Глава 34 Истину невозможно унизить

Глава 34

Истину невозможно унизить

Ошо, прошлым вечером, когда ты говорил о разложении и суицидальной склонности западного общества, достигающей сейчас максимума в США, я удивился, как удается западному образу жизни проникать в другие культуры и за короткий срок уродовать их. Меня все снова и снова удивляет, насколько легко коренные племена на всех континентах с применением, но чаще без применения силы отбросили свою тысячелетнюю цивилизацию и культуру и стали копировать западный образ жизни — очень часто весьма нелепыми способами.

Около пятнадцати лет назад знаменитый фотограф выпустил два прекрасных альбома с фотографиями, изображающими далекие племена в Судане, которые назывались Нуба. Эти физически и психически очень красивые люди более тысячи лет назад создали — и это помимо поразительных ремесел и искусств — социальную структуру, полную любви и уважения друг к другу. Случаи грубого насилия были неизвестны. Один случай был описан в одной из этих книг как типичный пример того, как эти люди общаются друг с другом. Глиняные горшки были для них такой же ценностью, как для нас тончайший китайский фарфор, — в этих горшках были запасы питьевой воды. Один из работников нечаянно уронил горшок, и он разбился. Никто не набросился со злостью на бедного парня, вместо этого они начали утешать несчастного и убеждать его. По мне, так это высокоразвитое, культурное поведение — которого не хватает нашему обществу мышиной возни. Через несколько лет эти люди впервые вошли в контакт с западным образом жизни. За два года вся социальная структура развалилась, пришла в упадок. Теперь они ценят транзисторный приемник, порванную рубашку и армейскую фуражку намного выше, чем свои старые ценности. Только на фотографиях сохранилось то, что утеряно навсегда.

Ошо, что так легко бросает людей в объятия западной цивилизации, уничтожая их уникальное наследие?

Дело не в западном обществе. В основном, бедных всегда тянет к богатым. Они жаждут быть богатыми. Они могут отбросить любую культуру, любую цивилизацию, если смогут найти путь к богатствам.

Во-первых, их древняя культура и цивилизация кажутся нам столь прекрасными, потому что мы не знаем всех деталей всей культуры — только грани, фрагменты. Если вы изучите всю их культуру и ее скрытые стороны, будет нетрудно понять, почему эти люди отбросили свое наследие так просто, без сопротивления.

Например, в Индии то же самое происходило сотни лет. Коренное население становится христианами. У них прекрасная культура, если посмотреть со стороны, и высокоразвитая чувствительность. Настолько, что в одной культуре, которую я постоянно посещал в центральной Индии, Бастар, — горы полностью заселены коренным населением, чьей культуре, должно быть, не менее десяти тысяч лет — нет полицейских участков, нет полиции, нет суда, нет закона; тем не менее, не случается краж, не случается убийств.

А если иногда и случается убийство, то происходит очень редкое событие — невообразимое для постороннего. Убийца проходит сотни миль, чтобы попасть в столицу и сдаться полиции, сознавшись, что убил ближнего и должен быть наказан. Пока он не будет наказан, он не обретет душевного спокойствия.

Это все выглядит прекрасно — славные люди, но они голодны, они голодают. У них нет одежды. Они ходят нагишом. У них нет ни одного из тех приспособлений, которые наука дала в распоряжение человеку, — никаких удобств, никаких развлечений. Изнутри их жизнь скучная — никакого развития…

И культура, которая кажется нам прекрасной, для них само собой разумеющееся, они не видят ее красоты. Они родились в этом, выросли в этом. Они не случайно наткнулись на нее, они медленно в ней выросли.

Нам она кажется приятной: нет никого, кто был бы вором, но истина в том, что нечего воровать. Люди настолько бедны. На одно и то же явление можно взглянуть с разных сторон. Кто-то может сказать, что люди настолько моральны, что на их дома не нужны замки, и люди не используют замки, но реальность такова, что в доме нечего запирать. Кроме того, сам замок для них — высокая технология, они не умеют делать замки. Так они отстают.

Гаутама Будда всю свою жизнь учил людей не воровать. Махавира учил людей не воровать. Один из преемников Махатмы Ганди, Виноба Бхаве, выступал на собрании. Я тогда еще был студентом. Он сказал, что в то время люди были настолько образованными, настолько моральными, настолько культурными, что никакие замки не использовались.

Я тогда заканчивал университет, я послал ему записку, в которой написал: «Вы должны сказать всю правду. Было ли что-то в их домах, что нужно было запирать? Умели они делать замки? И более того, вы должны будете высказать еще соображение, почему Гаутама Будда и Махавира — великие учителя того времени — каждый день говорили людям не воровать.

Как вы можете согласовать оба этих факта? Либо Будда и Махавира были сумасшедшими: никто не воровал, а они постоянно поучали людей не воровать, либо ваша история, в которой люди не запирали свои дома на замок, просто означает, что у широких масс было нечего запирать. Те, у кого было что запирать, выставляли охрану с оружием. Им тоже не нужны были замки».

Поэтому, когда вы смотрите со стороны — это одно; когда вы поворачиваете одной гранью — это одно. Их нагота не невинность, это неспособность изготавливать одежду. Одежда — вторая категория предметов первой необходимости. Первое — пища. Если нет пищи, что вы будете делать с одеждой — создавать прекрасные платья для трупов? У них недостаточно пищи. Один прием пищи в день — и если вам удалось это, вам очень повезло. Ни больниц. Ни школ. Если кто-то заболевает, они никак не могут помочь ему выздороветь.

Когда западная цивилизация добралась до этих аборигенов, их поразила не культура. Их поразила не священная Библия. Это был всего лишь вопрос выживания — это была возможность получить пищу, одежду, образование, лекарства, больницы, докторов, учителей. Они построили первые дороги, чтобы людям не нужно было проходить сотни миль за мелочами. Они могли использовать общественный транспорт. Они проложили железные дороги.

Если вы рассмотрите жизнь коренного населения еще более детально, вы удивитесь. Они не убивают так, как убиваем мы, но это не значит, что они не жестокие. Они намного более жестокие.

Если в племени аборигенов кто-то ведет себя так, как не положено в этом племени, ему объявляют бойкот, полный бойкот. Никто не будет с ним разговаривать. Он не может вытаскивать воду из племенного колодца; он должен будет пройти мили, чтобы принести себе воды. Он остается в полном одиночестве и изоляции. Он не может попросить помощи в случае беды. Если в его хижине начнется пожар, никто из племени не придет ему на помощь. Как только они объявляют кому-то бойкот, он перестает для них существовать.

Это психологическое убийство — гораздо более опасное, чем сесть на электрический стул и за секунду переместиться в другой мир. Это самый простой способ, самый милосердный способ.

Этот человек будет постоянно в беде. Работу не найти. Никакое другое племя не примет его. А в чем его преступление? Небольшой проступок. Например, он влюбился в девушку из другого племени. А это не разрешено, ты должен жениться на ком-то из своего племени. И твои родители должны договориться об этом браке, не ты.

Его преступление было в том, что он любил, и то, что будет сделано с ним, будет сделано и с девушкой из другого племени. А в этих горах и лесах ты не можешь жить один. Жизни настолько переплетены, что каждый во всем зависит от другого.

В племенах коренного населения нет ничего похожего на свободу, никакого понятия о свободе слова. Старейшины решают все. Никакой молодой человек не может даже поднять вопрос — это неуважение, и он будет наказан за это. А вы знаете их наказания.

Не так давно Анандо принес мне известие. Премьер-министр Пенджаба под давлением центрального правительства захватил святой храм сикхов — Золотой Храм Амритсара — всего несколько недель назад. Уже второй раз его захватывает армия. Верховный жрец храма сразу же выгнал премьер-министра — потому что он тоже сикх.

Он оказался перед дилеммой. Если он не будет выполнять приказы центрального правительства, его лишат власти. Если он будет выполнять их приказы, он пойдет против своей же религии, и они накажут его.

Ему нужно было выбрать одно из двух. Он думал, возможно, религиозные люди будут более гуманными. Но случилось так, что весь Пенджаб был настроен против премьер-министра настолько, что он должен был немедленно уйти в отставку или пойти в Золотой Храм, коснуться стоп верховного жреца, сознаться в своем преступлении и принять любое наказание, которое ему дадут.

Уйти в отставку было трудно, потому что если он уйдет из министерства, то будет немедленно убит — сикхи убьют его; его же люди убьют его, потому что он посягнул на их священное место. И он был одним из них.

Поэтому он отправился на поклонение к жрецу, и жрец сказал: «Я прощаю тебя, но ты должен будешь искупить свою вину. Семь дней в Дели» — у них в Дели большой сикхский храм — «ты будешь сидеть за воротами, где люди оставляют свою обувь». И он делал это семь дней: снаружи храма в Нью-Дели чистил обувь людей. И все смотрят, и толпа наблюдает, и люди смеются, и люди шутят и делают из него дурака.

Наказание такого рода напоминает мне одну очень старую традицию. Иначе было бы достаточно того, что он попросил прощения. Его должны были простить. Но нет, его нужно было унизить. И какое унижение? Древние методы унижения людей, внутренние наработки племенного ума были на самом деле отвратительны. А кроме этого они были бедны.

Поэтому западной цивилизации было очень легко — особенно христианству — открыть больницы, школы, дать этим людям одежду, пищу. И, естественно, когда этим людям так помогли, они начинали копировать тех, кто им помогал. Поэтому следом пришли транзисторы, армейские фуражки — они начали одеваться как военные. Они выглядели глупо. Обнаженные, они были прекрасны, их тела были более пропорциональны.

Их жизнь была трудной, западная цивилизация сделала их жизнь очень простой и снабдила всеми этими вещами: поношенной одеждой, которую списала армия, и маленькими игрушками, такими как транзисторы. Для них это было нечто чудесное: кто-то говорит в Нью-Дели — за тысячи миль отсюда — а они могут слушать, что он говорит. Это было чудо — потому что они не имели представления о технике, понимания того, что происходит.

Христианство, безусловно, приносило чудеса. Сейчас туда добрался телевизор. Люди не могут поверить своим глазам: они видят тех, кто находится за тысячи миль от них. При помощи телевизора и радио, машин, незамысловатой техники они доказали этим людям, что Иисус ходил по воде, превращал воду в вино, воскрешал мертвых.

И, глядя на все эти чудеса — а для них это были чудеса, — они не могли отрицать, что если эти люди, которые только последователи Иисуса, могут творить такие великие чудеса, то Иисус обязан был творить их.

Очень просто предвидеть ход развития событий: за два года любая более древняя цивилизация развалится, если к ней приблизится западная цивилизация. Главное то, что более древняя цивилизация должна голодать, не иметь одежды, крова, работы, образования — и тогда, безусловно, миссионер становится для них первообразом. Они должны стать похожими на миссионера.

Даже если им перепадают эти поношенные вещи — использованные и выброшенные, — они вполне довольны этими туфлями, и фуражками, и платьями. Они им не подходят, потому что сделаны не для них — что-то длиннее, что-то короче, но им они нравятся: это лучше, чем ходить нагишом и мерзнуть.

Они впервые отведали чего-то у мира, созданного руками человека, и они благодарны; и, чтобы выразить эту благодарность, они становятся христианами. В Индии все коренное население постепенно переходит в христианство. И эта сила действует как магнит.

Когда вся Британская империя распространялась почти по всей земле, британские миссионеры были частью властного механизма. Поэтому все, кого столетиями унижали, становились подражателями. Они не могли стать людьми Запада, но, на худой конец, могли подражать.

Внешне это выглядит уродливо. Теперь у них есть велосипеды, они могут разъезжать вдоль и поперек, теперь они курят сигареты, ходят в кино. Вся их система пришла в упадок. Теперь старейшины не могут властвовать, они потеряли всю свою власть. Они чувствуют себя более свободными. Они могут полюбить девушку из другого племени и вместе сбежать в город. Они образованны. Они могут найти работу.

Они не могли прийти в город обнаженными, и даже если бы они пришли, им бы не осталось ничего, кроме как просить милостыню. Они были не способны выполнять никакую работу, у них не было никаких навыков, их никогда не учили.

Поэтому механизм перемен очень прост; но, если мы посмотрим на все это с точки зрения гуманизма, со стороны западной цивилизации это было отвратительно — эксплуатировать этих людей. Вы могли бы дать им больницы, вы могли бы дать им школы, вы могли бы дать им навыки, обучить ремеслу. Не было необходимости обращать их — в уплату за свои услуги — в христианство; вот где Запад поступил омерзительно.

Если бы не это, то все было сделано вполне хорошо. Но они делали все не для того, чтобы помочь этим людям; они делали все, чтобы обратить этих людей — чтобы пополнить свои ряды. Теперь христианство в Индии — третья по охвату религия.

В Нагаленде они требуют: «Мы хотим, чтобы у нас была независимая страна». И христианство других стран поддерживает их. Их лидерам дали прибежище в Лондоне. Их снабжают оружием. В Лондоне их лидеры находятся под защитой, потому что теперь это дело христиан — они больше не просто коренное население, все христианство будет стоять за ними.

Помогать бедным — это неплохо, но эксплуатировать бедных и во имя помощи им обращать их в свою религию — это, безусловно, низко. Они не понимают ничего в религии, но из-за того, что вы им так помогли, они чувствуют себя настолько признательными, что все, что бы вы ни говорили, должно быть правильно. Это очень хитрый прием.

В Индии я пытался найти хоть одного брахмана из высшей касты, который бы перешел в христианство. Я не смог найти ни одного — а я путешествовал по Индии много раз за эти годы.

Ни один индуист из высшей касты не перешел в христианство, так как что вы можете дать ему? Ему не нужна одежда, ему не нужно образование — у него этого хватает, он может дать образование вам. Если кто-нибудь хочет чему-либо научиться, то в индуизме богатая традиция приобретения знаний; он может научить вас. Что вы можете дать ему? Естественно, никакие люди высшей касты не переходили — только низшие из низших.

Это не делает чести христианству.

Это бесчестие.

Ошо, мне нравится, как ты демонстрируешь на каждом шагу, насколько ты непоколебимый. Американцы сажают тебя в тюрьму, тиранят, разрушают твою коммуну и не сомневаются, что ты будешь унижен их обращением; но вместо этого проявляется непоколебимость, и, скорее, унижены они — это настолько ясно из их непрекращающегося гнева в твою сторону. Ты невероятный враг! Ты та простая истина, что только без честолюбивых устремлений человек может обниматься со звездами.

Человека можно унизить, только если он считает себя выше других; уверенный в своем превосходстве — такой человек может быть низвергнут.

Вы не можете унизить смиренного человека.

Это абсолютно невозможно.

Америка сделала все — и продолжает делать. Это просто указывает на крайнюю глупость. Если они не смогли унизить меня в своих тюрьмах, как они смогут унизить меня за пределами Америки? Я обращу все их попытки оскорблений против них самих, другого пути нет. Я просто это не приму.

Я рассказывал вам много раз историю Гаутамы Будды. Он проходил мимо одной деревни. Его враги собрались и хотели унизить его — они выкрикивали отвратительные слова, слова из трех букв. Он оставался безмолвным. Они выглядели нелепо, потому что он ничего не отвечал.

Но все-таки он заговорил:

— Если вы закончили, могу ли я идти дальше: мне нужно до заката добраться до другой деревни. А если вы не закончили, то через несколько дней я буду проходить снова — я предупрежу вас — по той же дороге; тогда у меня будет достаточно времени для вас. Тогда вы сможете сделать все, что захотите, сказать все, что всегда хотели сказать.

— Мы не просто говорим, мы оскорбляем тебя, — сказал кто-то из толпы.

— Вы можете оскорблять меня, — ответил Гаутама Будда. — Но если я это не принимаю, это не в вашей власти. Вы можете стараться оскорбить меня, но я просто все это не принимаю. Вам нужно было прийти десять лет назад, когда кто угодно мог меня задеть: стоило кому-нибудь меня оскорбить, как я чувствовал себя оскорбленным. В то время я был рабом каждого, теперь я свободный человек. Я выбираю: то, что правильно, я принимаю; то, что неправильно, я возвращаю.

В последней деревне люди принесли сладости, цветы, чтобы подарить мне. Я сказал: «Мы едим только раз в день, и мы это уже сделали. Поэтому, будьте добры, — мы ничего не храним, мы не можем это взять. Извините. Вам придется забрать это». Я хочу спросить вас, что они могли сделать со всеми этими сладостями, и цветами, и фруктами, которые они принесли?

Кто-то из толпы сказал:

— Они могли бы раздать все это в деревне.

— Ты сообразительный, — ответил Будда. — Сделайте то же самое. Все, что вы принесли, — уже десять лет как я перестал принимать такие подношения. А теперь возвращайтесь домой и раздайте все это кому хотите.

Унижение невозможно, когда ты не живешь как эго. Именно эго можно унизить.

Америке придется получить свое унижение назад. Вот почему они все еще злятся и изо всех сил стараются сделать все, чтобы навредить мне любым возможным способом. Они не выучили простой урок.

Я был связан — они сделали все нелегально — без ордера на арест. Под дулом пистолета они арестовали меня, даже не предъявив оснований, надев наручники, надев мне на ноги цепи, еще одну цепь мне на пояс — точно подогнали, они изучили мою медицинскую карту.

Мы представили мою медицинскую карту правительству — что у меня плохо со спиной. Поэтому цепь находилась там постоянно, потому что ее прикрепляли туда каждый раз, когда я переезжал в другую тюрьму: пять тюрем за двенадцать дней. Но цепь оставалась именно на том месте, где мне больно. Это было вовсе не случайно, потому что ни разу она не была на другом месте — а могла бы быть. Я просил их: «Ослабьте немного».

Они говорили: «Нет. Мы оставим ее в том положении, в котором было приказано».

Они волновались, что я буду махать людям рукой, даже в наручниках, поэтому они прикрепили мои наручники к цепи на талии, чтобы я не мог двигать и руками.

А машины… Как они везли меня — я никогда не видел, чтобы так водили машину. Внезапно они набирают скорость — и вдруг останавливаются, просто для того чтобы причинить боль моей спине.

В первый раз со мной был Деварадж, и он говорил им: «Это неправильно. Не нужно это делать». Они не слушали. Это продолжалось двенадцать дней. Похоже, везде были инструкции, как вести машину: без причины, внезапно, машина набирала скорость до ста миль в час, и внезапно она останавливалась; потом она снова набирала скорость и останавливалась, чтобы встряхнуть меня настолько сильно, насколько это возможно, чтобы ударить больную спину толстой цепью, которой они обвязали ее.

Но это не унижает меня. Это просто показывало их глупость. Они не могли помешать мне улыбаться. Везде у дороги стояли люди, чтобы поприветствовать меня. Неважно, что я не мог помахать им рукой, но я улыбался им.

В суде, когда появляется верховный судья, они объявляют, что идет верховный судья: «Всем встать», — и все встают. Когда верховный судья садится, всем разрешается сесть. Когда я заходил в зал заседаний, люди вставали сами. Не было объявления — осужденного не объявляют.

Это было явным унижением для верховного судьи, и всех полицейских чиновников, и всех служителей суда, что все люди… даже те, кто не были саньясинами, даже те, кто никогда не видел меня, никогда не слышал обо мне, кроме как по телевизору, и они видели жестокость американского правительства.

Они старались по-всякому. Они думали, что я буду унижен, но всякий раз, когда пресса справлялась у меня, я говорил: «Я чувствую себя отлично. Что касается меня, то я чувствую себя отлично. Они могут мучить мое тело, но они не могут задеть меня».

И из-за того, что я разоблачил все их уловки… а они даже не могут ответить на это, на все факты, о которых я рассказал мировой прессе. Они не смогли дать разъяснение ни по одному из пунктов, потому что я просто изложил всю историю так, как это было на самом деле. Они чувствуют себя униженными, и они пытаются извести меня — но они снова делают ошибку.

Они организовали для меня мировой тур. Я, возможно, не путешествовал бы по миру без их помощи! Я, возможно, не смогу увидеть всех моих людей в их собственных странах и, возможно, не смогу выявить, что их политический империализм закончился, но его место занял экономический империализм — что намного более опасно. Теперь, как и сами себе, они готовят унижение другим странам.

Пятнадцать дней я пробыл в Ирландии. Человек, который дал визу, должно быть, выпил слишком много пива — это ирландский образ жизни, — поэтому он не посмотрел, чья это была виза, чей это был паспорт. Он просто проштамповал его. Мы просили остаться всего на одну ночь. Он поставил печать, где было указано семь дней — наверное, она была к нему ближе всего! Мы сказали: «Это хорошо».

Мы направились в отель. Когда информация из Америки о том, что наш самолет приземлился в Ирландии, дошла до них, полиция немедленно ворвалась в аэропорт и обнаружила, что мы уже въехали в страну.

Поэтому на следующее утро пришли полицейские и отменили все визы на семь дней. Но мы сказали: «Вы можете отменить их; мы не собираемся уезжать. Мы пробыли здесь всего одну ночь. Какое преступление мы совершили, что вы их отменяете?»

Они сказали: «Никакого преступления». Они были напуганы — потому что самый первый человек допустил ошибку, дав нам семь дней. «Вы можете тихо здесь пожить и тихо уехать». Такая полиция. Без наличия визы они разрешили нам тихо пожить в стране и тихо уехать, чтобы просто скрыть свою ошибку.

Мы прожили там пятнадцать дней, и после пятнадцати дней, когда мы уехали, министр, ответственный за это, сказал, что я никогда не был в Ирландии, что это был просто слух. Он отлично знал, что в течение пятнадцати дней моя группа находилась там.

И в тот день, когда мы уезжали, там была пресса, там были фотографы, они сфотографировали меня на фоне отеля. Возможно, прежде чем заявить в парламенте, что я никогда там не был, они изъяли все фотографии и весь тот материал у прессы. Так Америка сейчас унижает каждую страну.

В Греции они арестовали меня за пятнадцать дней — а паспорт и виза были выданы мне сыном президента, который занимает пост министра. Он сам выдал визу на четыре недели, и сам же ее отменил.

Они не разрешили бы мне даже переночевать в отеле. Но в аэропорту были представители всех СМИ: все каналы телевидения, и газеты, и журналы, и радио — и по меньшей мере сорок полицейских высшего ранга. Я не могу понять, чего они так боялись — я не ношу с собой ядерного оружия.

Когда я говорил с прессой, шеф полиции вышел вперед, чтобы преградить мне путь. И я сказал ему: «Заткнись, отойди и встань на свое место!»

Возможно, ему никто такого не говорил за всю его жизнь. И у него хватило мудрости, чтобы просто отойти назад и встать на свое место — потому что он понял: если бы он что-то сказал, я бы сразу нанес ему удар. И все было бы в новостях, по телевизору, по радио; поэтому лучше было…

Но по телевизору показали достаточно, чтобы он пришел помешать мне, потому что я говорил про полицию: как они хотели взорвать динамитом дом, сжечь меня живьем, как они угрожали моим людям.

Я спал, ко мне пришел Джон; когда он разбудил меня, я сказал: «Попроси их присесть и подождать пять минут, чтобы я мог переодеться и приготовиться к тому, чтобы меня снова арестовали».

Теперь я опытный человек — никаких проблем.

Но они не слушали. Они начали бросать камни в окна, в двери. Из своей ванной я слышал взрывы, будто кто-то кидал бомбы. Я сказал: «Странно». А когда я спустился, мне сообщили, что они угрожали, если я не спущусь вниз, взорвать динамитом дом. А я не покидал дом все пятнадцать минут, которые я там находился.

И после того как я покинул Афины, тот самый министр, который дал мне визу и отменил ее, тоже солгал всему парламенту. Это был невероятно полезный опыт. Все, что я говорил о политиках, подтвердилось на сто процентов.

Хасья, мой секретарь, пробыла с этим министром один час, а он отрицал в парламенте, что вообще видел моего секретаря. Он сказал, что его обманули и кому-то удалось получить визу и его подпись.

Вот ваши лидеры, от которых зависит судьба всего человечества.

Мы будем предъявлять иск каждому политику. Например, тому министру мы предъявим иск. И Хасья должна будет присутствовать в суде, чтобы дать показания, что она провела с министром целый час, давая разъяснения обо мне по всем вопросам, которые он задавал; и он дал визу только после того, как был полностью удовлетворен. А он отрицает, что когда-либо видел моего секретаря.

То же самое происходило по всему цивилизованному миру Запада. Некоторые страны так испугались, что я еще даже не подал документы на визу, а они уже решили, что визу не дадут. Я еще даже не подал документы… виза не будет дана.

Они проинформировали все посольства, что я опасный человек и что виза мне не должна быть предоставлена. Если придут мои документы, в ней должно быть отказано незамедлительно. Они так боятся, что почти все парламенты Европы обсуждали меня и странные вещи, связанные со мной.

Датский министр иностранных дел сказал, что мне отказано в праве на въезд в Голландию, потому что я выступал против гомосексуализма, я выступал против Матери Терезы, папы, католичества. И каждая демократия утверждает, что она не религиозна.

Папа может критиковать любую религию, ему можно — а я не могу критиковать папу. Если ему есть что сказать, пусть он ответит на мою критику, вместо того чтобы дергать за ниточки этих политиков — у него в этих странах католическое большинство, и политики боятся потерять голоса.

Я могу понять католицизм, папу, Мать Терезу, но гомосексуализм — это нечто совершенно новое. Я не знал, что гомосексуализм — официальная религия Голландии: критикуй гомосексуализм, и тебя не впустят в Голландию. Этот министр осудил всю Голландию как гомосексуальную. Если люди в Голландии соображают, они должны вынудить министра и все министерство подать в отставку, потому что он оскорбляет всю страну.

А я опасен потому, что я критиковал гомосексуализм. Я критикую любые извращения, и я продолжу их критиковать.

И Америка пытается любыми способами… Это унижение для Америки. Теперь они пытаются заставить каждую вторую страну тоже почувствовать унижение. Все страны, которые с Америкой, будут точно так же унижены. И одна-единственная личность может настроить против себя весь мир, но, тем не менее, вы не сможете унизить ее.

Истина проста. Если человек смиренный, унижение невозможно. Истину невозможно унизить. Вы можете ее распять, но вы не можете ее унизить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.