Глава 4. История, которую стоит прожить

Глава 4. История, которую стоит прожить

Романтика — самое таинственное, что есть в жизни, она даже таинственнее реальности.

Г. К. Честертон

Существует ли реальность, в которой исполняются самые заветные желания нашего сердца? За кем остается последнее слово — за Романтикой или за Стрелами? Нам следует это знать, потому что постоянно, каждую минуту нашей жизни мы стараемся извлекать уроки из нашего опыта. Мы ищем согласованности, последовательности в ходе событий, хотим быть уверенными, что все сходится воедино. Мы хотим, мы нуждаемся в примирении двух откровений, которые описал Брент. Наша проблема заключается в том, что в большинстве своем мы проживаем жизнь как кино, к началу которого опоздали на двадцать минут. Мы плохо подготовлены к событиям и не понимаем, что происходит. Кто эти люди? Кто из них хороший, а кто плохой? Почему они так поступают? Что вообще творится? Мы чувствуем, что совершается нечто действительное значимое, даже великое, но все же все это кажется таким случайным. Красота очаровывает нас внезапно и заставляет желать большего, но затем нас настигают и ранят Стрелы. Честертон писал:

Все мы чувствуем тайну земли, нам не надо говорить об этом. Тайна жизни — самая очевидная ее составляющая… Каждый камень или цветок — это иероглиф, ключ к которому потерян; на каждом шагу мы попадаем в центр какой-то истории, которую мы заведомо поймем неправильно.

Неудивительно, что так трудно жить сердцем! Мы оказываемся в центре истории, которая иногда прекрасна, иногда ужасна, но чаще всего — это запутанное сочетание того и другого, и у нас нет даже слабой подсказки, которая помогала бы понять все это. Самое худшее — мы пытаемся объяснить жизнь, отталкиваясь от отдельных эпизодов, вырванных из контекста событий, чувств и образов, не соотнося их с историей, частью которой они являются. Это невозможно, потому что, как заметила Джулия Гатта, «событие — не важно, насколько правильно оно понято, — никогда нельзя объяснить самостоятельно». Поэтому мы ищем кого-то, чтобы он истолковал для нас жизнь. Толкователями обычно становятся те люди, которые окружают нас с детства, — родители, бабушки и дедушки или другие ключевые фигуры. Они формируют наше отношение к событиям, которые с нами происходят, и объясняют, что делать с Романтикой, Стрелами и нашим сердцем.

Брент часто оставался без такого толкователя, так как отцы приходили и уходили. Мне (Джон) повезло больше; у меня был дедушка, который помогал мне всякий раз, когда Стрелы готовы были впиться в меня, в то время как отец был поглощен зловещей схваткой с зеленым змием. Выучившись на инженера, мой отец попал на рынок труда, который в тот момент, после второй мировой войны, был переполнен армией инженеров. Артур Миллер очень тонко передал стиль его жизни в пьесе «Смерть коммивояжера»: «…для таких, как он, в жизни нет основы. …Он висит между небом и землей. Его орудия — заискивающая улыбка и до блеска начищенные ботинки. А когда ему перестают улыбаться в ответ, вот тут наступает катастрофа. Потом на шляпе появляется парочка сальных пятен, и человеку приходит конец. Никто не смеет винить этого человека!» (Перевод с англ. Е. Голышевой и Б. Изакова.) Моя мама вернулась в колледж, а затем к работе, чтобы сводить концы с концами; я был предоставлен сам себе и пытался самостоятельно понять историю жизни и свою роль в ней.

Мой дедушка, «дедуля», заполнил пустоту моей души в решающий момент. Он был моим героем, ковбоем и джентльменом. О том, чтобы провести лето на его ранчо, я мечтал весь учебный год — там я мог скакать верхом на лошади, ловить лягушек, дразнить больших старых коров, когда никто этого не видел. Помню, как дедуля ездил на своем стареньком «Форде» в ковбойской шляпе и кожаных рабочих перчатках и приветствовал почти всех, кого встречал по дороге. Казалось, люди кивали в ответ с почтением. Это вселяло в меня уверенность, что я был под защитой кого-то сильного и любящего.

Дедуля любил меня как мальчика, но требовал быть мужчиной. Он научил меня сидеть в седле и ездить верхом — не просто для забавы, а чтобы я смог работать на ранчо. Вместе мы исследовали открытые пространства, поросшие кустарником шалфея, чинили заборы, ухаживали за больными животными, рыбачили. По утрам мы отправлялись выпить чашку кофе с молоком и пончиками в закусочную, где все знали нас по имени. Воскресными вечерами наносили «визиты» родственникам из близлежащих деревень и ферм. Собравшись вместе, все болтали о том о сем, рассказывая семейные предания, и это наполняло меня чувством, что я принадлежу к какой-то большой истории. Несмотря на то, что мой собственный мир был в эпицентре землетрясения, причиной которого был алкоголизм моего отца, я знал, что есть другой мир, где все было хорошо, и я мог бы занять в нем место.

Когда я стал подростком, визиты на ранчо сделались более редкими, с большими перерывами. Мой отец, поглощенный своими проблемами, был не в состоянии научить меня справляться с моими. Чтобы привлечь к себе внимание, в отчаянии, я перепробовал все способы, доступные американским подросткам, предоставленным самим себе. В пятнадцать лет меня арестовали за хулиганство. Я даже не могу вспомнить, что сказали или сделали мои родители; возможно, я разбил им сердце, как это делают беспутные сыновья. Но какое-то время спустя я пришел к выводу, что снова могу взяться за старое. Внешне все было благополучно, я избегал наказания; но если заглянуть глубже, в те уголки сердца, где история оставляет свой след, то можно было разглядеть неудовлетворенность происходящим, которую я больше не мог выносить. Почему они ничего не делали? Я знал, что поступаю неправильно; почему же никто не показал мне правильного пути? Это была решающая Стрела. Послание, которое она несла с собой, было ужасно — не было никого достаточно сильного, чтобы позаботиться о моей душе, чтобы поставить меня на ноги и держать ровно. Я был одинок.

Мне исполнилось семнадцать, когда я в последний раз видел дедушку. Рак мозга, который в конце концов убил его, уже начал свое черное дело. Человек, всегда живший полной жизнью, был сломлен и зачах. Его ранчо, смысл его жизни, пришло в запустение. Я ничем не мог помочь, поэтому отдалился от деда, получив последнее доказательство своего абсолютного одиночества в этом мире. После смерти дедушки я даже не смог заставить себя пойти на похороны.

Спустя годы, летом 1993, я впервые побывал на его могиле. Через шестнадцать лет я совершил паломничество, чтобы встретиться лицом к лицу с реальностью, от которой я так долго убегал. Она лежала там, тихо торжествуя: Стрела, достигшая цели.

Большинство из нас, чувствуя ли безысходность, как Брент или как я сам, или испытывая тайный страх, ощущают, что одиноки в этом мире. Ведь с нами рядом нет никого, чтобы поддержать, приласкать нас, чего мы так страстно желаем. Даже лучшие люди разочаровывают нас. Наша личная драма оставляет нам слабую надежду на автора, который приведет историю к благополучному концу. Честертон сказал, что мы никогда не поймем своей истории, и он был прав. Более того, те, кто нам ближе всего, часто способствуют этому непониманию.

Но все же мы должны попытаться извлечь урок из происходящего. Жизнь продолжается, и мы должны жить дальше. Участвуя в ней или просто выживая, мы найдем свою историю, которую стоит прожить.

Почему именно история?

Наше сердце живет не идеями, а образами и эмоциями, которые оно находит в историях. Маленьким мальчиком, примерно тогда, когда мое сердце заподозрило, что мир — это страшное место и я должен один прокладывать в нем свой путь, я прочитал рассказ о шотландском метателе дисков, жившем в XIX столетии. Он жил еще до появления профессиональных тренеров и развивал свои навыки самостоятельно, на высокогорье своей родной деревушки. Он даже сделал себе железный диск по описанию, которое нашел в книге. Единственное, чего он не знал, — это то, что диски, используемые для соревнований, были деревянные с металлическим ободком. Его же снаряд был целиком из металла и весил в три, а то и в четыре раза больше, чем те, которые употребляли его будущие противники. Это привело к тому, что шотландец сделал на своем поле разметку последних рекордов и тренировался днем и ночью, лишь бы только достичь их. Почти год он трудился над тем, чтобы выполнить возложенное самим на себя обязательство. Но он добился очень хороших результатов. Он достиг уровня, когда смог докинуть свой железный диск до отметки последнего рекорда, может быть, даже дальше. Он был готов.

Мой шотландец (я начал идентифицировать себя с ним) отправился на юг Англии, чтобы принять участие в своем первом соревновании. Когда он прибыл туда, ему вручили обыкновенный деревянный диск, который он метнул так, как будто это было блюдце. Он установил новый рекорд; никто из его соперников даже не приблизился к его результату. Таким образом, он оставался непревзойденным чемпионом многие годы.

Эта история необычайно пришлась мне по душе. Так вот, значит, как это делается: надо тренироваться, стараясь достичь максимальных результатов, и будешь далеко впереди всех остальных в этом мире, будешь недосягаем. Этот образ стал центральным в моей жизни. Он был сформирован историей о метателе дисков, и на этот образ я ориентировался в дальнейшем.

Наша жизнь — это не нагромождение случайных событий, а последовательность драматических сцен. Как сказал Юджин Петерсон, «мы живем в истории, которую можно рассказать. Существование имеет историю, которая придает ему форму. У нее есть начало и конец, сюжет и главные действующие лица». История — это язык сердца. Наши души говорят не голыми математическими фактами или абстрактными утверждениями систематической теологии; они говорят образами и эмоциями истории. Чему вы больше обрадуетесь: предстоящей зубрежке очередной главы из учебника или возможности пойти в кино, прочитать роман, послушать историю чьей-нибудь жизни? Эли Вейсл предположил, что «Господь создал человека, потому что Он любит истории». Поэтому, если мы ищем ответ на загадку мира — и нашего собственного существования, — мы найдем его в истории.

Когда-то давно у западного мира была история. Представьте себе, что живете в период расцвета средневековья. Ваш мир насыщен христианскими образами. Вы начинаете свой день под звон церковных колоколов, а дни и недели расписаны по церковному календарю. Вы живете в anno domini, в год, отсчитанный от Рождества Христова. И не в разгар футбольного сезона, а в Адвент. Ваш образец для подражания — святые, дни памяти которых регулярно напоминают вам о драме более великой, чем драма вашей жизни. Архитектура соборов, музыка, литература, скульптура — все дает вам образ трансцендентного, напоминая о центральных фигурах этой великой истории. Даже повседневный язык отражает христианское понимание истории жизни, например, в таких выражениях, как «Господь с тобой», «кровью Христа». Рождение и смерть, любовь и утрата — весь личный опыт вашей жизни был бы осмыслен и понят в соответствии с этой великой историей.

Но вы живете не во времена средневековья, а в эпоху постмодерна. На протяжении сотен лет наша культура теряла свою историю. Просвещение отбросило идею существования Автора и попыталось опереться на идею, что мы по-прежнему остаемся частью великой истории без Него, в которой жизнь по-прежнему имеет смысл и все само по себе развивается в правильном направлении. Западная культура отказалась от тайны и трансцендентности средних веков и возложила надежду на прагматизм и прогресс, опору современной эпохи, века разума. Но как только мы избавились от Автора, осталось недолго ждать того момента, когда мы лишимся великого повествования. В эпоху постмодерна все, что у нас осталось, — это наши мелкие истории. Раньше была неделя святой Пятидесятницы, теперь это время начала нового спортивного сезона. Наши образцы для подражания — звезды экрана, и больше всего мы чувствуем сопричастность чему-то великому во время открытия лыжного сезона. Наши лучшие пожелания не выходят за рамки «Всего хорошего». Единственное напоминание об истории, которая больше нашей, мы получаем в вечерней программе новостей — пристрастном наборе сцен и образов, не отсылающих нас к чему-то более великому, частью которого они являются. В наше время господствует идея, что истории нет вообще, ничто не стыкуется, все, что у нас есть, — это куски и осколки, случайность дней нашей жизни. Трагические события по-прежнему заставляют нас плакать, а примеры героизма по-прежнему воодушевляют, но ни то ни другое больше не имеет контекста. Жизнь — это лишь сменяющие друг друга образы и эмоции без ритма и цели.

Итак, что же нам остается делать? Творить собственную линию жизни, чтобы придать хоть какой-то смысл своему существованию. Наше сердце было создано для великой истории, но мы утратили связь с ней и не находим ничего лучше, чем совершенствовать свою собственную маленькую драму.

Посмотрите, что занимает людей: спорт, политика, мыльные оперы, музыкальные группы. Отчаявшись найти что-то большее, какой-то контекст для нашей жизни, мы пытаемся затеряться в самых незначительных историях. Некоторые выбирают драму под названием «Почему со мной все время происходит что-то плохое?». Сценарий ее трагичен, и мы играем роль жертв жестоких обстоятельств. Полученные нами Стрелы становятся нашей второй натурой. Эта история невероятно популярна, потому что она избавляет от какой-либо серьезной ответственности за свою жизнь. Жертвы требуют сочувствия, но даже не пытайтесь потребовать чего-то от них.

Есть еще и «выживающие», чей жизненный сценарий — осада. Мир видится им опасным и плохо предсказуемым, поэтому они залегают на дно и «выживают», ни во что особенно не ввязываясь, делая все, что в их силах, чтобы защитить себя, даже если цена за это — полная изоляция от других людей и от своих желаний. Эти истории сконцентрированы на Стрелах в ущерб Романтике.

С другой стороны, некоторые из нас пытаются жить жизнью, в которой каким-то образом сохраняется Романтика. Несмотря на большие затраты энергии, необходимые для того, чтобы удалить хаос из своей жизни и поддерживать уверенность в том, что тайна и волшебство победят, мы не оставляем своих попыток. Самый распространенный сценарий — это романтическая любовь, движимая мыслью о том, что где-то там есть некто особенный, при встрече с которым у нас подкосятся ноги, перехватит дыхание, с кем наша жизнь будет сплошным идиллическим приключением и непрекращающимся сексуальным экстазом. Это ведущая тема популярной музыки, ложная трансцендентность наших дней. Этот сценарий обычно привлекает женщин, что можно подтвердить необычайным успехом любовных романов Даниел Стил и ее подражателей. Количество разводов должно было бы убедительно показать несостоятельность подобного сюжета. Ведь влюбленные не столько не могут существовать друг без друга, сколько не могут жить без Зова Романтики, который они ошибочно принимают за романтическую любовь. Поэтому они начинают менять партнеров, пытаясь вновь обрести это чувство.

Мужчины чаще всего подменяют трансцендентность спортом. Они стараются удовлетворить свое стремление к приключениям с помощью активного отдыха или теряют себя в любимых игроках или командах, заменяющих для них многое, или в своих детских спортивных увлечениях. Бизнес тоже хорошо подходит к этому типу сценария как «игра с высокими ставками». Безусловно, ход событий предсказать нельзя, но, кажется, некоторые люди умеют выигрывать, и я приложу все усилия, чтобы стать одним из них. Я буду оставаться в авангарде, идти по жизни легко и уверенно. Мы отождествляем себя со спортивной командой или ведущей компанией, потому что это позволяет нам чувствовать, что мы причастны к чему-то более грандиозному, чем наш маленький мир. Конечно, нашими героями становятся только победители, неудачники же быстро уходят из объективов кинокамер, а значит, и из нашей жизни.

Христиане могут склониться к чему-нибудь из вышеназванного или выбрать более «духовный» вариант. Религиозный мужчина (или женщина) — наиболее популярный образ, в котором мы стараемся избавиться от жизненной суеты, выстраивая систему обязательств и поощрений, составляя контракт, по которому Бог будет обязан гарантировать нам защиту от Стрел. В действительности же не имеет значения, какие обязательства мы на себя берем: быть строгим приверженцем доктрины, морали или некой особой духовной практики — везде присутствует одно и то же желание: оказать влияние на Бога, чтобы оказывать влияние на свою жизнь. Мы не обращаем внимания на то, что дух томится; что все сильнее мучит сознание того, что Бог не идет нам навстречу. Причину наших неудач мы видим в том, что делаем что-то не так. И убеждаем себя, что нужно трудиться усерднее, если хочешь иметь жизнь с избытком, что осталось лишь приложить чуть больше усилий. Огромное количество церквей и церковных лидеров готовы «показать» вам, как добиться в этом успехов.

Все эти истории можно охватить одним термином, предложенным Джеймсом Макклендоном. Он назвал это «турниром повествований» в нашей культуре, соперничеством множества маленьких драм за наше сердце. В бейсболе и политике, музыке и сексе, даже в церкви мы безнадежно ищем великой истории, в которой мы хотели бы жить и играть свою роль. Все эти небольшие истории предлагают нам ощущение значительности, приключения или единства. Но ни одна из них не предлагает ничего настоящего; они недостаточно великие. Из-за того что мы потеряли доверие к великой истории, мы требуем немедленного удовлетворения наших желаний. Мы хотим чувствовать себя живыми прямо сейчас, потому что настоящее — это все, что у нас есть. Не прошлым, которое было спланировано за нас, не будущим, которое нас ждет, — мы пойманы настоящим. А в настоящем нашей душе не хватает места.

Наши попытки сконструировать историю и найти в ней свое место в конце концов ни к чему не приводят. Как сказал Роберт Дженсон, «человеческое сознание — слишком темная тайна, чтобы нам удалось написать сценарий собственной жизни». Существенная часть нашей души неизбежно остается за рамками придуманной нами истории. Если в нашей собственной версии мы не учли оба послания и не отнеслись к ним достаточно серьезно, то она уничтожит нас. Отрицая присутствие трагедии в жизни, мы тратим столько усилий, что это разрывает нам душу. А веря в то, что существует только трагедия, мы убиваем самые нежные и «живые» струны нашей души. Пойманные бесконечным настоящим, мы испытываем сердечную боль, как шекспировский Макбет, шотландский дворянин, который продал свою душу, чтобы сыграть роль короля в своей собственной маленькой истории. В конце жизни он сокрушался:

Мы дни за днями шепчем: «Завтра, завтра».

Так тихими шагами жизнь ползет

К последней недописанной странице.

Оказывается, что все «вчера»

Нам сзади освещали путь к могиле.

Конец, конец, огарок догорел!

Жизнь — только тень, она — актер на сцене.

Сыграл свой час, побегал, пошумел —

И был таков. Жизнь — сказка в пересказе

Глупца. Она полна трескучих слов

И ничего не значит.

Перевод Б. Пастернака

Священный роман

Есть еще один путь, когда мы понимаем, что виной трагедий нашей жизни являются Жалящие Стрелы, но и Вечный зов Романтики не считаем иллюзией. Чтобы избавиться от цинизма взрослых, лучше всего посмотреть на детей, и нас не должно удивлять, что большинство из них находит способ примирить оба послания. Прежде чем впасть в скептицизм (который часто путают со зрелостью), дети интуитивно воспринимают настоящую Историю как сказку. Если вы вспомните, лучшие сказки не романтичны в обычном значении этого слова. Они реалистичны. В них обязательно есть ведьмы, злые колдуны и противные мачехи. Но история не ограничивается этими персонажами, и они не являются в ней центральными. Там есть настоящие герои и героини, там есть во имя чего жить и за что отдать жизнь. Там есть поиски или путешествие, изобилующее опасными ситуациями, где ставка больше, чем жизнь.

Мои сыновья сейчас в таком возрасте, когда самыми большими героями для них являются ковбои. В наши дни перепалки и рискованные приключения — не редкость. Не так давно, когда я укладывал моего семилетнего Самюэла в постель, мы завели разговор о будущем. Я спросил его, чем он хочет заняться, когда вырастет. Его взгляд сделался серьезным и строгим, он посмотрел на меня и сказал: «Я собираюсь возродить Запад». Сердцем своим он знал, что создан для чего-то великого. Наши сердца тоже знают об этом, если мы позволим им заговорить с нами.

Самое удивительное, что метафора, которую мы нашли для названия нашей книги, ближе всего к тому, как Писание представляет Евангелие — а именно как Священный роман. Если вы удивлены, это хорошо, так как любое объяснение, достаточно смелое, чтобы подойти к определению смысла жизни, должно отвечать по меньшей мере двум требованиям: оно должно быть достаточно емким, чтобы вместить оба послания, и должно немного удивлять. Мы так долго подходили к христианству «теоретически», что почти перестали понимать его истинный смысл. Как сказала Мэри Стюарт Ван Льюэн,

…очень многое зависит от вашего отношения к Писанию. Играете ли вы в покер «докажи текстом» с Бытием, Евангелиями, отчасти с посланиями Павла, с чем-нибудь еще таким же таинственным — за исключением разве что Псалмов и Притч, отрывки из которых вы используете в своих молитвах? Или вы понимаете Писание как космическую драму — создание, падение, искупление, надежда на будущее, — как драматическое повествование, которое вы можете применить к любой области своей жизни?

Из интервью в газете «Призма»

На протяжении веков, предшествующих современной эре, церковь рассматривала Евангелие как Роман, космическую драму, ведущие темы которой присутствуют в наших собственных историях и сводят случайные сцены в единое искупительное целое. Но наш рационалистичный подход к жизни, который преобладает в западной культуре вот уже несколько столетий, лишил нас этого взгляда, превратив веру в набор сухих истин. Современные доктрины евангельских церквей воспринимаются как свод ответов на все вопросы: в них все правильно, но от этого у вас не перехватит дыхания. Как предупреждает британский теолог Алистер Макграф, первоначальное назначение Библии не сводится к тому, чтобы быть набором доктрин:

Свести откровение к принципам или понятиям — это значит удалить элемент таинственности, святости и чуда из Божественного самораскрытия. «Основные законы» могут просвещать и информировать, но они не побудят нас броситься на колени в благоговении и страхе, как Моисей перед горящим кустом или ученики при виде воскресшего Христа.

Страсть к истине

Может ли наша жизнь в действительности иметь смысл, каждая ее часть — плохая или хорошая? Эта глубокая тоска, которая внезапно охватывает нас, когда мы слышим определенную песню по радио или смотрим на наших детей, когда они уверены, что их никто не видит, говорит нам что-то более правдивое о жизни, чем послание, принесенное Жалящими Стрелами. То, о чем говорит нам тоска, кажется слишком хорошим, чтобы быть правдой. Но раз она все же говорит, то остается надежда, что это может быть правдой. Как написал Честертон в «Ортодоксии», он «всегда верил, что жизнь подразумевает волшебство: теперь я думаю, что она подразумевает и волшебника. …Я всегда чувствовал, что жизнь в первую очередь — история; а раз есть история, то есть и рассказчик».

Следуя истории, которую Бог позволил нам увидеть, Вечный зов, который мы слышим, — это Его призыв к нам отправиться в путешествие. Воскресение нашего сердца требует, чтобы Священный роман был настоящим, и именно об этом говорит нам Писание. Как напоминает нам Фредерик Бучнер в своей прекрасной книге «Раскрывая истину: Евангелие как трагедия, комедия и волшебная сказка», мир Евангелия — это мир волшебной сказки, но с одним существенным отличием:

Это мир волшебства и тайны, беспросветной тьмы и мерцания звездного света. Это мир, где случаются как ужасные, так и прекрасные события. Это мир, где добродетель противостоит злу, любовь — ненависти, порядок — хаосу, и все это находится в вечной борьбе, в которой часто нелегко бывает понять, кто на чьей стороне, потому что внешность обманчива. И все же, несмотря на сумятицу и дикость, это мир, в котором добро в итоге торжествует и после битвы начинается счастливая жизнь и где в конце концов и добро, и зло обнаруживают свое истинное лицо. …Это и есть сказка Евангелия, которая, безусловно, решительным образом отличается от всех других сказок тем, что она происходит не «однажды», а вечно.

Давайте вместе исследуем драму, полотно которой Господь ткал еще до начала времен и которая нашла место и в нашем сердце. Кто основные участники этой великой истории? Каков ее сюжет? Какое отношение имеем к ней мы? По мере того как мы будем заново открывать самую древнюю историю на свете, историю, которая не стареет, мы будем приближаться к Божьему сердцу и к тому, чтобы снова обрести свое. Возможно, если мы узнаем, что Господь сохранит нас и не даст погибнуть, мы сумеем довериться Ему и оставить свое сердце отрытым для Романа. Хотя этого мы страшно боимся, чувствуя свою беспомощность.