. А мужчина, который настолько привязан к своей жене, не может быть просветленным». Вот логика заурядного ума; и остальные заурядные умы по всему миру полностью с ней согласятся. От жены нужно отречься! — но здесь нечто другое. Он пытается удержать ее в теле, не дать ей умереть.

В Индии я видел человека; это был очень уважаемый человек — Ганешварни. Он родился индуистом, но перешел в джайнизм. А когда кто-то переходит в другую религию, он становится очень уважаемым в этой религии. В своей религии он никого не интересовал. Но, перейдя в джайнизм, он наполнил сердца джайнов удовлетворением, что «у нас больше правоты, чем у индуистов. Посмотрите, индуист по своей воле…» — потому что джайны не миссионеры; если кто-то попросит их, они могут обратить его, но они не сходят со своего пути, чтобы кого-то обратить, — «…человек пришел сам».

И человек оказался действительно очень сильным, потому что прошел через все джайнистские испытания и победил рожденных джайнами аскетов. Он негласно стал практически главой всей джайнистской общины.

Через двадцать два года — он был в Варанаси — умерла его жена, которую он оставил в индуистском кругу. В своей автобиографии он говорит: «Я почувствовал большое облегчение».

Когда я прочитал об этом, я написал ему письмо: «Твоя фраза многозначна. Она значит, что ты все еще считаешь свою жену своей женой. Она значит, что ты чувствуешь вину, потому что оставил ее в бедности, без финансовой поддержки, а сам ушел; что эти двадцать два года не смогли изменить тебя — отношения с женой все еще целы и невредимы».

Когда он получил мое письмо, он был очень зол. Один из моих друзей был при нем — редактировал его книги и выполнял другие работы. Он написал мне, что Ганешварни очень зол.

Я сказал: «Это показывает, что все, что я написал, правда. Его гнев — это согласие. Скажи ему, иначе на что тут можно злиться? Если бы то, что я написал, было неправдой, он бы просто рассмеялся, а он не ответил мне. А от тебя я слышу, что он очень зол; он якобы миролюбив, поднялся над гневом, но он никуда не пришел. Он просто загнал себя в рамки определенной дисциплины, потому что его окружает такое уважение, его эго удовлетворено, и люди говорят: „Великий человек“. Его жена умирает, а он не чувствует печали; наоборот, он говорит: „Какое облегчение“».

И когда я указал на это тем людям, которые говорили, что это демонстрирует свободу от привязанности, то подчеркнул: «Не в этом случае. Это означает, что он был привязан и ждал ее смерти. По сути, возможно, в уме он убивал ее много раз; иначе почему он чувствует облегчение?

Двадцать два года эта бедная женщина убирала дома других людей, как-то пытаясь выжить. Он никогда не заботился о ней. Он стал великим святым, но на уровне бессознательного эти слова „какое облегчение“ показывают: он рад, что его жена умерла. Жена оставалась его женой».

И такие люди — такая среда — существуют по всему миру во всех религиях.

Поэтому Гурджиева начали подозревать… «Он просветленный или нет? Он пытается продлить жизнь своей жены; просветленный должен быть беспристрастным: умирает кто-то или живет, для него не имеет значения».

Но они не понимают, что он действует совершенно по другой схеме и что для него речь идет не о жене; для него речь идет о растущей душе, которая находится на грани вступления в целое. Если эти несколько дней будут упущены, кто знает, сколько еще жизней ей придется страдать, и будет ли у нее еще такой мастер, как Гурджиев, — вопрос сложный.

Поэтому если вы смотрите на это без предубеждения, то все ясно, если же у вас есть предубеждение… он делал это не только со своей женой, он практиковал то же самое с другими учениками. Но и тогда возникла проблема, потому что все те ученики, с которыми он практиковал на смертном одре, помогая прожить немного дольше, были русскими; потому что они были более развитыми — он работал над ними.

Теперь представители Запада решили, что это дискриминация. Так рассудок может придумать фактически обоснованные аргументы: «Он никогда не проводил это ни с одним представителем Запада; но к русским у него другое отношение, потому что он сам русский».

Это просто абсурдно, что человек с качествами Гурджиева может быть пристрастным. Но, конечно, если человек развитый — а те русские продолжали развиваться лучше, чем представители западной цивилизации, по той простой причине, что они были изолированы в своем лагере. Их язык не позволял им выходить за его пределы. Они уже давно знали Гурджиева и намного глубже понимали этого человека.

Представители западной цивилизации стали приходить из-за моды. Быть с Гурджиевым стало модно; они приходили, а через несколько дней покидали его — потому что быть с ним было не так-то легко. Он был трудным человеком и очень нелогичным в своей методике; но его методы были весьма эффективны внутри его системы.

Для вашей логики это может быть абсолютно необоснованно. Например, Беннету он сказал: «Сегодня ты будешь без остановки рыть траншею в двадцать футов длиной, в четыре фута глубиной, в два фута шириной» — никакого перерыва на кофе, никакой пищи. — «Ты не можешь никуда отойти, даже в туалет. Ты должен рыть канаву без остановки».

Беннет старался изо всех сил: «Чем быстрее это будет сделано — тем лучше, и я буду свободен». К вечеру работа была закончена. Гурджиев подошел и сказал: «Хорошо. Теперь закопай ее, чтобы она выглядела так же, как до того, как ты начал копать. И будешь свободен».

Беннет сказал: «Боже мой, как это глупо. Если ее закапывать так, чтобы она стала такой же, какой была, то она станет такой же, какой была утром. К чему вся эта пытка?» Логический ум не может осознать это.

Но Беннет оставался с Гурджиевым долгое время и немного позже понял, что он делал, — потому что почувствовал это сам. Когда он докопался до того момента, когда почувствовал себя настолько уставшим, что ему казалось, он сейчас упадет, внезапно, в этот самый момент, он почувствовал огромный прилив энергии, стала доступна свежая энергия. Он был удивлен — откуда? Он даже не выпил свой чай. И с этой свежей энергией он снова начал копать.

К вечеру он был обессилен, снова на грани того, чтобы рухнуть на землю, и тогда произошел второй прилив энергии в его существе — самый сильный из тех, что он когда-либо чувствовал в своей жизни. Но пока вы не прислушаетесь к его внутреннему опыту, это упражнение будет казаться совершенно абсурдным. Ни один человек в здравом уме не останется с Гурджиевым, если ему нужно будет делать такое.

И только позднее, когда Беннет лежал в своей постели: он всю ночь не мог заснуть, потому что второй прилив энергии был настолько сильным, что мешал ему заснуть, призывал его делать что-то, — он сказал: «Это абсолютное помешательство. Я работал целый день. Я никогда не делал такую работу. Я писатель, а не копатель могил».

На следующий день он спросил об этом Гурджиева. Тот сказал: «Я хотел, чтобы ты понял, что в тебе есть энергетические слои. Первый слой — твоя обычная повседневная работа. Его достаточно для выполнения твоей обычной повседневной работы. Но если ты выйдешь за его пределы, то почувствуешь себя полностью обессиленным, тебе будет казаться, что ты умрешь, если продолжишь; но в этот момент как раз надо продолжить, потому что только тогда вступит в силу второй слой.

Он действует только тогда, когда в тебе достаточно упорства, чтобы спровоцировать его, чтобы вызвать его. Это твой экстренный слой. Ты устал и собираешься спать, но твой дом охватывает пламя — и внезапно вся твоя усталость исчезает, и всю ночь ты тушишь огонь и абсолютно не чувствуешь усталости. Задействован экстренный слой.

А третий слой — это космический слой, он неисчерпаем; если один раз ты прикоснулся к нему, ты познал его и сможешь проникнуть туда. Тогда ты сможешь творить чудеса, которые будут казаться чудесами другим, но не тебе, потому что ты будешь знать, что у тебя есть эти достижимые слои».

Почти все до смерти работают в первом слое.

У Гурджиева своя система, которая отличается от типичных, традиционных религий — в них ничего нет. И его нельзя судить по критериям, пригодным для других людей; его можно судить по его собственным критериям. Поэтому сначала попробуйте разобраться в его системе и только потом судите — если вы имеете склонность судить.

Он был одним из наиболее непонятых людей в мире по той простой причине, что все судили, руководствуясь своим предвзятым умом, а перед ними был человек, который впервые попытался открыть тайное учение; но не преуспел.

Он потерпел полную неудачу, не по своей вине — невозможно представить человека лучше, чем он.

Но тупоголовость заурядных людей, которые населяют Землю, действительно невозможно пробить.

Ошо, когда я была маленькой девочкой, моя мама брала меня с собой в поход по магазинам. Почти каждый день мы заходили в особый магазин, где лавочник, после того как мы приобретали все что нужно, всегда давал мне конфету.

Однажды он забыл про конфету, а я, конечно, нетерпеливо ждала ее. Он не вспомнил о ней и тогда, когда мы подошли к входной двери, и я громко сказала: «Ну и ладно, я совсем даже и не хотела сегодня конфету!»

Я всегда помнила об этом случае и однажды обнаружила, что на протяжении многих лет вела себя точно так же. И теперь, когда я стала способна понять этот механизм, я вижу, что подобным образом ведут себя многие люди.

Ошо, почему часто мы не способны выразить то, чего хотим и что нам нужно, и почему мы часто выбираем более долгий путь, вместо того чтобы идти прямо?

Тебя учили не показывать свои желания, не показывать свою беспомощность, не показывать свою истинную сущность и делать вид, что у тебя сильный характер, что тебе ничего не нужно, не нужна ничья помощь, что ты сама можешь устроить свою жизнь. Это воспитание глубоко проникло в твою сущность. Почти все ведут себя так же.

Я слышал… Двое нищих лежали под деревом прекрасной летней ночью, в полнолуние. Один из них сказал: «Я бы хотел купить луну, сколько бы она ни стоила».

Второй сказал: «Это невозможно, потому что я не собираюсь ее продавать — ни за какую цену». Никто не покупает луну. Оба знают об этом, но никто не хочет это признать.

Каждый стремится быть сильнее другого. Первый пытается купить луну, сколько бы она ни стоила. Второй же не говорит: «Что за ерунду ты несешь? — луна не продается». Нет. Он говорит: «Я не собираюсь ее продавать ни за какую цену».

Людей готовят лицемерить, потому что все общество носит маски. Вы не увидите ни одного настоящего лица. А если обнаружите кого-то без маски, кого-то подлинного, не лицемерного, он будет нарушать всеобщий покой, потому что будет напоминать вам о ваших истинных лицах.

Вы настолько укоренились в лицемерии, столько вложили в лицемерие, что теперь не можете вырваться из него. Единственный способ — осудить того человека, который не носит маску, который говорит правду как она есть.

Но во всем мире правде не доверяют, к ней не прислушиваются. И наоборот, лжи доверяют и прислушиваются к ней. Вы должны очень выразительно лгать, чтобы каждая ложь выглядела как правда.

Но самой правде вынесен приговор, поэтому очень немногие люди осмеливаются говорить правду и в результате страдать.

Брат моей матери собирался в третий раз жениться, ему было пятьдесят два. Он уже убил двух жен — не в прямом смысле, они умерли сами, — он был великим сердцеедом. Он собирался жениться на девушке, которой было четырнадцать лет.

Когда я узнал об этом, я сказал:

— Я против.

— Ты сошел с ума? — воскликнула моя мать. — Он твой дядя и мой брат.

— Это не имеет значения, — сказал я. — Именно потому, что он твой брат и мой дядя, мой долг — заявить протест.

Все семейство пыталось переубедить меня: «Не поступай так со своим собственным дядей».

Я сказал: «Я ничего не делаю. Я просто поясняю, что пятидесятидвухлетний мужчина не должен брать в жены четырнадцатилетнюю девушку. Он может жениться на пятидесятилетней женщине, и я буду всецело „за“. Он может жениться на вдове. Но четырнадцатилетняя девушка…

К тому времени как ей исполнится двадцать восемь, он может внезапно умереть. В этот раз не он убьет женщину; он будет убит. И что за необходимость? Его сыновья женаты, его дочери замужем; эта девушка годится ему в дочери, так велика разница в возрасте».

И вы знаете, что они сделали? Они заперли меня в комнате, думая, что я создам проблемы. Во всем, что я говорил, была правда — они все понимали, что это была правда. Но никто не хотел нарушать плавный ход событий. «Он богатый и могущественный человек, он может отомстить. Зачем без надобности подставлять свою шею? — это тебя не касается».

Я сказал: «Тогда кого это касается? — никого не касается! Девушка родилась в бедной семье. Отец продает дочь: она выходит замуж за пятидесятидвухлетнего мужчину. Он получит тысячи рупий и будет счастлив. Но никого не волнует девушка и то, что она думает, — четырнадцатилетняя девушка, выходящая замуж за мужчину, который скоро оставит ее вдовой, когда она будет в самом расцвете».

Мне сказали: «Не время спорить». Это было в тот момент, когда процессия направлялась к храму. Мой дядя, как жених, восседал на лошади. Я хотел остановить их и собрать весь город… «Это нужно прекратить; это преступление». Они заперли меня. Я рвался изо всех сил, но никто не слышал меня: все ушли на свадьбу.

И действительно, то, о чем я предупреждал, случилось довольно скоро, всего лишь через два года. Девушке было всего шестнадцать, а мужа уже не стало. Тогда я сказал им:

— Вот теперь заприте меня в комнате.

— Мы не могли предположить, что он умрет так скоро, — ответили они.

— Одно было абсолютно ясно: разница в возрасте такова, что он умрет, а девушка будет вдовой всю оставшуюся жизнь. И теперь она останется вдовой на всю свою жизнь. Поэтому теперь я предлагаю выдать ее замуж.

— Как можно? Никто не женится на ней. Вдовы не выходят замуж еще раз.

В то время не было закона. Даже сейчас, когда закон уже прописан в книгах, вдовы остаются вдовами, потому что это оскорбление. Если вдова выходит замуж — она теряет честь, а ведь она живет в обществе. Но сейчас закон предусматривает такую возможность, а в то время даже закон не предусматривал такой возможности.

— Я попробую убедить ее.

— Ты не должен этого делать, — ответили они. — Грех, если вдова выйдет замуж.

— Я не вижу в этом греха. Я вижу грех в том, что шестнадцатилетняя девушка может прожить шестьдесят или больше лет как вдова. Это одна из основных причин сексуальных извращений.

— Даже если она и согласится с тобой — но она не может согласиться, потому что это постыдно, — где ты будешь искать мужчину? Никакой мужчина не согласится жениться на вдове.

— Ей всего лишь шестнадцать. Какая разница, вдова она или девственница? Лучше жениться на вдове — немного опыта, два года опыта, — чем жениться на девственнице, у которой опыта нет.

— У тебя проблемы с головой. Попробуй найти мужчину!

Я подходил ко многим. С кем бы я ни говорил, он отвечал мне: «Забудь об этом. Зачем мне неприятности?»

Но мне удалось убедить одного из моих слуг, потому что я сказал:

— Смотри, сколько у нее денег. Муж оставил ей много денег. Ты не сможешь заработать столько денег за многие жизни. Деньги, опытная, красивая девушка — что тебе еще нужно?

— Наверное, ты прав, но если кто-нибудь узнает, что я сказал «да», меня убьют. Я бедный слуга, — сомневался он. — Если узнает твой отец, я распрощаюсь со службой.

— Не волнуйся, тебе не нужна будет служба. Когда ты женишься, тебе не нужна будет служба.

— Где гарантия? Все общество будет препятствовать мне. Ты не знаешь этих людей. Я бедный человек; я знаю их. Под любым предлогом они запрут меня в полицейском участке — потому что я вор или что-то подобное. А я бедный человек, я даже не могу позволить себе адвоката, чтобы он защитил меня.

— Ты просто дай мне ответ и молчи — чтобы я знал, что с мужчиной договорился и теперь могу идти к женщине.

— Если ты обещаешь, что никому ничего не скажешь.

— Не скажу, — обещал я, — но ты женишься, если девушка согласится.

— Я женюсь, но только в другом городе, не в этом.

Когда я нашел девушку, она сильно разозлилась на меня: «Ты толкаешь меня на путь греха». Она закрыла дверь перед моим носом и сказала: «Никогда больше не приходи в этот дом».

Я сказал: «Я приду, но не буду заходить; я буду здесь на тот случай, если ты передумаешь — ты просто стукни два раза. Мужчина согласен!»

Я приходил туда каждый день. И я знал, что она стоит за дверью, но не может набраться храбрости, чтобы стукнуть два раза. Наконец она стукнула два раза и открыла дверь.

Я сказал:

— Все просто. Ты можешь прожить в этом пустом доме шестьдесят, семьдесят лет и так и не познать ничего. Тот человек был болен, стар, почти мертв; я хотел сказать этим людям: «Не губите жизнь бедной девушки». Будь готова. Не волнуйся.

— Кто он? — спросила она.

Когда я сказал ей, она ответила:

— Нет, потому что он не из моей касты.

— Боже мой, — воскликнул я. — Теперь мне нужно найти мужчину из твоей касты! Это твоя жизнь или моя? Как связан брак с кастой? Тебе нужен мужчина, и я дам тебе молодого, здорового мужчину. Как это связано с кастой, кроме как предубеждением?

Я назвал ей имя, но она все не решалась:

— Он простой слуга.

— Ты сама родом из бедной семьи, — сказал я. — Не думай, что, выйдя замуж за богача, ты стала богатой. Не забывай, что всего лишь два года назад ты была почти нищей. А он зарабатывает — он никогда не был нищим.

Но каким-то образом моему деду удалось выпытать у нее его имя, и слуга исчез. Когда я пытался узнать, куда он пропал, куда его отправили, никто не ответил. Я никогда больше не видел этого слугу. Наверное, ему дали денег и приказали покинуть город. Найти другого мужчину я не смог.

Общество живет предрассудками, и оно хочет, чтобы все приняли его предрассудки. Чтобы даже маленький ребенок вел себя так, как взрослые. Это порождает столько страданий в жизни, что невозможно вообразить.

Вы хотите любви от вашего мужчины или от вашей женщины, но вы не можете сказать об этом. Вы сидите и читаете газету, которую перечитали уже три раза, и ждете, что женщина сама скажет об этом, что она сама подойдет к вам. Это ниже вашего достоинства — подойти к ней. А женщина, конечно, думает, что это мужчина должен ухаживать за ней.

Я говорил недавно одной женщине — она чувствует себя одиноко, у нее нет любимого. Я сказал:

— Вокруг столько людей, выбери себе кого-нибудь.

— Но я никогда так не делала. Я люблю эту игру — когда кто-то должен завоевать меня. А меня никто не завоевывает.

— В наше время это проблематично. Начни сама кого-нибудь завоевывать.

— Это противоречит моим убеждениям! Мужчины преследовали меня, а я убегала — отлично зная, что буду поймана, убегала медленно, останавливаясь посмотреть, следует мужчина за мной или нет. Но пока кто-то не начнет завоевывать меня, я не почувствую от этого радости.

— Это сложно. Мне придется найти мужчину и уговорить его завоевывать тебя. У меня есть на примете мужчина, но он такой вялый, что не будет никого завоевывать и вообще ничего делать.

Он сказал девушке: «Я выше секса. Меня больше не интересует любовь и тому подобное; это лишние страдания». Это неправда. Но мужчина должен быть сильным, а это величайшее проявление силы, когда мужчина говорит: «Я выше секса, выше любви».

Я спросил девушку: «И что произошло?» Она ответила: «Ничего, мы просто обнимались». Я сказал: «Продолжайте обниматься. Что-нибудь, может, и случится! Кто знает…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.