Глава 4. КАВКАЗСКАЯ ПЛЕННИЦА

Глава 4. КАВКАЗСКАЯ ПЛЕННИЦА

Мария заснула глубоко за полночь под стук колес. В вагоне было душно и тревожно. По вагону сновали люди, постоянно хлопали двери, из тамбура тянуло запахом дыма сигарет. Она лежала на нижней полке лицом к стене и думала обо всем сразу. Поезд останавливался на каких-то полустанках, а порой просто на пустыре. Иногда такие остановки длились более часа. Единственное, что радовало ее, так это шевелящийся ребеночек в животе. Это был единственный лучик, который согревал ее душу, вселял надежду на то, что в конце концов весь этот кошмар закончится, все станет на свои места и потечет прежняя, мирная, спокойная и счастливая жизнь. Порой Марии казалось, что все, что с нею происходит, просто дурной сон, от которого вот-вот она очнется, и все будет хорошо. Она забудет эти ночные тревоги, будет светить солнце, а вокруг нее будут резвиться ее дети и заливаться звонким смехом, как колокольчики.

Последнее, что запомнила Мария в поезде, так это то, что на нее навалилось что-то тяжелое, лицо ее зажали подушкой, а ее руки были цепко схвачены чьими— то чужими, грубыми руками.

Очнулась она с болью в голове, дышать было тяжело, рот был стянут тряпкой. Мария открыла глаза и поняла, что находится в мешке, руки и ноги были туго связаны веревкой. Стоял неприятный, удушливый запах мешковины. Она лежала на боку на твердой поверхности, которая то и дело подскакивала, и она ударялась головой и телом. Да, конечно, ее везли на машине и, судя по тому как машину подбрасывало, ехали они не по асфальту. Пронзительно гудел двигатель. Может быть, опять дурной сон, подумала она. Нет, конечно, не сон, а реальность, что ни на есть самая подлинная. Сердце ее вдруг охватило такое отчаяние, что она застонала и заплакала. Слезы текли по пыльным щекам, и никто не мог утереть их, никто в мире не мог утереть слезы этой женщине, которая во чреве своем носила будущего человечка планеты, человечка Святой Руси.

Мария погрузилась в полуобморочное состояние между сном и бодрствованием и находилась в нем пока машина не остановилась. Потом ее, как бревно, подняли, понесли и бросили на земляной пол. «Господи! — взмолилась Мария, — лишь бы с Аннушкой все было в порядке!» С нее стащили мешок, развязали руки, ноги, сдернули тряпку, которая перетягивала рот. Затем скрипнула дверь, и раздался скрип задвижки. Она, пока ее освобождали от пут, боялась открыть глаза. Только когда она поняла, что осталась одна, наконец открыла глаза и стала осматривать место своего заточения. А в том, что это было заточение, она уже не сомневалась. Только одна мысль сверлила ее и разъедала изнутри: почему именно со мной это произошло? Чем я прогневила Бога? В чем согрешила, что такие испытания выпали на мою долю?

Она находилась в небольшом деревянном сарае, на земляном полу, в углу лежала сухая трава, пахло навозом. У одной стены стоял лежак, какие берут напрокат отдыхающие на море. Он лежал на двух ящиках из-под вина. Мария встала с земли и села на лежак. Из щелей в стенах просачивался свет. Наверное, сейчас утро, подумала она. Ведь за время ее исчезновения с поезда она потеряла ориентацию во времени, впрочем, и в пространстве, ибо даже и не могла представить, где она находится. Она прислушивалась к звукам извне. Дул ветер, доносился лай собак, где-то рядом кричали индюки, иногда горланил петух.

Где я? Что со мной? Что сделают со мной те люди, которые похитили меня? Зачем я им нужна? Такие вопросы, как острое лезвие, разрезали ее существо, и она содрогалась от догадок, которые наконец стали посещать ее. Это было столь несуразно и ошеломляюще, что невозможно себе представить. Это она видела только по телевизору и слышала только по радио, и теперь это коснулось ее. Она гнала от себя дурные предчувствия, но все факты говорили в пользу ужасной догадки, которая вскоре подтвердилась. Через сутки дверь отворилась, и в глаза ударил свет, Мария зажмурилась. Кто-то вошел. Когда она присмотрелась, то увидела двух нерусских мужчин и старуху. Оба были высокого роста, худощавы, волосы и бороды спутаны, пред ней предстали темные, мрачные и обветренные лица. Старуха была одета в массу старого тряпья, сгорбленная, опиралась на клюку. Мужчины не говорили по-русски, и старуха исполняла роль переводчицы. Они что-то громко восклицали и смотрели в глаза Марии. Ей казалось, что из их глаз извергался поток гнева и злости. Когда мужчины приутихли после пятиминутного выступления, старуха дала Марии фанерку, тетрадный лист, ручку и конверт.

— Пищи своем родственникам, — прокаркала старуха.

— Что писать? — спросила Мария и не узнала свой охрипший, сухой голос.

— Что пищать? Что пищать! — закипела старуха и подняла клюку, будто собралась ударить Марию. — Пищи викуп дают бистро.

— Какой выкуп? — спросила Мария и внутри у нее все похолодело.

— Сто тисяч долляров, — сказала старуха, и мужчины при этих словах оживились, закивали головами, и глаза их заискрились алчностью.

— Мьесяц! — сказала старуха и сунула кривой палец прямо в лицо Марии. — Инче умрьешь!

И вновь мужчины закивали головами и повторяли за старухой: «Умрьешь!».

Видимо, для того чтобы у Марии не было никаких сомнений в том, что они исполнят свои намерения, один мужчина достал большой нож, который сверкнул в лучах солнца, попадавших в сарай, и ткнул ее в живот. Мария вскрикйула, ребеночек внутри ее встрепенулся. Из глаз ее брызнули слезы, и она стала кивать головой.

— Да-да, я все напишу! — восклицала сквозь слезы Мария и начала писать, лишь бы этот человекозверь не давил ножом на живот и не причинил вреда ребеночку.

Весь листок был закапан слезами женщины. Она подписала конверт, вложила свернутый лист и заклеила. Старуха вырвала из ее рук письмо, и вся троица удалилась восвояси. Скрипнула задвижка, и Мария осталась одна. Она написала своим родителям, что ее похитили, она не знает, где находится, и требуют за нее выкуп в течение месяца 100 тысяч долларов, иначе обещают убить. Конечно, она понимала, что у ее родителей нет таких денег, нет даже и десятой части этой космической суммы, даже если они продадут все, что имеют. Но что ей оставалось делать?

Потянулись мрачные дни заточения. Раз в день приходила старуха и, ругаясь по-своему, приносила ей похлебку и кусок лепешки. Сначала у Марии было отвращение к этой пище, приготовленной старухой, но потом она все-таки начала есть, ведь нужно было думать о ребенке. Через две недели Мария кое-как пришла в себя, свыкнувшись насколько возможно со своим положением. Она понимала, что как бы там ни было, нужно взять себя в руки. Она ведь мать, и она будет бороться за себя и в первую очередь за еще не рожденного младенца до конца.

И Мария стала петь и разговаривать с Аннушкой. Она рассказывала ей сказки, говорила, как она ее любит, как любит ее папа, и что они ее очень ждут и очень будут рады ее появлению в этом мире. Конечно, иногда Марии глаза застилали слезы, но она все-таки продолжала говорить младенцу о хорошем. И ребеночек, кажется, слышал мать, успокаивался и переставал двигаться, будто слушал. А мать пела добрые колыбельные песни:

Баю, баюшки, бай, бай,

Глазки, Аня, закрывай.

Я тебя качаю,

Тебя величаю.

Будь счастлива, будь умна,

При народе будь скромна.

Спи, дочка, до вечера,

Тебе делать нечего!

Ходит Сон по хате

В сереньком халате,

А Сониха под окном —

В сарафане голубом.

Ходят вместе они,

А ты, доченька, усни.

В эти мгновения Мария клала руки на живот и, раскачиваясь, ходила по сумрачному сараю из угла в угол. И трудно сказать, кого больше убаюкивали эти песенки: ее или младенца, кому они больше нужны: матери или дочери. Мария забывалась, и перед ее глазами протекали светлые и добрые картины ее детства, когда ей мама пела колыбельные песни и все вокруг было мирно, спокойно и благодатно. Когда мир казался доброй, волшебной сказкой, где происходит только хорошее, только радостное, только светлое.

Люли, люли, люленьки,

Прилетели гуленьки.

Стали гули говорить,

Чем Анюшу накормить.

Один скажет — кашкою,

Другой — просто квашкою,

Третий скажет — молочком

И румяным пирожком.

Пролетали дни. Марии иногда казалось, что издалека доносится шум прибоя. Неужели рядом море? — задавалась она вопросом. Когда дул ветер, то сквозь щели, казалось, доносился запах моря. Она стояла у самой большой щели и глубоко вдыхала свежий воздух, ведь запах навоза, господствующий в сарае, подавлял все остальные запахи. Иногда она слышала, как по крыше прыгали воробьи и бойко щебетали. Ночью по полу шныряли крысы и иногда даже запрыгивали на нее. Она сначала кричала от страха, а потом привыкла и просто сбрасывала их с себя. А впоследствии оставляла на полу у дыр под стенами кусочки лепешки, и крысы перестали ее беспокоить.

В то утро она услышала снаружи громкие, возбужденные мужские голоса, которые приближались. Сердце ушло в пятки, когда Мария поняла, что месяц, отпущенный ей похитителями для выплаты выкупа, миновал. Разъяренные мужчины буквально ворвались в сарай и стали гневно кричать. В руке одного блеснуло лезвие ножа. Мария сидела бледная и неподвижная в ожидании самого худшего, и ее губы лепетали: "Пресвятая Богородица, спаси! ". Когда тот, что с ножом, приблизился к Марии, она закрыла лицо руками от страха и вся напряглась в ожидании удара. Как вдруг раздался рядом с нею каркающий голос старухи, и она увидела, что старуха стоит к ней спиной и не дает мужчине с ножом приблизиться к Марии. Старуха что-то восклицала, а мужчина пытался все-таки отстранить ее, и даже наступило мгновение, когда казалось, что вот-вот он и старуху ударит ножом. Но та что-то быстро говорила и указывала клюкой на Марию. Наконец мужчины отступили, и все вышли наружу, затворив дверь, оставив обезумевшую от страха женщину. Еще долго доносились голоса снаружи, а Мария плакала и благодарила Царицу Небесную, что Она спасла ее от неминуемой смерти.

Вечером пришла старуха, принесла еду и впервые заговорила с Марией:

— Твая частя, что ти беремень. Твай рибенк продадют, — пролепетала старуха и улыбнулась хитрой и коварной улыбкой, как бы говорящей, что от нее ничего не скроешь.

Причина, по которой Мария сегодня осталась жива, буквально пригвоздила женщину к тому месту, где она сидела.

— Бог мой! — шептала она, — Бог мой, что же, это такое!

Однако как бы там ни было, но теперь Марии в рацион было добавлено козье молоко, и ее выпустили из заточения. Хотя она и продолжала жить в сарае. Впервые она могла осмотреться вокруг. Это был маленький хуторок, состоящий всего из каких-то десяти хаток, в половине из которых жизни вовсе не наблюдалось. Дом, в котором держали пленницу, находился на отшибе, на горе, а внизу виднелось море. От дома к морю протоптана тропинка. Теперь Мария помогала старухе по хозяйству: мыла посуду, стирала белье, убиралась за козами и так далее. Но самое главное, что теперь ей позволялось ходить к самому морю полоскать белье. Это было для Марии сказочным подарком. Видимо, похитители ее решили, что та уже никуда не сбежит, да и ребенок для продажи должен быть здоров, иначе цену за него не дадут.

Мария шла по каменистой тропке с корзиной белья, заходила на старый полуразбитый мостик и с него полоскала белье. В эти мгновения она забывалась и любовалась морем. Потом она еще более осмелела и стала купаться, тем более что на берегу, как правило, никого не было, кроме одиноко лежащего на гальке огромного пса. Вначале, когда Мария пришла сюда впервые, она испугалась эту собаку, но, увидев, что у той нет никаких злых намерений, успокоилась. А потом даже стала приносить ей кости, которые утаивала от старухи в переднике. Мария бросала собаке кости издалека, близко подходить боялась, слишком грозный вид был у нее. Пес на лету хватал гостинцы и вмиг сгрызал их. Марии показалось, что пес чем-то очень расстроен или болен, но первой шага к более близкому знакомству не делала.

Когда Мария заходила в обжигающее осеннее море, с ней происходило что-то невероятное. Все страдания, какие выпали на ее долю в последний год, будто сбрасывались, как ветхое белье, и она заново рождалась на свет. Ее тело и душа наполнялись какой-то неизъяснимой радостью и счастьем. Мария плавала в море и веселилась, как ребенок. Она ныряла и кувыркалась, барахталась и хлопала по воде ладонями. И ребеночку, видимо, нравились такая зарядка и веселье, потому что он сразу оживлялся и начинал двигать в животе ручками и ножками, будто тоже вместе с матерью плавал в море и предавался играм.

Иногда совсем близко к берегу подплывали дельфины, Мария махала им. рукой и думала, почему она не дельфин? Как, наверное, хорошо быть жителем моря, вот так плавать на свободе и не знать войны, горя, которое люди по невежеству своему устраивают на земле. И когда она купалась, то воображала себя дельфином. Она представляла, что вот они вместе с дочерью-дельфиненком плывут в неведомые края, смотрят на диковинные страны, и ничто не разлучит их, ничто не помешает их счастью. Фантазии Марии распространялись и дальше: она видела потом и мужа, и исчезнувшего сынишку, и они такой семейной стайкой разрезают изумрудные волны и несутся в хрустальных брызгах навстречу ветру, солнцу, морю. Плывут так далеко, где не будет больше ни слез, ни разлуки, ни горя, а только любовь, нежность и жизнь. Жизнь божественная и волшебная.

Мечтания Марии так действовали на нее, что она будто уже действительно переносилась в другое пространство, в иной, параллельный мир. Теперь она каждый день ждала, когда пойдет на море и вновь предастся своим фантазиям. К счастью, старуха была больна и зачастую лежала в доме и дремала. Мужчины с той поры, когда чуть не убили ее, так и не появлялись. Марии даже стало порой казаться, что они больше не вернутся, может быть, они забудут о ней, и она всегда вот так будет жить с этой старухой, алчная сообразительность которой спасла Марии жизнь. Ну, что ж, пусть будет так. Кавказская невольница сумела найти в себе силы и мужество, чтобы не только не угнетать себя сознанием своего настоящего положения, но и сотворила свой мир, мир любви, благодати и радости. Она приготовила для будущего младенца этот чудесный мир, оазис любви в пустыне зла. Женское сердце, возможно, только оно, и может творить такие чудеса!

Меж тем живот становился больше, и ей трудно было спускаться к морю, а тем более подниматься. Но она продолжала ходить и купаться. Единственное, что омрачало ее, так это непогода, когда разыгрывались штормы. Море становилось черным, недобрым. Тяжелые, ревущие волны накатывались на берег и рассыпались белоснежной пеной. Мария в такие дни стояла на берегу, смотрела вдаль и думала о том, что дельфинам даже такой шторм нипочем. Невдалеке от Марии все так же лежал этот большой пес, и ему, наверное, также было все равно, только разве что пришлось удалиться подальше от берега.

Однажды Мария набралась смелости и крикнула псу:

— Эй, бродяга, как тебя зовут? Ты лаять умеешь? Но пес будто не слышал женщину и продолжал лежать.

— Ты не кусаешься? А команды знаешь? А ну-ка, давай проверим. Ко мне! — крикнула Мария.

Решив наконец, что контакта с этим странным псом не получится, она уже негромко произнесла, махнув рукой:

— Эх ты, сидишь, как отшельник, и ничего тебе не надо!

И как ни странно, последняя фраза была какой-то волшебной, потому что пес поднял морду, навострил уши и махнул хвостом. Мария поняла, что она сказала нечто такое, что пса взволновало. Что же она сказала, что как ключик отворило собачье сердце? Ничего особенного, размышляла Мария, глядя на оживленную морду собаки. А та смотрела на Марию, повиливала хвостом, но не приближалась, будто рассматривая женщину получше и убеждаясь в своих собачьих догадках. Единственное необычное слово, какое произнесла Мария, было «отшельник», так может быть, пес реагирует имен— но на это слово, а может быть, у него даже такая необычная кличка, думала Мария и решила проверить.

— Эй, Отшельник, ко мне! — крикнула она.

И произошло чудо, пес не спеша встал и направился к Марии.

— Так вот как тебя, бродяга, зовут! — улыбнулась Мария.

А пес меж тем приблизился и сел у ног женщины.

— Ну что, будем дружить? — спросила Мария и присела на корточки, хотя сейчас ей это уже было трудно делать из-за живота.

— Ну, дай лапу, Отшельник. Умеешь ты лапу давать?

Пес подал мохнатую, здоровую лапу женщине, а та схватила ее и потрясла.

— Ого, какая здоровенная! — проговорила она восхищенно.

— Меня зовут Мария, а тебя Отшельник. Вот и подружились. Я живу вон в том домике, видишь, на горе? — И Мария показала пальцем на гору. — Вообще-то я не отсюда, меня… Ну, тебе это не надо. У меня скоро родится дочка, хочешь послушать, как она там шевелится?

Пес внимательно слушал женщину и, казалось, понимал все, что она говорит. А потом лизнул ее в лицо.

— Ой, ты! Да ты даже целоваться умеешь? А вид то у тебя какой грозный. Я ведь раньше боялась тебя. И у Марии открылась такая дверь в душе, которая уже много месяцев была наглухо затворена. Она рассказывала псу о своей жизни, о своих мытарствах, о своих мечтаниях, тревогах и надеждах, она то смеялась, то плакала. Вот так и сидели на берегу бушующего моря два одиноких существа, заброшенных жестокой судьбой в эти далекие от родины края, и каждому из них уже не было так одиноко и грустно, как прежде.

— Мой муж скоро вернется. Но сначала он обязательно найдет нашего сынишку. Они придут вдвоем. Они обязательно нас здесь разыщут. И мы уедем отсюда. Далеко-далеко, — Мария указала рукой на горы. — Туда, где нет войны. Мы там построим большой и красивый дом. И будем там жить. Я посажу много— много цветов. Там будет так красиво! — Мария закрыла глаза. А потом открыла и стала гладить пса по шее.

— Если хочешь, мы возьмем тебя с собою. Ты будешь с нами жить. Я тебе буду варить вкусный наваристый суп с косточками. Я умею варить, ты же мне веришь?

И, кажется, пес верил этой женщине, которая как пойманная птица билась в клетке и мечтала о свободе, о любви и счастье. Он смотрел на нее своими глубокими и все понимающими глазами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.