3 ПУЗЫРЬ ВОСПРИЯТИЯ

3

ПУЗЫРЬ ВОСПРИЯТИЯ

Я провел целый день один в доме дона Хенаро. Большую часть дня я спал. Дон Хуан вернулся к концу дня, и мы в полном молчании прогулялись до ближайшей горной гряды. В сумерках мы остановились и сели на краю глубокого провала. Мы оставались там, пока не стемнело, и тогда дон Хуан повел меня к другому месту поблизости — громадному обрыву — утесу с совершенно отвесной каменной стеной. Утес нельзя было заметить с той тропинки, которая к нему вела, однако дон Хуан показывал мне его несколько раз раньше. Он заставил меня взглянуть через край и сказал, что весь утес был местом силы, особенно его основание, расположенное в каньоне на несколько сот футов ниже. Каждый раз, когда я смотрел на него, я испытывал неприятный озноб. Каньон всегда был темным и угрожающим. Прежде чем мы достигли этого места, дон Хуан сказал, что дальше мне следует идти одному и встретиться с Паблито на краю утеса. Он рекомендовал, чтобы я расслабился и выполнил походку силы, чтобы смыть свою нервную усталость.

Дон Хуан шагнул в сторону влево от тропы, и темнота просто поглотила его. Я хотел остановиться и посмотреть, куда он делся, но тело мне не повиновалось. Я побежал, хотя устал настолько, что едва мог держаться на ногах. Добравшись до утеса, я никого там не увидел и продолжал бежать на месте, тяжело дыша. Через некоторое время я немного расслабился. Я стоял неподвижно, прислонившись спиной к камню, и тут заметил фигуру человека в нескольких футах от меня. Он сидел, закрыв голову руками. Я вначале очень испугался и отскочил, но затем решил, что это, должно быть, Паблито, и без всяких колебаний подошел к нему. Я громко позвал Паблито по имени, полагая, что он не узнал меня и так испугался, что прикрыл голову, чтобы ничего не видеть. Но прежде чем я коснулся его, какой-то необъяснимый страх овладел мною. Мое тело застыло на месте с протянутой рукой, уже готовой к прикосновению. Человек поднял голову. Это был не Паблито! Его глаза были двумя огромными зеркалами, похожими не глаза тигра. Мое тело отскочило назад. Мышцы напряглись, а затем сняли оцепенение без малейшего волевого вмешательства с моей стороны. Я выполнил прыжок назад, такой быстрый, мощный и такой огромный, что в нормальных обстоятельствах я бы непременно погрузился в грандиозную спекуляцию по этому поводу. Как бы там ни было, но мой страх был настолько выше всяких пределов, что у меня не было ни малейшей склонности к размышлению. Я убежал бы оттуда, если бы кто-то не схватил меня за руку. Это ощущение швырнуло меня в состояние полнейшей паники. Я закричал. Мой крик вместо того, чтобы быть визгом, как я ожидал, прозвучал длинным леденящим воплем.

Я повернулся к своему противнику. Это был Паблито, который трясся еще больше, чем я. Моя нервозность достигла предела. Я не мог разговаривать, зубы стучали, по спине бегали мурашки, заставляя меня непроизвольно дергаться. Я вынужден был дышать через рот. Паблито сказал между щелканьем зубов, что «нагуаль» поджидал его и что он едва вырвался из его лап, когда наткнулся на меня, а я чуть не убил его своим воплем. Пытаясь засмеяться, я издал самые жуткие звуки, какие только можно вообразить. Немного успокоившись, я рассказал Паблито, что, очевидно, то же самое произошло и со мной. Неожиданным для меня итогом происшедшего явилось полное исчезновение усталости. Вместо этого я ощущал невероятный прилив сил и хорошего самочувствия. Паблито, казалось, испытывал то же ощущение. Мы начали глупо и нервно посмеиваться.

Я услышал в отдалении шорох мягких и осторожных шагов. Паблито, очевидно, еще не слышал их и отреагировал на то, что я застыл. Я был уверен, что кто-то приближался к месту, где мы стояли. Мы повернулись в направлении звука. Секунду спустя появились силуэты дона Хуана и дона Хенаро. Они шли медленно и остановились в четырех-пяти футах от нас. Дон Хуан стал лицом ко мне, а дон Хенаро — к Паблито. Я хотел рассказать дону Хуану, как что-то испугало меня до безумия, но Паблито схватил меня за руку. Я знал, что он имеет в виду. Что-то странное было в донах Хуане и Хенаро. Когда я посмотрел на них, мои глаза начали выходить из фокуса.

Дон Хенаро сказал что-то резко и повелительно. Я не понял, что он сказал, но «знал», что он приказывает нам не скашивать глаза.

— Темнота опустилась на мир, — сказал дон Хуан, глядя на небо.

Дон Хенаро начертил на земле ущербный месяц. Мгновение мне казалось, что он использовал какой-то светящийся мел, но затем я сообразил, что в руках у него ничего нет. Я воспринимал воображаемый полумесяц, который он нарисовал своим пальцем. Он велел мне и Паблито сесть на внутреннюю кривую выпуклого края, в то время как дон Хуан и он сели на концы полумесяца, скрестив ноги, в четырех-пяти футах от нас.

Первым заговорил дон Хуан. Они собирались показать нам своих союзников. Он сказал, что если мы посмотрим внимательно, то у каждого из них слева сбоку у пояса сможем увидеть что-то вроде тряпки или носового платка, подвешенного к поясу. Дон Хенаро добавил, что помимо тряпочек у них на поясах были две круглые, похожие на пуговицы штуковины, и что мы должны смотреть на их пояса до тех пор, пока не увидим и «тряпочки», и «пуговицы».

Прежде чем дон Хенаро договорил, я уже заметил какие-то плоские предметы, подобные кускам ткани, и по одному круглому камешку, которые висели у каждого из них на поясе. Союзники дона Хуана были более темными и более угрожающими, чем у дона Хенаро. Моей реакцией была смесь любопытства и страха. Я реагировал животом, поскольку ни о чем не мог судить разумным образом.

Дон Хуан и дон Хенаро коснулись своих поясов, и, казалось, отцепили темные кусочки ткани. Они взяли их левыми руками. Дон Хуан подбросил свой в воздух у себя над головой, но дон Хенаро позволил своему мягко опуститься на землю. Кусочки ткани распахнулись, как будто хозяева, подбросив, заставили их расстелиться, как совершенно гладкие носовые платки. Они опускались, медленно ныряя, как воздушные змеи. Движение союзника дона Хуана было точно таким же, как несколько дней назад, когда он кружил возле меня. Когда «кусочки ткани» приблизились к земле, они стали твердыми, круглыми и массивными, но сначала они свернулись, как бы упав на дверную ручку, а затем расправились.

Платок дона Хуана вырос в объемную тень. Она выступила вперед и двинулась к нам, дробя мелкие камни и твердые куски земли. Она подошла к нам на три-четыре фута до самого углубления полумесяца между доном Хуаном и доном Хенаро. В какой-то момент мне показалось, что она собирается прокатиться через нас и растереть нас в пыль. Мой ужас в этот миг был подобен пылающему огню. Тень передо мной была гигантской, наверное, около четырнадцати футов — в высоту и шести — в ширину, и она двигалась, как бы чувствуя дорогу без всяких глаз. Она дергалась и раскачивалась. Я знал, что она разыскивает меня. Паблито в этот момент прижал голову к моей груди. Ощущение, которое вызвало его движение, рассеяло часть пугающего внимания, которое я сфокусировал на тени. Тень, казалось, потеряла собранность, судя по ее беспорядочным рывкам, а затем скрылась из виду, слившись с окружающей темнотой.

Я потряс Паблито. Он поднял голову и издал сдавленный крик. Я взглянул вверх. На меня смотрел незнакомый человек. Он, видимо, был раньше позади тени, может быть, прятался за ней. Он был довольно высоким и долговязым, совсем без волос. У него было длинное лицо, и вся левая сторона его головы была покрыта какой-то болячкой или экземой. Его глаза дико горели, рот был полуоткрыт. На нем был какой-то странный костюм, похожий на пижаму со слишком короткими штанами. Я не мог различить, был ли он обут. Он долгое время стоял, глядя на нас и как бы ожидая просвета, чтобы броситься на нас и разорвать в клочья. Такая сила была в его глазах… Это была не ненависть или жестокость, скорее — животное чувство недоверия. Я больше не мог выдерживать напряжения и хотел принять боевую позицию, которой дон Хуан обучил меня несколько лет назад. И я бы так и сделал, если бы Паблито не зашептал, что союзник не может пересечь линию, которую дон Хенаро нарисовал на земле. До меня дошло, что там действительно была яркая линия, которая, казалось, отделяла все, что было перед нами.

Через секунду человек двинулся влево и исчез, как и тень перед ним. У меня было ощущение, что дон Хуан и дон Хенаро отозвали их назад.

Последовала короткая спокойная пауза. Я больше не видел на концах полумесяца дона Хуана и дона Хенаро. Внезапно раздался звук падения двух маленьких камешков на твердую каменистую почву рядом с нами, и мгновенно весь участок перед нами стал освещен рассеянным желтоватым светом. Прямо перед нами находилось огромное хищное животное — тошнотворно выглядевший койот или волк. Все его тело было покрыто чем-то белесым, похожим на пот или на слюну. Его шерсть была мокрой и взлохмаченной, глаза — дикими. Он зарычал со слепой яростью, которая бросила меня в дрожь. Его челюсти дрожали, и клочья слюны разлетались вокруг. Он загребал лапами землю, как бешеная собака, пытающаяся сорваться с цепи. Затем он поднялся на задние лапы и стал быстро перебирать передними, щелкая челюстями. Вся его ярость, казалось, была сконцентрирована на том, чтобы сломать какой-то барьер перед нами.

Я осознал, что мой страх перед этим бешеным животным был другого сорта, чем страх перед двумя предыдущими видениями. К этому животному я испытывал отвращение и ужас. Я в полном бессилии смотрел на его ярость. Внезапно оно, казалось, потеряло свою дикость и скрылось из виду.

Затем я услышал или почувствовал, как еще что-то приближается к нам. Совершенно внезапно перед нами появилась фигура колоссального зверя из семейства кошачьих. Сначала я видел только ее глаза в темноте. Они были огромными и неподвижными, как два озера, отражающие свет. Она всхрапнула и мягко зарычала, потом выдохнула воздух и стала метаться взад-вперед перед нами, не отрывая от нас глаз. Она не обладала тем электрическим свечением, какое было у койота, и я не мог четко рассмотреть ее контуров, но знал, что ее присутствие было бесконечно более опасным, чем присутствие другого зверя. Она как будто копила силу для нападения. Я чувствовал, что этот зверь настолько смел, что может превзойти свои границы. Паблито, должно быть, был такого же мнения, потому что он прошептал, что мне следует пригнуть голову и лечь почти вплотную к земле. Через секунду кошка атаковала. Она побежала прямо на нас, а затем прыгнула, вытянув лапы вперед. Я закрыл глаза и обхватил голову руками, прижавшись к земле. Я почувствовал, что животное разорвало защитную линию, которую дон Хенаро начертил вокруг нас, и уже находилось прямо над нами. Я чувствовал ее вес, прижимающий меня к земле. Мех ее живота терся о мою шею. Казалось, ее передние лапы в чем-то завязли, и она дергалась, чтобы освободиться. Я ощущал ее рывки и дерганья, слышал ее дьявольское шипение. Тут я понял, что пропал. У меня появилось неопределенное чувство разумного выбора, и я хотел спокойно отдаться своей судьбе и умереть здесь, но я боялся физической боли умирания при таких ужасных обстоятельствах. Затем какая-то странная сила вырвалась из моего тела. Казалось, тело отказывалось умирать и собрало всю свою силу в левое плечо и руку. Я почувствовал мощную волну, прошедшую по ним. Что-то неконтролируемое охватило мое тело. Что-то такое, что заставило меня столкнуть с нас массивный и опасный груз зверя. Паблито среагировал точно так же, и мы оба поднялись одновременно. Нами обоими было высвобождено так много энергии, что животное отлетело, словно тряпичная кукла.

Напряжение было огромным. Я свалился на землю, хватая воздух ртом. Мышцы моего живота были так напряжены, что я не мог дышать. Я не обращал внимания на Паблито и на то, что он делает. Наконец я заметил, что дон Хуан и дон Хенаро помогают мне сесть. Я увидел Паблито, распростертого на земле лицом вниз. Казалось, он потерял сознание. Усадив меня, они взялись за Паблито. Они стали растирать ему живот и спину, помогли ему подняться, и через некоторое время он смог сидеть самостоятельно.

Дон Хуан и дон Хенаро уселись на концах полумесяца и начали двигаться перед нами, как по какому-то невидимому рельсу, который они использовали, чтобы менять свое положение туда и сюда с одного конца полумесяца на другой. От их движения у меня закружилась голова. Наконец они остановились рядом с Паблито и начали шептать ему в уши. Через секунду они все втроем одновременно поднялись и пошли к краю утеса. Дон Хенаро поднял Паблито, как ребенка. Тело Паблито было твердым, как доска. Дон Хуан взял его за щиколотки. Они раскрутили его, чтобы набрать инерцию и силу, а затем отпустили, забросив его тело через край утеса в бездну.

Я видел тело Паблито на фоне темного западного неба. Оно описывало круги, точно так же, как раньше это делал дон Хуан. Круги были медленными. Паблито, казалось, набирал высоту, вместо того, чтобы падать. Затем круги стали ускоряться. На секунду тело Паблито зависло, завертелось, как диск, а затем растаяло. Я воспринял, как он исчез в разряженном воздухе. Дон Хуан и дон Хенаро подошли ко мне, опустились на корточки и стали шептать мне в уши. Каждый из них говорил разное, но у меня не было затруднений в том, чтобы выполнять их команды. Казалось, я был «расщеплен» в тот же момент, когда они сказали свои первые слова. Я почувствовал, что они делают со мной то же самое, что и с Паблито. Дон Хенаро раскрутил меня, и потом у меня на какой-то момент появилось совершенно сознательное ощущение вращения в воздухе или парения. Затем я несся сквозь воздух, падая вниз на землю с огромной скоростью. Падая, я чувствовал, что моя одежда срывается с меня, затем испарилось мое тело, и, наконец, осталась только голова.

У меня было очень ясное ощущение, что мое тело расчленилось. Исчез мой чрезмерный вес, падение потеряло инерцию, а скорость уменьшилась. Мое снижение не было больше вращающимся. Я начал парить взад-вперед, как падающий лист, затем голова тоже лишилась веса, и все, что осталось от «меня», было квадратным сантиметром, комочком, мизерным, похожем не гальку камешком. Все мои чувства были сконцентрированы в этом комочке. Затем это оставшееся нечто как будто взорвалось, и я был тысячью кусков. Я знал, или что-то где-то знало, что я осознаю эти тысячу кусков сразу. Я был самим осознанием. Затем какая-то часть моего осознания начала шевелиться. Она росла, увеличивалась. Она стала локализованной, и мало-помалу я обрел чувство границ, сознания или что-то вроде этого. И внезапно тот «я», который был мне знаком, прорвался в захватывающий дух вид всех, какие только возможны, комбинаций «прекрасных» сцен. Я как будто смотрел на тысячи картин мира, людей, вещей.

Затем сцены стали туманными. У меня было ощущение, что сцены проносятся перед моими глазами на все более высокой скорости, пока ни одну из них я уже не мог выделить. Наконец передо мной словно предстало все устройство мира, несущегося перед моими глазами, как неразрывная бесконечная цепь.

Внезапно я увидел себя стоящим на скале рядом с доном Хуаном и доном Хенаро. Они прошептали, что вытянули меня назад и что я был свидетелем неизвестного, о котором никто не может говорить. Они сказали, что собираются швырнуть меня в него еще раз и что я должен позволить крыльям своего восприятия развернуться и коснуться тоналя и нагуаля одновременно без осознавания движения от одного к другому.

У меня опять было ощущение, что меня бросили, затем ощущение вращения и падения на большой скорости. Затем я взорвался, распался. Что-то во мне иссякло, оно освободило нечто, что держал закрытым всю свою жизнь. Я полностью осознал, что проколот мой секретный резервуар, и что его содержимое неудержимо хлынуло наружу. Больше не существовало того сладкого единства, которое я называл «я». Там не было ничего, и, тем не менее, это ничто было заполнено. Это не была темнота или свет. Это не был холод или жара. Это не было приятно или неприятно. Не то чтобы я двигался, или парил, или был неподвижен. И не был я также единой частицей, самим собой, каким я привык быть. Я был мириадами частиц, которые все были мной, колонией отдельных единиц, которые имели особую верность друг другу и должны были неизбежно объединиться в форму одного единого осознания, моего человеческого осознания. Не то чтобы я знал все это без тени сомнения, потому что мне нечем было «знать», но все мои отдельные осознания «знали», что «я» и «меня» моего знакомого мира было колонией, конгломератом раздельных и независимых чувств, неразрывно связанных между собой. Именно эта неразрывная связь моих бесчисленных осознаний, та верность, которую эти части имели друг к другу, была моей жизненной силой.

Для описания этого объединенного ощущения можно было бы сказать, что крупинки осознания были рассеяны. Каждая из них осознавала себя, и ни одна не была более важной, чем другая. Затем что-то как бы перемешало их, и они словно объединились в области, где все они должны были слиться в один комок, в того меня, которого я знал. После этого я, будучи «мной», «самим собой», мог быть свидетелем связных сцен земной деятельности, сцен, которые относились к другим мирам, и таких, которые, как я полагал, были чистым воображением, или сцен, которые относились к «чистому мышлению». Я наблюдал интеллектуальные системы или идеи, стянутые вместе как выраженные в словах. В некоторых сценах я от души разговаривал сам с собой. После каждой из этих связных картин «я» распадался в ничто опять.

Во время одной из таких экскурсий в связную картину я оказался на скале с доном Хуаном. Я мгновенно осознал, что я — это полностью тот «я», с которым я знаком. Я физически ощутил себя как реального. Я, скорее, был в мире, чем смотрел на него.

Дон Хуан обнял меня, как ребенка. Он смотрел на меня. Его глаза были очень близко. Я мог видеть его глаза в темноте. Они были добрыми. Казалось, в них был вопрос. Я знал, что это за вопрос. Невыразимое действительно было невыразимым.

— Ну? — сказал он тихо, как если бы ему нужно было мое подтверждение.

Я был бессловесен. Слова «онемелый», «ошеломленный», «смущенный» и так далее ни в коей мере не могли описать моих чувств в данный момент. Я не был плотным. Я знал, что дону Хуану пришлось схватить и удерживать меня силой на земле, иначе бы я взлетел в воздух и исчез. Я не боялся исчезнуть. Меня страстно тянуло в «неизвестное», где мое осознание не было объединенным.

Надавливая на мои плечи, дон Хуан медленно привел меня к тому месту, где находился дон Хенаро. Он заставил меня лечь, а затем покрыл мягкой землей из кучи, по-видимому приготовленной заранее. Он засыпал меня до шеи. Из листьев он сделал мягкую подушку, на которой могла лежать моя голова, и велел мне не двигаться и ни в коем случае не спать. Он сказал, что собирается сидеть рядом и составлять мне компанию до тех пор, пока земля вновь не сделает твердой мою форму.

Я чувствовал себя очень удобно, только невыносимо хотел спать. Дон Хуан не позволял. Он требовал, чтобы я разговаривал о чем угодно, только не о том, что я испытал. Сначала я не знал, что сказать, а затем спросил о доне Хенаро. Дон Хуан сказал, что дон Хенаро забрал Паблито и зарыл поблизости, делая с ним то же, что он со мной.

Я как будто и хотел поддержать разговор, но что-то во мне не было завершенным. Мне все было необыкновенно безразлично; моя усталость больше походила на скуку. Похоже, дон Хуан знал, что я чувствую. Он заговорил о Паблито и о связи наших судеб. Он сказал, что стал бенефактором Паблито в то же время, когда дон Хенаро стал его учителем, и что сила сводила меня с Паблито шаг за шагом. Он отметил, что единственным различием между Паблито и мною было то, что мир Паблито как воина управлялся принуждением и страхом, а мой управлялся любовью и свободой. Дон Хуан объяснил, что это вызвано различием в личностях бенефакторов. Дон Хенаро был мягким, привлекательным, забавным, тогда как он сам был строгим, сухим и прямым. Он отметил, что моя индивидуальность требовала сильного учителя и нежного бенефактора. Паблито же, напротив, нужен был добрый учитель и суровый бенефактор.

Мы продолжали говорить еще некоторое время, пока не настало утро. Когда над восточными пиками гор появилось солнце, он помог мне выбраться из-под земли.

Я проснулся во второй половине дня, и мы с доном Хуаном сидели у дверей дома дона Хенаро. Дон Хуан сказал, что дон Хенаро все еще с Паблито и что он подготавливает его к последней встрече.

— Завтра вы с Паблито отправитесь в неизвестное, — сказал он. — Я должен подготовить тебя к этому сейчас. Вы пойдете туда самостоятельно. Прошлой ночью вы оба были как мячики на резинке, а мы дергали вас туда и сюда. Завтра же вы будете предоставлены самим себе.

Меня одолел зуд любопытства, и вопросы о том, что происходило со мной прошлой ночью, хлынули из меня. Мой поток не затронул его.

— Сегодня я должен выполнить самый критический маневр, — сказал он. — Я должен обмануть тебя в последний раз. И ты должен клюнуть на мой трюк.

Он засмеялся и хлопнул себя по ляжкам.

— В первом упражнении прошлой ночью Хенаро хотел показать вам — как маги используют нагуаль, — продолжал он. — Нет возможности подобраться к объяснению магов, если по своей воле не используешь нагуаль или, скорее, по собственной воле не используешь тональ для того, чтобы твои действия в нагуале обрели смысл. Еще один способ объяснить все это — сказать, что взгляд тоналя должно превалировать, если собираешься использовать нагуаль так, как это делают маги.

Я сказал ему, что вижу явное противоречие в его утверждениях. С одной стороны, два дня назад он дал мне невероятный пересказ своих обучающих действий в течение ряда лет, действий, нацеленных на изменение моей картины мира. А теперь он хочет, чтобы это самая картина превалировала.

— Одно к другому не относится, — сказал он. — Порядок в нашем восприятии находиться исключительно в царстве тоналя. Только там наши действия могут иметь последовательность, только там они являются лесенкой, на которой можно считать ступеньки. В нагуале ничего подобного нет. Поэтому картина тоналя — это инструмент. И будучи таковым, он не только лучший инструмент, но и единственный, который мы имеем.

Прошлой ночью пузырь твоего восприятия раскрылся, и его крылья развернулись. Больше об этом нечего сказать. Невозможно объяснить, что с тобой произошло. Я не пытаюсь, и ты не должен этого делать. Достаточно сказать, что крылья твоего восприятия были созданы для того, чтобы прикоснуться к твоей целостности. Прошлой ночью ты вновь и вновь двигался между нагуалем и тоналем. Тебя швыряли дважды для того, чтобы не осталось возможности ошибок. Второй раз ты испытал полный удар путешествия в неизвестное. И твое восприятие развернуло свои крылья, когда что-то внутри тебя поняло свою истинную природу. Ты — пучок.

Это объяснение магов. Нагуаль невыразим. Все возможные чувства, и существа, и личности плавают в нем, как баржи — мирно, неизменно, всегда. Затем клей жизни связывает вместе некоторые из них. Ты сам обнаружил это прошлой ночью. То же с Паблито. И то же было с Хенаро, когда он впервые путешествовал в неизвестное, и со мной. Когда клей жизни связывает все эти чувства воедино, возникает существо, теряющее ощущение своей истинной природы, ослепленное шумом и сиянием места, где оно находится — тоналем. Тональ — это то, где существует всякий объединенный организм. Существо заскакивает[35] в тональ, как только сила жизни связывает вместе все необходимые ощущения (чувства). Я однажды говорил тебе, что тональ начинается с рождения и кончается смертью. Я говорил это потому, что знаю: как только сила жизни оставляет тело, все эти одиночные осознания распадаются и возвращаются назад туда, откуда они пришли — в нагуаль. То, что делает воин, путешествуя в неизвестном, очень похоже на умирание, только вот его пучок отдельных чувств не распадается, а лишь немного расширяется, не теряя своей целостности. В смерти, однако, они тонут глубоко и двигаются независимо, как если бы они никогда не были единым целым.

Я хотел сказать ему, насколько точно он описал мой опыт, но он не дал мне договорить.

— Нет способа говорить о неизвестном, — сказал он. — Можно быть только его свидетелем. Объяснение магов гласит, что у каждого из нас есть центр, из которого можно быть свидетелем нагуаля, — это воля. Поэтому воин может отправляться в нагуаль и позволять своему пучку складываться и перестраиваться всевозможными способами. Я уже говорил тебе, что способ выражения нагуаля — это личное дело. Я имел в виду, что от самого воина зависит направление изменения этого пучка. Исходной позицией являются человеческая форма или человеческое ощущение (чувство). Быть может, она нам просто всего милее. Однако есть бесчисленное количество других форм, которые может принять пучок. Я говорил тебе, что маг может принять любую форму, какую хочет. Это правда. Воин, владеющий целостностью самого себя, может соединять вместе частицы своего пучка любым вообразимым способом. Сила жизни — вот что делает такие перемешивания[36] возможными. Когда сила жизни иссякнет — не будет никакого способа вновь собрать пучок. Я назвал этот пучок пузырем восприятия. Я также говорил, что он упакован, закрыт накрепко, и никогда не открывается до момента нашей смерти. И все же его возможно открыть. Маги явно раскрыли этот секрет, и хотя не все они прибыли к целостности самих себя, но знали о возможности этого. Они знали, что пузырь открывается только тогда, когда погружаешься в нагуаль. Вчера я рассказал тебе обо всех тех шагах, которые ты сделал, чтобы достичь этой точки.

Он пристально посмотрел на меня, как бы ожидая замечаний или вопросов. То, что он сказал мне, было вне замечаний. Я понял, что если бы он сообщил мне все это четырнадцать лет назад, до меня это просто не дошло бы. Так же, как и в любой другой момент моего ученичества. Важным был то, что я пережил своим телом или в своем теле предпосылки этого объяснения.

— Я жду обычного вопроса, — сказал он, медленно выговаривая каждое слово.

— Какого вопроса? — спросил я.

— Того, который не терпится задать твоему разуму.

— Сегодня я устраняюсь от всех вопросов. У меня действительно нет ни одного, дон Хуан.

— Это нечестно, — сказал он смеясь. — Есть особый вопрос, и мне нужно, чтобы ты его задал.

Он сказал, что если я выключу внутренний диалог хоть на мгновение, то смогу понять, что это за вопрос.

У меня появилась внезапная мысль, мгновенное озарение, и я уже знал, чего он хочет.

— Где находилось мое тело, когда все это происходило со мной? — выпалил я, и он схватился за живот от смеха.

— И это последний трюк мага, — сказал он. — Скажем так: то, что я собираюсь тебе раскрыть, является последней частицей объяснения магов. До этого момента твой разум наугад следовал за моими действиями, он готов принять идею, что мир не таков, каким его изображает описание, и что в мире есть намного больше всего, чем способен увидеть глаз. Разум почти хочет и готов признать, что твое восприятие действительно скакало вверх и вниз по тому утесу. И какая-то часть тебя или даже весь ты прыгал на дно ущелья и осматривал глазами тоналя то, что там находится, как если бы спускался туда по веревке или по лестнице. Акт осмотра дна ущелья был венцом всех этих лет тренировки. Ты сделал это хорошо. Хенаро увидел кубический сантиметр шанса, бросая камень в того тебя, который был на дне ущелья. Ты видел все. Мы с Хенаро поняли тогда без тени сомнения, что ты готов к броску в неизвестное. В тот миг ты не только видел, но и знал все о дубле, о другом.

Я прервал его, сказав, что он оказывает мне незаслуженное доверие в чем-то таком, что находится вне моего понимания. Он отвечал, что нужно время, чтобы впечатления осели, и как только это произойдет, ответы польются из меня таким же потоком, как в прошлом — вопросы.

— Секрет дубля в пузыре восприятия, который в твоем случае той ночью был одновременно и на вершине скалы и на дне ущелья, — сказал он. — Пучок чувств можно заставить немедленно собраться где угодно. Другими словами человек может воспринимать здесь и там одновременно.

Он попросил меня подумать и вспомнить последовательность событий, которые, как он сказал, были столь обычны, что я почти забыл их. Я не мог понять, о чем он говорит. Он стал уговаривать меня попытаться еще.

— Подумай о своей шляпе, — сказал он. — И подумай о том, что Хенаро с ней делал.

Я испытал шокирующий момент осознания. Я вспомнил, что Хенаро действительно хотел, чтобы я снял свою шляпу, потому что она все время спадала, сдуваемая ветром. Но я не хотел с ней расставаться. Я чувствовал себя ужасно глупо, будучи голым. То, что на мне была шляпа, которую я не имел обыкновения носить, дарило мне ощущение необычности: я уже не был реально самим собой. А в таком случае пребывать без одежды не казалось столь уж неловким. Дон Хенаро пытался поменяться со мной, но его шляпа была слишком мала для моей головы. Он отпускал шуточки по поводу размеров моей головы и пропорций моего тела и, в конце концов, снял с меня шляпу и обмотал мою голову старым пончо, как тюрбаном.

Я сказал дону Хуану, что забыл о шляпе, но уверен, что это происходило где-то между так называемыми прыжками. Но ведь мое воспоминание об этих «прыжках» составляло единое, непрерывное целое!

— Они действительно были непрерывным целым. Но таким же целым было шутовство Хенаро с твоей шляпой, — сказал он. — Два этих воспоминания не могли идти одно за другим, потому что они происходили одновременно.

Он заставил пальцы своей левой руки двигаться так, будто они не могли пройти в промежутки между пальцами правой руки.

— Эти прыжки были только началом, — продолжал он. — Затем пришло время твоей настоящей экскурсии в неизвестное. Прошлой ночью ты испытал невыразимое — нагуаль. Твой разум не может бороться с физическим знанием о том, что ты являешься безымянным пучком чувств. В этой точке твой разум даже может признать, что есть другой центр сборки — воля, с помощью которого можно судить или оценивать и использовать необычные эффекты нагуаля. Наконец-то твоему разуму стало ясно, что нагуаль можно отражать через волю, хотя объяснить его нельзя никогда.

Но затем приходит твой вопрос: «Где я находился, когда все это происходило? Где было мое тело?» Убеждение, что существует реальный «ты» — следствие того, что ты собрал все, что у тебя есть вокруг разума. В данный момент твой разум признает, что твой нагуаль невыразим не потому, что его в этом убедили доказательства, но потому, что для него безопаснее признать это. Твой разум на безопасной почве, все элементы тоналя на его стороне.

Дон Хуан сделал паузу и внимательно посмотрел на меня. Его улыбка была доброй.

— Пойдем к месту предрасположения дона Хенаро, — сказал он отрывисто.

Он поднялся, и мы пошли к той скале, где разговаривали два дня назад. Мы удобно уселись на тех же местах, прислонившись спиной к камню.

— Постоянной задачей учителя является делать все, чтобы разум чувствовал себя в безопасности, — сказал он. — Я трюком подвел твой разум к вере в то, что тональ объясним и предсказуем. Мы с Хенаро очень потрудились над тем, чтобы создать у тебя впечатление, что только нагуаль находится за границами объяснения. Доказательством того, что наш обман достиг своей цели, служит то, что вопреки тому, через что ты прошел, тебе все еще кажется, что существует некое ядро, сердцевина, на которую ты можешь претендовать, как не свою собственную, как на свой разум. Это мираж. Твой драгоценный разум является только центром сборки, зеркалом, которое отражает нечто, находящееся вне его. Прошлой ночью ты был свидетелем не только неописуемого нагуаля, но и неописуемого тоналя.

В последнем кусочке объяснения магов говорится, что разум только отражает внешний порядок, ничего не зная об этом порядке, и что он не может объяснить его точно так же, как не может объяснить нагуаль. Разум может только свидетельствовать эффекты тоналя, но никогда не сможет понять его или разгадать. Сам факт того, что мы думаем и говорим, указывает на какой-то порядок, которому мы следуем, даже не зная, ни как мы это делаем, ни того, чем является этот порядок.

Тут я привел представление западного человек об исследовании работы мозга и на основании этого возможности объяснения природы этого порядка. Он заметил, что все эти исследования сводятся лишь к свидетельствованию того, что что-то происходит.

— Маги делают то же самое своей волей, — сказал он. — Они говорят, что через волю они могут быть свидетелями эффектов нагуаля. Я добавлю сейчас, что через разум, вне зависимости от того, что мы делаем с ним и как мы это делаем, мы просто свидетельствуем эффекты тоналя. В обоих случаях равно нет никакой надежды понять или объяснить, чем является то, чему мы являемся свидетелями.

Прошлой ночью ты в первый раз летал на крыльях своего восприятия. Пока ты еще очень боязлив и отважился только на полосу человеческого восприятия. Маг использует эти крылья, чтобы коснуться и иных ощущений. Например, вороны, койота, сверчка, или порядка других миров в этом бесконечном пространстве.

— Ты имеешь в виду другие планеты, дон Хуан?

— Конечно. Крылья восприятия могут унести нас в отдаленнейшие пространства нагуаля или невообразимые миры тоналя.

— И что, маг может, например, отправиться на Луну?

— Конечно может, — ответил он. — Но он не сможет принести оттуда мешок камней.

Мы посмеялись и пошутили об этом, но его заявление было сделано совершенно серьезно.

— Мы прибыли к окончанию объяснения магов, — сказал он. — Прошлой ночью мы с Хенаро показали тебе две последние точки, образующие целостность человека, — нагуаль и тональ. Однажды я говорил тебе, что эти две точки находятся вне нас, и в то же время это не так. Это парадокс светящегося существа. Тональ каждого из нас является просто отражением неописуемого неизвестного, наполненного порядком, а нагуаль каждого из нас является только отражением неописуемой пустоты, которая содержит все.

Теперь ты должен сидеть на месте предрасположения Хенаро до сумерек. К тому времени ты должен поместить объяснение магов на подобающее ему место. Пока ты сидишь здесь сейчас, у тебя нет ничего, кроме силы твоей жизни, связывающей вместе этот пучок чувств.

Он поднялся.

— Задача завтрашнего дня в том, чтобы погрузиться в неизвестное тебе самому, а мы с Хенаро проследим за тобой, не вмешиваясь, — сказал он. — Сядь здесь и выключи свой внутренний диалог. Ты можешь собрать силу, необходимую для того, чтобы развернуть крылья своего восприятия и полететь в эту бесконечность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.