Глава 6 Добродетельный круг

Глава 6

Добродетельный круг

Первый вопрос:

Ошо,

Существенно ли мое имя, или это нечто несущественное?

Существование безымянно. Ни у кого из нас нет имени, однако у имени есть определенная полезная функция; без него жизнь была бы невозможна. Когда ребенок рождается, он появляется как никто, как чистое Ничто – в этом красота ребенка, – но существует настоятельная потребность в том, чтобы дать ему имя. Получив имя, ребенок постепенно-постепенно начинает самогипнотизироваться собственным именем; оно становится для него чем-то почти реальным. В действительности, он может пожертвовать собой ради имени. Именно это делают миллионы людей по всему миру: жертвуют собой ради имени, ради славы – жертвуют существенным ради несущественного.

Имя не является чем-то существенным, но у него есть определенные функции; без него жизнь была бы очень трудной. Поэтому нам приходится придумывать имена даже для Бога. У Бога не может быть никакого имени, но к Богу приходится обращаться. Бывают моменты, когда вам хочется из состояния полнейшего восторга громко воззвать к Богу – нужно какое-то имя.

Именно поэтому я даю вам новые имена. Зачем нужны новые имена? Новое имя так же несущественно, как и старое, но новое имя даст вам некоторое понимание. Во-первых, оно заставит вас осознать, что вы не есть имя, потому что имя легко можно изменить, но вы останетесь тем же самым. Когда вам было дано первое имя, вы были маленьким ребенком, абсолютно бессознательным, не понимающим, что с ним происходит. Теперь вы больше не ребенок. Вам дается новое имя, у него есть значение, и это значение существенно. Имя несущественно, но перемена имени существенна.

Изменив имя, вы понимаете, что имя дано вам просто для удобства; и это понимание меняет отношение к имени. Теперь вам будет труднее отождествиться с ним.

Во-вторых, то имя, которое вам дали родители, почти бессмысленно. Они дают вам любое имя, которое приходит им в голову, любое имя, которое, как они чувствуют, им нравится. Но то имя, которое вы получаете от меня, дается по определенным причинам – эти причины относятся к миру существенного.

Например, я назвал тебя Преманандой. Это имя состоит из двух слов: прем и ананда. Прем означает «любовь», ананда означает «блаженство». В течение тысячелетий человек пытался жить либо в мире любви, либо в мире блаженства; он вынужден был делать выбор: «или – или». Но чтобы стать целостным, не должно быть «или – или», не должно быть выбора, должно присутствовать и то и другое.

Моя саньяса – это синтез, и этот синтез относится к существенному. Поэтому всегда помните: что-то несущественное может стать указателем на существенное, что-то несущественное можно использовать очень существенным образом. Дурак может использовать существенное несущественным образом, мудрый человек может использовать несущественное существенным образом. Все зависит от вас.

Поэтому не слишком беспокойтесь о том, что существенно, а что несущественно. Это не свойство вещей, по которому мы можем разделить их на две различные категории – это существенное, а это несущественное. Скорее, именно то, как вы используете какую-либо вещь, определяет ту категорию, к которой эта вещь относится.

Когда я даю вам имя, оно указывает на существенное.

До сих пор человек жил лишь неполной жизнью. Мирской человек жил неполной жизнью: мирской человек жил жизнью любви. Он пытался постигнуть: что это за явление – «любовь»? Находясь в отношениях с женой, с детьми, с родителями, с друзьями, с обществом – всеми возможными способами он пытался понять, что такое любовь.

Сознательно или бессознательно, все его усилия были направлены на то, чтобы познать ту радость, которая может случиться между двумя людьми в глубокой гармонии.

Любовь – это гармония между двумя людьми, двумя вселенными, пульсирующими в едином ритме, танцующими рука об руку, растворяющимися друг в друге, сливающимися, превращающимися в единое целое. Это путь пьяницы. Вы как от вина пьянеете от другого человека, точно так же другой как от вина пьянеет от вас. Но это только половина истины вашей жизни. Вы начинаете больше узнавать о другом человеке и совершенно забываете о самом себе; любовь требует, чтобы вы забыли о самом себе и помнили о другом. Другой становится центром – вы постепенно исчезаете в глубокой темноте, вы становитесь второстепенным.

Люди, живущие такой неполной жизнью, рано или поздно непременно разочаруются, потому что неполная жизнь никогда не может стать реализацией. Когда они разочаруются… а чем человек разумнее, тем скорее он разочаровывается, потому что понимает, что чего-то недостает, чего-то очень существенного недостает. Недостает вас. Вы ощупью ищете другого человека, совершенно не зная, кто вы сами. Но как можно найти другого, не найдя даже себя? Поэтому вы продолжаете лишь натыкаться на другого. Вы можете называть это любовью, но это всего лишь смутные поиски в темноте. Нет понимания, нет ясности, нет света; все происходит впотьмах.

Но вы боитесь одиночества и поэтому ищете общества другого человека. Именно из страха возникает ваша так называемая любовь – а любовь никогда не может возникнуть из страха. Это фальшивка. Неполное всегда фальшиво, подлинно только целое. Только в целом заключен смысл, в части – никогда. Часть имеет смысл только в связи с целым, но никогда – отдельно от него.

Очень много разумных людей разочаровались, и тогда они решили двигаться в противоположную крайность. Таков путь ума: если вам не удалось одно, ум немедленно предлагает вам диаметрально противоположное. И это вас привлекает, это выглядит логично. Если любовь обманула ваши ожидания, если вы оказались не способны наслаждаться, танцевать и праздновать с другим человеком, то логично будет заключить, что лучше быть одному, двигаться в уединение, стать монахом. Слово «монах» буквально означает «быть одному». Оно происходит от того же корня, от которого происходят такие слова, как «монотонность», «моногамия», «монополия», «монастырь». Оно происходит от того же самого корня.

Монастырь – это место, где множество людей пытается пребывать в одиночестве. Это путь монаха, не-мирянина. Но монах терпит неудачу точно таким же образом; он обречен на неудачу. Он выбрал другую половину, и теперь ему опять будет чего-то недоставать. Он узнает, что значит быть одиноким, – он узнает путь блаженства, он станет блаженным, но его блаженству будет кое-чего недоставать: ему будет недоставать возможности делиться. А блаженство, которым невозможно поделиться, начинает умирать, прокисать, горчить. Даже нектар может превратиться в яд, если он перестанет течь.

Монах на самом деле гораздо блаженнее, чем мирянин, но блаженство монаха – не река. Оно не движется, не достигает других людей. Такой человек становится просто лужей, прудом, а не рекой – он застывает в определенных границах, испытывая страх перед другим человеком.

Просто поймите, в чем тут суть: мирской человек боится одиночества и поэтому старается установить контакт с другим человеком, в темноте он взывает к другому. А монах боится другого, потому что другой может нарушить его уединение, может вторгнуться в его пространство, может посягнуть на то пространство, на ту территорию, которую он с таким трудом нашел. Он живет в страхе; он живет в темном, отделенном стенами, добровольном тюремном заключении. Он создает стены между собой и другими, он устраняет любые возможности для роста любви. Тогда его блаженство постепенно-постепенно превращается в мертвый пруд с затхлой водой, и ему также начинает чего-то недоставать. Он надоедает самому себе. Вместо того, чтобы наслаждаться одиночеством, он начинает от него страдать.

И если монах разумен, то теперь ему потребуется разумность более высокого рода. Обычная разумность снова бросит его в другую крайность. Сейчас католические монахи восстают против церкви и женятся. Зачем?

В течение столетий они пытались жить в уединении: монахини жили отдельно, монахи – отдельно. Есть христианские монастыри, такие как Афонский, куда за тысячу лет не входила ни одна женщина. В течение тысячи лет ворота этого монастыря всегда оставались закрытыми для женщин. Даже монахини, даже маленькая шестилетняя девочка или шестимесячная малютка не допускались внутрь. Такой страх! Невольно задаешься вопросом: монахи там живут или какие-нибудь монстры? Если они боятся даже шестимесячной девочки, то что же это за люди? Они живут в страхе, в огромном страхе, трепете. Монахи не выходят из этого монастыря. Входя в Афонский монастырь, вы входите в него навсегда; с миром покончено.

Существовали тысячи индуистских монахов, которые жили в гималайских пещерах и никогда не возвращались обратно в мир. Но эти люди что-то теряют, что-то очень существенное – возможность делиться. Жизнь – это возможность делиться, и только делясь, вы достигаете реализации.

Просто представьте солнце, которое держит себя взаперти, так что его лучи не выходят наружу. Или представьте лотос, который держит свои лепестки закрытыми, так что его аромат ни до кого не может дойти. Представьте птицу, которая боится петь – ведь кто-то может ее услышать… Тогда все это Существование будет мертвым.

Вот кем стали эти монахи – мертвецами, живущими в своих могилах, как бы они их ни называли: пещерами, монастырями… То, как они их называют, не имеет значения; это – могилы, и монахи живут почти мертвой жизнью.

Премананда, я дал тебе это имя – прем и ананда – любовь и блаженство одновременно. Это послание для всех моих саньясинов: вы должны научиться и тому, и другому. Вы должны быть текучими, вы должны быть текущими. Вы должны научиться быть в одиночестве, и вы должны научиться быть вместе. Вы должны быть одновременно и медитативными, и любящими, только тогда вы будете целостными людьми. А по моему мнению, быть целостным – значит быть святым[11].

До сих пор человек не был святым, поскольку он не был целостным – как он может быть святым? Да, изредка кое-кому удавалось достичь – Лао-цзы, Заратустре… Да, изредка кому-то удавалось достичь целостности, но когда я смотрю на них, я чувствую, что даже целостность Будды можно было бы еще немного обогатить, даже целостность Лао-цзы могла бы стать немного большей; что-то можно было бы к ней добавить. Даже целостность Иисуса могла бы стать более многомерной.

Здесь мои усилия направлены на то, чтобы дать вам многомерное существование; все измерения, возможные для человека, должны быть вам доступны. Вы должны уметь любить, и вы должны уметь испытывать блаженство. По моему собственному опыту и по моим наблюдениям, лишь блаженный человек способен любить, и лишь человек, способный любить, способен испытывать блаженство. Эти качества усиливают друг друга.

Вы слышали о порочном круге – когда одно ведет к другому, затем другое ведет к первому, и получается порочный круг. Но вы не слышали о добродетельном круге. Я называю добродетельным – не порочным, а добродетельным – круг, в котором одно ведет к другому, и вы поднимаетесь все выше, двигаясь к самым высоким вершинам. Вы приобретаете все новые и новые измерения. Наивысшее, что я могу представить, – это любовь, соединенная с вашим блаженством в глубокой гармонии; любовь и блаженство, не препятствующие друг другу, а обогащающие друг друга.

Но Дезидераты будут вызывать такие вопросы. Я знал, что вы придете в сильное замешательство относительно того, что существенно и что несущественно. Ваш ум очень хитер; он находит уловки, он начинает думать: «Тогда почему бы не бросить это новое имя, почему бы не бросить саньясу – почему бы не сделать это, ведь это все несущественные вещи? Существенное – внутри меня, а это все внешние вещи». И это будет чистейшей воды хитрость, ничего более. Вы не поняли послание: несущественное также можно использовать как существенное.

Но Премананда – американец, а американцу трудно быть в здравом уме. Он не просто американец, он из Калифорнии!

Бенсон приезжает в Неаполь, где он во время войны, будучи юношей, подружился с местным жителем по имени Капитини. Когда итальянец видит Бенсона, от избытка чувств он просто не знает, что бы для него сделать, и настаивает на том, чтобы тот встретился с его сестрой.

– Она хорошенькая? – спрашивает Бенсон.

– Ах, bella, bella! – кричит его друг.

– Она молодая? – продолжает Бенсон.

– Si! Si!

– А она целомудренная? – спрашивает Бенсон.

Итальянец пожимает плечами и восклицает:

– Вы, американцы, все сумасшедшие!

В Чикаго перед судьей предстает пара, желающая пожениться. Молодой человек вручает судье разрешение на вступление в брак.

– Соедините ваши руки, – говорит судья.

Затем он заглядывает в документ, который уполномочивает его соединить узами брака Влодзимиерза Линеандовски и Нехребецку Зозиславсиеку.

– Хм, – говорит он, прочищая горло. – Влод-хм-х-м-ски, берешь ли ты эту женщину?.. – и так далее.

– Да, сэр, – отвечает молодой человек.

– Нехре-хм-хм-хм-сиеска, берешь ли ты этого мужчину?.. – и так далее.

– Да, сэр!

– Тогда я объявляю вас мужем и женой, – говорит судья, – и поздравляю вас обоих с тем, что вы соединили два имени в одно!

Спустя несколько дней после того, как был избран новый папа римский, кардинал Сикола ужинает со своим старым другом раввином Финкалари. Они болтают о самых разных предметах, и раввин замечает, что кардинал Сикола выглядит довольно удрученным.

– Дорогой друг, – говорит раввин, – ты выглядишь расстроенным. Есть ли что-нибудь, что ты хотел бы обсудить со мной?

– Знаешь, у меня не было никаких иллюзий относительно того, что меня могли бы выбрать. Но я никогда не думал, что я настолько непопулярен, что за меня не будет подано ни одного голоса!

– Мой дорогой кардинал! – утешает его раввин. – Выбрось из головы эти мысли. Твои коллеги очень высоко тебя ценят. Я знаю, о чем они, должно быть, подумали. Каждый из них, несомненно, рассудил, что если будешь избран ты, то обращение к тебе будет звучать оскорбительно: Папа Сико?ла!

Второй вопрос:

Ошо,

Если учения мастеров совершенны, то почему с течением времени они искажаются?

Это очень важно понять, поскольку так происходило всегда и всегда будет происходить в будущем. Это никогда не изменится. Любое учение непременно будет искажено, это в самой природе вещей. Точно так же, как каждый ребенок когда-нибудь станет старым и каждый родившийся когда-нибудь умрет, каждое учение из соображений необходимости непременно будет искажено. Этого нельзя избежать. Дело не в том, что великие мастера не предпринимали никаких попыток; они делали все, что было в их силах, но идти против законов природы невозможно. Никто не может идти против законов природы.

Есть семь моментов, которые должны быть приняты во внимание. Первый – это переживание самого мастера. Когда он переживает истину, ум полностью отсутствует. Это состояние не-ума, или, как его называет Дионисий, состояние агнозии – абсолютной невинности. Ни единой мысли не движется в уме. Поэтому система памяти не функционирует, ум пребывает в состоянии полной остановки. Он застыл, он абсолютно неподвижен.

Это тот момент, когда учение совершенно, но ничего еще не было передано другим людям. Учение еще не стало учением. Ничего не было сказано, ничего не было услышано. На самом деле, даже мастер еще не осознал то, что произошло. Что-то произошло, но он так глубоко потерялся в этом, что для него самого нет никакой возможности это осознать. Осознание подразумевает разделение на наблюдателя и наблюдаемое – переживание расщепляется. Когда переживание случается, оно неделимо. Нет ни познающего, ни познаваемого, ни субъекта, ни объекта. Все безмолвно. Это самое совершенное учение.

Вторая стадия – это когда мастер осознает то, что произошло, и начинается искажение, причем внутри мастера. Он еще не сказал ни единого слова, но внутри него начало возникать смутное осознание. Переживание больше не неделимо, оно перестало быть единым, оно разделилось надвое. Оно перестало быть тем же самым, оно перестало быть целым. Одна его часть стала субъектом – знающим, наблюдателем, осознанием, а другая часть стала объектом – познанным, пережитым. Это первое искажение, и оно происходит внутри мастера.

Третье: мастер формулирует свое переживание, он начинает делать его более ясным, более выразимым. Теперь возникают уже не две, а три части. Единое разделено натрое: на субъект, объект и ум, потому что без ума ничего не может быть четко сформулировано. Ум – это эксперт. Необходимо использовать язык, необходимо использовать логику. Ум должен пробудиться от своего глубокого сна, он должен быть призван на помощь. Точно так же, как когда-то мастер изо всех сил стремился перевести свой ум в глубоко застывшее состояние, теперь он изо всех сил стремится разморозить его, поскольку без него невозможно достичь абсолютной ясности относительно того, что произошло. Это нужно концептуализировать.

Однако в тот момент, когда предельный опыт становится концептуализированным, происходит сильнейшее искажение, так как то, что не может быть выражено словами, принудительно облекается в слова. И эти слова маленькие, а переживание огромно, как небо, – даже небо не является его пределом. Беспредельное должно быть втиснуто в пределы. Естественно, многое будет утрачено. Сначала это было целое небо со всеми звездами, со всей его бесконечностью и вечностью. Теперь это лишь маленькое окошко в раме – искусственно созданной раме. Теперь вы смотрите через окно: это больше не целое небо, а лишь маленький его кусочек.

Четвертый момент, который необходимо понять, – это средства выражения. Из огромного сострадания, из любви, мастер хочет поделиться тем, что произошло, с другими, поскольку он видит, что миллионы людей ощупью бродят в темноте точно так же, как когда-то бродил он сам. Он видит, что каждый ощупью бродит в той же самой темноте, испытывая то же самое замешательство, точно так же страдая, а сам он находится теперь в таком состоянии, когда может помочь. По крайней мере, он может указать путь, он может показать нечто из Запредельного. Он может вызвать некий проблеск, он может запустить некий процесс.

Мастеру приходится использовать искусство синхронизации. Ему приходится петь песню так, чтобы ваша песня, которая пребывает в зачаточном состоянии, пришла в движение, ожила, вышла из своего дремлющего состояния, начала тянуться к небу – чтобы ваше семя проросло, чтобы у вашей песни тоже появилось сильное стремление. Ваше сердце должно быть затронуто.

Мастер говорит. Но, как только он начинает говорить, теряется еще больше, потому что одно дело – создавать концепции внутри самого себя, и совершенно другое – передавать их кому-то еще. Теперь ему приходится смотреть на другого человека – что он может понять? Только то, что может быть выражено словами. Ему приходится ограничивать себя самыми скудными средствами выражения, ибо только тогда люди смогут что-то понять. Ему приходится использовать язык, который могут понять они.

Будда не может использовать язык, который могут понять только другие будды. Он достиг залитой солнцем вершины, но ему приходится возвращаться, ему приходится снова спускаться вниз, в темноту долины. Ему приходится использовать ваш язык, ваши средства выражения, ваш способ говорить. И, естественно, почти девяносто девять процентов теряется, только один процент становится выраженным, но и для этого требуется очень искусный мастер. Многие мастера не смогли выразить даже этот один процент; они оставались безмолвными, понимая, что не обладают этим умением.

Когда я решил стать преподавателем в университете, кое-кто из моих друзей, которые знали о том, что со мной произошло, спрашивали: «Что ты собираешься делать?»

Я говорил: «Будет хорошо, если я смогу несколько лет побыть преподавателем, это очень мне поможет: это даст мне навык. Сейчас мне есть что выразить, мне есть чем поделиться, но нужен навык. Лучший учитель – это тот, кто может помочь понять последнему человеку из тех, кто его слышит, человеку с самым низким интеллектом. Конечно, самые лучшие поймут с легкостью, но необходимо всегда помнить о тех, кто не настолько разумен».

А человечество, его бо?льшая часть, вообще не разумно. Оно живет очень глупо, очень заурядно. Сознание людей покрыто таким толстым слоем пыли и ржавчины, что оно полностью утратило свою способность отражать как зеркало. Оно не может ничего отражать, оно не умеет ни на что отзываться. Необходимо большое искусство для того, чтобы выразить хотя бы один процент переживания.

И пятый момент – это восприятие переживания слушателем. Теперь, когда мастер сказал, он больше не хозяин того, что он сказал. Теперь хозяином становится тот, кто это услышал; теперь это его собственность. До сих пор искажение происходило внутри мастера, потому что он выводил свое переживание на уровень ума. Теперь, когда он сказал, сказанное входит в ум, который незнаком с переживанием неизвестного, Запредельного. На самом входе теряется почти девяносто процентов из этого одного процента. Это неизбежно происходит, потому что каждый понимает все по-своему, в соответствии со своей обусловленностью, своим прошлым опытом, своей философией, своей религией, своей идеологией.

Никто не слушает в состоянии безмолвия. Если вы слушаете в состоянии безмолвия, есть вероятность, что вы сможете уловить этот один процент, и этого достаточно для вашей трансформации. Если маленький огонек проникнет в вас, то скоро весь лес будет охвачен пожаром. Этого одного процента достаточно – это подлинный огонь, он зажжет вас.

Но даже этот один процент никогда не проникает внутрь. Он проникает только в тех, кто является последователем мастера, кто всецело предан мастеру, кто не ставит условий и барьеров, кто почти подобен тени, кто полностью стер себя.

В противном случае обычно неизбежен шестой момент – интерпретация. Человек, который слышит, будет интерпретировать. Как только ваш ум встречается с каким-нибудь словом, он немедленно его интерпретирует, он не может допустить, чтобы оно оставалось таким, как есть.

Глядя на цветок розы, ваш ум немедленно говорит: «Красивый цветок!» Вы не можете справиться с искушением это сказать. Вы можете не говорить это кому-то, но глубоко внутри вы говорите это себе: «Какой прекрасный цветок!» Вы не можете оставаться безмолвными, созерцая красоту. Неизбежно происходит интерпретация.

Сейчас вы здесь – христиане, иудеи, мусульмане, джайны, буддисты, парсы, сикхи. В ваших умах присутствуют самые разнообразные идеологии, самые разнообразные философии. Всякий раз, когда вы что-нибудь слышите, вы немедленно придаете этому свою окраску. Тогда не остается даже одной десятой процента, что уж говорить об одном проценте? Сказанное становится таким разбавленным, таким загрязненным, что почти превращается во что-то совершенно другое.

И существует седьмая возможность – тот момент, когда слушатель начинает рассказывать другим, что он услышал. Все буддийские сутры начинаются словами: «Я слышал, что Благословенный сказал следующее…» Будда никогда не писал книг, так же как и Христос, и Лао-цзы; все они полагались на устную речь. Тому есть причина, потому что, когда я произношу слово, это одно дело; гораздо более содержательны паузы, гораздо более значимы периоды безмолвия. Ваше сердце скорее тронут мои жесты, чем мои слова. Мои слова неизбежно попадут в вашу систему памяти; там они будут обдумываться. Но мое присутствие, мои глаза могут проникнуть в вас гораздо глубже.

Поэтому все великие мастера использовали устную речь. Никто никогда не писал книги, и я не думаю, что когда-либо напишет. В тот момент, когда вы что-либо записываете, оно становится мертвым. В тот момент, когда вы что-то говорите, не просто произносятся слова: за ними стоит живой человек, полный радости, полный восхитительного переживания, настолько полный, что все в нем переливается через край. Его слова могут донести до вас многие-многие вещи, проходя сквозь любые преграды. Есть возможность, что это вас затронет.

Но когда человек, услышав что-то от кого-нибудь еще, рассказывает это другим, он просто повторяет как попугай.

Вот почему все великие учения, все учения, которые были совершенными, с течением времени искажаются. Они искажаются даже в присутствии мастера.

Таковы семь этапов искажения. И если вы бдительны, тогда что-то может быть сохранено – лишь что-то, но этого «что-то» достаточно. Если вы сможете сохранить хоть одно зернышко, этого достаточно, потому что с помощью этого зернышка можно сделать зеленой всю Землю.

Третий вопрос:

Ошо,

Я поляк. Я не понимаю, почему люди думают, что у поляков совсем нет интеллекта.

Меня тоже удивляет, почему люди думают, что у поляков нет интеллекта. У них иной тип интеллекта, это правда – очень отличающийся, уникальный тип интеллекта. Такого нет больше ни у кого в мире.

Я слышал о римском папе-поляке.

Пилот самолета, в котором летит папа, объявляет:

– К несчастью, один из наших четырех двигателей неисправен, однако причин для беспокойства нет. Три двигателя – это более чем достаточно, чтобы доставить нас к месту назначения. Единственная неприятность: мы опоздаем на три часа.

Через пятнадцать минут пилот говорит:

– Извините, что снова вас отвлекаю: остановился второй двигатель, однако беспокоиться не стоит. Двух двигателей все еще более чем достаточно, и мы завершим наше путешествие, но только теперь мы опоздаем на шесть часов.

Через полчаса он снова объявляет:

– Леди и джентльмены, с сожалением сообщаю вам, что третий двигатель также вышел из строя, но, тем не менее, нет причин для паники. Одного двигателя достаточно, чтобы доставить нас в пункт назначения, но теперь мы опоздаем на девять часов.

И всего через пять минут пилот сообщает:

– Если вы хотите помолиться, сделайте это сейчас, потому что остановился последний двигатель.

В салоне ужасная паника и хаос, но папа-поляк сидит молча. Леди, сидящая рядом с ним, начинает плакать, рыдать и вскрикивать. Папа говорит:

– В чем дело? Почему вы так обеспокоены? Самое большее – мы опоздаем на двенадцать часов!

Это чистейший интеллект! Это математика, ничто иное! Кто говорит, что у поляков нет интеллекта?

Я прочитал «Принципы математики» Бертрана Рассела – это ничто по сравнению с математикой папы.

Уоткинс входит в офис голливудского агента по подбору талантов. Он ставит свой кейс на стол агента, открывает его, и оттуда стремглав выскакивают тридцать мышей с крошечными музыкальными инструментами.

За несколько секунд мыши рассаживаются, образуя оркестр, и по щелчку пальцев Уоткинса начинают играть в точности как Бенни Гудмэн. Уоткинс щелкает пальцами, и на этот раз они имитируют Гая Ломбардо. Уоткинс снова щелкает пальцами, и грызуны играют попурри из мелодий Пола Анки.

– Ну, – спрашивает Уоткинс, – что вы об этом думаете?

– Не пойдет, – отвечает агент.

– Что значит «не пойдет»? Что не так с этим номером?

– Сказать по правде, – говорит агент, – играют они совсем неплохо, но барабанщик слишком смахивает на поляка!

Есть люди, которые не понимают поляков, – они продолжают распространять слухи, что у тех нет интеллекта. Я не антиполяк. Я люблю их, я наслаждаюсь ими – я вижу, что у них совершенно иной интеллект!

В последнее время сын Киявски ведет себя немного странно, поэтому Киявски приводит его к психиатру.

– Скажи мне, сынок, – спрашивает мозговед, – сколько колес у автомобиля?

– Четыре.

– Очень хорошо, – говорит доктор. – А теперь скажи, чего у коровы четыре, а у женщины две?

– Ноги.

– А что есть у твоего папы, что твоя мама любит больше всего?

– Деньги.

Психиатр поворачивается к Киявски и говорит:

– Можете за него не беспокоиться – он умный мальчик!

– Это уж точно! – говорит поляк. – На два последних вопроса даже я ответил неправильно!

Дело просто в ином интеллекте! Кто говорит, что у них совсем нет интеллекта? Не беспокойся. Наслаждайся тем интеллектом, который дал тебе Всевышний!

Бандуччи, Салливэн и Пивальски, путешествуя по Мексике, напились и убили мексиканца. Всех троих приговорили к электрическому стулу.

Сначала на стул сажают Бандуччи и спрашивают, произнесет ли он последнее слово.

– Я стоматолог, – говорит итальянец, – и если вы меня отпустите, я в течение двадцати пяти лет буду лечить весь город.

Власти отвечают отказом, и палач приступает к исполнению приговора. Он включает рубильник, но ничего не происходит.

– Согласно закону, – говорит палач, – итальянец свободен, потому что электрический стул не сработал.

Затем на стул сажают ирландца. Ему задают тот же вопрос.

– Я врач, – говорит Салливэн, – и в обмен на свою свободу я в течение двадцати пяти лет буду лечить всех жителей города.

И снова ответ отрицательный. Включают рубильник, но ничего не происходит. Его освобождают.

Затем на стул сажают Пивальски. Его спрашивают, желает ли он произнести последнее слово.

– Я окончил Техасский энергетический колледж по специальности инженер-электрик, – говорит поляк, – и если вы сунете белый провод вот в это отверстие, а красный провод – вон в то отверстие…

И кто это говорит, что у поляков нет интеллекта? Просто полная чушь! У них есть интеллект – на самом деле, только у них и есть интеллект!

В Польше – беспорядки, или то, что стало известно как «польский хаос», который сами поляки называют «польский балаган».

Рассказывают, что Джимми Картер, Леонид Брежнев и польский партийный лидер Эдвард Герек встретились с Богом. Он позволил каждому из них задать по одному вопросу.

– Правда ли, – спросил Джимми Картер, – что Америка станет коммунистической?

– Да, – ответил Господь, – но ты до этого не доживешь.

– Захватят ли китайцы Москву? – спросил Брежнев.

– Да, – ответил Всемогущий, – но ты до этого не доживешь.

– Придут ли на место польского балагана дисциплина и труд? – спросил Герек.

– Да, – ответил Бог. – Но я до этого не доживу!

На сегодня достаточно. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.