ГЛАВА 2 Корни жестокости
ГЛАВА 2
Корни жестокости
Арджуна сказал:
Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье.
Готовясь исполнить волю Дхритараштры, коварного сына.
Санджая сказал:
Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
«О Партха, смотри на сошедшихся куру!»
И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло
Дрожит мое тело, волосы дыбом встали,
Выпал из рук Гандива, вся кожа пылает;
Стоять я не в силах, мутится мой разум.
Зловещи знамения вижу, не нахожу я блага
В убийстве моих родных, в сраженье, Кешава.
Не желаю победы, Кришна, ни счастья, ни царства;
Что нам до царства, Говинда, что в наслаждениях жизни?
Арджуна сказал:
Тех знать я хочу, что сошлись там, в сраженье,
Готовясь исполнить волю Дхритараштры, коварного сына.
Санджая сказал:
Вняв словам Гудакеши, остановил Хришикеша
Огромную колесницу между двух войск, Бхарата.
Пред лицом Бхишмы, Дроны и всех царей воскликнул:
«О Партха, смотри на сошедшихся куру!»
И увидал тогда Партха дедов, отцов, наставников, дядей,
Товарищей, братьев, сыновей и внуков,
Тестей, друзей, стоящих в обеих ратях;
Всех сошедшихся вместе родных увидал Каунтея.
Состраданием тяжко томим, скорбный, он так промолвил.
Арджуна сказал:
При виде моих родных, пришедших для битвы, Кришна,
Подкашиваются мои ноги, во рту пересохло. Дрожит мое тело, волосы дыбом встали.
Война не завладела Арджуной, но он также и не против войны. У Арджуны нет отвращения к насилию. Ведь по существу вся его жизнь, все обучение и образование, которое он получил, все условия его жизни наполнены жестокостью и войной.
Но необходимо понять, что, чем более жесток разум, тем сильнее привязанность. Ум, чуждый жестокости, переступает через привязанности. Жестокость и привязанность идут вместе, рука об руку. Само чувство «моего» является насилием. Как только человек сказал «мое», он начинает отделять себя от чужого. Как только я назвал кого-то другом, я сделал кого-то другого своим врагом. Когда я очертил своих, я также очертил чужих по отношению ко мне. Всякая жестокость является результатом границы, проведенной между «моими» и всеми остальными, «не моими».
Именно поэтому Арджуна неожиданно слабеет, теряет почву под ногами. Члены его тела отнимаются — и вовсе не потому, что он вдруг становится противником войны. Он по-прежнему не видит ничего плохого в готовящемся насилии, его разум не сомневается в праве людей на жестокость. Арджуна испытывает слабость из-за того, что его ум вдруг осознает другую, противоположную сторону насилия; сознание героя столкнулось с глубочайшим компонентом жестокости, ее фундаментальной основой. Разум Арджуны поражен чувством собственности, привязанностью.
Чувство собственности, привязанность является не чем иным, как жестокостью. Чтобы понять Гиту в целом, необходимо прежде разобраться в этом вопросе. Тем, кто не смог постичь данную мысль, может показаться, что Арджуна действительно настроен против насилия, к которому его побуждает Кришна. Но если человек действительно противится жестокости, Кришна никогда не станет убеждать его в обратном. По существу, даже если Кришна захочет переубедить такого человека, у него ничего не выйдет.
Суть ситуации в том, что Арджуна ни на йоту не против насилия. Ум Арджуны сделал шаг вперед и наткнулся на самое основание жестокости. И именно чувство собственности является ее основанием.
Арджуна видит своих собственных людей — любимых, родственников. Если бы Арджуна не любил их и не находился с ними в родственных отношениях, то он зарезал бы их как скотину. Но ему сложно решиться на это, поскольку перед ним его собственные люди. Если бы Арджуне предстояло сразиться с чужаками, он без зазрения совести изрубил бы врагов на куски.
Неприятие насилия может появиться лишь в уме человека, который переступил через «мое» и «ваше». Причина беспокойства Арджуны вовсе не в протесте героя против жестокости. Арджуну затронула сама основа насилия.
Вполне естественно, что базис, краеугольный камень жестокости, появился на поверхности в подобный момент кризиса. Если бы враги были чужаками, Арджуне никогда бы не пришла в голову мысль о том, что он жестокий человек. В уничтожении противника он не увидел бы ничего плохого. Арджуне не показалось бы, что в войне есть нечто противоречащее религии. У него не омертвели бы конечности; напротив, вид чужаков взвинтил бы его. Арджуна положил бы стрелу на лук, его руки сжали бы меч — он испытал бы веселье и восторг.
Но в данный момент Арджуна погружен в печаль, и в состоянии грусти он неожиданно понимает, что истинная основа жестокости находится в нем самом. В это мгновение он переживает кризис собственнического чувства.
Приходится удивляться тому, что люди часто видят глубины своего ума в кризисные моменты жизни. Обычно такие глубины нам недоступны. Когда жизнь течет своим чередом, мы живем и ни о чем не задумываемся. Нечто, скрытое в самой глубине человеческого подсознания, проявляется только в необычные мгновения.
Арджуна видит «своих людей». В этой ужасающей ситуации, на самом пороге войны, когда сражение вот-вот начнется, он видит «своих людей». Если бы Арджуна сказал: «Война бессмысленна, насилие бессмысленно», то книга Гиты никогда бы не родилась. Но Арджуна говорит: «Наши люди собрались здесь, и члены моего тела мертвеют при одной мысли о том, чтобы убить их». В действительности, неудивительно то, что при мысли об убийстве своих людей слабеют конечности человека, построившего все здание своей жизни на фундаменте собственнического чувства.
Смерть, случившаяся по соседству, не затрагивает сердца людей. Люди просто говорят: «Несчастный человек умер». Но когда смерть приходит в наши дома, мы не можем так легко отмахнуться от нее. Тогда смерть влияет на нас, поскольку, если у нас дома умирает человек, если умирает «свое собственное», мы также умираем. Умирает часть нашего «я». Мы вкладывали себя в того, кто умер, мы привыкли получать что-то от жизни этого человека. Он занимал определенную часть нашего сердца.
Поэтому, когда умирает жена, это — не просто смерть жены. В муже тоже что-то умирает. По существу, человек становится мужем лишь, когда у него появляется жена. До этого нет ни жены, ни мужа. Когда умирает сын, в матери также что-то умирает — поскольку женщина становится матерью только с рождением сына. В момент рождения ребенка на свет появляется и мать, а с его смертью мать также умирает. Мы соединены с теми, кого называем своими. Когда он или она умирает, мы также умираем.
Неудивительно, что, когда Арджуна увидел своих людей, собравшихся для битвы, он почувствовал себя самоубийцей. И вовсе не мысль о чужой смерти потрясла Арджуну. Он почувствовал дрожь от мысли о собственной смерти, о возможном суициде. Арджуна подумал: «Где буду я, если все мои люди умрут».
Над этим стоит поразмыслить.
Наше «я» — это всего лишь обобщающий термин для того, что принято называть «нашими людьми». «Я» — это имя для всего «моего». Если не останется никого из «моих», то «я» исчезнет, «я» перестанет существовать. Мое «я» отчасти связано с моим отцом, отчасти с матерью, отчасти с сыном, отчасти с другом... со всеми этими людьми.
Еще более удивительно то, что такое «я» связано не только с теми, кого мы называем своими, но и с теми, кого мы считаем чужаками, «не своими». И хотя эта привязанность лежит за пределами нашего круга общения, тем не менее, она есть. Так, если умирает мой враг, я также отчасти умираю, поскольку я уже не смогу быть точно таким же человеком, каким был до его смерти. Даже враг вносил свой вклад в мою жизнь. Ведь он был моим врагом. Конечно, он был врагом, но это был мой враг. Мое «я» также было связано с ним: без этого человека я буду неполон.
Если бы Арджуне показалось, что другие собрались на битву, эта история имела бы совсем другой смысл. Но в глубине он осознал: «В действительности, я стремился убить именно себя. Это будет суицид. Какой смысл продолжать жить, когда все близкие люди мертвы? Даже если я получу все, в этом не будет никакого смысла, потому что все «мои» умрут».
Необходимо глубже задуматься над этим. Все, что мы накапливаем, в меньшей степени принадлежит нам, чем тем, кого мы называем «ближними своими». Дом, построенный нами, меньше предназначен для нас, чем для наших ближних, которые будут жить в нем, которые будут хвалить нас и восхищаться постройкой. Кроме того, этот дом будет принадлежать тем «ближним» и «чужакам», которые при виде его наполнятся завистью. Даже если прекраснейшее на земле здание будет принадлежать мне, но при этом ни один из «самых близких мне людей» не сможет его увидеть — будь то друг или враг — то вдруг окажется, что этот дом стоит не больше, чем хижина. Все потому, что здание является лишь фасадом: в действительности его основное назначение — произвести впечатление на «самых близких» и тех, кто таковыми не является. Если вокруг нет ни одного человека, то на кого производить впечатление?
Одежда, которую вы носите, в большей степени предназначена для того, чтобы пустить пыль в глаза окружающим, а не чтобы укрыться от непогоды. Все теряет смысл, когда человек один. Люди взбираются на трон не для того, чтобы получить удовольствие от восхождения, — еще никто, сев на трон, не достиг счастья — они делают это ради харизмы, которая проявится на «ближних» и «чужих». Вы может оставаться на троне, но если все окружающие вас люди исчезнут, то вы неожиданно обнаружите, что ваше положение нелепо. Вы сойдете с трона и, вероятнее всего, больше никогда на него не сядете.
В тот момент Арджуна почувствовал: «По обе стороны собрались самые близкие мне люди. И самые близкие мне люди вот-вот умрут — тогда какой смысл в победе?»
Никто не стремится к победе ради нее самой. Подлинный смысл победы в том, что она приносит удовлетворение одному из близких людей, чужаку или человеку, которого вы не считаете близким. «Я могу получить целую империю, но какой в этом смысл?» Это ни для кого не будет иметь значения.
Следует правильно понимать боль, охватившую ум Арджуны. Боль рождается из чувства собственности.
Страдание является продуктом неистовства ума. Кришне пришлось столько раз встряхнуть Арджуну именно потому, что тот погрузился в состояние страдания. Если бы на месте Арджуны оказался человек, подобный Махавире, все закончилось бы в одно мгновенье: история не получила бы никакого развития. Возможно, с Махавирой ничего подобного никогда бы и не случилось. Вероятно, Кришна не сказал бы и слова такому человеку, как Махавира, — это было бы бессмысленно. Ситуация разрешилась бы без единого слова.
По сути дела, Гита в меньшей степени посвящена сказанному самим Кришной, а в большей степени — словам, которые Арджуна вынудил его сказать. Ее подлинный автор — Арджуна, а не Кришна. Состояние сознания Арджуны стало основой Гиты. Кришна ясно видит, что жестокий человек достиг философского пика своей жестокости. И корнем разговора о бегстве от жестокости является тот же самый жестокий разум.
Дилемма Арджуны вовсе не в том, что человек, противящийся насилию, пытается спастись от жестокости мира. Дилемма Арджуны состоит в том, что жестокий человек стремится убежать от жестокости. Эту истину необходимо правильно понять.
Чувство собственности является не чем иным, как насилием. В глубине его скрыта жестокость, но ее не видно. Называя кого-то моим, я подразумеваю обладание. Владение — это форма насилия. Когда муж называет жену «своей», он подразумевает обладание. Когда жена называет мужа «своим», она подразумевает обладание. Но в тот момент, когда мы делаем человека нашей собственностью, мы обрекаем его душу на мучения. Мы только что убили этого человека; мы разрушили его личность, когда заявили, что он или она принадлежит нам.
По существу, заявляющий свои права на человека относится к нему как к предмету, а не как к личности. Тогда жена становится «моей» в том же смысле, что и дом является моим. Естественным образом там, где появляются отношения собственности, нет места для любви. Из собственности рождается лишь конфликт.
А значит, в этом мире до тех пор, пока мужья и жены, отцы и сыновья заявляют свои права друг на друга, между людьми может быть лишь противостояние — и никогда дружба. Утверждение таких собственнических отношений становится причиной разрушения дружбы. Притязания на право собственности искажает все вокруг; весь мир наполняется жестокостью.
Притязания на собственность порождают только ненависть; а там. где есть ненависть, немедленно возникает насилие. Именно поэтому все отношения наполняются жестокостью. Наши семьи строятся на отношениях насилия.
Поэтому Арджуна не стал противником насилия после того, как осознал, что с ним станет, если все его люди погибнут, и увидел тщету победы, — когда царство и все, что с ним связано, дается в обмен на жизнь близких людей.
Если бы Арджуна выступил против насилия, Кришна благословил бы его и попросил покинуть поле боя. Этим бы вся история и закончилась. Но поскольку Арджуна прибегает к словам «я» и «мои», Кришна понимает, что Арджуна жестокий человек, и весь его протест против насилия не более чем подделка.
Если кто-либо использует слово «я» и при этом выступает против насилия, знайте, что его протест — подделка. Цветы отказа от насилия и жестокости никогда не распускаются на почве «я» и «моего». «Мое» никогда не ляжет в основу жизни без насилия.
Ошо!
Арджуна вышел на поле битвы, увидел своих родственников, наставников и друзей, и его сердце наполнилось грустью. Он испытал боль... его разум был жесток. В то же время на поле битвы присутствовали Дурйодхана. Юдхиштхира, Дроначарья и многие другие воины, родственники и друзья которых были во враждебном стане, и чей разум был наполнен жестокостью и чувством собственности. Так почему же только Арджуна погрузился в состояние страдания?
Все это так. Дурйодхана и другие воины, конечно же, присутствовали на поле битвы — но почему же в таком случае они не испытывали мук? Эти люди также были привязаны к «своему», полны жестокости, но они не погружались в состояние страдания.
Для этого была причина. Жестокость может быть слепой и безрассудной; чувство собственности также бывает слепым и безрассудным. Но случается, что у жестокости есть глаза и ум, то же самое можно сказать и о чувстве собственности.
Как я уже говорил утром, трудности Арджуны были вызваны вовсе не безрассудством. Он был мыслящим человеком. Мышление ставит человека перед дилеммой, и именно мышление поставило перед дилеммой Арджуну. Дурйодхана также способен оценивать ситуацию, но жестокость ослепляет его. Он не осознает, что насилие уничтожит всех тех людей, без которых победа потеряет смысл. В своей слепоте Дурйодхана не может этого увидеть.
Арджуна не настолько слеп. И в этом состоит его отличительная особенность, уникальность среди людей, собравшихся для битвы. И хотя у Арджуны и Дурйодханы одинаковые подготовка и воспитание, Арджуна мыслит иначе. Его ум способен сомневаться и анализировать. Арджуна колеблется, он спрашивает, ставит свои вопросы. Он владеет фундаментальными инструментами вопрошания.
Наши величайшие вопросы вовсе не связаны с миром и вселенной. Вопросы о том, кто создал мир, есть ли Бог, не относятся к их числу. Наши главнейшие вопросы рождаются во внутреннем конфликте, в рамках нашей ментальной дилеммы. Но для того чтобы распознать конфликты и дилеммы в собственном сознании, необходимы размышление, рефлексия и созерцание.
Арджуна способен мыслить, он понимает, что готовящееся насилие убьет всех тех людей, жизнь которых оправдывает само насилие. Арджуна не слеп, и в этом состоит одновременно его благословение и его несчастье.
Будет хорошо, если вы поймете эту мысль.
Арджуна не слеп: в этом его беда. У Дурйодханы нет причин для волнения — война является его главной страстью. Для Арджуны война стала кризисом и несчастьем, но в то же время в этом — его благословение. Он может перешагнуть через свой кризис и выйти на стадию безмыслия. Если Арджуна переступит через кризис, то достигнет состояния капитуляции перед миром. Если он преодолеет кризис, то погрузится в состояние отрицания собственнического желания. Но если Арджуна не сможет справиться с кризисом, то война, конечно же, станет для него ужасным переживанием и превратит его в шизофреника. В таком случае он либо убежит с поля битвы, либо будет сражаться вполовину своей силы и неизбежно потерпит поражение.
Сражаясь без желания, вы обрекаете себя на поражение в битве. Если человека вынудили воевать, то половина его ума стремится бежать, тогда как другая половина вовлечена в сражение. Когда воин изнутри разрывается на две части, он неизбежно проиграет бой. В такой ситуации Дурйодхана обязательно победит благодаря целостности своего ума. И хотя Дурйодхана падает в пропасть, он делает это без колебаний; и хотя он идет во тьму, его сознание не разделено.
По существу, только два типа людей могут идти во тьму с целостным умом. Первые — слепцы. Для них нет различия между светом и тьмой. Вторые обладают умом, наполненным светом. Само существование таких людей разгоняет тьму.
У Арджуны есть выбор, Он может стать таким, как Дурйодхана, и опуститься ниже, со стадии мышления до состояния безрассудства, после чего вступить в бой. Или же Арджуна может стать таким, как Кришна, подняться выше, от мышления до уровня безмыслия. Тогда он достигнет такого светлого состояния, такого полного внутреннего свечения, что на собственном опыте сможет пережить утверждение о том, что «никто никого не убивает и никто не умирает». И только тогда Арджуна сможет увидеть, что все, происходящее вокруг него, — не более чем сон.
Итак, Арджуна может вступить в бой, либо познав величайшую истину во всей ее безмерности, либо приняв величайшую ложь о том, что можно достичь счастья, убивая людей, что сама жизнь оправдывает существование войны.
Арджуна сможет избавиться от тревоги, либо низойдя до неправды Дурйодханы, либо поднявшись до истины Кришны. Поэтому Арджуна в напряжении.
Ницше однажды сказал, что человек — это мост, звено, соединяющее два разных берега. Человек постоянно пребывает в напряжении. Либо он станет животным и получит удовольствие, либо — богом и обретет блаженство. А пока человек остается человеком, ему недоступно ни удовольствие, ни блаженство. Он находится в промежуточном положении между этими двумя состояниями, полный напряжения и тревоги.
Именно поэтому в своей жизни мы склонны как к животному, так и к божественному. Мы пьем и превращаемся в животных, получая некоторое удовольствие. Определенное удовольствие дает секс — он возвращает нас в животное состояние. Люди находят удовольствие, опускаясь ниже уровня мышления. Основная причина, по которой люди во всем мире так привязаны к алкоголю, состоит в том, что он помогает им вновь стать животными. Когда человек напивается, он входит в животное состояние. На этом уровне мы становимся беззаботными, поскольку животные не испытывают тревог и волнений.
Животные никогда не сходят с ума, за исключением тех зверей, которые выступают в цирке. Дело в том, что в своей жизни цирковые животные приближаются к человеческому состоянию. А жизнь человека, в свою очередь, во многом близка к жизни цирковых животных.
Не существует безумных животных; животным не приходится сталкиваться с психозами, беспокойством, расстройствами сна. Животные никогда не совершают самоубийств, — чтобы покончить с собой, необходимо накопить множество тревог.
Интересно то, что животные никогда не страдают от скуки. Буйвол каждый день жует одну и ту же траву, и это занятие никогда ему не надоедает. Для того чтобы заскучать, необходимо войти в мыслящее состояние, и поэтому вопрос о скуке никогда не встает перед буйволом. Именно поэтому самые умные люди испытывают наибольшую скуку. Чем больше человек мыслит, тем больше он беспокоится. Умнейшие люди легко сходят с ума. Но это — только одна сторона.
С другой стороны, человек, который смог переступить через стадию потенциального безумия, достигает освобождения; человек, сумевший перешагнуть через беспокойство, может войти в сознательное, благословенное состояние — состояние беззаботности. А тот, кто преодолел напряжение, обретает опыт релаксации, которая наступает лишь при успокоении в божественном, в целом.
Арджуна символизирует человека, Дурйодхана — животное, Кришна — божественное существо. Таким образом, на поле битвы встретились три символа.
Арджуна неустойчив, он находится в шатком состоянии между ступенями Дурйодханы и Кришны. Он с легкостью может достичь беззаботности; для этого ему нужно лишь стать Дурйодханой или Кришной. Но это невозможно, пока он остается Арджуной. В состоянии Арджуны есть напряжение, есть сложность. И сложность состоит в следующем: Арджуна не может стать Дурйодханой, но он также не может понять, как достичь уровня Кришны. И в то же время Арджуна не может оставаться в своем нынешнем состоянии. Оно напоминает бегущую волну, ее бег не может длиться долго.
Мост невозможно превратить в постоянное жилище.
Когда Акбар построил Фатехпур Сикри, он приказал выбить на мосту надпись: «Мост нужен для того, чтобы переходить, а не для того, чтобы на нем жить». И это правильно. Человек, сделавший мост своим домом, неизбежно столкнется с трудностями.
Постоянно можно жить только в одном из двух состояний: либо животном, либо божественном. Но одно очевидно: человеку не дано оставаться человеком. Быть человеком, значит, быть в кризисе. Человек — это не конец. С правильной точки зрения, человек не является ни животным, ни божественным существом. Он не способен оставаться животным, поскольку уже преодолел эту стадию, но в то же время человек еще не праведник, так как он не достиг столь высокого уровня. Человек — это сущность, колеблющаяся между божественным и животным.
По нескольку раз в день мы соприкасаемся с этими двумя полюсами. В гневе человек становится животным, в спокойном состоянии он приходит в соприкосновение с божественным.
За двадцать четыре часа мы проходим путь между адом и раем множество раз. В один момент мы на небесах, а уже через мгновение погружаемся в адскую бездну Оказавшись в аду, мы каемся и вновь стремимся на небеса. Не успев обосноваться на небесах, мы опять начинаем падать в ад. Сама природа напряженного состояния создает тягу к противоположностям.
Возьмем, например, маятник часов: когда он движется влево, нам кажется, что он всего лишь идет в левую сторону. Но тот, кто понимает принцип работы часов, знает, что, двигаясь влево, маятник набирает импульс для движения вправо. Он набирает энергию, которая позволит ему отклониться вправо настолько же, насколько он уже ушел влево. По существу, только благодаря движению влево, он может отклоняться вправо, и лишь благодаря движению вправо, он отклоняется влево.
Человек, подобно маятнику, непрестанно колеблется между животным и божественным. Арджуна является символом человека, а в особенности современного человека. Ум современного человека в точности подобен Арджуне. Именно поэтому оба состояния синхронно проявляются в нынешнем мире. С одной стороны, человек стремится возвысить свой ум до самадхи, до сверхума. С другой стороны, он готов опуститься до уровня животного с помощью ЛСД, мескалина, марихуаны, алкоголя и секса. Часто один и тот же человек стремится к обоим состояниям. Люди, приехавшие в Индию в рамках духовных исканий, в Америке продолжат употреблять ЛСД. Они одновременно делают шаги в обоих направлениях.
В бессознательном состоянии человек превращается в животное. Вместе с тем, невозможно подолгу оставаться на этой стадии — поскольку даже бессознательные удовольствия можно пережить только на сознательном уровне. В бессознательном состоянии человек не может пережить бессознательное наслаждение. Пьяный не испытывает удовольствия от алкоголя, он сможет почувствовать его, только протрезвев. Заснув, вы не испытываете удовольствия от сна. Только проснувшись утром, вы поймете, каким прекрасным был сон и как хорошо вы отдохнули. Чтобы испытать бессознательное удовольствие, необходимо вернуться в сознательное состояние.
Арджуна воплощает в себе сознательное начало человека, и в этом его особенность. Сама специфика Гиты состоит в том, что в ней показана основа глубокого внутреннего состояния ума человека и непрестанная борьба Кришны с тем состоянием, которое символизирует Арджуна. Мы видим диалог, спор Кришны с Арджуной; грандиозные усилия Кришны, раз за разом подталкивающего Арджуну к божественному, и слабость тела Арджуны, которое вновь и вновь влечет его на уровень животного... Внутренняя борьба — это жребий Арджуны, но не Дурйодханы. В этом мире ничто не тревожит Дурйодхану. И если бы Арджуна походил на Дурйодхану, в этом мире его также ничего бы не заботило. Но Арджуна не похож на него.
Среди нас есть такие, которые, подобно Дурйодхане, не знают тревог. Эти люди строят дома, взбираются на троны Дели и других столиц, они делают деньги. Но среди нас есть и такие, которые, как Арджуна, не знают покоя. Им нет покоя, поскольку они не могут найти место, подходящее для строительства дома. Эти люди удалились от той точки, из которой когда-то начинали свой путь, и поэтому не могут вернуться назад. Но они также не представляют себе, каким будет то место, которого они еще не достигли. Как им добраться до него? Где находится святыня? Они не знают ответов на эти вопросы.
Религиозный человек неизбежно попадет в кризис. Нерелигиозный человек никогда не бывает в кризисе. По сравнению с заключенным, тот, кто находится в храме, испытывает большее беспокойство. Человек, сидящий в тюрьме, меньше беспокоится, ему не о чем заботиться в этом мире. Он на одном конце, на берегу. Он не на мосту. В каком-то смысле может показаться, что ему повезло, его судьбе можно позавидовать. Насколько он беззаботен! Но в глубине этой, так называемой, удачи скрыто огромное несчастье. Он останется на этом берегу. До настоящего времени внутри него не возникло даже искры человечности. Только у человека могут появиться тревога и страдание — поскольку именно в человеческом состоянии открываются двери к достижению божественной стадии.
Арджуна не желает становиться животным, — а в данной ситуации ему ничего другого не остается, — но он не представляет, как достичь божественности. При этом в глубине, на бессознательном уровне, он стремится стать праведным. Именно поэтому он спрашивает и задает вопросы; по этой причине он начинает поиски.
Религиозность может возникнуть в любом человеке, если в его жизни есть вопросы, поиск, неудовлетворенность. Но религиозность не сможет проникнуть в жизнь того, кто не испытывает беспокойства, сомнений, не задает вопросов, чувствует удовлетворение.
Зерно, которое прорастает и готовится дать росток, обязательно будет испытывать беспокойство. Зерно — это нечто плотное, росток очень чувствителен. Зерно беспечно, росток сталкивается с множеством трудностей. Прорываясь через камни, пронизывая почву, такое чувствительное существо, как росток, выходит в неизвестный, незнакомый мир, мир, который ему совершенно не знаком. Его может сорвать ребенок, животное может съесть его, каждый может растоптать росток. Все это может случиться, а может и не случиться с ростком... вокруг все так неопределенно. С другой стороны, если зерно не раскроется, то останется в полнейшей безопасности и беззаботности — его не растопчет ребенок, оно не встретится с неведомыми опасностями. Оно закрыто в себе.
У Дурйодханы, как у нераскрывшегося зерна, нет тревог. Арджуна, как росток, не знает покоя. Он стремится узнать, что его ждет в будущем: смогут ли цветы распуститься? Арджуна уже не просто зерно, но когда ему ждать цветов? Он стремится расти, он хотел бы расцвести, и это желание заставляет его постоянно задавать Кришне вопросы.
Таким образом, в сознании Арджуны есть тревога, есть и вопросы — но того же нельзя сказать о Дурйодхане.
Ошо!
Если человек раз за разом сталкивается с внутренними дилеммами, то на какой же основе можно преодолеть их? Как превратить это состояние внутренней дилеммы в рост? И на какой основной, фундаментальный фактор следует опереться в процессе поиска решения внутренней дилеммы?
Арджуна столкнулся с таким же вопросом и, подобно другим людям, стремится найти решение. Дилемма заключена в самой природе человека — ни души, ни тела, ни человека.
Если мы беремся за решение этой проблемы поспешно, то неизбежно скатываемся до животного состояния. Неосмотрительность отбрасывает нас назад. Это — знакомый путь, по нему легко возвращаться. Пройти через состояние внутреннего конфликта значит приобрести подлинный дисциплинирующий опыт, необходимый для собственного роста. Терпение при внутреннем конфликте — это истинный аскетизм. Только встретившись лицом к лицу с дилеммой, человек может преодолеть ее. Поэтому при внутреннем конфликте вам не помогут скороспелые решения. Вы упадете вниз, вы откатитесь назад.
Животные всегда действуют определенно, у них нет сомнений. Их жизнь наполнена уверенностью, они не сомневаются в себе. Из них получились бы отличные верующие! Но их вера не является подлинным теизмом — поскольку истинный теизм появляется лишь после опыта атеизма. Тот, кто никогда не переживал боли от слова «нет», не достигнет благодати слова «да». Ничего не стоит вера того, кто никогда не сомневался. И, лишь усомнившись, пережив свое сомнение и преодолев его, можно обрести силу и подлинность.
Один из путей состоит в принятии поспешного решения — и человек находит множество возможностей для того, чтобы встать на него. Если он узнает о каком-либо писании, решении или ответе, то немедленно хватается за них, как за соломинку. Писание в недвусмысленных выражениях расскажет ему, что необходимо делать определенные вещи и верить в правоту прочитанного. Но тот, кто приходит к решению, опираясь на писание, отрицает свой человеческий статус. У него есть возможность развиваться, но он отказывается от нее. Или же человек может ухватиться за некоего учителя, гуру. Но, сделав это, он теряет возможность собственного роста. Человек был в кризисе, жизнь давала ему возможность самостоятельно, без чужой помощи выйти из него — но он уберег себя от неудобств. Такой человек продолжает жить, не преодолев этот кризис.
Если золото пройдет через огонь, оно начнет светиться. Но этот человек не пойдет сквозь пламя. Вместо этого он укроется за гуру. Само собой золото никогда не очистится.
Я не призываю вас принять решение. Как вы сможете его принять? Ответ человека, находящегося в затруднительном положении, неизбежно будет противоречивым. Как вам найти решение, если вы испытываете трудности? Человек, охваченный внутренним конфликтом, не сможет найти ответ — ему не следует даже пытаться.
Переживите дилемму, пройдите через ее жар и страдание, умрите, дайте ей поглотить себя, наберитесь опыта. Не бегите от ее огня, ведь то, что проявляется как огонь, сожжет всю грязь, весь мусор. Останется лишь чистое золото.
Необходимо пройти через дилемму; поймите, такова судьба человека. Вам придется пройти через нее, пожить в ней. Не торопитесь. Не принимайте опрометчивых решений. Да, если вы пройдете через дилемму, решение само придет к вам. Пройдите через нее, и вера появится сама — вам не придется нигде ее искать.
Ничего не стоит вера, заимствованная извне. Убежденность в том, что веру необходимо откуда-то черпать, свидетельствует о том, что разум еще не готов воспринять ее, вера привнесена преждевременно. Если вера недостаточно крепка, значит, за ней стоит ум, полный конфликтов. Эти конфликты продолжат бурлить под внешним слоем веры. И хотя на поверхности такой тип веры может быть действенным, в критической ситуации он окажется бесполезным.
Когда вы оказываетесь в сложном положении, когда вам предстоит умереть... даже несмотря на то, что вы твердо верили в бессмертие души, эта вера не оставляла вас при чтении Гиты, и каждое утро при посещении храма вы ни на секунду не сомневались в вечной жизни души; теперь, когда доктор возвышается над вами с мрачным лицом и когда убитая горем семья в волнении наблюдает за тем, как падает ваш пульс... в этот момент вы неожиданно понимаете, что не знаете точно, действительно ли бессмертна душа.
Душа не станет бессмертной из-за того, что ваши Гиты свидетельствуют об этом, — хотя ваши Гиты говорят о бессмертии души, потому что она действительно бессмертна. Но именно в этом и вся разница. Душа не может стать бессмертной из-за того, что так сказано в писаниях. Ваша вера в чужие слова не даст вам ничего.
Да, необходимо пройти через внутренний конфликт; перенести его боль. Это — возможность, не пытайтесь уклониться от нее.
Арджуна также пытается убежать от дилеммы, но Кришна вовсе не помогает ему в этом. Более того, Кришна стремится продлить ситуацию, в которой оказался Арджуна. В обратном случае Кришна сказал бы: «Не беспокойся. Я все об этом знаю. Не трать время на бессмысленные разговоры. Просто верь в меня и прыгай». Он мог бы сказать эти слова, но тогда не было бы никакой необходимости создавать такую длинную Гиту.
Гита, весь ее длинный текст, — это огромный вклад во внутренний конфликт Арджуны. Интересно то, что Арджуна постоянно задает одни и те же вопросы, но Кришна так ни разу и не сказал ему: «Ты это у меня уже спрашивал. Зачем ты опять задаешь мне этот вопрос?» Арджуна раз за разом спрашивает одно и то же. Между его вопросами трудно найти сущностные отличия; различаются лишь слова. Внутренний конфликт Арджуны проявляется вновь и вновь. Но Кришна не говорит ему: «Успокойся. Как смеешь ты не верить моим словам? Как ты посмел сомневаться во мне?» Нет. Арджуна продолжает спрашивать об одном и том же. Его внутренний конфликт проявляется во все новых и новых формах.
Кришна не стремится зародить в Арджуне какую-либо веру. В то же время задача Кришны состоит в том, чтобы Арджуна начал доверять ему. Между верой и доверием есть огромная разница. Мы возлагаем на себя веру, не допуская малейших сомнений, в то время как доверие рождается, когда сомнения уходят. Доверие — это место, которого можно достичь, пройдя через колебания. Вера — поводырь, за которого человек хватается в страхе перед сомнением.
Исходя из этого, мне бы хотелось сказать: жизнь — это дилемма, проживите ее энергично. Если вы будете жить тихо, вам потребуется много времени. Если вы положите золото в медленный огонь, потребуется целая жизнь, чтобы оно засияло в своей чистоте. Живите полной жизнью.
Дилемма является основным способом, которым проверяется человек. При столкновении с дилеммой в нем рождается ценное качество, открывающее ему путь к божественному. Поэтому живите! Не бегите, не ищите утешений. Просто поймите, это — судьба: дилемма — ваша судьба. Сражайтесь, энергично войдите в дилемму.
Каким будет результат? Он будет двойственным. Как только человек решается полностью погрузиться в свой внутренний конфликт, перед ним появляется третья точка — в нем рождается третья сила. Как только человек соглашается жить внутри конфликта, в нем начинают функционировать три вещи вместо прежних двух. Эта третья сила, — которая принимает решение пережить дилемму, — находится вне конфликта, она не вовлечена в него.
Я слышал такую историю:
Святая Тереза была христианской монахиней. Случилось, что у нее было три пенни. Однажды утром Святая Тереза сказала жителям города, что у нее достаточно денег, и она хочет строить большую церковь. Люди были озадачены, поскольку прежде они видели, что она просила подаяние. Люди спрашивали, как, вдруг, она нашла столько денег, чтобы построить церковь.
Святая Тереза показала им свою чашу для подаяний, в которой лежали три пенни.
Жители города сказали: «Тереза, ты сошла с ума? Мы всегда знали, что с твоим умом что-то не в порядке». В действительности, те, кто не обернулись к божественному, всегда считают ненормальными людей, решившихся на этот шаг.
Тереза ответила: «Помимо самой себя, я могу рассчитывать на эти три пенни и сущее: Тереза, плюс три пенни, плюс сущее».
Тогда люди спросили: «А где же сущее?»
Тереза ответила: «Это — третья сила, которую вы не видите, так как вы еще не открыли ее внутри себя».
Человек, нашедший внутри себя третью силу, немедленно обретает способность видеть целый мир. Вы лишь смотрите на дилемму, не понимая того, что тот, кто видит ее, кто знает ее, не может быть частью дилеммы, он всегда находится вне дилеммы.
Когда внутри вас борются двое и вы узнаете об этом, то неизбежно отделяетесь от них — иначе как же вы можете наблюдать за ними? Если вы ассоциируете себя с одним из двух, то противопоставите себя другому.
Но вы скажете, что имеете дело с конфликтом: ваша левая рука борется с правой. Подобную борьбу двух рук можно воспринимать как конфликт благодаря тому, что рядом с руками вы присутствуете в качестве третьей силы. Если бы вы были просто левой рукой, то на основании чего вы относились бы к борьбе с правой рукой как к внутреннему конфликту? Правая рука была бы для вас другим — и тогда, как можно было бы говорить о внутреннем конфликте?
Внутренний конфликт возможен благодаря присутствию третьей стороны — наблюдающей, сообщающей о том, что в уме разгорелся тяжелый бой. Случается, что ум говорит противоположные вещи — но кто же тогда замечает данный конфликт?
Войдите в конфликт и продолжайте узнавать, знакомиться с третьей стороной. Погружаясь в дилемму, вы, со временем, начнете узнавать третьего, очевидца. И с того момента, как вы увидите очевидца, конфликт начнет угасать. Причина конфликта в том, что этот третий остается невидимым. Как только он встает перед внутренним зрением, начинается синтез.
Поэтому не пытайтесь бежать от дилеммы, от внутреннего конфликта. Процесс внутренней борьбы является сущностным. Только пройдя через внутренний конфликт, можно достичь трансцендентного, того, что лежит за гранью дилеммы.
Вся Гита представляет собой попытку подвести Арджуну к этой третьей точке. В Гите основные усилия Кришны направлены на то, чтобы заставить Арджуну увидеть эту третью силу. Он бросает все силы на то, чтобы помочь Арджуне увидеть в себе третьего.
Этот третий одновременно внутри и снаружи каждого человека, но пока мы не увидели его внутри, невозможно разглядеть его снаружи. А с того момента, как он открылся перед внутренним взором, человек вовне видит только эту третью силу.
Ошо!
Вы описали Арджуну как символ человеческих свойств. В свете идей Сартра о том, что человек обречен на свободу, вследствие чего его одолевает тревога, нельзя ли предположить, что сама человеческая природа заставляла Арджуну дрожать при мысли об убийстве самых дорогих, близких ему людей? Не является ли протест против войны, даже если он рождается из нашей привязанности, простым проявлением человеческой природы? Более того, подобно дилемме шекспировского Гамлета «быть или не быть», страдание Арджуны можно выразить в словах «убивать или не убивать». В своей «Гита Рахасья» Тилак находит параллель между мучениями Арджуны и Гамлета. Правильно ли это?
Слова Сартра вполне можно применить к Арджуне. Кризис Арджуны имеет экзистенциальную природу.
Западные мыслители-экзистенциалисты — Сартр, Камю, Унамуно, Ясперс и Хайдеггер находились точно в таком же состоянии ума, что и Арджуна. Поэтому будьте внимательны! Кришна может родиться и на Западе, поскольку там, где появляются люди, мыслящие подобно Арджуне, велика вероятность рождения Кришны.
Весь Запад погрузился в экзистенциальный кризис. Единственной реальностью, нависшей над западным миром, является человеческое состояние беспокойства. Что делать и чего не делать — это или то? Что выбрать и от чего отказаться? Какую ценность предпочесть, а какую нет? Все стало неопределенным.
Вспомните, экзистенциализм, зародившийся на Западе, появился на свет между двумя войнами. Сартр, Камю и Унамуно появились как результат двух последних мировых войн. Эти войны породили на Западе то же состояние сознания, что и Махабхарата в Арджуне. Они перевернули все западные ценности. Теперь вопрос стоит так: «Сражаться или не сражаться?» Что может дать сражение? И ситуация оказывается схожей: «Какой смысл сражаться, если все наши люди умрут?» Перед лицом такого критического положения, как война, все ценности и правила, созданные в мирный период, оказываются под вопросом — и это совсем не удивительно. Поэтому вы задали правильный вопрос.
Сартр находится точно в таком же состоянии ума, как и Арджуна, но перед современным философом стоит иная опасность. Опасность исходит не из состояния ума Сартра. Хотя Сартр находится в том же положении, что и Арджуна, ему кажется, что он уже достиг уровня Кришны. И в этом заключается опасность. По существу, если бы Сартр, находясь в таком же состоянии, что и Арджуна. спрашивал, то все было бы хорошо; если бы он задавал вопросы, все было бы правильно. Но Сартр дает ответы, и в этом — опасность.
Опасность состоит в том, что Сартр не задает вопросов; он не спрашивает, что правильно. Вместо этого он дает ответ, что все неправильно. Сартр называет все неправильным: жизнь не представляет ценности, сущее бессмысленно.
Сартр заявляет, что в мире нет божественного, нет души, ничто не сможет пережить смерть. Все сущее погружено в анархию, все случайно и бессмысленно. Сартр дает такие ответы, и в этом состоит опасность.
Арджуна также мог давать свои ответы, но вместо этого он просто спрашивает. Если бы Арджуна отвечал, то неизбежно подверг бы себя опасностям. Но Арджуна лишь задает вопросы. И, по моему мнению, если человек, подобно Сартру, считает, что мир не имеет ценности. что реально лишь отсутствие ценности, что жизнь бессмысленна и бесцельна; если человек действительно встал на такие позиции, то нет никакого смысла также и в словах самого Сартра! В таком случае он должен просто молчать. В данной ситуации только молчание будет осмысленным. Любые разговоры бесполезны.
Но нет, Сартр не молчит. Он стремится говорить, объяснять, убеждать других в своей точке зрения — следовательно, за этим стоит некий страх. Источником страха является внутренняя неуверенность Сартра в себе, в истинности своей позиции. Возможно, объясняя свою точку зрения другим людям, Сартр желает увидеть их реакцию. Если они согласны с его положениями, если они посчитают их верными, значит, его взгляды верны. Тогда он также сможет поверить в свою правоту.
До тех пор, пока Сартр задает вопросы, он прав. Но западные мыслители-экзистенциалисты навесили на вопросы ярлыки ответов. А когда вопрос подается как ответ или как объяснение, когда ученик выступает в роли учителя, развивается кризис ценностей — что и случилось на Западе.
В западном мире все смешалось; все перевернулось вверх дном. И, кажется, нет никакого выхода из этой неразберихи. Не потому, что пути нет, путь всегда есть, но потому, что его не видно. Но если мы твердо поверим в то, что выхода нет, если объявим этот ответ единственно возможным, тогда, конечно, будет невозможно увидеть путь.
Арджуна не присоединяется к этой точке зрения. Он не перестает вопрошать: должен быть выход. «Я ищу, я спрашиваю. Пожалуйста, скажи мне». Арджуна умоляет Кришну: «Пожалуйста, скажи мне, пожалуйста, объясни мне. Я погружен в невежество, я ничего не знаю». Арджуна проявляет смирение. Невежество Арджуны смиренно. Невежество Сартра вовсе не смиренно. Его невежество весьма агрессивно, и в этом — опасность. Ничто не несет такой угрозы, как агрессивное невежество.
Но невежество часто бывает очень красноречивым. Арджуна задает вопросы. Он говорит: «Я ничего не знаю, я в сомнении, кризис поглотил меня. Пожалуйста, покажи мне путь». Он не прекращает поиски в надежде найти выход.
С моей точки зрения, Арджуна более отважен, чем Сартр. Человеку, который испытывает такое страдание, необходимо обладать огромным мужеством, чтобы продолжать поиск пути. Сартр не настолько отважен. На словах он очень смел, но в действительности ему не хватает мужества.
Часто, когда человек идет по темной аллее, он насвистывает. Тем, кто спит по соседству, этот свист может показаться довольно смелым актом, но, по существу, это не так. Свист свидетельствует только о страхе. В нем вовсе не проявляется мужество, это — всего лишь попытка скрыть страх.
Мы имеем дело с попыткой отрицать существование вулкана, хаоса, порожденного на Западе двумя мировыми войнами; с попыткой оставить незамеченным чудовищный ураган, который пришел из самых глубин, выбил почву у людей из-под ног и разметал все вокруг. Если жизнь не имеет смысла, то зачем бояться этой бессмысленности, абсурда? Если ценностей не существует, то зачем тратить время на их поиски? Если нет ничего божественного, то какой смысл в набожности? А раз не на что надеяться, значит, нет причины страдать от отчаяния.
Попытка избавиться от беспокойства, даже в состоянии отчаяния, свидетельствует лишь о слабости сердца и об отсутствии мужества. В действительности, мы можем узнать, насколько подлинна наша надежда, лишь опустившись до последней степени отчаяния. Только когда стремление к свету рождается в густой, плотной тьме, становится понятно, связана ли тяга к свету с истинным мужеством, страстным желанием и сильнейшей решимостью.