Два односторонних моста[44]

Два односторонних моста[44]

Мы с доном Хуаном сидели за столом на его кухне. Было раннее утро. Мы только что вернулись с гор, где провели ночь после моего вспоминания об опыте с ягуаром. Вспоминание о моем расщепленном восприятии привело меня в состояние эйфории, чем, как обычно, воспользовался дон Хуан, чтобы погрузить меня в более чувственные переживания, которые сейчас я был совершенно не способен вспомнить. Тем не менее, моя эйфория не исчезла.

— Открытие возможности находиться в двух местах одновременно поражает наш ум, — сказал он. — Поскольку наш разум рационален, а рациональность — это наша саморефлексия, то все, что находится за пределами саморефлексии, или привлекает, или пугает нас, в зависимости от того, какими людьми мы являемся.

Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся, как будто только что открыл во мне что-то для себя новое.

— Или это и пугает, и привлекает нас в равной степени, что, кажется, и происходит в случае с нами обоими.

Я сказал ему, что дело не в том, что меня пугало или привлекало мое переживание, но в том, что я был испуган безграничностью возможностей раздвоенного восприятия.

— Я не хочу сказать, что не верю в то, что был в двух местах одновременно, — сказал я. — Я не отрицаю свой опыт, и все же думаю, что я был настолько напуган этим, что мой разум отказался воспринять это как факт.

— Мы с тобой — люди такого типа, которые оказываются захваченными вещами, подобными этой, а затем забывают обо всем, что было, — заметил он и улыбнулся. — Мы с тобой очень похожи.

Теперь была моя очередь смеяться. Я знал, что он смеется надо мной. И в то же время он излучал такую искренность, что мне хотелось верить в то, что он говорит правду. Я сказал ему, что среди его учеников я был единственным, кто научился не принимать всерьез его заявления о равенстве между нами. Я заметил, что наблюдал за его действиями и слышал, как он каждому из учеников говорил самым искренним тоном: «Мы с тобой такие дураки. Мы так похожи!» И я снова и снова ужасался, когда видел, что они верят ему.

— Ты не похож ни на кого из нас, дон Хуан, — сказал я. — Ты зеркало, которое не отражает наших образов. Ты уже за пределами нашей досягаемости.

— То, что ты замечаешь — это результат борьбы длиной в жизнь. Тот, кого ты видишь — маг, который, в конце концов, научился следовать замыслам духа, вот и все.

Я множеством способов описывал тебе различные стадии, через которые проходит воин на своем пути знания — продолжал он. — С точки зрения своей связи с намерением воин проходит через четыре стадии. Первая — это когда его связующее звено с намерением является ненадежным и ржавым. Вторая — это когда он преуспевает в его очищении. Третья — когда он учится манипулировать им. И, наконец, четвертая — когда он учится принимать замыслы абстрактного.

Дон Хуан настаивал, что его достижение не сделало его внутренне другим. Это только дало ему большие возможности. Так что он не был неискренен, когда говорил мне и другим ученикам, что мы похожи.

— Я прекрасно понимаю, через что ты вынужден проходить сейчас, — продолжал он. — Когда я смеюсь над тобой, — на самом деле я смеюсь над воспоминаниями о себе в твоем положении. Я слишком держался за мир повседневной жизни. Я ногтями держался за него. Все говорило о том, что я должен оставить его, но я не мог. И, подобно тебе, я безоговорочно доверял разуму, хотя не было никакого смысла поступать так, ведь я больше не являлся обычным человеком.

Моя проблема тогда — это твоя проблема сегодня. Инерция повседневного мира несла меня, и я продолжал действовать, как обычный человек. Я отчаянно держался за свои непрочные рациональные структуры. Разве ты не делаешь то же самое?

— Я не держусь ни за какие структуры — это они держат меня, — сказал я, заставив его рассмеяться.

Я сказал, что прекрасно его понимаю, но дело не в этом, потому что я все равно не способен вести себя, как маг, как бы я ни пытался.

Он объяснил, что мои неудобства в мире магов происходят от недостаточного знакомства с ним. В этом мире я должен ко всему относиться по-новому, что бесконечно трудно, потому что это имеет мало общего с непрерывностью моей повседневной жизни.

Он описал специфическую проблему магов, как раздвоенность. Во-первых, невозможно восстановить разрушенную однажды непрерывность. Во-вторых, невозможно использовать непрерывность, продиктованную новым положением их точки сборки. Эта новая непрерывность всегда слишком туманна, слишком зыбка и не придает магам той уверенности, которая позволила бы им действовать так, как если бы они были в мире повседневной жизни.

— И как маги решают эту проблему? — спросил я.

— Никто ничего не решает, — ответил он, — дух или решает это за нас, или нет. Если да, то маг обнаруживает себя действующим в магическом мире, сам не зная как. Вот почему я всегда настаивал, что безупречность — это единственное, что идет в счет. Маг живет безупречной жизнью — и это, кажется, привлекает решение. Почему? Никто не знает.

Дон Хуан минуту помолчал. И потом, как если бы я попросил его, вдруг прокомментировал мысль, которая как раз пришла мне в голову. Я в этот момент подумал, что безупречность всегда ассоциировалась у меня с религиозной моралью.

— Безупречность, как я уже говорил тебе много раз, это не мораль, — сказал он. — Она только напоминает мораль. Безупречность — это только наилучшее использование нашего уровня энергии. Естественно, это требует и бережливости, и благоразумия, и простоты, и моральной чистоты; но, прежде всего, это подразумевает отсутствие саморефлексии. И хотя это напоминает выдержку из монастырского устава, но это не так.

Маги говорят, что для того, чтобы управлять духом, — а под этим они подразумевают управление движением точки сборки, — необходима энергия. Единственная вещь, которая сберегает для нас энергию, — это наша безупречность.

Дон Хуан заметил, что вовсе не обязательно изучать магию, чтобы сдвигать точку сборки. Иногда вследствие естественных, хотя и драматических обстоятельств, таких как война, лишения, стрессы, усталость, горе, беспомощность — точка сборки человека подвергается глубоким сдвигам.

— Если бы человек, который находится в подобных обстоятельствах, был способен воспринять идеологию магов, — сказал дон Хуан, — то он был бы способен без проблем довести до предела этот естественный сдвиг. И люди могли бы искать и находить необыкновенные вещи, вместо того, чтобы делать то, что люди обычно делают в подобных обстоятельствах, — жаждать поскорее вернуться в обычное состояние.

Когда движение точки сборки доведено до предела, — продолжал он, — как обычный человек, так и ученик магии становятся магами, потому что, благодаря предельному усилению этого движения, непрерывность разрушается так, что восстановить ее уже нельзя.

— Как можно до предела усилить это движение? — спросил я.

— Благодаря устранению саморефлексии, — ответил он. — Движение точки сборки или разрушение непрерывности не является реальной трудностью. Реальной трудностью является обладание энергией. Если у кого-то есть энергия, и если его точка сборки сдвинулась, он открывает для себя поистине непостижимые вещи.

Дон Хуан объяснил, что все трудности для человека состоят в том, что интуитивно он осознает свои скрытые ресурсы, но не отваживается воспользоваться ими. Вот почему маги говорят, что человек находится в положении, среднем между глупостью и невежеством. Он сказал, что люди сейчас, более чем когда бы то ни было, нуждаются в обучении новым идеям, которые касаются исключительно их внутреннего мира, — идеям магов. Не социальным идеям, а идеям, относящимся к человеку, стоящему лицом к неизвестному, лицом к своей смерти. Сегодня, более чем когда бы то ни было, мы нуждаемся в том, чтобы обучиться тайнам точки сборки.

Затем, без всякого вступления или перехода, дон Хуан начал рассказывать мне очередную магическую историю. Он сказал, что в течение целого года он был единственным молодым человеком в доме нагуаля Хулиана. Он был полностью поглощен собой и не обратил внимания, что в начале следующего года его бенефактор привел трех юношей и четырех молодых женщин, которые поселились в его доме. Насколько дону Хуану было известно, эти семеро прибывали по одному в течение двух или трех месяцев и были просто слугами и не более того. Один из молодых людей был даже приставлен к нему помощником.

Дон Хуан был убежден, что Нагуаль завлекал их и льстил им, чтобы заставить их бесплатно работать на него. И он мог бы пожалеть их, если бы не их слепое доверие к нагуалю Хулиану и не их болезненная привязанность ко всем и вся в доме.

Он чувствовал, что они были рождены рабами и что ему нечего было им сказать. Хотя он и был вынужден поддерживать с ними хорошие отношения и давать им советы, но делал это не потому, что хотел, а потому, что Нагуаль требовал этого, как часть его работы. Когда они искали его советов, то его приводила в ужас острота и драматичность их жизненных ситуаций.

Он втайне поздравил себя с лучшей, чем у них, участью. Он искренне считал, что был более ловким, чем все они, вместе взятые. Он гордился тем, что в отличие от них, он мог насквозь видеть маневры Нагуаля, хотя и не претендовал на то, чтобы понимать их. И он смеялся над их смехотворными попытками быть полезными. Он считал их раболепными и говорил им в лицо, что их безжалостно эксплуатирует профессиональный тиран.

Но больше всего его бесило, что четыре молодые женщины до такой степени находились под влиянием нагуаля Хулиана, что готовы были делать все, чтобы понравиться ему. Дон Хуан находил утешение в работе или часами напролет читал книги, которые были в доме нагуаля Хулиана. Чтение стало его страстью. Когда он читал, все знали, что его нельзя беспокоить никому, кроме Нагуаля, который явно получал удовольствие, донимая его. Он всегда хотел, чтобы дон Хуан подружился с молодыми людьми и девушками. Он постоянно говорил, что все они, включая дона Хуана, были его учениками магии. Дон Хуан был убежден, что нагуаль Хулиан ничего не знал о магии, и посмеивался над ним, слушая его без всякой веры.

Нагуаля Хулиана не волновало неверие дона Хуана. Он просто действовал так, как если бы дон Хуан верил ему, и собирал всех учеников вместе, чтобы давать им инструкции. Периодически он брал их с собой на продолжавшиеся всю ночь экскурсии в близлежащие горы. В большинстве случаев он оставлял их одних странствовать в этих суровых горах с доном Хуаном во главе.

Логическим обоснованием таких путешествий служило то, что в уединении, в дикой местности они смогут найти дух. Но этого никогда не случалось. По крайней мере, до дона Хуана это совершенно не доходило. Однако нагуаль Хулиан так упорно настаивал на важности духа, что дон Хуан загорелся желанием узнать, что же это такое.

Во время одной из таких ночных экскурсий нагуаль Хулиан потребовал, чтобы дон Хуан искал дух, даже если он и не понимает, что это такое.

— Конечно же, он подразумевал единственную вещь, которую только и может иметь в виду нагуаль: движение точки сборки, — сказал дон Хуан. — Но он выразил это в такой форме, которая, как он полагал, будет иметь для меня смысл: искать дух.

Я подумал, что он говорит чепуху. К тому времени у меня уже сформировались свои собственные взгляды и убеждения, и я был уверен, что дух является тем, что известно как характер, воля, мужество, решительность. И я считал, что мне ничего не нужно искать. Все это у меня уже было.

Нагуаль Хулиан настаивал, что дух неопределим, что его невозможно чувствовать, а тем более говорить о нем. Можно только вызвать его с помощью признания его существования, говорил он. Моя реакция была такой же, как твоя: никто не может вызвать то, чего не существует.

Дон Хуан сказал мне, что он так много спорил с нагуалем Хулианом, что тот, в конце концов, пообещал ему в присутствии всех домочадцев, что он одним махом намерен не только продемонстрировать ему, чем является дух, но и как идентифицировать его. Он пообещал также устроить большую вечеринку и даже пригласить соседей, чтобы отпраздновать урок дона Хуана.

Дон Хуан напомнил, что в те дни, еще до Мексиканской революции, Нагуаль и семь женщин его группы вели себя, как богатые владельцы большой гасиенды. Это ни у кого не вызывало сомнений, особенно относительно нагуаля Хулиана, богатого и щедрого землевладельца, который отказался от церковной карьеры, чтобы заботиться о своих семи незамужних сестрах.

Однажды в дождливый сезон нагуаль Хулиан заметил, что как только дождь прекратится, он устроит вечеринку, которую обещал дону Хуану. И в воскресенье вечером он взял своих домочадцев на берег реки, сильно разлившейся после долгих ливней. Нагуаль Хулиан ехал верхом на лошади, в то время как дон Хуан почтительно следовал сзади, что было принято у них на тот случай, если бы они встретили кого-нибудь из соседей: насколько знали соседи, дон Хуан был личным слугой помещика.

Нагуаль выбрал для пикника место на высокой площадке над рекой. Женщины приготовили еду и питье. Нагуаль даже пригласил группу музыкантов из города. Это была большая вечеринка, в которой принимали участие рабочие с гасиенды, соседи и даже случайные прохожие, которые слонялись вокруг, привлеченные весельем.

Каждый ел и пил вволю. Нагуаль танцевал со всеми женщинами, пел, читал стихи. Он рассказывал анекдоты и с помощью кое-кого из женщин инсценировал эти шутки, чем привел всех в полный восторг.

Выбрав подходящий момент, нагуаль Хулиан спросил, не желает ли кто-нибудь, особенно ученики, принять участие в уроке дона Хуана. Но все отказались: они хорошо знали жесткую тактику Нагуаля. Тогда он спросил дона Хуана, уверен ли тот, что по-прежнему хочет узнать, что такое дух.

Дон Хуан не мог сказать «нет». Он просто не мог повернуть обратно. Он ответил, что готов, как всегда. Нагуаль подвел его к краю бушующей реки и поставил на колени. Затем он начал читать длинное заклинание, в котором взывал к силе ветра и гор и просил силу реки помочь дону Хуану.

Его многозначительное заклинание было выражено так непочтительно, что все засмеялись. Закончив, он попросил дона Хуана встать перед ним с закрытыми глазами. Потом он взял ученика на руки как ребенка и швырнул его в бушующий поток, закричав: «Не ненавидь реку, ради Бога!»

Рассказ об этом инциденте вызвал у дона Хуана приступ хохота. Возможно, в других обстоятельствах я тоже нашел бы это забавным. Однако сейчас эта история ужаснула меня.

— Ты бы видел лица этих людей, — продолжал дон Хуан. — Я мельком отметил их испуг, когда летел по воздуху в реку. Никто не мог предвидеть, что этот дьявольский Нагуаль способен на такое.

Дон Хуан подумал, что пришел конец его жизни. Он был никудышным пловцом и, погружаясь на дно реки, поносил себя на чем свет стоит за то, что позволил всему этому случиться. Он был до такой степени зол, что даже не успел испугаться. Он смог только подумать, что не намерен погибать в этой проклятой реке от рук этого проклятого человека.

Его ноги коснулись дна, и он вытолкнул себя на поверхность. Река была неглубокой, но разлившаяся вода сильно расширила ее. Течение было сильным и тащило его, пока он барахтался по-собачьи, пытаясь не позволить бурлящей воде захлестнуть его.

Течением его отнесло на значительное расстояние. И пока его несло, и он пытался сделать все, чтобы не погибнуть, он вошел в странное состояние ума. Он понял свой недостаток. Он был очень раздражительным человеком, и постоянно сдерживаемое раздражение делало его злобным и агрессивным по отношению ко всем окружающим. Но он не мог ненавидеть реку или драться с нею, или быть нетерпеливым с ней, или мучить ее — как это он делал со всем и всеми в своей жизни.

Все, что он мог сделать с рекой — это следовать ее течению. Дон Хуан утверждал, что это простое понимание и вынужденное согласие с этим, так сказать, склонило чашу весов, и он испытал свободное движение точки сборки. Внезапно, совершенно не понимая, что происходит, дон Хуан, вместо того, чтобы барахтаться в бурлящей воде, ощутил себя бегущим вдоль берега. Он бежал так стремительно, что не было времени думать. Страшная сила увлекала его, и он мчался сквозь кусты и поваленные деревья, как если бы их здесь не было.

Довольно долго он бежал в этом отчаянном темпе, пока, наконец, не отважился бросить взгляд на красноватую пенящуюся воду. И он увидел там самого себя, которого грубо швыряло течением. Ничто в его опыте не подготовило его для восприятия такого момента. Он знал тогда, не прибегая к мыслительному процессу, что был в двух местах одновременно. И в одном из них, в стремнине реки, он был беспомощен.

Всю свою энергию он направил на то, чтобы попытаться спасти себя. Ни о чем не раздумывая, он начал бежать под углом, прочь от берега реки. Это потребовало от него всех сил, каждый дюйм давался с трудом. У него было такое чувство, что он вытаскивает бревно. Он двигался так медленно, что, казалось, прошла вечность, прежде чем он преодолел несколько ярдов.

Напряжение оказалось для него чрезмерным. И внезапно, — он больше не бежал — он падал в глубокий колодец. Очутившись в воде, он вскрикнул от холода. И вот он снова был в реке, и его снова несло по течению. Он до того перепугался, обнаружив себя вновь в бушующей реке, что изо всех сил пожелал очутиться целым и невредимым на берегу. И немедленно оказался там, несясь с головокружительной скоростью параллельно реке, но на некотором отдалении от нее.

На бегу он смотрел на бурлящую воду и видел там себя, барахтающегося изо всех сил, чтобы удержаться на поверхности. Он хотел закричать, приказать самому себе плыть под углом, забирая к берегу, но у него не было голоса.

Его сострадание к той части себя было всепоглощающим. И это послужило как бы мостом между двумя Хуанами Матусами. Он тут же вернулся в воду и поплыл под углом по направлению к берегу.

Невероятного ощущения раздвоенности между двумя местами оказалось достаточно, чтобы полностью избавиться от страха. Он больше не заботился о своей судьбе. Он свободно выбирал между плаванием в реке и бегом по берегу. Но в любом случае он последовательно двигался влево — либо стремился прочь от реки, либо греб к левому берегу.

Он выбрался на левый берег реки милях в пяти ниже по течению. Ему пришлось ждать здесь, скрываясь в кустах, больше недели. Он ждал, пока спадет вода, чтобы перейти реку вброд, и еще ждал, пока пройдет его страх, и он снова будет цельным.

Дон Хуан сказал, что с ним произошло следующее: сильная длительная эмоция страха за свою жизнь привела к сдвигу точки сборки непосредственно в место безмолвного знания. Поскольку он в свое время не обращал ни малейшего внимания на слова нагуаля Хулиана о точке сборки, он совершенно не понимал, что с ним происходит. Его пугала мысль, что он, возможно, больше никогда не будет нормальным человеком. Но когда он исследовал свое двойное восприятие, то обнаружил его практическую сторону и нашел, что оно ему нравится. Он был двойным в течение несколько дней. Он мог полностью быть тем или другим. Или же он мог быть обоими одновременно. Когда он был обоими, вещи становились неопределенными и ни одна ипостась не была эффективной, так что этот вариант он отверг. Но возможность быть тем или иным открывала перед ним непостижимые возможности.

Пока он восстанавливал силы в кустах, он установил, что одна из его ипостасей была более гибкой, чем другая, и могла преодолевать расстояния в мгновение ока и находить пищу или лучшее убежище. И вот однажды это существо вернулось в дом нагуаля Хулиана, чтобы посмотреть, волнуются ли там за него.

Он услышал, как молодые люди печалятся о нем, и это было для него определенно сюрпризом. Он стал жадно наблюдать за ними, поскольку ему страшно нравилось выяснять, что они думают о нем. Но тут нагуаль Хулиан обнаружил его и положил всему этому конец.

Впервые он по-настоящему испугался Нагуаля. Дон Хуан услышал, что Нагуаль приказывает ему прекратить этот вздор. Он появился внезапно, как черный колоколообразный предмет огромной массы и силы. Он схватил дона Хуана. Дон Хуан не знал, каким образом Нагуаль схватил его, однако причиненная этим боль очень сильно выбила его из колеи. Это была острая нервная боль, которую он ощутил в животе и в паху.

— Я тут же вновь оказался на берегу реки, — сказал дон Хуан, смеясь. — Я поднялся, перешел вброд недавно обмелевшую реку и направился домой.

Помедлив, он спросил меня, что я думаю об этой истории. И я ответил, что она ужаснула меня.

— Ведь ты мог бы погибнуть в этой реке, — сказал я, чуть не крича. — Что за отвратительную шутку с тобой сыграли! Этот нагуаль Хулиан, должно быть, просто безумец!

— Подожди минутку, — запротестовал дон Хуан. — Нагуаль Хулиан был коварным, но отнюдь не безумным. И он делал то, что должен был делать как нагуаль и учитель. Это верно, что я мог погибнуть. Но все мы должны быть способны на такой риск. Тебя самого мог растерзать ягуар, или ты мог бы умереть от любой из тех вещей, которые я с тобой проделывал. Нагуаль Хулиан был властным и уверенным — и прямо брался за дело. С ним не было никакого хождения вокруг да около, никаких лишних слов.

Я настаивал, что, несмотря на ценность этого урока, мне методы нагуаля Хулиана по-прежнему кажутся странными и чрезмерными. Я уверял дона Хуана, что все, что я слышал о нагуале Хулиане, до такой степени беспокоило меня, что у меня сложилось о нем самое негативное представление.

— Я думаю, ты боишься, что на днях я собираюсь бросить тебя в реку или заставить тебя носить женское платье, — сказал он и рассмеялся. — Вот почему ты не одобряешь методы нагуаля Хулиана.

Я признал, что он прав, и он, смеясь, заверил меня, что у него нет намерения подражать методам нагуаля Хулиана, потому что у него они не сработают. Он, по его словам, является таким же безжалостным, но не таким практичным, как нагуаль Хулиан.

— В то время, — продолжал дон Хуан, — я не мог оценить его искусство, и, конечно же, мне совсем не нравилось то, что он сделал со мной. Но теперь, всякий раз, когда я думаю об этом, я восхищаюсь им все больше — каким великолепным и прямым путем он поместил меня в положение безмолвного знания.

Дон Хуан сказал, что чудовищность его переживания заставила его совершенно забыть о монстре. Он без сопровождающих дошел до дверей дома нагуаля Хулиана, но затем передумал и в поисках утешения отправился к нагуалю Элиасу. И нагуаль Элиас объяснил ему глубокую подоплеку действий нагуаля Хулиана.

Нагуаль Элиас с трудом сдержал возбуждение, когда услышал историю дона Хуана. Он горячо объяснил дону Хуану, что его бенефактор был великолепным сталкером, действующим практически. Его бесконечные поиски всегда были направлены на прагматические цели и решения. Его поведение в тот день на реке было шедевром сталкинга. Он манипулировал всеми и всех поразил. Казалось, даже сама река была под его контролем.

Нагуаль Элиас утверждал, что в то время, как дона Хуана несло по течению и он боролся за свою жизнь, река помогла ему понять, что такое дух. И благодаря этому дон Хуан получил возможность войти прямо в безмолвное знание.

Дон Хуан сказал, что поскольку он был еще неоперившимся юнцом, он слушал нагуаля Элиаса, не понимая ни слова, но был искренне восхищен и впечатлен глубиной Нагуаля.

Во-первых, нагуаль Элиас объяснил дону Хуану, что для сталкеров чрезвычайно важны звучание и смысл слов. Слова используются ими как ключ для открытия всего, что скрыто. Поэтому сталкеры нуждаются в том, чтобы объявить свою цель, прежде чем пытаться достичь ее. Однако вначале они не могут раскрыть свою истинную цель, поэтому им необходимо тщательно подбирать слова, чтобы скрыть главный удар.

Нагуаль Элиас назвал это действие пробуждением намерения. Он объяснил дону Хуану, что нагуаль Хулиан пробудил намерение, эмоционально заявив перед лицом всех своих домочадцев, что собирается сходу показать дону Хуану, что такое дух и как его определить. Это было совершенно бессмысленно, потому что нагуаль Хулиан знал, что нет способа идентифицировать дух. В действительности же он пытался сделать следующее: поместить дона Хуана в место безмолвного знания.

Сделав это заявление, скрывавшее его истинную цель, нагуаль Хулиан собрал так много людей, как только мог, делая их, таким образом, своими сознательными и бессознательными помощниками. Все они знали о провозглашенной им цели, но никто из них не знал, что у него на уме на самом деле.

Нагуаль Элиас надеялся, что его объяснение сможет вытряхнуть дона Хуана из его невозможного состояния полной недисциплинированности и безразличия, но в этом он сильно заблуждался. И все же Нагуаль терпеливо объяснил ему, что в то время, когда он боролся с течением, он достиг третьей точки.

Старый Нагуаль объяснил, что положение безмолвного знания называется третьей точкой, поскольку для того, чтобы достичь его, нужно пройти вторую точку — место без жалости.

Он сказал, что точка сборки дона Хуана приобрела достаточную текучесть, чтобы он мог быть двойным, и это позволило ему пребывать в месте разума и в месте безмолвного знания или альтернативно, или одновременно.

Нагуаль сказал дону Хуану, что это было потрясающее достижение. Он даже по-отечески обнял дона Хуана и не переставал говорить о том, как дон Хуан, вопреки тому, что он ничего не знал — или, может быть, именно потому, что он ничего не знал, — смог переводить всю свою энергию из одного места в другое. Для Нагуаля это означало, что точка сборки дона Хуана обладала максимально благоприятной естественной текучестью.

Он сказал дону Хуану, что каждое человеческое существо обладает способностью к такой текучести. Большинство из нас, однако, хранят ее в резерве, и мы никогда не используем ее, за исключением редких случаев, вызываемых магами, — подобно пережитому им опыту, или вследствие естественных драматических ситуаций, таких, например, как борьба за жизнь.

Дон Хуан слушал, завороженный звуками голоса старого Нагуаля. Когда он был внимателен, он мог уследить за всем, что говорил этот человек, чего никогда не наблюдалось при его общении с нагуалем Хулианом.

Старый Нагуаль продолжал объяснять, что человечество в целом находится в первой точке, точке разума, но что не у каждого человеческого существа точка сборки находится точно в положении разума. Те, кто пребывают точно в этом месте, являются истинными лидерами человечества. В большинстве случаев они были неизвестными людьми, чья гениальность заключалось в использовании своего разума.

Нагуаль сказал, что было другое время, когда человечество находилось на третьей точке, которая тогда, конечно, еще была первой точкой. Но потом человечество перешло в место разума.

Когда безмолвное знание было первой точкой, преобладало такое же положение вещей. Точка сборки не каждого человеческого существа была непосредственно в этой позиции. Вот почему истинные лидеры человечества всегда были теми редчайшими человеческими существами, чьим точкам сборки случалось находиться в точном положении либо разума, либо безмолвного знания. Остальное человечество, сказал дону Хуану старый Нагуаль, было только публикой, аудиторией. В наши дни они являются поклонниками разума.

В прошлом они были поклонниками безмолвного знания. Они были теми, кто восхищался и слагал оды героям в любом из положений.

Нагуаль настаивал, что человечество провело большую часть своей истории в положении безмолвного знания и что этим объясняется наше великое и страстное желание достичь его вновь.

Дон Хуан спросил старого Нагуаля, что именно делал с ним нагуаль Хулиан. Его вопрос прозвучал более зрело и более разумно, чем он имел в виду на самом деле. Нагуаль Элиас ответил ему в терминах, в то время для дона Хуана абсолютно непонятных. Он сказал, что нагуаль Хулиан подготавливал дона Хуана, переманивая его точку сборки в положение разума, чтобы он мог быть скорее мыслителем, чем частью неразумной и эмоционально переменчивой публики, которая любит упорядоченные создания разума. В то же время Нагуаль готовил дона Хуана к тому, чтобы он мог стать истинным абстрактным магом вместо того, чтобы быть лишь частью болезненно впечатлительной и невежественной аудитории поклонников неизвестного.

Нагуаль Элиас заверил дона Хуана, что только те человеческие существа, которые являются образцами разума, могут легко сдвигать свою точку сборки и быть образцами безмолвного знания. Он сказал, что только те, кто пребывает точно в одном из этих положений, могут ясно видеть другое положение, и что именно таким и был путь, приведший к эпохе разума. Положение разума было ясно видно из положения безмолвного знания.

Старый Нагуаль сказал дону Хуану, что односторонний мост от безмолвного знания к разуму называется «озабоченностью». Это озабоченность, которую истинные люди безмолвного знания ощущали относительно источника всего, что они знали. А второй односторонний мост, от разума к безмолвному знанию, называется «чистым пониманием». Это осознание, которое говорит человеку разума, что разум — лишь один-единственный островок в бесконечном архипелаге.

Нагуаль добавил, что то человеческое существо, в распоряжении которого находятся оба эти моста, является магом, имеющим прямой контакт с духом, жизненной силой, которая делает возможными оба положения. Он указал дону Хуану, что все, что нагуаль Хулиан сделал в тот день на реке, было настоящим шоу, но не для человеческой аудитории, а для духа — силы, которая за ним наблюдала. Он непринужденно скакал, резвился и развлекал всех, особенно силу, к которой он и обращался.

Дон Хуан сказал, что нагуаль Элиас заверил его, что дух прислушивается только тогда, когда тот, кто к нему обращается, говорит жестами. Эти жесты не означают знаки или телодвижения — это действия истиной непринужденности, действия щедрости, юмора. В качестве жестов для духа маги проявляют все лучшее в себе и молча предлагают это абстрактному.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.