3 ПОЧТИ ВОСПОМИНАНИЯ ДРУГОГО «Я»

3

ПОЧТИ ВОСПОМИНАНИЯ ДРУГОГО «Я»

— Не скажешь ли ты, что происходит? — спросил меня Нестор, когда мы собрались вечером. — Куда вы вдвоем вчера ездили?

Я забыл рекомендации Ла Горды не говорить о случившемся, и начал рассказывать, что мы поехали сначала в ближайший городок и обнаружили там крайне интригующий дом.

Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на Ла Горду, как бы ожидая, что она сообщит об этом.

— Что это за дом? — спросил Нестор.

Прежде, чем я успел ответить, Ла Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти бессвязно. Мне было ясно, что она импровизирует. Она вставляла в речь слова и фразы на языке масатек, украдкой бросая на меня взгляды, в которых содержалась молчаливая просьба ничего не говорить об этом.

— Как насчет твоего сновидения, Нагуаль? — спросила она с облегчением человека, выпутавшегося из трудного положения. — Нам хотелось бы знать все, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.

Она наклонилась вперед и еле слышно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оахаке, я должен рассказать им о своем сновидении.

— Почему это так важно для вас? — спросил я громко.

— Я думаю, мы очень близки к завершению, — бесстрастно сказала Ла Горда. — Все, что ты скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.

Я рассказал им содержание того, что считал своим настоящим сновидением. Дон Хуан говорил мне, что нет смысла особенно выделять попытки. Он дал мне следующее основное правило: я должен уделять чему-либо особое внимание, только если увижу его не меньше трех раз. В остальных же случаях все попытки будут просто ступенью в построении второго внимания.

Однажды я сновидел, что проснулся и выскочил из постели, тут же обнаружив самого себя спящим на кровати. Я посмотрел на себя и сохранил достаточно самообладания, чтобы вспомнить, что я нахожусь в сновидении. Тогда я последовал указаниям дона Хуана, состоявшим в том, чтобы избегать внезапных потрясений и относиться ко всему критически. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть бесстрастным экспериментатором. Вместо того, чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий выходит из комнаты.

Непонятно как я внезапно оказался снаружи комнаты. У меня было совершенно отчетливое впечатление, что я оказался там мгновенно. Когда я впервые оказался за дверью, то холл и лестница показались мне громадными. Если что-то и испугало меня той ночью, так это размеры тех сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около пятнадцати метров длиной, лестница в 16 ступенек. Я не мог представить себе, как преодолеть те огромные расстояния, которые я воспринимал. Я колебался, а затем что-то заставило меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих шагов. Совершенно неожиданно я оказался держащимся за перила. Я мог видеть кисти и предплечья своих рук, но не чувствовал их. Я удерживался при помощи какой-то силы, никак не связанной с моей мускулатурой. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить, я просто не мог сделать ни шагу, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперед, я видел свои ноги, но не мог двинуть ими ни вперед, ни назад, ни вбок, не мог поднять их к груди. Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то вроде пластмассовых куколок, которые могут наклоняться в любом направлении до тех пор, пока не примут горизонтального положения, лишь для того, чтобы вес их тяжелого округлого основания вновь вернул их в вертикальное положение.

Я сделал громадное усилие, чтобы идти, и зашлепал со ступеньки на ступеньку, как плохо накачанный мяч. Мне потребовалось невероятное внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак иначе не мог этого описать. Для того, чтобы удержать границы видимого мной мира, чтобы предотвратить его распад на мимолетные картины обычного сна, требовалась определенная форма внимания.

Когда я, наконец, добрался до входной двери, я не мог ее открыть. Я пытался отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался из своей комнаты, выскользнув из нее, как если бы дверь была открыта. Мне понадобилось только вспомнить то чувство выскальзывания, и внезапно я оказался уже на улице. Было темно. Непроницаемый свинцовый мрак не позволял мне воспринимать какие-либо цвета. Весь мой интерес был тотчас прикован к широкому полю яркого света передо мной на уровне глаз. Я, скорее, вычислил, чем вспомнил, что это уличный фонарь, поскольку сообразил, что такой фонарь находился за углом в шести метрах над землей. Тут я понял, что не могу необходимым образом настроить свое восприятие для того, чтобы судить, где верх, где низ, где здесь, где там. Все казалось необычно присутствующим. У меня не было механизма, как в обычной жизни, чтобы настроить свое восприятие. Все находилось на переднем плане, а у меня не было возможности по своей воле сконструировать адекватную процедуру осмотра того, что я воспринимал.

Ошеломленный, я находился на улице, пока у меня не появилось ощущение, что я левитирую. Я удерживался за металлический столб, на котором висели фонарь и дорожный знак. Сильный ветер поднимал меня наверх. Я скользил вверх по столбу, пока не смог ясно разобрать название улицы: Эштон.

Несколько месяцев спустя, когда я опять оказался в сновидении, созерцая свое спящее тело, я уже знал, что мне нужно сделать. В ходе своих регулярных сновидений я узнал, что здесь значение имеет волевое усилие, а сама материальность тела не существенна. Именно память тормозит сновидящего. Я без колебаний выскользнул из комнаты, так как мне не нужно было ни открывать дверей, ни ходить для того, чтобы двигаться. Холл и лестница уже не казались мне такими огромными, как в первый раз. Я проскользнул с большей легкостью и оказался на улице, где повелел себе передвинуться на три квартала дальше. Я воспринимал фонари как очень беспокоящее зрелище. Если я фокусировал на них свое внимание, они разливались неизмеримыми озерами света. Остальные элементы этого сновидения контролировать было легко. Дома казались необыкновенно большими, но их очертания были знакомыми. Я колебался, что делать дальше. Затем я совершенно неожиданно понял, что если я буду не рассматривать предметы, а только поглядывать на них мельком, как мы это делаем в повседневной жизни, то смогу привести свое восприятие в порядок. Другими словами, если я буквально следовал советам дона Хуана и принимал свое сновидение как само собой разумеющееся, то я мог пользоваться способами восприятия, присущими повседневной жизни. Через несколько секунд окружающее стало контролируемым, хотя и не полностью знакомым.

В следующий раз, когда у меня было подобное сновидение, я отправился в свою любимую кофейню на углу. Причина, по которой я ее выбрал, состояла в том, что каждое утро я ходил туда. В своем сновидении я увидел знакомую официантку, обслуживавшую рабочих кладбища. Я разглядел нескольких человек, которые ели за стойкой, а в самом углу заметил любопытное лицо человека, которого видел каждый день бесцельно бродящим по дорожкам между университетских корпусов. Он был единственным, кто действительно взглянул на меня. В ту же секунду, когда я вошел, он почувствовал это, как мне показалось. Он повернулся и уставился на меня.

Несколько дней спустя рано утром я в бодрствующем состоянии в том же кафе встретил этого человека. Он бросил на меня взгляд и, по-видимому, узнав меня, сильно испугался и стремглав убежал, не дав мне возможности заговорить с ним.

Когда я еще раз посетил это кафе в сновидении, характер последнего изменился. Пока я наблюдал за этим ресторанчиком через улицу, вид стал совершенно иным. Я больше не видел знакомых домов, вместо этого перед моими глазами была картина первозданной природы. Стоял погожий день, и я смотрел на заросшую долину. Болотистые темно-зеленые, похожие на тростник растения покрывали все. Рядом со мной находился выступ скалы двух-трех метров высотой. На нем сидел громадный саблезубый тигр. Я окаменел. Долгое время мы пристально смотрели друг на друга.

Размеры хищника были поразительными, однако он не выглядел ни гротескным, ни непропорциональным. У него была великолепная голова, большие глаза цвета темного меда, массивные лапы, широченная грудная клетка. Самое большое впечатление на меня произвела окраска его шкуры. Она была равномерно-темно-коричневая, почти шоколадная. Цвет меха напоминал поджаренные кофейные зерна, только мех еще и блестел, шерсть была длинной, но гладкой и чистой. Она не была похожа на мех пумы, волка или даже белого медведя. Мех выглядел похожим на что-то, никогда мною не виданное.

С тех пор для меня стало обычным видеть этого тигра. Временами сцена была облачной и холодной, и я мог видеть дождь, обильный проливной дождь. Временами же долина была залита солнцем. Довольно часто я замечал там и других саблезубых тигров. Я мог слышать их своеобразный повизгивающий рев — крайне неприятный для меня звук.

Тигр ни разу не тронул меня. Мы смотрели друг на друга с расстояния трех-четырех метров. Тем не менее, я понимал, чего он от меня хочет. Он показывал мне особый способ дыхания. Я уже дошел в своих сновидениях до такой точки, когда мог так хорошо имитировать дыхание тигра, что даже чувствовал, как сам превращаюсь в тигра. Я рассказал другим ученикам, что ощутимым результатом тех сновидений было то, что мое тело стало более мускулистым.

Выслушав мой отчет, Нестор поразился, насколько их сновидения отличались от моих. У них были различные задачи сновидения. Его задачей было находить лекарства от болезней человеческого тела. Задача Бениньо — предсказывать, предвидеть и находить решения всего, что касалось человека. Задачей Паблито было учиться строить. Нестор сказал, что именно эти задачи были причиной того, что он занимался лекарственными растениями, Бениньо был оракулом, а Паблито — плотником. Он добавил, что до сих пор они касались только поверхности сновидений и ни о чем существенном говорить пока не могут.

— Ты, может быть, подумаешь, что мы сделали много, — продолжал он, — но это не так. Хенаро и Нагуаль сделали все для нас и этих четырех женщин. Самостоятельно же мы еще ничего не сделали.

— Похоже на то, что Нагуаль настраивал тебя иначе, чем нас, — сказал Бениньо очень медленно и значительно. — Ты, должно быть, был тигром, и опять определенно превратишься в него. Именно это произошло с Нагуалем. Он уже был вороной и еще в этой жизни опять превратился в нее.

— Проблема в том, что такого вида тигров больше не существует, — сказал Нестор. — Мы никогда не слышали, что бывает в таких случаях. — Он повел головой, как бы говоря от имени всех присутствующих.

— Я знаю, что происходит, — сказала Ла Горда. — Я помню, как Нагуаль называл это сновидением призрака. Он говорил, что никто из нас никогда не совершал сновидения призрака, потому что в нас нет разрушения и насилия. Он сам его никогда не совершал. И он сказал, что тот, кто сделает его, отмечен судьбой иметь помощников среди призраков и союзников.

— Что это значит? — спросил я у Ла Горды.

— Это значит, что ты не такой, как мы, — ответила она мрачно.

Ла Горда казалась очень возбужденной. Она поднялась и несколько раз прошлась по комнате, прежде чем села рядом со мной.

В разговоре наступил перерыв. Хосефина бормотала что-то невразумительное. Она тоже казалась очень нервной. Ла Горда пыталась успокоить ее, обняв и поглаживая по спине.

— У Хосефины есть кое-что для тебя об Элихио, — сказала она мне.

Все вопросительно посмотрели на Хосефину.

— Несмотря на тот факт, что Элихио исчез с лица земли, — продолжала Ла Горда, — он все еще один из нас, и Хосефина все время разговаривает с ним.

Все сразу стали очень внимательными и, переглянувшись, посмотрели на меня.

— Они встречаются в сновидении, — драматическим тоном сказала Ла Горда.

Хосефина глубоко вздохнула. Она казалась воплощением нервозности. Ее тело непроизвольно тряслось. Паблито уложил ее на пол, лег на нее и стал энергично дышать диафрагмой, заставляя ее дышать в унисон с ним.

— Что он делает? — спросил я Ла Горду.

— Разве ты не видишь? — резко ответила она.

Я прошептал, что понимаю, что он хочет ее расслабить, но эта процедура для меня внове. Она сказала, что Паблито передает Хосефине энергию, поместив среднюю часть тела, где у мужчин ее избыток, напротив матки Хосефины, где женщины хранят энергию.

Хосефина села и улыбнулась мне. Она выглядела совершенно расслабленной.

— Я действительно все время встречаю Элихио, — сказала она. — Он ждет меня каждый день.

— Как получилось, что ты никогда об этом не говорила? — спросил Паблито недовольным тоном.

— Она говорила мне, — вмешалась Ла Горда, а затем принялась пространно объяснять, как много значит для всех нас доступность Элихио. Она добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.

— Не ходи вокруг да около, женщина, — закричал Паблито. — Скажи нам, что он говорил.

— Эти слова не для тебя! — воскликнула Ла Горда.

— Для кого же они тогда? — спросил Паблито.

— Они для Нагуаля, — указав на меня, прокричала она.

Ла Горда извинилась, что повысила голос. Она сказала, что все, что говорил Элихио, было сложным, загадочным и она не может в этом разобраться.

— Я просто слушала его, это все, что я могла делать — просто слушать его.

— Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? — спросил Паблито голосом, в котором была смесь гнева и ожидания.

— Да, — ответила Ла Горда почти шепотом. — Я не могла об этом говорить, потому что я должна была ждать его.

Она указала на меня, а затем толкнула меня обеими руками. Я потерял равновесие и шлепнулся на бок.

— Что это такое? Что ты с ним делаешь? — спросил Паблито очень сердито. — Это что — проявление индейской любви?

Я повернулся к Ла Горде. Она сделала знак, чтобы я успокоился.

— Элихио сказал, что ты — Нагуаль, но ты не для нас, — сказала Хосефина.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Я не знал, как воспринимать заявление Хосефины. Я ждал, пока заговорит кто-нибудь еще.

— Ты чувствуешь облегчение? — испытующе спросила меня Ла Горда.

Я сказал им, что у меня вообще нет никакого мнения. Они выглядели ошеломленными детьми. У Ла Горды был вид хозяйки церемонии, которая совершенно растерялась.

Нестор поднялся и посмотрел на Ла Горду. Он сказал ей что-то на языке масатек. Это звучало как приказание или упрек.

— Расскажи нам все, что ты знаешь, — продолжал он по-испански. — Ты не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто, столь важное.

Ла Горда запротестовала. Она сказала, что утаила все, что знала, по просьбе Элихио. Хосефина кивком подтвердила ее слова.

— Он говорил все это тебе или Хосефине? — спросил Паблито.

— Мы были вместе, — сказала Ла Горда едва слышным шепотом.

— Ты хочешь сказать, что вы с Хосефиной были вместе в сновидении? — У Паблито перехватило дыхание. Удивление в его голосе соответствовало тому потрясению, которое, казалось, прокатилось по остальным.

— Что в точности сказал Элихио вам двоим? — спросил Нестор, когда прошел шок.

— Он сказал, что я должна попытаться помочь Нагуалю вспомнить левую сторону, — сказала Ла Горда.

— Ты понимаешь, о чем она говорит? — спросил меня Нестор.

Было бы невероятно, если бы я понимал. Я сказал, чтобы они обратились за ответом к самим себе. Но никто из них не высказал никаких предположений.

— Он говорил Хосефине и другие вещи, которых она не может вспомнить, — сказала Ла Горда. — Поэтому мы действительно в затруднении. Элихио сказал, что ты определенно Нагуаль и что ты должен нам помочь, но что ты не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда, куда мы должны идти.

Нестор заговорил с Хосефиной отеческим тоном, побуждая ее вспомнить, что именно сказал Элихио. Он не настаивал на том, чтобы я вспоминал что-то, что, видимо, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом никакого смысла. Хосефина морщилась и хмурилась, как если бы на нее давил тяжелый груз — она и на самом деле выглядела, как тряпичная кукла, которую расплющили. Я заворожено наблюдал за этим.

— Не могу, — сказала она, наконец. — Когда он со мной разговаривает, я знаю, что он говорит, но сейчас я не могу вспомнить. Не выходит.

— Не помнишь ли ты каких-нибудь слов? — спросил Нестор. — Просто каких-нибудь отдельных слов?

Она закричала, высунув язык и одновременно покачав из стороны в сторону головой.

— Нет, — сказала она через секунду.

— Какого рода сновидениями ты занимаешься? — спросил я.

— Только теми, которые знаю, — бросила она.

— Я рассказывал тебе, как я делаю свои, — сказал я. — Теперь расскажи мне о своих.

— Я закрываю глаза и вижу стену, похожую на стену тумана; там меня ждет Элихио. Он проводит меня сквозь нее и, наверное, показывает мне всякие вещи. Я не знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, потом он возвращает меня к стене и отпускает. Затем я возвращаюсь назад и забываю увиденное.

— Как случилось, что ты пошла с Ла Гордой? — спросил я.

— Элихио велел мне взять ее, — сказала она. — Мы вдвоем подождали Ла Горду и, когда она вошла в сновидение, схватили ее и протолкнули сквозь стену. Мы делали это дважды.

— Как вы схватили ее? — спросил я.

— Не знаю, — сказала Хосефина. — Но я подожду тебя в твоем сновидении, и тогда ты узнаешь.

— Ты можешь схватить любого? — спросил я.

— Конечно, — ответила она, улыбаясь. — Но я не делаю этого, потому что это не нужно. Я схватила Ла Горду, ибо Элихио говорил мне, что ему нужно ей что-то сказать, поскольку она более здравомыслящая, чем я.

— Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Ла Горда, — сказал Нестор с непривычной для меня твердостью.

Ла Горда сделала необычный жест, открывая рот, опуская голову, одновременно пожимая плечами и поднимая руки над головой.

— Хосефина рассказала тебе, что происходило, — сказала она. — Я не могу вспомнить. Элихио изъясняется на другой скорости. Он говорит, но мое тело не понимает его. Нет, нет… Мое тело не может вспомнить, вот в чем дело. Я лишь знаю, что он сказал, будто Нагуаль, который здесь, вспомнит и возьмет нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать больше, потому что сказать нужно было много, а времени было мало. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто именно, ждет меня.

— Это все, что он сказал? — наседал Нестор.

— Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым.

Она указала на меня и опять толкнула меня, как и раньше. Сила ее толчка заставила меня покатиться, как мяч.

— Зачем ты это делаешь, Ла Горда? — спросил я недовольно.

— Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, — сказала она. — Нагуаль говорил, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты встряхнулся.

Совершенно внезапно Ла Горда обняла меня.

— Помоги нам, Нагуаль, — попросила она. — Если ты этого не сделаешь, то мы будем хуже мертвецов.

Я был близок к слезам, но не столько из-за них, сколько потому, что почувствовал, как что-то зашевелилось внутри меня. Это было что-то такое, что все время прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили тот город. Мольба Ла Горды разрывала мне сердце. У меня опять начался приступ чего-то, похожего на гипервентиляцию. Я весь покрылся холодным потом. Затем у меня разболелся живот. С исключительной добротой Ла Горда ухаживала за мной.

Верная своей тактике выжидания, Ла Горда не хотела обсуждать наше совместное видение в Оахаке. Целыми днями она оставалась отстраненной и решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать и то, почему мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины. Дон Хуан обычно подчеркивал необходимость дождаться наиболее подходящего времени для того, чтобы выпустить то, что мы держим. Я понял технику действий Ла Горды, но был недоволен ее упорством в ожидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не мог надолго остаться с ними, и поэтому потребовал, чтобы мы собрались вместе и поделились тем, что знали. Она была непреклонна.

— Мы должны ждать, — сказала она. — Мы должны дать нашим телам шанс добраться до решения. Наша задача — вспомнить не умом, а телом. Все понимают это именно так.

Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала намек, который подсказал бы ей, что я тоже понял задачу. Я признал, что нахожусь в полном недоумении с тех пор, как оказался в стороне. Я был один, в то время как все они поддерживали друг друга.

— Это молчание воинов, — сказала она, смеясь, а затем добавила примирительно: — Это молчание не означает, что мы не можем разговаривать о чем-нибудь другом.

— Может, мы вернемся к нашему обсуждению потери человеческой формы? — спросил я.

В ее взгляде было недовольство. Я многословно пояснил, что должен точно понимать значение всего, в особенности, когда применяются незнакомые подходы.

— Что именно ты хочешь узнать? — спросила она.

— Что угодно. Все, что ты только захочешь мне рассказать.

— Нагуаль говорил, что потеря человеческой формы приносит свободу, — сказала она. — Я верю этому, но пока не ощущаю этой свободы.

Последовала минута молчания. Она явно оценивала мою реакцию.

— О какой свободе ты говоришь, Ла Горда? — спросил я.

— О свободе вспомнить самого себя, — сказала она. — Нагуаль говорил, что потеря человеческой формы подобна спирали. Она дает свободу вспоминать, а это, в свою очередь, делает тебя еще более свободным.

— Почему ты все еще не чувствуешь этой свободы? — поинтересовался я.

Она прищелкнула языком и пожала плечами. Казалось, она была в затруднении, или не желала продолжать наш разговор.

— Я связана с тобой, — сказала она. — До тех пор, пока ты не потеряешь свою человеческую форму, чтобы вспомнить, я не смогу узнать, что эта свобода означает. Но, быть может, ты не сможешь потерять ее до тех пор, пока не вспомнишь. Во всяком случае, нам не следует об этом разговаривать. Почему ты не пойдешь и не поговоришь с Хенарос?

Это прозвучало так, будто мать отправляет своего приставучего ребенка пойти погулять, но я не обиделся. Если бы так сказал кто-нибудь другой, я легко мог бы принять это за высокомерие или презрение. Мне нравилось быть с ней, в этом все дело.

Я нашел Паблито, Нестора и Бениньо в доме Хенаро, занятых странной игрой. Паблито болтался в полутора метрах над землей, заключенный во что-то вроде кожаного корсета или сбруи, прикрепленной к его груди и подмышкам. Корсет напоминал толстый кожаный жилет.

Посмотрев пристальней, я заметил, что Паблито в действительности стоит на толстых петлях, свисавших с его жилета, подобно стременам. Он был подвешен в центре комнаты на двух веревках, перекинутых через толстую круглую потолочную балку. Каждая веревка была прикреплена к корсету над плечами Паблито с помощью металлического кольца. Натягивая веревку, Нестор и Бениньо держали Паблито в воздухе, стоя лицом к лицу. Паблито изо всех сил держался за два толстых шеста, укрепленных в земле и удобно входивших в его стиснутые ладони. Нестор стоял слева от Паблито, а Бениньо справа. Игра походила на трехстороннее перетягивание каната, на отчаянную борьбу между тянувшими и подвешенным.

Когда я вошел в комнату, было слышно только тяжелое дыхание Паблито и Нестора. Мышцы у них на руках и шее вздулись от напряжения. Паблито пристально следил за обоими, попеременно поглядывая на каждого. Все трое настолько ушли в свою игру, что не заметили моего появления. А если и заметили, то были настолько сосредоточенными, что не могли оторваться.

В течение десяти-пятнадцати минут Нестор, Бениньо и Паблито пристально смотрели друг на друга в полном молчании. Затем Нестор притворился, что отпускает свою веревку. Бениньо на это не попался, а Паблито поверил. Он усилил свою хватку левой рукой и зацепился ногами за шесты, чтобы укрепить свое положение. Бениньо воспользовался этим моментом и сделал могучий рывок как раз в то мгновение, когда Паблито ослабил свою хватку. Рывок Бениньо застал Паблито и Нестора врасплох. Бениньо всем телом повис на веревке. Нестор был перетянут; Паблито отчаянно пытался уравновеситься, но все было напрасно — Бениньо победил.

Паблито выбрался из корсета и подошел ко мне. Я спросил его об их необычной игре. Ему, по-видимому, не хотелось рассказывать. Нестор и Бениньо присоединились к нам после того, как отложили свои приспособления. Нестор сказал, что игра была изобретением Паблито, который обнаружил такую конструкцию в своем сновидении, а затем построил ее как игру. Сначала устройство было рассчитано на двоих, но впоследствии сновидение Бениньо позволило переделать игру так, чтобы мышцы напрягали все трое. Они также обостряли зрительную реакцию, пребывая в состоянии бдительности иногда часами.

— Теперь Бениньо считает, что это помогает нашим телам вспоминать, — продолжал Нестор. — Ла Горда, например, чертовски здорово играет в эту игру. Она выигрывает всегда, в каком бы положении ни находилась. Бениньо говорит, что это потому, что ее тело помнит.

Я спросил, есть ли у них правило молчания. Они рассмеялись. Паблито сказал, что Ла Горда больше всего хочет походить на Нагуаля. Она намеренно подражает ему вплоть до самых нелепых деталей.

— Вы не будете против, если мы поговорим о том, что произошло той ночью, — спросил я почти в замешательстве, поскольку Ла Горда решительно возражала против этого.

— Нам все равно, — сказал Паблито. — Ты — Нагуаль.

— Бениньо тут вспомнил кое-что действительно таинственное, — сказал Нестор, не глядя на меня.

— Сам-то я думал, что это сон, просто запутанный сон, — сказал Бениньо, — но Нестор считает иначе.

Я с нетерпением ждал и кивком головы попросил их продолжать.

— Прошлой ночью он вспомнил, как ты учил его искать следы на мягкой почве, — сказал Нестор.

— Должно быть, это был сон, — сказал я. Я хотел рассмеяться, ибо это был абсурд, но все трое умоляюще смотрели на меня.

— Чепуха, — добавил я.

— В любом случае, я лучше расскажу тебе, что у меня тоже были похожие воспоминания, — сказал Нестор. — Ты водил меня к каким-то скалам и показывал, как надо прятаться. У меня это не было сном. Я бодрствовал. Я шел с Бениньо за растениями и внезапно вспомнил, как ты учил меня. Поэтому я спрятался так, как ты мне показывал, и напугал Бениньо до полусмерти.

— Я учил тебя! — воскликнул я. — Как это может быть?! Когда?

Я начал нервничать. По-видимому, они не шутили.

— Когда? В том-то и дело, — сказал Нестор. — Мы не можем сказать — когда. Но и я, и Бениньо знаем, что это был ты.

Я чувствовал подавленность, дышать было трудно. Я боялся, что мне опять станет плохо. Я решился тут же сообщить о нашем с Ла Гордой совместном видении, и, рассказывая об этом, расслабился. В конце рассказа я уже обрел контроль над собой.

— Нагуаль Хуан Матус оставил нас чуть приоткрытыми, — сказал Нестор. — Все мы немножко видим. Мы видим дыры у людей, у которых были дети, а также время от времени мы видим небольшое сияние в людях. Поскольку ты не видишь совсем, то, похоже, что Нагуаль оставил тебя совершенно закрытым для того, чтобы ты сам открылся изнутри. Теперь ты помог Ла Горде, и она не то видит изнутри, не то выезжает на тебе.

Я возразил, что происшедшее в Оахаке могло быть случайностью.

Паблито решил, что нам следует пойти на излюбленную скалу дона Хенаро и посидеть там, сблизив головы вместе. Двое остальных нашли его идею блестящей. Я не возражал. Мы сидели там очень долго, но ничего не произошло. Тем не менее, это нас очень расслабило.

Пока мы сидели на скале, я рассказал им о двух людях, которые, по мнению Ла Горды, были доном Хуаном и доном Хенаро. Они соскочили с камня и буквально потащили меня в дом Ла Горды. Нестор был возбужден больше всех. Он был почти невменяем. Единственное, чего я смог от него добиться, — что все они ждали такого знака.

Ла Горда ожидала нас у двери. Она знала, что я им все рассказал.

— Я просто хотела дать своему телу время, прежде чем мы успеем что-то сказать. Я должна была быть совершенно уверена, и теперь это так. Это были Нагуаль и Хенаро.

— Что находится в тех бараках? — спросил Нестор.

— Они не вошли туда, — сказала Ла Горда. — Они ушли в сторону открытых полей, в сторону востока, в направлении этого города.

Казалось, она хотела их успокоить. Она просила их остаться, но они отказались, извинились и вышли. Я был уверен, что они чувствовали себя неловко в ее присутствии. Она выглядела очень сердитой. Я наслаждался взрывом ее эмоций, и это было совершенно нетипично для меня. Обычно я чувствовал себя взвинченным в присутствии взволнованного человека, но Ла Горда в данном случае была загадочным исключением.

Вечером мы собрались в комнате Ла Горды. Все они казались озабоченными. Все сидели молча, уставившись в пол. Ла Горда попыталась начать разговор. Она сказала, что не бездельничала, и, сложив два и два, получила ответ.

— Дело не в том, чтобы сложить два и два, — сказал Нестор. — Это задача вспоминания телом.

Похоже было, что они переговорили между собой, судя по тем кивкам согласия, которые Нестор получил от остальных. Это поставило меня и Ла Горду в положение посторонних.

— Лидия тоже помнит кое-что, — продолжал Нестор. — Она считала это своей глупостью, но, услышав о том, что вспомнил я, она рассказала нам, что вот этот Нагуаль отвез ее к лекарю и оставил там, чтобы она вылечила свои глаза.

Мы с Ла Гордой повернулись к Лидии. Она опустила голову, как будто в смущении, и что-то бормотала. Похоже, что воспоминание было слишком болезненным для нее. Она сказала, что когда дон Хуан впервые нашел ее, ее глаза были так поражены инфекцией, что она не могла видеть. Кто-то отвез ее на машине очень далеко к лекарю, который и вылечил ее. Она всегда была убеждена, что это сделал дон Хуан, но, услышав мой голос, поняла, что именно я возил ее туда. Нелепость таких воспоминаний бросала ее в дрожь уже с первого дня, как она меня встретила.

— Мои уши не лгут мне, — добавила Лидия после молчания. — Именно ты отвез меня туда.

— Невозможно! Невозможно! — закричал я.

Мое тело начало бесконтрольно трястись. У меня появилось ощущение раздвоенности. Вероятно, та часть меня, которую я называл рациональным собой, не могла больше контролировать всего меня и заняла место зрителя. Какая-то часть меня наблюдала за тем, как другая часть меня тряслась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.