7 СОВМЕСТНОЕ СНОВИДЕНИЕ

7

СОВМЕСТНОЕ СНОВИДЕНИЕ

Однажды, для того, чтобы рассеять наше тяжелое настроение, я предложил заняться сновидением. Как только я высказал свою идею, я осознал, что тот мрак, который целыми днями преследовал меня, может быть резко отброшен желанием перемены. Я отчетливо понял: наша с Ла Гордой проблема состояла в том, что мы неосознанно сфокусировали внимание на страхе и недоверии, тогда как все время имели, не осознавая того, противоположную возможность — сконцентрировать внимание на той загадке, на чуде, которое с нами произошло.

Я рассказал Ла Горде о своих соображениях. Она сразу же согласилась со мной, как-то оживилась, тучи ее хандры рассеялись за несколько секунд.

— Какого рода сновидениями ты предлагаешь нам заняться? — спросила она.

— А сколько их есть? — спросил я.

— Мы можем попробовать совместное сновидение, — ответила она. — Мое тело подсказывает мне, что мы уже делали это раньше, уходя в сновидение парой. Это будет для нас страховкой, как в совместном видении.

— Но ведь мы не знаем, что представляет собой процедура совместного сновидения, — сказал я.

— Мы не знали, как видеть совместно, и, однако же, видели, — возразила она. — Я уверена, что мы сможем сделать это, если попробуем. Потому что во всем, что делает воин, нет ступеней. Есть только личная сила. И как раз сейчас она у нас имеется. Мы должны начать наше сновидение в двух различных точках, отстоящих одна от другой настолько далеко, насколько это возможно. Тот, кто войдет в сновидение первым, подождет второго. Как только мы отыщем друг друга, мы сцепим руки и отправимся глубже вместе.

Я сказал, что не имею ни малейшего представления, как ждать ее, если я войду в сновидение первым. Она и сама не могла объяснить всего этого, но сказала, что ждать второго сновидящего означает то, что Хосефина называла «схватить» его. Ла Горда была однажды так схвачена Хосефиной.

— Хосефина называла это «схватыванием», потому что один из нас должен схватить второго за руку, — объяснила она.

Затем она продемонстрировала процедуру смыкания своего левого предплечья с моим правым, когда один берет другого за руку пониже локтя.

— Но как мы сможем сделать это в сновидении? — спросил я.

Я всегда считал, что сновидение — это одно из самых интимных состояний, какие только можно вообразить.

— Не знаю, но я тебя схвачу, — пообещала Ла Горда. — Я полагаю, что мое тело знает, как это сделать. Но чем больше мы об этом разговариваем, тем труднее будет это сделать.

Мы начали свое сновидение в разных местах. Мы могли договориться только о времени, когда ляжем в постель, поскольку вход в сновидение был чем-то таким, чего нельзя рассчитать по минутам.

Возможность того, что именно мне придется ждать Ла Горду, а не наоборот, сильно беспокоила меня, и я не мог войти в сновидение с обычной легкостью. Через десять-пятнадцать минут беспокойства мне наконец удалось войти в состояние, которое я называю спокойным бодрствованием.

Несколько лет назад, когда я достиг определенной опытности в сновидении, я спрашивал дона Хуана, есть ли тут какие-нибудь известные ступени, которые были бы общими для всех нас. Он сказал, что, в конечном счете, каждый сновидящий отличается от других. Но, разговаривая с Ла Гордой, я обнаружил такое сходство в наших сновидениях, что набросал возможную классификационную схему различных состояний.

Спокойное бодрствование — это предварительное состояние, когда чувства засыпают, но человек продолжает осознавать. В моем случае я всегда воспринимал в этом состоянии поток красноватого света, точно такого, какой видишь, когда через плотно сомкнутые веки смотришь на солнце.

Второе состояние сновидения я назвал динамическим бодрствованием. В этом случае красноватый свет рассеивается, как туман, и смотришь на какую-нибудь сцену, вроде табло, так как эта сцена неподвижна. Видишь трехмерную картину. Застывший кусочек чего-то, будь то пейзаж, улица, человек, лицо, что угодно.

Третье состояние я определил как пассивное наблюдение. В этом состоянии сновидящий уже не смотрит на застывший осколок мира, но наблюдает, являясь свидетелем происходящего события. Это выглядит так, как если бы преобладание у нас зрительных и слуховых ощущений превращало это состояние сновидения главным образом в дело глаз и ушей.

В четвертом состоянии я оказываюсь втянутым в действие. В нем человеку нужно прилагать инициативу, предпринимать какие-то шаги. Здесь он проводит большую часть своего времени. Я назвал это состояние динамической инициативой.

Предложение Ла Горды подождать меня было связано со вторым и третьим состояниями нашего совместного сновидения. Когда я вошел в состояние динамического бодрствования, я увидел сцену сновидения, где находились дон Хуан и другие люди, включая и полную Ла Горду. Прежде, чем я успел хотя бы разобраться в том, что вижу, я ощутил сильнейший рывок за руку и сообразил, что рядом со мной «реальная» Ла Горда. Она находилась слева от меня и схватила меня за левое предплечье своей правой рукой. Я ясно почувствовал, как она подняла мою руку к своему предплечью, чтобы мы могли держаться за предплечья друг друга. Потом я оказался в третьем состоянии сновидения, в пассивном наблюдении. Дон Хуан говорил мне, чтобы я присматривал за Ла Гордой и заботился о ней самым эгоистичным образом — так, словно она является мною самим.

Его игра словами доставляла мне удовольствие. Я чувствовал неземное блаженство, находясь здесь вместе с ним и другими. Дон Хуан продолжал объяснять, что мой эгоизм может быть прекрасно использован, и что его вполне можно запрячь в работу.

Общее чувство товарищества царило среди собравшихся здесь людей. Они смеялись над тем, что говорил дон Хуан, но не высмеивали.

Дон Хуан сказал, что самый верный способ запрячь наш эгоизм в работу — с помощью деятельности, которой мы занимаемся в повседневной жизни. Он говорил, что я был эффективен во всем, что делал, потому что некому было разбудить во мне дьявола, и что для меня не было вызовом — взлететь, подобно стреле, самостоятельно. Однако если дать мне задачу, подобную заботе о Ла Горде, то моя независимая эффективность разлетится вдребезги, и для того, чтобы выжить, мне придется расширить эгоистическую заботу о себе настолько, чтобы включить Ла Горду. Только через помощь ей, подчеркнул дон Хуан, я смогу найти ключи к выполнению своей истинной задачи.

Ла Горда обхватила меня за шею своими толстыми руками. Дон Хуан вынужден был остановиться. Он так смеялся, что не мог продолжать говорить. Все просто с ног падали от хохота.

Я ощущал смущение и раздражение в отношении Ла Горды. Я попытался освободиться от ее объятий, но ее руки были крепко сомкнуты у меня на шее. Дон Хуан сделал знак рукой, чтобы остановить меня. Он сказал, что испытываемое мною минимальное раздражение — ничто по сравнению с тем, что меня ждет.

Смех утихал. Я чувствовал себя счастливым, хотя и огорчался, что придется иметь дело с Ла Гордой, так как не знал, что это за собой повлечет.

В этот момент в своем сновидении я изменил точку зрения, или, вернее, что-то выдернуло меня из сцены, и я стал смотреть вокруг как зритель.

Мы находились в доме в северной Мексике, как я мог определить по окружающему ландшафту, который был виден с того места, где я стоял.

Я видел отдаленные горы. Я вспомнил также обстановку дома и его расположение. Мы находились на заднем дворе под навесом на открытой веранде. Некоторые из присутствующих сидели на громоздких стульях. Большинство стояли или сидели на полу. Я узнавал каждого из них. Там было 16 человек. Ла Горда стояла рядом со мной лицом к дону Хуану.

Тут я осознал, что могу испытывать одновременно два различных чувства. Я мог или войти в сцену сновидения и чувствовать, что повторяю давно забытое переживание, или же быть свидетелем этой сцены, сохраняя настроение моей теперешней жизни. Когда я погружался в сцену сновидения, я чувствовал себя в безопасности и под защитой, когда же я был свидетелем, сохраняя свое нынешнее настроение, я чувствовал себя потерянным, беззащитным, встревоженным. Мне это настроение не понравилось, поэтому я погрузился в сцену сновидения.

Полная Ла Горда спросила дона Хуана голосом, перекрывавшим смех всех и каждого, буду ли я ее мужем. Последовала секундная пауза. Дон Хуан, казалось, перебирал варианты ответа. Он погладил ее по голове и сказал, что может поговорить со мной и что я буду в восторге от возможности стать ее мужем. Все присутствующие захохотали. Я смеялся вместе с ними. Мое тело сотрясалось от самого искреннего удовольствия, тем не менее я не чувствовал себя смеющимся над Ла Гордой. Я не считал ее ни клоуном, ни дурой. Она была ребенком. Дон Хуан повернулся ко мне и сказал, что я должен чтить Ла Горду вне зависимости от того, как она станет поступать по отношению ко мне, и что через взаимодействие с ней я должен научить свое тело чувствовать себя легко и свободно в самых трудных ситуациях. Дон Хуан обратился к группе и заметил, что намного легче хорошо себя чувствовать в условиях максимального стресса, чем быть безупречным в обычных обстоятельствах, таких, как взаимодействие с кем-нибудь вроде Ла Горды.

Дон Хуан добавил, что ни при каких условиях я не должен сердиться на Ла Горду, потому что она действительно будет моим бенефактором, так как только через нее я смогу запрячь в работу свой эгоизм.

Я настолько глубоко погрузился в сновидение, что забыл о том, что я сновидящий. Внезапное давление на руку напомнило мне, что я в сновидении. Я почувствовал присутствие Ла Горды рядом со мной, но не видел ее. Она существовала только как прикосновение, тактильное ощущение на моем предплечье. Я перевел на него свое внимание, и это ощущение стало чувствоваться как цепкая хватка, а затем и вся Ла Горда материализовалась целиком, как если бы она была сделана из наложенных друг на друга кадров фотопленки. Это было что-то, похожее на комбинированную съемку в кино. Сцена сновидения рассеялась. Вместо этого мы с Ла Гордой смотрели друг на друга, взявшись за руки.

Одновременно мы опять сфокусировали свое внимание на сцене сновидения, свидетелями которой были. В этот момент я знал без тени сомнения, что мы оба видим одно и то же. Теперь дон Хуан говорил что-то Ла Горде, но я не мог слышать. Мое внимание скакало туда-сюда между третьим состоянием сновидения, пассивным наблюдением, и вторым, динамическим бодрствованием. В какой-то момент я оказывался с доном Хуаном, Ла Гордой и остальными шестнадцатью людьми, а уже в следующую секунду — с современной Ла Гордой, наблюдая застывшую сцену. Затем резкий рывок моего тела перевел меня на другой уровень внимания: я ощутил что-то, похожее на хруст сухого кусочка дерева. Это был маленький взрыв, он походил на очень громкое щелканье сустава пальца. Я оказался в первом состоянии сновидения — в спокойном бодрствовании. Я спал, но в то же время полностью все осознавал. Я хотел подольше остаться на этой мирной стадии, но еще один рывок заставил меня моментально проснуться. Я внезапно осознал, что мы с Ла Гордой сновидели вместе.

Мне более чем не терпелось поговорить с ней. Она чувствовала то же самое. Мы начали оживленно разговаривать друг с другом. Когда мы успокоились, я попросил ее описать мне все, что произошло с ней в нашем совместном сновидении.

— Я тебя долго ждала, — сказала она. — Какая-то часть во мне думала, что я тебя прозевала, но другая знала, что ты нервничаешь и у тебя затруднения, поэтому я ждала.

— Где ты ждала, Ла Горда?

— Я не знаю. Я знаю, что уже вышла из красноватого света, но еще ничего не могла видеть и как бы нащупывала дорогу. А может, я все еще была в красноватом свете. Хотя нет, он не был красноватым. Место, где я находилась, было окрашено в светло-персиковый цвет. Затем я открыла глаза, и там был ты. Ты, казалось, готов был уйти, и поэтому я схватила тебя за руку. Затем я увидела Нагуаля, тебя, себя, других людей в доме Висенте. Ты был моложе, а я была полная.

Упоминание о доме Висенте принесло мне внезапное осознание. Я сказал Ла Горде, что однажды, когда я проезжал через Закатекас в северной Мексике, у меня появилось странное желание заехать и навестить одного из друзей дона Хуана, Висенте. При этом я не понимал, что, поступая так, я необдуманно врываюсь в закрытую область, так как дон Хуан никогда меня с ним не знакомил. Висенте, как и женщина-нагуаль, принадлежали к другой области, к иному миру. Не удивительно, что Ла Горда была так потрясена, когда я рассказал ей о своем визите. Мы его знали настолько хорошо, и он был так же близок к нам, как дон Хенаро, может, даже еще ближе. И, тем не менее, мы его забыли, так же, как и женщину-нагуаль.

Здесь мы с Ла Гордой сразу сделали огромный шаг вглубь воспоминаний. Мы оба вспомнили, что Висенте, Хенаро и Сильвио Мануэль были друзьями дона Хуана, его соратниками. Они все были связаны своего рода обетом. Мы с Ла Гордой не могли припомнить, что их объединяло. Висенте не был индейцем. В молодости он был фармацевтом. Он был ученым группы и настоящим целителем, который постоянно поддерживал их всех здоровыми. У него была страсть к ботанике. Я был абсолютно убежден, что он знает о растениях больше, чем кто-либо из ныне живущих людей. Мы с Ла Гордой вспомнили, что именно Висенте научил всех нас, включая дона Хуана, пользоваться лекарственными растениями. Он особенно интересовался Нестором, и мы считали, что Нестор будет похож на него.

— Воспоминание о Висенте заставляет меня думать о самой себе, — сказала Ла Горда. — Это наводит меня на мысль, какой непереносимой женщиной я была. Самое худшее, что может произойти с женщиной — это родить детей, получить дыры в своем теле и, тем не менее, вести себя как маленькая девочка. В этом и была моя проблема. Я хотела быть умной, но была пустышкой. И они позволяли мне строить из себя дуру, поддерживали в том, чтобы быть ослицей.

— Кто «они», Ла Горда? — спросил я.

— Нагуаль и Висенте, и все эти люди, бывшие в доме, когда я вела себя с тобой такой ослицей.

Мы с Ла Гордой вспомнили одновременно. Ей позволяли быть несносной только со мной. Больше никто не поддерживал ее чепухи, хотя она и пыталась отыграться на каждом.

— Висенте принимал меня, — сказала Ла Горда. — Он все время играл со мной. Я даже звала его дядей. Когда я попыталась назвать дядей Сильвио Мануэля, он чуть не разодрал кожу у меня подмышками своими когтеподобными руками.

Мы попытались сфокусировать наше внимание на Сильвио Мануэле, но не могли вспомнить, как он выглядел. Мы могли ощущать его присутствие в своих воспоминаниях, но в них он не был личностью, он был только ощущением.

Насколько это касалось сцены сновидения, мы помнили, что она была точной копией того, что действительно имело место в нашей жизни в определенное время и в определенном месте. Но мы никак не могли вспомнить, когда именно. Я, однако, знал, что принял заботу о Ла Горде как средство самовоспитания и подготовки к преодолению трудностей взаимодействия с людьми.

Совершенно необходимо было воспитать в себе чувство легкости при столкновении с затруднительными социальными ситуациями, и здесь никто не мог быть лучшим тренером, чем Ла Горда. Проблески воспоминаний, появлявшиеся у меня по отношению к полной Ла Горде, проистекали именно из этих обстоятельств, так как я буквально последовал указаниям дона Хуана.

Ла Горда сказала, что ей не нравилось настроение сцены сновидения. Она бы предпочла просто следить за ней, но я втащил ее внутрь сцены, заставив переживать свои старые чувства, которые были ей отвратительны. Ее неудобство было так велико, что она намеренно сжала мою руку, чтобы прервать наше участие в чем-то, столь неприятном для нее.

На следующий день мы договорились о времени нашего следующего сеанса совместного сновидения. Она начала его из своей спальни, а я — из своего кабинета, но ничего не произошло. Мы выдохлись уже от попытки войти в сновидение. Целыми днями после этого мы пытались достичь эффективности нашего первого опыта. С каждой неудачей мы становились все более жадными и погружались в отчаяние.

Перед лицом наших неудач я решил, что нам следует на некоторое время отказаться от совместного сновидения и более внимательно рассмотреть сам процесс сновидения, проанализировав его концепции и процедуры. Ла Горда поначалу не согласилась со мной. Для нее идея того, что необходим обзор всего, что мы знаем о сновидении, была как бы еще одним способом поддаться отчаянию и жадности. Она предпочитала продолжать попытки, даже если мы не добиваемся успеха. Я настаивал, и она в конце концов приняла мою точку зрения просто из чувства растерянности.

Однажды вечером мы сели и так непринужденно, как только могли, стали обсуждать все, что мы знали о сновидениях. Вскоре выяснилось, что здесь есть несколько ключевых тем, которым дон Хуан придавал особое значение.

Прежде всего, это сам акт сновидения. Он, видимо, начинается как совершенно особое состояние осознавания, к которому приходишь, фокусируя остаток сознания, который еще имеешь во сне, на отдельных чертах или элементах сна. Этот остаток сознания, который дон Хуан называл «вторым вниманием», вводился в действие или запрягался в работу при помощи упражнений неделания. Мы считали, что существенной помощью сновидению было состояние умственного покоя, которое дон Хуан называл «остановкой внутреннего диалога» или «неделанием разговора с самим собой». Чтобы научить меня выполнению этого, он обычно заставлял меня проходить многие мили, удерживая фиксированные и несфокусированные глаза на уровне чуть выше горизонта с тем, чтобы делать ударение на периферийном поле зрения. Этот метод был эффективен сразу в двух планах. После нескольких лет попыток, он позволил мне остановить свой внутренний диалог, и он тренировал мое внимание. Заставляя меня концентрировать внимание на периферии поля зрения, дон Хуан усиливал мою способность сосредоточиваться в течение длительного времени на одной-единственной деятельности.

Позднее, когда я добился успеха в контроле своего внимания и часами мог заниматься какой-нибудь нудной работой, не отвлекаясь, на что ранее не был способен, дон Хуан говорил мне, что наилучший способ войти в сновидение — концентрировать внимание на кончике грудины, на верхней части живота. Он сказал, что внимание, нужное для сновидения, исходит из этой области. Та же энергия, которая нужна, чтобы двигаться и искать в сновидении, исходит из области, расположенной на 2–5 см. ниже пупка. Он называл эту энергию «волей», или силой собирать воедино и выбирать. У женщин как внимание, так и энергия для сновидения исходят из матки.

— Сновидение женщины должно исходить из матки, потому что это ее центр, — заметила Ла Горда. — Мне для того, чтобы начать сновидение или прекратить его, нужно всего лишь перенести внимание на мою матку. Я научилась чувствовать ее внутри. Я сразу вижу красноватое сияние и затем отправляюсь.

— Сколько времени тебе требуется, чтобы увидеть его?

— Несколько секунд. В то же мгновение, когда мое внимание сосредотачивается на матке, я уже в сновидении, — продолжала она. — Я никогда не прикладываю больших усилий и никогда не делала этого. У женщин всегда так. Самое трудное для нас — понять, как начать. Мне потребовалось два года, чтобы прервать внутренний диалог и сконцентрироваться на матке. Может, поэтому женщина всегда и нуждается в ком-либо, кто направлял бы ее.

Нагуаль клал мне на живот холодные мокрые речные камни, чтобы я почувствовала эту область, или просто какой-нибудь грузик. У меня было свинцовое грузило, которое он дал мне. Он заставлял меня закрывать глаза и концентрировать внимание на той точке, где находился груз. Каждый раз я засыпала. Но это его не заботило. Фактически не имеет значения, что делаешь, в то время как внимание сконцентрировано на матке. В конце концов я научилась концентрироваться на этой точке баз всякого грузика.

Однажды я самостоятельно вошла в сновидение. Я чувствовала свой живот в том месте, куда Нагуаль так часто клал грузик, когда внезапно заснула, как и обычно, но только при этом что-то втянуло меня прямо в мою матку. Я увидела красноватое сияние, а затем совершенно изумительный сон. Но как только я попыталась пересказать его Нагуалю, я поняла, что это не был обычный сон. Я не смогла объяснить ему, что это был за сон, просто я чувствовала себя очень сильной и счастливой. Он сказал, что это было сновидение.

С тех пор он никогда не клал на меня грузик. Он позволял мне заниматься сновидением, не вмешиваясь. Время от времени он просил меня рассказать ему об этом и давал указания. Вот так должно осуществляться обучение сновидению.

Ла Горда сказала, что, по словам дона Хуана, для помощи сновидению, в качестве неделания, могло подойти, что угодно, при условии, что это заставляет внимание оставаться фиксированным. Например, он заставлял ее и других учеников пристально смотреть на камни и листья и поддержал Паблито, когда тот захотел сконструировать свое собственное устройство для неделания. Паблито начал с неделания ходьбы задом наперед. Он двигался, бросая короткие взгляды через плечо, чтобы видеть тропу и избегать, препятствий на ней. Я подал ему идею использовать зеркальце заднего обзора, а он развил ее в целую конструкцию из деревянного шлема с придатками, на которых примерно в 15 см. от его лица и на 5 см. ниже уровня его глаз были укреплены два маленьких зеркальца. Эти зеркальца не мешали ему смотреть вперед, а благодаря боковому углу, под которым они были установлены, они охватывали все пространство позади него. Паблито хвастал, что имеет полный круговой обзор. При помощи этой конструкции Паблито мог идти задом наперед на любое расстояние и сколь угодно долго.

Поза, которую нужно принимать для сновидения, тоже была очень важной темой.

— Не знаю, почему Нагуаль не говорил мне с самого начала, — сказала Ла Горда, — что лучшей позой, которая нужна для женщины, чтобы начать сновидение, будет сесть со скрещенными ногами, а затем дать телу упасть, как оно и сделает, если сосредоточить внимание на сновидении. Нагуаль сказал мне об этом, наверное, через год после того, как я начала. Теперь я секунду сижу в таком положении, затем ощущаю свою матку, и вот я уже в сновидении.

В самом начале, так же, как и Ла Горда, я входил в сновидение, лежа на спине, пока однажды дон Хуан не сказал мне, что я добьюсь лучших результатов, если буду сидеть на тонкой мягкой циновке, сложив ступни ног одна к другой и положив бедра так, чтобы они касались циновки. Он указал, что поскольку у меня гибкие тазобедренные суставы, то я должен развить их полностью, ставя перед собой задачу, чтобы мои бедра полностью прилегали к циновке. Он добавил, что если я буду входить в сновидение в таком сидячем положении, то мое тело не соскользнет и не упадет в сторону, а туловище наклонится вперед, и я лягу лбом на ступни.

Еще одной очень важной темой было время, в которое следует проводить сновидение. Дон Хуан говорил нам, что наиболее благоприятны для этого — поздняя ночь и раннее утро. Причина, по которой он предпочитал именно эти часы, крылась в том, что он называл практическим применением знания магов. Он сказал, что поскольку заниматься сновидением приходится в социальном окружении, следует выбирать наилучшие условия для уединения и отсутствия вмешательства. Вмешательством, которое он имел в виду, было не физическое присутствие людей, а их внимание. По словам дона Хуана, бессмысленно уходить из мира и прятаться, потому что даже если человек совсем один в уединенном и пустынном месте, вмешательство людей превалирует, потому что невозможно отключить фиксацию их первого внимания. В зависимости от местности, в часы, когда большинство людей спит, возможно отвести часть этой фиксации на короткий отрезок времени. Именно в эти часы первое внимание окружающих спит.

Это привело к его описанию второго внимания. Дон Хуан объяснял нам, что внимание, необходимое в начале сновидения, должно быть насильственно остановлено на любой детали сна. Таким путем обездвиживания нашего внимания обычный сон можно превратить в сновидение.

Далее он объяснил, что в сновидении приходится пользоваться теми же механизмами внимания, что и в повседневной жизни. Наше первое внимание приучено с большой силой концентрироваться на деталях мира для того, чтобы превратить аморфную и хаотическую сферу восприятия в упорядоченный мир осознания.

Дон Хуан сказал нам также, что второе внимание выполняло функции приманки, притягивающей шансы. Чем больше им пользуются, тем выше вероятность достичь желаемого результата. Но это была также и функция внимания вообще, функция, принимаемая как нечто, настолько само собой разумеющееся в обычной жизни, что ее перестали замечать. Если мы сталкиваемся с удачей, мы говорим о ней как о случае или совпадении, а не в том смысле, что внимание приманило это событие.

Обсуждение второго внимания подготовило почву для второй ключевой темы — тела сновидения. Для того, чтобы привести к нему Ла Горду, дон Хуан поставил перед ней задачу останавливать ее второе внимание так твердо и настойчиво, как только она могла, на составляющих чувства полета в сновидении.

— Как ты научилась летать в сновидении? — спросил и ее. — Тебя кто-нибудь учил?

— Нагуаль Хуан Матус учил меня здесь, в этом мире, — ответила она. — И в сновидении кто-то, кого я никогда не могла увидеть, учил меня. Это был только голос, говорящий мне, что я должна делать. Нагуаль поставил мне задачу летать в сновидении, а голос учил меня тому, как делать это. Затем у меня ушли годы на то, чтобы научиться переходить из обычного тела, которое можно потрогать, в тело сновидения.

— Ты должна мне это объяснить, Ла Горда, — сказал я.

— Ты учился входить в свое тело сновидения, когда видел в сновидении, что выходишь из своего тела. Но, насколько я могу судить, Нагуаль не дал тебе никакой специальной задачи, поэтому ты отправляешься по любому старому пути, по какому только можешь. Передо мной же стояла задача использовать свое тело сновидения. Такую же задачу имели и сестрички. Однажды у меня был сон, в котором я летала, как воздушный змей. Я рассказала об этом Нагуалю, так как мне понравилось ощущение парения. Он воспринял все это очень серьезно и превратил в задачу. Он сказал, что как только человек выучивается делать сновидение, любой сон, который он может запомнить, уже не является просто сном, это — сновидение.

Тогда я стала стараться летать в сновидении. Но я не могла его настроить. Чем больше я старалась воздействовать на свое сновидение, тем труднее это становилось. В конце концов Нагуаль сказал, чтобы я перестала пытаться и позволила ему прийти самому. Мало-помалу я научилась летать в сновидениях. Именно тогда какой-то голос начал говорить мне, что надо делать. Это был женский голос, как я всегда чувствовала.

Когда я научилась летать в совершенстве, Нагуаль сказал, что каждое движение полета, которому я научилась в сновидении, я должна повторить наяву. У тебя была такая же возможность, когда саблезубый тигр учил тебя дышать. Но ты никогда не превращался в тигра в сновидении, поэтому не мог правильно сделать это в состоянии бодрствования. Ну, а я научилась летать в сновидении. Сдвигая свое внимание в тело сновидения, я могла летать как воздушный змей и тогда, когда бодрствовала. Однажды я показала тебе, как я летаю, так как хотела, чтобы ты увидел, как я научилась использовать свое тело сновидения. Но ты не знал, что происходит.

Она имела в виду тот случай, когда она перепугала меня своим невообразимым имитированием реального колыхания в воздухе, подобно воздушному змею. Событие это настолько далеко выходило за рамки моего понимания, что я едва ли мог начать его обдумывать хоть сколько-нибудь логично. Как всегда, сталкиваясь с такими вещами, я относил их к аморфной категории «ощущений в условиях стресса». Я придерживался мнения, что в условиях сильного стресса восприятие органов чувств очень сильно искажается. Мое объяснение ничего не объясняло, но, казалось, удерживало рассудок в умиротворенном состоянии.

Я сказал Ла Горде, что в том, что она называла своим сдвигом в тело сновидения, должно быть еще и многое другое, помимо простого повторения летательных движений.

Прежде, чем ответить, она немного подумала.

— Я полагаю, Нагуаль тебе тоже говорил, — сказала она, — что единственное, на самом деле имеющее значение в осуществлении подобного сдвига, — это закрепление второго внимания. Нагуаль говорил тебе, что именно внимание создает мир. Он был, конечно, абсолютно прав. У него были причины так говорить. Он был мастером внимания. Я думаю, он сознательно ставил передо мной задачу самой понять, что все, что требуется мне, чтобы переместиться в тело сновидения, это сфокусировать свое внимание на полете. Здесь важно накапливать внимание в сновидении, наблюдая за тем, что делаешь во время полета. Это единственный способ культивировать второе внимание. Как только оно окрепло, стоило лишь чуть-чуть сфокусировать его на деталях и чувстве полета, чтобы это вызывало еще больше сновидения полета до тех пор, пока для меня не стало обычным сновидеть, что я парю в воздухе.

Таким образом, в деле полета мое второе внимание было обострено. Когда Нагуаль поставил передо мной задачу перемещаться в тело сновидения, он имел в виду, чтобы я включила свое второе внимание, бодрствуя. Так я это понимаю. Первое внимание, внимание, создающее мир, никогда нельзя преодолеть полностью. Оно лишь на какое-то время может быть выключено и замещено вторым вниманием, при условии, что тело уже накопило его в достаточном количестве. Искусство сновидения является естественным путем накопления второго внимания. Поэтому можно сказать, что для перемещения в тело сновидения в бодрствующем состоянии надо следовать практике сновидения, пока у тебя из ушей дым не пойдет.

— Можешь ли ты в любое время, когда захочешь, попадать в свое тело сновидения? — спросил я.

— Нет, это не так просто, — ответила она. — Я научилась повторять движения и чувство полета в бодрствующем состоянии, но, тем не менее, я не могу летать, когда пожелаю. Для моего тела сновидения всегда существует барьер. Иногда я чувствую, что барьер снят. В это время мое тело свободно, и я могу летать, как если бы я была в сновидении.

Я сказал Ла Горде, что в моем случае дон Хуан поставил передо мной три задачи для тренировки второго внимания. Первая состояла в том, что я находил в сновидении свои руки. Затем он рекомендовал мне выбрать место и сфокусировать внимание на нем, а затем провести сновидение днем и посмотреть, смогу ли я в действительности туда попасть. Он предложил, чтобы я поместил в это место кого-нибудь, кого я знаю, предпочтительно женщину, преследуя две цели. Во-первых, зафиксировать малейшие изменения, которые могут действительно указать на то, что я был там в сновидении; во-вторых, найти какую-нибудь малозаметную деталь, которая окажется как раз тем, на что настраивается мое второе внимание.

Наиболее серьезной проблемой, с которой встречается в этом аспекте сновидящий, является неуклонная фиксация второго внимания на такой детали, которая всегда остается незамеченной вниманием повседневным, создавая тем самым почти непреодолимое препятствие для оценки. То, что ищешь в сновидении, оказывается совсем не тем, чему уделяешь внимание в повседневной жизни.

По словам дона Хуана, только в период обучения необходимо прилагать усилия к тому, чтобы сделать второе внимание неподвижным. После этого приходится бороться с почти непреодолимым притяжением второго внимания и лишь мельком бросать взгляды на окружающее. В сновидении следует удовлетворяться самыми краткими видениями всего, так как если на чем-нибудь сфокусируешься, мгновенно теряешь контроль.

Последней обобщенной задачей, которую он передо мной поставил, был выход из тела. Я частично преуспел в этом, и все время считал это своим единственным реальным достижением в сновидении.

Дон Хуан исчез прежде, чем я усовершенствовал ощущение в сновидении, что я могу свободно обращаться с миром повседневных вещей, находясь тем временем в сновидении. Его уход прервал то, что, по моему мнению, должно было быть неизбежным проникновением времени моего сновидения в мир повседневной жизни.

Для того, чтобы объяснить контроль второго внимания, дон Хуан ввел идею воли. Он сказал, что воля может быть представлена в виде максимального контроля свечения тела как энергетического поля, или о ней можно говорить как об уровне профессионализма, или как о таком состоянии бытия, которое внезапно входит в повседневную жизнь воина в определенное время. Она ощущается как сила, излучаемая из средней части тела вслед за моментом абсолютной тишины, или сильного ужаса, или глубокой печали, но не вслед за моментом счастья, потому что счастье слишком разрушительно и не дает воину концентрации, требуемой, чтобы использовать свечение тела и обратить его в молчание.

— Нагуаль говорил мне, что печаль человеческого существа настолько же могущественна, как и испуг, — сказала Ла Горда. — Печаль заставляет воина лить кровавые слезы. И то, и другое может привести к моменту молчания. Или же молчание приходит само по себе из-за того, что воин стремится к нему в течение всей своей жизни.

— Ты сама когда-нибудь испытывала такой момент молчания?

— По всей вероятности, да. Но я не могу припомнить теперь, на что это похоже, — сказала она. — Мы с тобой оба испытывали его, но никто из нас ничего не может об этом вспомнить. Нагуаль говорил, что это момент черноты, момент еще более тихий, чем момент выключения внутреннего диалога. Это чернота, эта тишина дают возможность намерению направить второе внимание, управлять им, заставлять его делать то или другое. Именно потому это называется волей. Намерение и результат (эффект) являются волей. Нагуаль говорил, что они взаимосвязаны. Он говорил мне все это, когда я пыталась научиться летать в сновидении. Намерение летать производит результат полета.

Я сообщил ей, что уже почти отбросил возможность когда-либо испытать волю.

— Ты ее испытаешь, — сказала Ла Горда. — Беда в том, что мы не достаточно проницательны, чтобы знать, что же с нами происходит. Мы не ощущаем своей воли, потому что думаем, будто она должна быть чем-то таким, о чем мы знаем наверняка, как о том, что мы делаем или чувствуем, как, например, гневом. Воля очень тиха, незаметна. Воля принадлежит другому «я».

— Какому другому «я»? — спросил я.

— Ты знаешь, о чем я говорю, резко сказала она. — Мы находимся в нашем другом «я», когда совершаем сновидение. К настоящему времени мы уже входили в наше другое «я» бесчисленное количество раз, но мы еще не являемся цельными.

Последовала затяжная пауза. Я признался себе, что она права, утверждая, что мы не цельные. Я понимал это в том смысле, что мы были только учениками неисчерпаемого искусства. Но затем мне пришло на ум, что, возможно, она имела в виду что-то другое. Это не была рациональной мыслью. Сначала я ощутил нечто, вроде покалывания в солнечном сплетении, а потом возникла готовая мысль, что она, вероятно, говорит о чем-то, совсем другом. Затем я таким же образом ощутил ответ. Он пришел ко мне блоком, своего рода комком. Я знал его целиком сначала кончиком своей грудины, а затем в уме. Проблема состояла в том, что я не мог достаточно быстро распутать то, что знал, чтобы выразить это в словах.

Ла Горда не прерывала моих размышлений ни дальнейшими комментариями, ни жестами. Она, казалось, была внутренне соединена со мной до такой степени, что нам не нужно было говорить что-либо.

Некоторое время мы еще поддерживали состояние общности друг с другом, а затем оно захлестнуло нас обоих. Постепенно мы успокоились. Наконец, я заговорил. Не то, чтобы у меня была потребность произнести то, что мы оба знали и чувствовали. Просто нужно было восстановить опору для нашей дискуссии.

Я сказал ей, что знаю, в каком смысле мы не являемся цельными, но я не могу перевести это свое знание в слова.

— Есть множество вещей, известных нам, — сказала она. — И все же мы не можем заставить их работать на себя, потому что не имеем представления, как их вытащить из себя на поверхность. Ты только начал ощущать это давление. Я ощущаю его уже несколько лет. Я знаю, и в то же время — не знаю. Чаще всего я сбиваюсь, и, когда пытаюсь высказать то, что знаю, это звучит по-идиотски.

Я понял, что она имеет в виду. Понял на физическом уровне. Я знал что-то, чрезвычайно практичное и самоочевидное о воле и о том, что Ла Горда называла другим «я», и в то же время я не мог произнести ни одного слова о том, что я знал, и не потому, что был скрытным или смущенным, а просто потому, что не знал, с чего начать или как организовать свое знание.

— Воля является настолько полным контролем второго внимания, что это называется другим «я», — сказала Ла Горда после длинной паузы. — Несмотря на все, что мы сделали, мы знаем лишь ничтожную частичку нашего другого «я». Нагуаль предоставил нам самим завершить наше знание. В этом и состоит наша задача воспоминаний.

Она хлопнула себя по лбу ладонью, как если бы ее внезапно осенило.

— Господи! Мы же вспоминаем другое «я», — воскликнула она почти на грани истерики. Затем она успокоилась и продолжала говорить приглушенным голосом. — Очевидно, мы уже были там, и единственный способ вспомнить — тот, которым мы пользуемся, когда выстреливаем наши тела сновидения во время совместного сновидения.

— Что ты имеешь в виду под «выстреливанием» наших тел сновидения? — спросил я.

— Ты сам был свидетелем того, как Хенаро выстреливал свое тело сновидения, — сказала она. — Оно выскакивает, как медленная пуля. Оно фактически приклеивается и отклеивается от физического тела с громким треском. Нагуаль говорил мне, что у Хенаро тело сновидения могло делать большинство вещей, которые мы обычно можем делать. Он обычно приходил к тебе в таком виде, чтобы встряхнуть тебя. Я знаю теперь, чего добивались Нагуаль и Хенаро. Они хотели, чтобы ты вспомнил, и с этой целью Хенаро совершал невероятные действия перед самыми твоими глазами, выстреливая свое тело сновидения. Однако все было напрасно.

— Но я совсем не знал, что он был в своем теле сновидения, — сказал я.

— Ты не знал, потому что не следил, — сказала она. — Хенаро пытался дать тебе знать, делая попытки выполнять то, чего тело сновидения выполнить не может. Например, есть, пить и т. д. Нагуаль рассказывал мне, что Хенаро обычно подшучивал над тобой, говоря, что он пойдет срать и заставит горы трястись.

— Почему тело сновидения не может делать этих вещей? — спросил я.

— Потому что оно не может управлять намерением еды и питья, — ответила она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Великим достижением Хенаро было то, что в своем сновидении он обучился намерению тела, — объяснила она. — Он закончил то, что ты только начал делать. Он мог сновидеть все свое тело настолько идеально, насколько это вообще возможно. Но у тела сновидения и у тела физическогонамерения различны. Например, тело сновидения может проходить сквозь стены, потому что оно знает намерение растворяться в воздухе. Физическое тело знает намерение еды и питья, но не исчезновения. Для физического тела Хенаро пройти сквозь стену было столь же невозможно, как для его тела сновидения поесть.

Ла Горда немного помолчала, как бы оценивая то, что она только что сама сказала. Я хотел немного подумать, прежде чем задавать ей вопросы.

— Хенаро довел до мастерства только намерение своего тела сновидения, — сказала она. — Сильвио Мануэль, с другой стороны, был абсолютным хозяином намерения. Теперь я знаю, что причина, по которой мы не можем вспомнить его лицо, состоит в том, что он не был таким, как все остальные.

— Что тебя заставляет так говорить, Ла Горда?

Она начала было пояснять, что имела в виду, но оказалась не в состоянии вразумительно выразить свои мысли. Внезапно она улыбнулась. Глаза ее засветились.

— Поймала, — сказала она. — Нагуаль говорил мне, что Сильвио Мануэль был мастером намерения, поэтому он постоянно находился в своем другом «я». Он был настоящим руководителем. Он стоял позади всего, что делал Нагуаль. Фактически благодаря ему, Нагуаль стал заботиться о тебе.

Я испытывал большое физическое неудобство, слушая, как Ла Горда мне это говорит. У меня даже чуть не расстроился живот, и я предпринимал отчаянные усилия, чтобы Ла Горда этого не заметила.

Я отдувался. Она на секунду остановилась, а затем продолжала, как бы приняв решение не обращать внимания на мое состояние. Вместо этого она начала на меня кричать. По ее мнению, сейчас было самое время развеять наши обиды. Напомнив мне о моих чувствах возмущения после того, что произошло в Мехико, Ла Горда сказала, что горечь я чувствовал не потому, что она примкнула к другим ученикам, встав против меня, а потому, что приняла участие в срывании с меня маски. Я объяснил ей, что эти чувства у меня уже прошли. Она была непреклонна и настаивала, что если я не встречусь с этими чувствами лицом к лицу, то они все равно вернутся ко мне снова, но только как-нибудь иначе, и что мои близкие отношения с Сильвио Мануэлем были причиной всего этого.

Я сам не мог поверить тем сменам настроения, через которые я прошел, услышав такое заявление. Я как бы стал сразу двумя людьми. Один — разъяренный, с пеной у рта. Другой — спокойный, наблюдающий. Последовал еще один болезненный спазм живота, и меня вырвало. Однако этот спазм вызвала не тошнота, скорее это была неудержимая ярость.

Когда я, наконец, успокоился, я был смущен своим поведением и переживал в связи с тем, что этот инцидент может случиться со мной вновь и в другое время.

— Как только ты примешь свою истинную природу, — сказала Ла Горда равнодушным тоном, — ты освободишься от ярости.

Я хотел с ней поспорить, но видел тщетность всего этого. Кроме того, мой приступ ярости оставил меня совсем без энергии. Я рассмеялся при мысли, что не буду знать, как поступить, если окажется, что она права. Затем мне пришла в голову мысль, что все возможно, если я умудрился забыть о женщине-нагуаль. У меня было странное ощущение не то тепла, не то раздражения в горле, как если бы я поел горячей острой пищи. В теле я ощутил тревогу, как будто знал, что кто-то крадется у меня за спиной, и в тот же момент я узнал нечто такое, чего не знал мгновением раньше — Ла Горда была права, ответственным за меня был Сильвио Мануэль.

Ла Горда громко рассмеялась, когда я рассказал ей все это. Она ответила, что тоже вспомнила кое-что о Сильвио Мануэле.

— Я не помню его как личность, как я помню женщину-нагуаль, — продолжала она, — но я помню, что говорил мне о нем Нагуаль.

— Что же он тебе говорил?

— Он говорил, что когда Сильвио Мануэль был на этой земле, он был такой, как Элихио. Он исчез однажды, не оставив следа, и вошел в другой мир. Он отсутствовал много лет, а затем однажды вернулся. Нагуаль говорил, что Сильвио Мануэль не помнил, ни где был он сам, ни что он делал, но его тело изменилось. Он вернулся назад в этот мир, но он вернулся в своем другом «я».

— Что еще он говорил, Ла Горда? — спросил я.

— Я не могу больше вспомнить. Это похоже на взгляд сквозь туман.

Я знал, что если мы сосредоточимся сильнее, то вспомним, кто же был Сильвио Мануэль. Я сообщил ей об этом.

— Нагуаль говорил, что намерение присутствует всюду, — внезапно сказала она.

— Что это значит? — спросил я.

— Не знаю, — ответила Ла Горда. — Я просто произношу то, что приходит ко мне в голову. Нагуаль сказал также, что намерение создает мир.

Я знал, что уже слышал эти слова раньше. Я подумал, что дон Хуан, должно быть, говорил мне это, но я просто забыл.

— Когда дон Хуан говорил тебе это? — спросил я.

— Не могу вспомнить. Но он говорил, что люди и все живые существа, в этом отношении, являются рабами намерения. Оно заставляет нас действовать в этом мире. Оно даже принуждает нас умирать. Он сказал, что когда мы становимся воинами, намерение, тем не менее, превращается в нашего друга. Оно позволяет нам на секунду быть свободными, иногда даже приходит к нам, как если бы оно поджидало нас поблизости. Он говорил мне, что сам был только другом намерения. Сильвио же Мануэль был его хозяином.

Целые армады скрытых воспоминаний бились во мне, чтобы вырваться на поверхность. Я испытал на минуту ужасное замешательство, а затем что-то во мне внезапно сдалось. Я успокоился. Я больше не интересовался открытиями о Сильвио Мануэле.

Ла Горда интерпретировала мою смену настроения как признак того, что мы готовы лицом к лицу встретить свои воспоминания о Сильвио Мануэле.

— Нагуаль всем нам показывал, что он может делать со своим намерением, — внезапно сказала она. — Он мог заставлять вещи появляться, призывая намерение. Он говорил, что если я захочу летать, то должен буду вызвать намерение полета. Затем он показал мне, как он сам может призывать его, прыгнув в воздух и пролетев круг надо мной, как огромный воздушный змей. Или же он заставлял предметы появляться в его руке. Он сказал, что знал намерение многих вещей и мог вызывать эти вещи, намереваясь их. Различие между ним и Сильвио Мануэлем состояло в том, что Сильвио Мануэль, будучи хозяином намерения, знал намерение всего.

Я заметил, что ее объяснение требует дальнейших уточнений. Она, казалось, изо всех сил пыталась организовать слова в своем уме.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.