5. Неприкосновенность частной жизни и публичные фигуры

5. Неприкосновенность частной жизни и публичные фигуры

До сих пор речь шла об уважении права обычных людей на неприкосновенность их частной жизни. А как быть с теми, кто занимает видное общественное положение, особенно с теми, кому мы доверили встать во главе нас? Являются ли они неким исключением, или же мы должны строить свои отношения с ними на основе тех же нравственных критериев?

Многие журналисты рассматривают публичных фигур в качестве отдельной категории граждан. Как выразился Говард Симонс, ответственный редактор «The Washington Post» и известный сторонник подобного мнения: «Не думаю, что кто-либо из политиков США должен иметь личную жизнь».[45]

Разделяющие это мнение утверждают: то чем занимается человек, может дать важную информацию о его личных качествах, а потому избиратели имеют право знать о них все. Данное убеждение сейчас настолько укоренилось в мышлении американцев, что большинство из них редко задается вопросом, насколько нравственны и/или целесообразны заявления, что всякий, кто становится публичной фигурой, теряет право на защиту своей личной жизни от общественного наблюдения.

Но насколько морально оправдано отказывать кому бы то ни было, в том числе и человеку, занимающемуся общественной деятельностью, в праве на неприкосновенность личной жизни, где он может не опасаться, что его поступки станут достоянием широкой общественности?

Я убежден, что ответ здесь должен быть отрицательным и что лишение публичных фигур личной жизни не имеет под собой моральных оправданий. Дэвид Нуберг, будучи профессором философии, написал в «Глянцевой истине»: «Жить без права на личную жизнь – немыслимо. Как сможем мы иметь интимные отношения? Как найдем возможность над чем-то подумать или что-то осмыслить? Написать стихи, сделать запись в дневнике … да просто сходить в туалет или помыться, иногда столь неловко себя при этом чувствуя? …Вежливость также требует обладания правом на частную жизнь».[46] Лишение общественных деятелей этого права означает лишение их как близких отношений (которые во многом определяются возможностью поделиться информацией, которую нельзя поведать другим), так и внутренней жизни.[47]

Разве подобные исследователи, не стесняющиеся в выборе средств, помогли обществу выбрать более квалифицированных, более нравственных кандидатов? Разве обретенные блага перевешивают зло непрестанного назойливого подглядывания? И здесь ответ тоже отрицательный. Двадцать лет громких публичных разоблачений, большинство из которых сосредоточено на личной жизни кандидата, определенно не привели к избранию на выборные должности более честных и/или способных людей, хотя существенное достижение все же было: американцы стали более циничны и меньше, чем когда-либо, стали доверять тем лидерам, которых сами же и выбирают.[48]

Одной из характеристик того, что политолог Ларри Сабато называет «атака в прессе»,[49] является массированное освещение в печати неосторожных поступков общественных деятелей в интимных отношениях, что более всего захватывает воображение общества и журналистов. Однако нет никаких подтверждений того, что президент (или иной государственный деятель или лицо, играющее роль в формировании общественного мнения), изменивший своей супруге, стал работать менее эффективно или, что играет большую роль, ему стали доверять меньше, чем тем президентам, которые блюли супружескую верность.

Франклина Делано Рузвельта, к примеру, многие считают величайшим президентом Америки ХХ века. Однако сказать, что в их интимной жизни с супругой, Элеонорой все было замечательно, никак нельзя. Сейчас известна его многолетняя связь с помощницей Люси Мерсер, которая была с ним в момент его смерти. Несмотря на недостатки характера Рузвельта, все считают его эффективным президентом, сделавшим много хорошего. Неразумно заявлять, что недостатки в его работе на посту главного исполнительного лица государства были результатом его внебрачных связей. Появись сообщения о его супружеской измене в прессе, вряд ли бы его переизбрали. Как вы считаете, стало бы от этого народу Америки лучше или хуже?

Сравните Рузвельта и Ричарда Никсона, который был верен своей жене на протяжении всей их совместной жизни. Однако Никсон остается единственным президентом Америки, вынужденным подать со своего поста в отставку. Супружеские добродетели президента не являются гарантом безупречности его репутации в других сферах жизни.

Сокрытие супружеской неверности президента означает не то, что благо страны более значимо, чем слабые черты его личности, а то, что подобные недостатки следует делать достоянием гласности только в том случае, если они имеют отношение к работе, которую этот человек призван исполнять.

Если бы Рузвельт был виновен в расхищении правительственных средств, чем злоупотребляли члены его кабинета, то обществу нужно и должно было бы это знать. А его личная интимная жизнь никакого отношения к работе на посту президента не имела.

Короче, должна становиться достоянием гласности та негативная информация, которая связана с выполнением служебных обязанностей, а то, что не имеет отношения к профессиональной деятельности, разглашаться не должно.

А как быть с Джоном Ф. Кеннеди, чьи внебрачные связи известны гораздо больше, чем Рузвельта? Разве есть основания считать, что его поведение как-то отразилось на работе в качестве президента?

Факты говорят, что нет. Безусловно, если бы Кеннеди публично заявлял о своих изменах, настаивая на праве щегольнуть внебрачными похождениями, то это – уже другое дело. А также если бы Кеннеди обвиняли в праздности на посту главы исполнительной власти, в его недоступности, когда он должен выполнять свои должностные обязанности, это могло бы стать доводом в пользу того, что его донжуанство мешает ему осуществлять свою профессиональную деятельность и что общество имеет право об этом знать. Но подобной критики в адрес Кеннеди никогда не поступало. Наоборот, он всегда изображался чрезвычайно энергичным и деятельным. То есть никаких причин делать его интимную жизнь достоянием гласности – не было.

Можно, однако, сказать об одном моменте, когда следовало приоткрыть завесу над любовными похождениями Кеннеди. У него был роман с Джудит Экснер, которая одновременно являлась любовницей Сэма Гианцана, главаря чикагских гангстеров. Имеются косвенные доказательства, что она выполняла роль посыльного между двумя мужчинами.[50] Как написал обозреватель Вильям Сафир: «Частная жизнь любого общественного деятеля не имеет отношения ни к кому, кроме него самого… Но когда главе государственной исполнительной власти звонит со своего домашнего телефона глава чикагской мафии, это уже переходит за грань допустимого и становится делом общественной значимости».[51]

Даже в этом случае общественную значимость имели не внебрачные связи Кеннеди как таковые, а те побочные отношения, которые он установил на этой почве с главарем мафии. Поэтому общество имело право знать о его связи с Экснер, которая была подругой как Кеннеди, так и Гианцана.

Давайте возьмем Мартина Лютера Кинга, единственного американца ХХ века, чей день рождения стал национальным праздником. Преподобный Кинг был лидером движения за гражданские права, приведшего к отмене легализованной сегрегации. Являясь представительным духовным лидером, он произнес речь в Вашингтоне в марте 1963 года «У меня есть мечта», которая стала одним из наиболее ярких и воодушевляющих заявлений о человеческом достоинстве.

Однако после смерти преподобного Кинга в 1968 году, его недозволенные любовные связи получили широкую огласку благодаря деятельности одного из самых ярых в американской истории ищеек и распространителей «отрицательных истин» и неверных слухов – Дж. Эдгара Гувера, занимавшего долгое время пост главы ФБР. Гувер, испытывавший мало теплых чувств и уважения к чернокожим,[52] размещал подслушивающие устройства в гостиничных номерах, где останавливался Кинг, и знал о его амурных похождениях. Насколько предание этой информации широкой огласке способствовало защите интересов национальной безопасности? Какому большему нравственному благу – большему, чем наша победа над Джимом Кроу и напоминание о совести нации – это могло послужить?

И хотя супружеская неверность – грех достаточно серьезный, факты говорят, что человек может быть одновременно хорошим президентом и прелюбодеем или же быть великим лидером, утверждающим моральные устои, как в случае преподобного Кинга, и иметь внебрачные связи (безусловно, я не оправдываю этого). Очеркист Денис Прагер утверждает: «Недавняя история показывает, что те, кто был замешан в супружеских изменах, имели больше оснований считаться великими лидерами, чем те, кто всегда хранил верность. Конечно, сейчас, – признает Прагер, – подобные заключения выглядят абсурдными. Но абсурдности в этом не больше, чем в заключении, что те, кто замешан в супружеских изменах, вряд ли смогут быть хорошими лидерами».[53]

Американцы заплатили высокую цену за одержимость своих средств массовой информации сплетнями об интимной жизни. Главное то, что в итоге внимание средств массовой информации (и, как следствие, общественности) оказалось сосредоточенным на личности, а не на вопросах, относящихся к существу дела. Репортер Стивен Робертс отметил, что «чернил на подвиги Вилбура Миллса с Фане Фоксе [стриптизерша, с которой у конгрессмена был роман] ушло больше, чем на написание Вилбуром Миллсом закона, снижавшего налоги на книги. Было ли это на пользу читателям, и имело ли смысл вообще? По-моему – нет».[54]

При том, что Робертс прав, называя подобные действия непоследовательными, причина столь сильного перекоса в приоритетах ясна всякому, кто знаком с человеческой природой.{7} Большинство из нас чрезвычайно интересуются падениями других, особенно если этот грешок связан с прелюбодеянием. Даже когда мы признаем, что вмешиваемся не в свои дела, показываем нашу неотесанность и даже безнравственность, сдерживаться не просто. (Допустим, будучи в гостях у друга, вы зашли к нему в спальню и увидели раскрытый дневник. Вы прочитали слова: «Вчера у меня был секс с …». Хватит ли у вас сил и порядочности, чтобы закрыть дневник?)

На протяжении нескольких лет я задавал десяткам аудиторий вопрос: «Кто из вас считает, что общество имело право знать о романе кандидата в президенты Гари Харта и Донны Райс?» (Обнародование этого факта в «Maiami Herald» вынудило сенатора от Колорадо выйти из президентской гонки 1988 года.) Обычно «за» высказывается порядка 10–20 % аудитории, тогда как более 60 % отвечает «нет».

Свой следующий вопрос я задаю только той части зала, которая ответила «нет»: «Будучи убежденными, что общество не имело права об этом знать, кто из вас отказывался читать статьи о романе Харта или переключал канал телевизора, когда объявлялось, что далее последует сюжет о женщине, с которой у Харта был роман?» Этот вопрос почти у каждого вызывает смех, и максимум один-два человека поднимают руки.

Тех, кто считает, что общество не имело морального права знать о романе Гари Харта, но с жадностью следили за ситуацией, нельзя обвинить в лицемерии, просто они люди с обычными людскими интересами. Почти все дурные сплетни, особенно касающееся интимной сферы, настолько притягательны, что игнорировать их очень трудно. Проведем аналогию. Большинство семейных американцев придают большое значение моногамии. Но если бы всякий раз, останавливаясь в гостинице, они бы обнаруживали в своем номере весьма привлекательную особу противоположного пола, большинство «убежденных» сторонников единобрачия совершило бы супружескую измену. К счастью, немногие из нас встречаются с подобными искушениями.

Помимо преступного несоблюдения своих обязанностей, к примеру, растрачивания средств и т. п., главным проступком, за который следует призывать к ответу государственных чиновников, стоит назвать лицемерие. Например, принимает ли человек участие в делах, которые отрицает, или за которые стремится привлечь к ответственности других? Однако даже здесь следует действовать с осторожностью. Несколько лет тому назад моя приятельница, чей муж занимает высокий общественный пост, обратилась ко мне за советом по вопросу нравственности. Они с мужем прознали, что один из главных оппонентов политической партии ее мужа имел роман на стороне, его любовница забеременела, и он настоял на аборте. Она сделала аборт, который он оплатил.

Мы оба понимали, что обнародование этой информации означает для того человека конец политической карьеры, учитывая, сколь тщательно он выстраивал свой образ великого праведника. Я спросил у приятельницы только одну вещь: «Выступает ли этот человек против права женщин на аборты? Если да, то его лицемерие, проявившееся в организации аборта, когда это было выгодно его интересам, будет настолько ярким, что мне кажется – такая информация должна стать достоянием гласности».

Если же он поддерживал право женщин на аборты, то я считал, что выставление его напоказ как прелюбодея было бы аморальным: его отношения с женой не пострадали, а женщина, с которой у него был роман, продолжила жить своей жизнью. Эта информация попала в руки моей приятельницы в силу случайного стечения обстоятельств, и зачем уничтожать человека и унижать его семью из-за того, что он совершил поступок, который не имеет к другим никакого отношения?{8}

Моя приятельница признала, что оппонент мужа был сторонником права на аборты и изложила ряд его других политических позиций, с которыми она была не согласна, в чем наши с ней мнения совпадали. Однако я отстаивал позицию, что предание огласке его супружеской измены и аборта будет не оправдано. Какую бы неприязнь мы ни испытывали к кому-либо, копать любую «грязь» об этом человеке и распространять ее, стремясь уничтожить его, все-таки будет неверным.

Короче говоря, публичные фигуры не должны быть лишены права на неприкосновенность своей личной жизни, которая есть у каждого из нас. За исключением тех сторон жизни, которые имеют отношение к осуществлению их должностных обязанностей, вся их частная жизнь должна оставаться частной. Иронизируя, можно сказать, что одержимость вторжением в частную жизнь наших лидеров не дает ничего хорошего из того, что мы могли бы от этого ожидать: более глубокого знания о тех, чью жизнь решают исследовать. Поскольку кандидаты осознают, что средства массовой информации обращаются с ними как с арестованными преступниками – «Все, что вы скажете, может быть использовано против вас» – многие, общаясь с журналистами, ограничиваются банальностями. Они не напрасно считают, что безопаснее будет быть любезным, чем рискнуть сделать личное откровение или заявление, которое может быть процитировано вырванным из контекста и использоваться, чтобы осудить их в будущем.

Наконец, можно вполне ожидать, что подобное навязчивое любопытство заставит многих американцев, часть из которых обладает замечательными личными качествами, отказаться от стремления посвятить свою жизнь общественной деятельности. Кто из нас, представленный на политическую должность, зная, что наши идеологические противники начнут расспрашивать всех наших знакомых – «Расскажите, что самого плохого вы знаете или слышали о таком-то, известно ли вам о тех, кто его не любит, мы бы хотели с ними встретиться», – добровольно пойдет под подобное нездоровое любопытство, сколь бы нравственной не была наша жизнь?

Даже журналисты, склонные показывать слабые стороны каждого общественного деятеля, не желают сами испытывать подобное унижение. В 1987 году Пол Тэйлор, репортер из «Washington Post», спросил кандидата в президенты Гари Харта, считает ли он супружескую измену безнравственным поступком. Когда Харт ответил утвердительно, Тэйлор спросил, изменял ли тот когда-либо своей супруге. Запнувшись на какой-то момент, Харт ответил: «Я не обязан отвечать на такие вопросы». Несколько недель спустя, когда Харт выбыл из президентской гонки, журнал «People» задал Тэйлору два тех же вопроса, которые он задал Харту. Журналист ответил: «Да, я считаю супружескую измену поступком аморальным. Ответ на второй вопрос будет: «Не ваше дело»».[55]

Другими словами, даже те, кто распространяет сплетни, не хочет быть их жертвами.{9} И теперь настало время вернуться к некоторым любезностям, бытовавшим в прошлом.

Возможно, самым наихудшим последствием «атак в прессе» является то, что некоторые достойные люди, именно потому, что их легко пристыдить, были и будут отказываться от участия в общественной деятельности. Похоже, обозреватель «New York Times» Энтони Левис прав, утверждая, что «если мы скажем людям, что у них не останется ничего личного, то тогда на общественные должности будут идти только те, кто наиболее бесстыден и наименее чуток».[56]

Бесспорно, подобные последствия никоим образом не способствуют укреплению нравственных устоев.