Глава 4

Глава 4

Вопрос к экспертам

Один человек, которого считали умершим, во время приготовления к похоронам ожил. Он сел, но все происходящее вокруг так потрясло его, что он снова потерял сознание. Его положили в гроб и понесли на кладбище.

Как раз в тот самый момент, когда процессия прибыла на кладбище, сознание к нему вернулось, он приподнял крышку гроба и стал звать на помощь.

«Не может быть, чтобы он ожил, — сказали плакальщики, — ведь компетентные эксперты установили, что он умер».

«Но я жив!» — закричал человек. Он стал взывать к знаменитому и беспристрастному ученому и юристу, который присутствовал на похоронах.

«Минуточку, — сказал эксперт. Он повернулся к плакальщикам и сосчитал их. — Мы слышали, что говорит предполагаемый мертвец. Сейчас пятьдесят свидетелей сообщат нам, что они считают истиной».

«Он мертв», — повторили плакальщики. «Хороните», — распорядился эксперт.

И человека похоронили.

Является ли существование проблемой, задачей, которую надо решить? Если это задача, тогда философы могут помочь, тогда от экспертов может быть польза. Но философы всегда в высшей степени заблуждались. Из века в век они размышляли и размышляли. Из помола их мыслей так ничего и не вышло, никакого заключения не было вынесено, никакой истины не было достигнуто. Что-то неверно в самом их подходе.

Дело не в том, что им не хватает компетентности — их компетентность выше всяких похвал. Их квалификация несомненна. Но просто почему-то они ошибочно принимают существование за проблему. Это не проблема. Это не задача, которую нужно решить, — это то, что надо прожить! Если бы это была задача, она давно была бы решена. Но это вовсе не задача. Существование надо прожить. Жизнь неотделима от вас, ее невозможно рассматривать как задачу, которую нужно решить, — вы сами и есть жизнь. Кто и что будет решать?

Существование — это не то, что находится за вашими пределами. Оно внутри вас, оно составляет ваше внутреннее содержимое. Существование не отделено от вас, вы — его органичная часть. Как может волна объяснить океан? Океан — это не то, что волна должна понять, разгадать, это то, что она проживает. Океан — не что-то отдельное, на самом деле океан вздымается в каждой отдельной волне. Волна и океан — это не два разных предмета, это единое целое.

Вы — это существование, существование — это вы. Кто кого собирается разгадывать и каким образом?

Философия начинается с неверной предпосылки. Она полагает безусловным, что существует проблема. Она никогда не подвергает сомнению это исходное положение — не допускает, что, возможно, никакой проблемы нет вовсе. Стоит начать с неверного шага, и дальше все пойдет не так — если первый шаг был неверен, последний уже заранее обречен. Неверное начало не может привести к верному концу, вот почему философы не прекращают теоретизировать, философствовать. Сам их подход такой: они все превращают в проблему.

Один великий философ, профессор философии, был болен, психически болен. С ним работали психоаналитики, лечили его. Его состояние немного улучшилось. Психоаналитики сказал ему: «Вам было бы неплохо съездить в горы. На равнине жарко, смена климата вам поможет. Отправляйтесь-ка в Гималаи».

И философ отправился. В горах он почувствовал себя очень хорошо. Заснеженные вершины, и такая тишина — он испытал нечто вроде эйфории, его переполнил восторг. Немедленно он телеграфировал своему психоаналитику: «Я чувствую себя счастливым. Отчего это?»

Подход философии в том и заключается, чтобы из всего на свете делать проблему. Если вы счастливы — отчего это? Даже это становится проблемой. Как ее решить? Если вы печальны, конечно, надо понять — почему? Если вы счастливы, снова: почему? Для философа неважно, о чем речь — он создает проблемы из всего. Философ — это творец проблем. Сначала он создает проблемы, а потом приступает к их решению.

Но, прежде всего, сами проблемы — ошибка, их не существует. Есть счастье. Рядом с ним нет вопросительного знака — вопросительный знак был поставлен философом. Счастье просто есть, и нет никаких «почему». Существование есть, нет никаких «почему». Деревья существуют, цветы существуют… птицы поют, облака проплывают по небу — нет никаких «почему». «Почему» добавил философ — а раз появилось «почему», появился вопросительный знак — естественно, нужно найти ответ. Но как можно решить несуществующую проблему? Все ваши попытки приведут лишь к новым проблемам. Вы находите ответ, думаете, что задача решена, — но за этим ответом немедленно следует еще больше вопросов.

Поэтому философия всегда была лишь поиском новых вопросов, новых «почему». Ни одного ответа она не дала. Тысячелетиями философы перемалывают одно и то же. Но из этого ничего не выходит, потому что и начали они с ничего. «Почему» пусто. Философия — это самая абсурдная потуга человечества.

Существование — это не задача, которую надо решить, а тайна, которую надо прожить. И вам следует ясно понимать, в чем разница между задачей и тайной. Задача — это то, что сотворено умом, а тайна — то, что просто существует, не сотворено умом. В задаче есть уродство, она вроде болезни. Тайна прекрасна. Вместе с задачей сразу же появляется борьба. Ее надо решить: что-то не так, чего-то не хватает, и это надо исправить, надо найти недостающее звено. С тайной никаких подобных вопросов не возникает.

Ночью появляется луна… Это не проблема — это тайна. Вам надо жить с этим. Вам надо танцевать с этим. Вам надо петь или же просто молчать. Нечто таинственное окружает вас.

Философ полностью разучился языку тайны. Тайна естественна. Проблемы сотворены человеком. Если бы на земле не осталось людей, тайна бы никуда не делась, но проблем больше бы не было. Вороны продолжали бы каркать, не спрашивая — почему? Кукушки продолжали бы куковать, и никто бы не спрашивал у них — зачем? На деревьях расцветали бы цветы как всегда, и никто не сидел бы под деревьями и не философствовал. Жизни нет дела до философствования. Это глупейшее занятие — но чрезвычайно увлекательное для эго, потому что сначала вы создаете проблему, потом пытаетесь найти решение, потом появляются новые проблемы… Вы начинаете думать, что делаете что-то значительное.

Но вы ничего не делаете. Ничего не происходит — один лишь пар, пузыри пара в уме, которые вы называете мыслями. Зыбь, смятение, хаос. Философ полностью упускает жизнь. Он обходит жизнь стороной, даже не догадываясь, что в жизни было то, что стоило прожить, полюбить, с чем можно было слиться, с чем можно было плыть рядом, с чем можно было танцевать и стать единым целым. Философ — это закрытый ум, спрятанный в жизненепроницаемой оболочке. Жизни не достучаться до него.

И вот эти философы становятся великими экспертами, знатоками жизни — поскольку они умеют говорить, это люди, умеющие выражать свои мысли. Они умеют создавать проблемы, которых раньше не было, и потом без устали предлагают их решения. Они самодостаточны, им никто не нужен. Они создают проблемы и сами же предлагают решения. Потом они ставят новые вопросы, и так без конца. Они создают иллюзию, что они что-то знают.

У нас в Индии, в индийских языках, нет слова философия. Это греческое слово: «философия» означает любовь к знаниям. У нас нет никакого похожего слова. Слово, которое мы используем, имеет совершенно другой смысл: это слово даршан. Оно означает способность видеть. Не любовь к знаниям, а любовь к осознанию. Не любовь ко все большему и большему знанию, а любовь к более точному, чистому видению. Вот почему мы называем тех, кто знает, видящими — теми, кто видит. Жизнь — это то, что надо прожить и разглядеть, а не то, о чем надо размышлять. Философы становятся экспертами, и эти эксперты продолжают снабжать вас ответами, которые неверны. Все построение философии ошибочно, а ведь это одна из величайших систем познания, которыми пользуется человечество.

Вторая система — это наука. Наука, в свою очередь, рассматривает жизнь как вызов — не как проблему, подобно философам, но как вызов. Нужно бороться. Ученые все время говорят о покорении природы: как будто перед вами враг, не проблема, а враг, бросивший вам вызов, которого надо победить. Ученые становятся воинами, завоевателями. Они сражаются с природой. Но как вы можете жить, если начинаете с ненависти? Наука базируется на ненависти, враждебности, страхе, словно жизнь окружила вас как враг: не как мать, любящая вас, полная заботы, но как тот, кто хочет убить и стереть вас с лица земли. Подход науки основан на ненависти, поэтому наука сражается без устали. Но если вы сражаетесь, вы снова все упускаете.

Философия теоретизирует — и все теряет. Наука сражается — и тоже все теряет. Как вы можете жить, если с самого начала ваш подход основан на враждебности?

Ученый живет в пустыне. Он может получить Нобелевскую премию, но жизнь никогда не вознаградит его. Жизнь никогда не касается его. Он не допускает никакой близости с жизнью. Он всегда в поисках способов и средств завоевания. Система науки агрессивна, насильственна. Это насилие над природой.

Ученые могут раздобыть несколько фактов здесь или там. Они могут захватить что-нибудь — точно так, как хватает грабитель. Это возможно: вы можете ограбить жизнь, украсть у нее несколько фактов. Жизнь отдаст вам эти факты с величайшей неохотой. Это будет похоже на то, как будто вы стащите несколько кусков со стола императора, но вы не станете благодаря этому императором… вы останетесь нищим, или станете грабителем, а жизнь была готова короновать вас императорской короной.

Нет необходимости сражаться, потому что жизнь — это ваша мать, вы вышли из ее лона! Вы рождены в существовании, существование вынашивало вас в своем чреве — как существование может быть враждебно вам? Оно дало вам возможность родиться, оно защищало вас, оно до сих пор вас защищает. Вы вышли из него, и вы снова в нем растворитесь. Вы — часть природы: вы — ее рука, которую она поднимает. Ее глаза, уши… через ваше бытие природа пытается достичь высочайшего пика осознанности. Вы не враг, вы возлюбленный сын.

Именно таково значение слов Иисуса: «Я — сын, и Бог — мой отец». Иудеи никогда не понимали смысла этих слов. А он говорил о том, что жизнь — это семья, что в существовании нет враждебности, оно заботится о вас как отец, оно заботится о вас как мать. Вы — сын, возлюбленный жизнью, вскормленный жизнью. Вы что-то значите в ее замысле, нечто величественное должно взрасти в вас. Не сражайтесь, потому что если вы начали войну с другом, то создадите для себя множество непреодолимых барьеров.

Наука действует с позиции борьбы — вот почему она была очень и очень разрушительной. Философы ничего не достигли, но они никак не навредили другим. Они так сильно заблуждались, что не могли принести никакого вреда. Наука оказалась успешной, и она страшно травмировала жизнь. Теперь во всех странах, где наука получила полное развитие, она превратилась в угрозу. Страдает экология. Реки и озера мертвеют, деревья умирают. Сама земля умирает, она на смертном одре. Атмосфера отравлена. Среди тех, кто понимает все это, царит паника, потому что, как кажется, нет никакой возможности остановить все это — кто может это остановить? Сами ученые оказались бессильными. Они выпустили джина из бутылки и теперь не знают, как загнать его обратно. Да и политики не позволят им загнать его обратно в бутылку.

Два типа безумцев нашли друг друга — политики и ученые. Ученые продолжают делиться с политиками своими секретами, а политики используют эти секреты в Хиросиме, в Нагасаке, в повседневной жизни. Технологии без сожаления убивают природу. Многое безвозвратно исчезает… потому что жизнь — это связанное единое целое: если вы разрушаете одну часть, страдает целое. В конце концов, однажды вся система рухнет. Вот к чему все идет.

Наука оказалась кинжалом, воткнутым в спину природы. Философы не принесли большого вреда — они не были на это способны, потому что были абсолютными неумехами — но наука принесла много вреда. Сейчас самый злостный враг — это наука. Но почему ей это удалось? — потому что с самого начала она была настроена враждебно. Ненависть вместо любви… ненависть к жизни вместо дружелюбия. Наука принесла человечеству идею, что мы здесь незваные гости, а не хозяева дома. Нам надо сражаться. От Дарвина до Эйнштейна, все они проповедуют выживание сильнейших, как будто жизнь — это только борьба! Но факты говорят о другом, совершенно о противоположном. Жизнь — это глубочайшая кооперация.

Князь Кропоткин ближе к истине, чем Чарльз Дарвин. Князь Кропоткин говорит — а он религиозный человек, действительно религиозный человек — он говорит, что в основе жизни лежит кооперация, а не борьба. Дело не в выживании сильнейших, потому что, если бы все строилось на выживании сильнейших, можно было бы сказать, что сила всегда права. Но это не так, потому что самые нежные создания также выживают. Взгляните на цветы! Они не Адольфы Гитлеры, и они выживают. Взгляните на птичек, маленьких птичек, поющих прекрасные песни: они не Чингисханы и не Александры, и они выживают. Жизнь должна быть глубочайшей кооперацией — она именно такова. Все кругом существует благодаря кооперации, весь космос, всюду взаимозависимость.

Взгляните: земля питает дерево, солнце питает дерево, воздух питает дерево, и вот появляется плод. Потом этот плод питает вас. Он становится вашим телом, циркулирует в кровеносной системе. Он становится вашими костями, вашим сердцем, вашим мозгом, самим веществом мозга. Потом в один из дней вы умираете. Вас поедают насекомые. Потом умирают насекомые, они становятся почвой. Дерево начинает питаться почвой. Снова появляется плод. Ваши внуки будут вами питаться благодаря этим плодам. Все взаимосвязано, взаимозависимо, взаимообусловлено. Вы питаетесь своими дедушками, своими бабушками — они становятся вами. И вас поглотят другие.

Волны приходят и уходят, океан остается — и каждая волна связана с любой другой волною. Прошлое и будущее — вы имеете отношение ко всему прошлому, вы звено в цепи, и вы имеете отношение ко всему будущему, которое грядет. Вы звено в цепи, и если одно звено ломается, ущерб наносится всей цепи. Это кооперация. Никто не независим, и никто не зависим, потому что даже для зависимости вы должны отделиться. Нет, это не вопрос независимости или зависимости. Жизнь — это взаимозависимость. Никто не независим, и никто не зависим, все взаимозависимо.

Поэтому тех мессий, которые учат независимости, я называю псевдомессиями — потому что это ложный подход, неистинный по отношению к жизни. Никто не может быть независимым. Если вы попробуете осуществить это, вы окажетесь в дураках. Вы можете отправиться в Гималаи и там попробовать стать независимым: вам это не удастся, потому что вы все равно останетесь частью той взаимозависимости, которая называется жизнью.

Монахи в течение столетий пытались стать независимыми — они считали, что если вы зависимы, то вы в рабстве. Поэтому надо убежать от жены, убежать от детей, убежать от общества — но куда убежать от кислорода? Куда убежать от воды? Куда убежать от пищи? Куда убежать от солнца и луны? Куда бы вы ни отправились, везде вы останетесь частью взаимосвязанного узора природы.

Вам никогда не удастся стать независимыми — абсолютная независимость недостижима, ведь такая независимость будет означать, что вы стали изолированной единицей, островом. Но в мире не существует островов. Острова, которые мы видим в океане, также не отделены от целого, они — части континентов, спрятанных под океаном. Нет никаких островов. Никто не может стать независимым. Все взаимозависимо. Это глубочайшая кооперация.

Не начинайте с враждебности, иначе вы уничтожите жизнь, вся ваша энергия будет направлена на разрушение — в то время как существование созидательно. Вы можете наслаждаться им, вы можете стать с ним единым целым только тогда, когда в вас живет творческое начало. А наука стала деструктивной. Она не нужна. Точнее, нужна абсолютно другая наука, больше опирающаяся на Кропоткина и меньше — на Дарвина. Нужна абсолютно другая наука, основанная на любви, а не на ненависти, основанная на Лао-цзы, а не на Аристотеле.

Науке надо стать восточной, тогда все станет на свои места. Ей не надо быть столь логичной. Ей надо стать немного более любящей — не идти против природы, не заниматься насилием, а, скорее, ухаживать. Начните ухаживать — пусть природа станет невестой, а вы женихом. Ухаживайте за природой, уговаривайте ее открыть свои секреты. Любовник также уговаривает женщину, и женщина отдает ему все, что может отдать, все, что у нее есть. Она отдает ему свое сердце.

Или мужчина может изнасиловать женщину. Изнасилование и занятия любовью могут казаться похожими друг на друга со стороны, но это не так, потому что, когда вы насилуете женщину, она сжимается, закрывается. Вы можете изнасиловать тело, но не можете изнасиловать душу. Душа остается девственной. Она просто закрывается. Мужчина, который насилует женщину, никогда не узнает ее душу — не сможет. Именно это и случилось с наукой. Она стала насилием над природой, а не любовью.

Наука собрала много экспертных свидетельств обо всем на свете. Если вы хотите что-то доказать, вам надо только сказать, что так утверждает наука, и все, этого достаточно! — ни у кого не будет больше вопросов. Если так утверждает наука, можно считать это доказанным. Наука — образец суеверия. В прежние времена достаточно было сказать, что так утверждают Веды, или так утверждает Библия, или так написано в Коране: если вы могли показать, что так написано в Коране — дело сделано, никто больше не сомневался в правильности этого. Если что-то было написано в Коране или в Ведах, это считалось истиной — вам достаточно было только доказать, что так написано в Ведах. Сейчас достаточно, если вы докажете, что так утверждают ученые.

Но кто эти ученые? Чем они заняты? Они эксперты. Они собрали необходимое количество фактов. Но они понятия не имеют, что такое жизнь, потому что жизнь невозможно узнать посредством анализа, посредством разделения на части.

Вы любите женщину, чье тело прекрасно, но вы не идете к анатому с вопросом, красиво это тело или нет. Конечно, анатом узнал много тел, глубже, чем кто бы то ни было, он рассек, разрезал тысячи тел. Но не ходите к анатому, ведь в расчлененном теле нет жизни, а красота принадлежит жизни. Анализ делает вещь мертвой. Жизнь существует как целое. Ее невозможно разъять на части. Если вы хотите узнать ее, познать красоту и изящество, вам надо наблюдать за ней, пока в ней есть жизнь. Вам надо любить ее такой, какая она есть, — живой. Если вы попытаетесь разъять ее на части, чтобы обнаружить внутренний состав и способ функционирования, чтобы узнать, что там внутри, возможно, вы узнаете механизм тела, но упустите душу.

Душа живет в едином целом — единое целое и есть душа. Душа больше, чем все части тела, сложенные вместе. Душа окутывает все части — вернее, душа удерживает все части вместе. Когда душа оставляет тело, тело начинает распадаться. По мере умирания части тела отделяются одна от другой. И через несколько дней тело превращается просто в прах. Кто удерживал целое как целое? Кто удерживал вместе части тела? Кто был источником единения?

Я испытываю желание — меня мучает жажда — и рука тут же тянется к воде. Откуда такая слаженность? Возникает желание, но его нет в руке, рука никогда не испытывает жажды. Сухость в моем горле. Я жажду. Эта жажда записана в мозге, она засвидетельствована душой. Рука никогда не жаждет, но тут же, без всякого приказа, без всякого указания, данного руке, если в горле сухость, мозг тут же начинает действовать. Ни секунды не медля, рука тянется к воде. Рука, горло, мозг — они действуют совместно.

Должно существовать органическое целое, которое удерживает все части вместе. Это целое и есть душа. Вы не можете рассечь тело, чтобы увидеть душу, потому что в тот момент, когда вы разрежете тело, души уже не будет. Она есть только тогда, когда целостность не нарушена. Она и есть сама эта целостность.

Если вы отправитесь к ученым, чтобы спросить их о жизни, они дадут вам много ответов, но все их ответы будут иметь отношение к смерти, а не к жизни, потому что они все время только сражаются, разрушают, расчленяют, анализируют. Делая все это, они упускают жизнь. Они никогда не встречаются с ней, вот почему они всегда утверждают, что души нет — ведь они никогда не встречали ее в своих лабораториях. Они рассекли множество тел, и ни в одном не обнаружили душу. Еще до того, как тело было рассечено, душа уже покинула его. Они никогда ее не находят — вот почему наука продолжает отрицать существование души, наука продолжает отрицать существование Бога. Но дело не в том, есть Бог или нет, просто научный метод сам по себе ограничен… сам метод становится барьером.

Наконец, есть еще третья система, которая называется искусством. Эти три системы выдвигают экспертов — по философии, по науке, по искусству. Это три координаты, в которых функционирует человеческий ум. Искусству не интересно теоретизирование, искусству не интересно рассечение, вот почему искусство ближе к религии, чем что бы то ни было. Философы дальше всего. Вы можете не соглашаться, но философы дальше всего от религии. Даже ученые ближе, потому что, если есть отношения ненависти, они могут превратиться в отношения любви, ведь ненависть — это не что иное, как любовь, вывернутая наизнанку.

Поэтому Эйнштейну легче стать религиозным, чем Бертрану Расселу. Он, по крайней мере, ненавидит. Он, по крайней мере, борется с жизнью, ведь борьба — это тоже способ жить, в борьбе тоже есть элемент жизни. Ученый не только теоретизирует, он экспериментирует. Философ же сидит с закрытыми глазами и думает о «женщине»: одни лишь фантазии. А ученый насилует женщину. По крайней мере, он что-то предпринимает, в отличие от философа, по крайней мере, он имеет дело с живой женщиной. Между насилующим мужчиной и насилуемой женщиной нет истинных отношений, но все-таки есть хоть какие-то. Даже с врагом у вас есть какие-то отношения.

Ученый может преобразиться — и так бывает, что многие ученые постепенно, шаг за шагом, становясь более зрелыми, более понимающими, поворачиваются в сторону религии. Но философ остается все тем же. До конца жизни они продолжают нести чепуху, разрабатывать теории, одни или другие. Ученый, благодаря своей жизни, полной борьбы, сражений, грабительства природы, может внезапно прозреть. Вся его жизнь может внезапно развернуться на сто восемьдесят градусов. Такое возможно. Враг в один прекрасный день может стать другом. По крайней мере, между вами есть отношения — искаженные, но отношения.

Дальше всего от религии философы, система философии. Наука ближе, чем философия, а искусство ближе, чем наука.

Что такое искусство? Что оно делает в мире? Искусство похоже на ребенка, который любуется бабочками, бегает за ними. У искусства тот же подход к жизни. Оно пытается сделать жизнь чуточку красивей. Это декоратор — искусство декорирует жизнь. Оно привносит в жизнь элемент фантазии. С помощью живописи, поэзии, музыки искусство увеличивает количество красоты в мире, привносит чувство эйфории. Оно стремится подарить мимолетную радость, похожую на настоящую. Оно устремлено к жизни, но это еще не религия. Искусство не воспринимает жизнь такой, какая она есть, оно стремится улучшить ее, стремится сделать ее красивей. Искусство словно не считает первозданную жизнь стоящей проживания. Оно пытается улучшить ее. Оно ближе к религии, потому что пытается жить, но это еще не религия.

Религия — это прыжок в первозданную жизнь, такую, как она есть. Религия — это тотальное принятие. Она говорит, что нет нужды украшать жизнь — жизнь сама по себе уже настолько прекрасная поэма, что ни Шекспиру, ни Калидасу не улучшить ее, ничего не добавить к ней. В ней уже есть столько потрясающей поэзии, что любые попытки что-то улучшить — тщетная трата времени. Это похоже на попытку приделать ноги змее. Что за глупость! Змея совершенна, ей совсем ни к чему ноги. А если вам удастся приделать ей ноги, рано или поздно кто-нибудь захочет обуть ее. Вы убьете змею!

Искусство пытается приделать ноги змее. Это ни к чему — безыскусная жизнь невыразимо прекрасна, неподражаемо чудесна. Чтобы ею наслаждаться, не надо ничего улучшать. Чем больше вы будете ее украшать, тем больше в ней будет фальши. Она все больше будет походить на лицо женщины, измазанное косметикой.

Я слышал такой анекдот. Один святой был очень сильно настроен против того, чтобы женщины использовали косметику, пудру, губную помаду и прочие средства — он был категорически против этого. А неподалеку, совсем рядом, жил другой святой, который благоволил женским ухищрениям. Первый часто повторял, что жизнь, такая, как она есть, сама по себе прекрасна, и нет никакой нужды улучшать ее — да ее и невозможно улучшить, последнее слово всегда окажется за ней. Другой же говорил, что жизнь ужасна, и надо скрывать ее недостатки.

Одна женщина ходила к обоим святым, слушала их обоих, и их рассуждения поставили ее в тупик, она не знала, как быть. Тогда она обратилась к эксперту, специалисту по логике, чтобы он разрешил ее затруднения: ведь один святой говорил одно, а другой — совершенно другое. Философ-логик, как следует поразмышляв над этим, ответил: «Тебе надо сделать следующее: красить только половину лица… ведь если два святых противоречат друг другу, возможен только один логический ответ. Надо выбрать нечто среднее, занять позицию между ними».

Вот такая история, и то же самое происходит с вами каждый день. Кто-то говорит одно, кто-то говорит совершенно другое. Что делать? Вы находите компромиссное решение — красите половину лица. И становитесь еще уродливей.

Жизнь сама по себе совершенна. Вот почему мы говорим, что жизнь — это Бог. Бог — совершенство, к которому нечего прибавить.

Искусство подходит ближе всего: его не волнуют теории, не волнует борьба — оно просто пытается добавить красок. Оно просто пытается добавить немного красоты, чтобы можно было ею насладиться. Но искусство также не попадает в цель, потому что жизнью можно наслаждаться, ничего не привнося в нее. На самом деле, только такой жизнью и можно наслаждаться.

Искусство подобно ребенку. Философия свойственна старости, искушенному уму. Вот почему мы всегда представляем себе философов древними старцами. Художники — это всегда дети, играющие на берегу, собирающие коллекцию цветных камешков.

Снова и снова в искусстве наступает пора, когда искусство становится абсолютно простым и детским. Такое было с Пикассо, и в этом его притягательность: он рисовал как ребенок. Это великое искусство, но выглядит оно, как детские рисунки, словно он играл с красками, не зная, что с ними делать… словно рисунки возникали из игры с красками. Но ребенок должен расти, потому что ребенок — это только начало, не конец, и если ребенок растет правильно, он становится религиозным. Если художник развивается правильно, он становится религиозным. Если он не растет, он остается просто художником.

Для того чтобы философу стать религиозным, ему надо проделать долгое путешествие… это очень и очень трудно, почти невозможно. Это кажется невообразимо трудным. Все его бытие стоит на кону, он должен полностью разрушить самого себя, только после этого он может стать религиозным. Вот почему философы изобрели одну игру. Игра называется теология. Это не религия, а просто уловка философов, которым хочется почувствовать себя религиозными. Они думали об истине, красоте, о том и об этом, теперь они стали думать о Боге. Теология значит логика теоса, логика Бога. Философы сделали проблему также и из Бога и принялись ее решать. Теология — это лжерелигия. Это часть философии, которая не имеет ничего общего с религией.

Для ученого хотя и трудно, но все-таки возможно развернуться на сто восемьдесят градусов и стать религиозным человеком, потому что и религия, и наука принадлежат возрасту юности. Попробуйте понять это: искусство принадлежит возрасту детства, философия принадлежит старости, а религия и наука принадлежат юности. Для обеих нужна энергия. Наука полна ненависти, религия полна любви. Наука сражается с жизнью, религия полна любви к жизни.

Ребенок ближе к юности, потому что рано или поздно он вырастет. Если он нормально развивающийся ребенок, он станет религиозным. Каждый художник, если он растет, развивается, в один прекрасный день переступает порог храма, где обитают боги. Каждый поэт, каждый музыкант, каждый танцовщик, если он продолжает развиваться, если он не останавливается в развитии где-то посредине пути, становится религиозным. Это естественный путь развития человека искусства.

Ученому надо повернуться на сто восемьдесят градусов. Он не может дорасти до религии, ему надо измениться самому, выбрать новое направление. Он легко может превратиться в философа. Множество ученых в зрелом возрасте — Эддингтон, Джеймс Джинс — становились философами. Это несложно.

Для религиозного человека невозможно дорасти до возраста старости, религиозный человек никогда не стареет. Он становится старше, старше, старше и в то же время становится все более юным. Он никогда не становится стариком. Возраст старости не имеет отношения к религиозному человеку, потому что он живет каждым моментом, и каждый момент полон свежести. Он остается юным. Он так глубоко любит жизнь, что жизнь вознаграждает его юностью. Старик — это тот, кого отвергает жизнь, кто готовится стать негодным материалом, отброшенным в сторону. Его уже использовали, больше в нем нет нужды.

Религиозный человек никогда не становится таким стариком, вот почему вы нигде не увидите статуи старого Будды. Он состарился, он дожил до восьмидесяти лет, но вы нигде не найдете статуи Будды, или Махавиры, или Кришны, или Рамы в образе стариков, нигде. Мы никогда не изображали их в старости, потому что знаем, что религиозные люди не становятся стариками. Их тела старели, но это не важно — их сознание всегда оставалось молодым и свежим.

Религиозный человек никогда не становится философом. Это невозможно. Это противоречит природе вещей. Философу трудно стать религиозным, потому что для этого надо повернуть вспять — идти вспять противоестественно, но это возможно, некоторые возвращались назад. Очень редко, но такое случается. Это очень трудно — многое необходимо переосмыслить, многое было вложено, вся жизнь была отдана философии. Философы до самого последнего продолжают отстаивать свои теории, остаются убежденными в их правоте.

Таковы четыре способа прожить жизнь. Религиозный человек проживает жизнь, не становясь ни в чем экспертом. Он никогда не становится экспертом, потому что жизнь так глубока — как можно объявить себя экспертом? Жизнь так бесконечна, у нее нет начала, нет конца, как можно объявить себя ее знатоком? В действительности, чем больше вы знаете, тем слабее в вас чувство, что вы знаете. Чем больше возрастает ваше знание, тем более интенсивно переживается чувство незнания. Когда знание становится абсолютным, тогда религиозный человек просто чувствует, что ничего не знает. Он не способен быть экспертом.

Поэтому, если вы встретите эксперта по религиозным вопросам, знайте, что он не религиозный человек. Возможно, он специалист по фальшивке, которая называется теологией. Теология — это фальшивая монета, которая выдает себя за религию. Христианство закончилось с появлением теологии, избыток теологии задушил религию.

Иудеи не смогли убить Христа. Они распяли его, но он воскрес. А затем появились теологи — в христианстве были великие теологи, на самом деле христианство больше ничего и не произвело на свет, только коварную теологию, которая удушила Иисуса — они окончательно убили его. Иисуса не смогли убить на Голгофе, он был убит в Ватикане.

Теология всегда убивает религию, ее рост опасен, как раковая опухоль. Религия никогда не сделает из вас эксперта, никогда не сделает вас пандитом. Человек с открытыми глазами никогда не станет пандитом, потому что жизнь не теория, жизнь не писание, не гипотеза, которую надо изучить, а тайна, которую надо прожить. А чем дальше вы погружаетесь в тайну, тем больше вы теряете себя.

Наступает день, когда жизнь есть, а вас больше нет. Наступает день, когда вы полностью растворены. Волна растворилась в океане. Это конец, предел — то, что в Индии мы называем самадхи, просветлением, самбодхи. Когда вас больше нет, вы становитесь буддой.

А теперь послушайте притчу.

Один человек, которого считали умершим, во время приготовления к похоронам ожил. Он сел, но все происходящее вокруг так потрясло его, что он снова потерял сознание. Его положили в гроб и понесли на кладбище.

Как раз в тот самый момент, когда процессия прибыла на кладбище, сознание к нему вернулось, он приподнял крышку гроба и стал звать на помощь.

«Не может быть, чтобы он ожил, — сказали плакальщики, — ведь компетентные эксперты установили, что он умер».

«Но я жив!» — закричал человек. Он стал взывать к знаменитому и беспристрастному ученому и юристу, который присутствовал на похоронах.

«Минуточку, — сказал эксперт. Он повернулся к плакальщикам и сосчитал их. — Мы слышали, что говорит предполагаемый мертвец. Сейчас пятьдесят свидетелей сообщат нам, что они считают истиной».

«Он мертв», — повторили плакальщики. «Хороните», — распорядился эксперт.

И человека похоронили.

Если компетентные эксперты сказали, что он мертв, может ли быть, чтобы он оказался живым? Люди верят теориям, а не жизни. Человек жив и просит о помощи, но нет, их глаза закрыты теориями, знанием — ведь компетентные эксперты выдали сертификат о его смерти. Разве они могут ошибиться? Должно быть, это иллюзия: «Возможно, у нас галлюцинация, или галлюцинация у этого человека: он умер, но думает, что жив. Что-то тут не так, не могут же эксперты ошибаться?»

Не смейтесь, потому что это и ваш подход. Если в Ведах говорится о чем-то, а жизнь отрицает это, вы скорее поверите Ведам. Вы скажете: «Как это возможно? Риши Вед, великие эксперты, утверждают, что такого не может быть. Должно быть, в жизни что-то пошло не так. Жизнь может ошибаться, эксперты не могут».

Такое бывало не раз, такое происходит каждый день — с вами, с другими.

Когда астрологи и астрономы впервые доказали, что Земля круглая, а не плоская, римский папа отрицал это. Он сказал: «Как такое возможно? Ведь в Библии сказано, что Земля плоская».

У них были все доказательства, что Земля круглая, но христианские теологи не желали слушать. Они сказали: «Как такое возможно? Земля должна быть плоской. Как может ошибаться Библия? Наверное, это происки Дьявола, его внушение — вот откуда все ваши аргументы. Но вам не провести нас, мы знаем слово Божье».

Затем было доказано, что Солнце не вращается вокруг Земли, как всегда считали. Совсем наоборот, Земля вращается вокруг Солнца. Все доказательства были в пользу этого, не было ни единого доказательства против. Но снова та же история: Галилея вызвали на Папский суд и заставили отказаться от своих убеждений.

Галилей, стоя на коленях перед судом, сказал: «Я вместе с вами верю, что Солнце должно вращаться вокруг Земли, потому что так говорится в Писании, и я прошу простить меня за то, что утверждал, будто Земля вращается вокруг Солнца». И он обратился к Папе: «Ваше святейшество, если вы прикажете, я напишу еще одну книгу, в которой докажу, что истина в Писании. Но я должен все же объявить вот что: даже мое доказательство ничего не изменит, Земля продолжит вращаться вокруг Солнца. С этим ничего нельзя поделать. Я могу написать книгу, чтобы опровергнуть самого себя, — но это ничего не значит, дело совсем не в этом».

Должно быть, Галилей был исключительным человеком. Люди полагают, что он был трусом, но я так не думаю. Люди считают, что он был трусом, иначе зачем он просил прощения? Ему следовало стать мучеником. Но я полагаю, что мученики почти всегда глупцы, недалекие люди. Девяносто девять процентов из них — глупцы. Галилео, скорее всего, был очень и очень умным человеком.

Если вы живете среди глупцов, вам надо смириться с их глупостью. Зачем без всякой нужды становиться мучеником из-за всякой ерунды? Вращается Земля вокруг Солнца, или Солнце вращается вокруг Земли — какая разница? Зачем ради этого жертвовать жизнью? Должно быть, Галилей был исключительным, умным человеком. Он совсем не был трусом. Он не был безрассудным смельчаком, это верно, но его признание напоследок прекрасно. Он говорит: «Я тут бессилен. Даже если я докажу обратное, Солнце не станет слушаться меня, и Земля меня тоже не послушается».

Когда Галилей построил свой первый телескоп, он попросил своих друзей — университетских профессоров, священников — подойти и посмотреть в него, потому что там были видны многие звезды, которые невозможно было увидеть невооруженным глазом, но теперь, через телескоп, их можно было увидеть. Но никто не решался посмотреть в телескоп, потому что все звезды были сосчитаны в Библии. Там говорилось, сколько звезд на небе — Бог создал именно такое количество звезд — а вдруг с помощью этого инструмента обнаружится, что их больше? Наверное, этот инструмент изобретен Дьяволом!

Ни у кого не хватало духу заглянуть в телескоп — им было страшно… вдруг вы увидите там звезды, не перечисленные в Писании? Это создаст трудности. Когда несколько самых смелых все-таки заглянули в телескоп, они рассмеялись и сказали: «Наверное, ты придумал какой-то фокус!» Звезды, которых не было в Писании, отыскались в телескопе — должно быть, Галилей просто решил посмеяться над ними.

Они считали, что жизнь должна соответствовать писаниям, жизнь должна подчиняться теориям. Так что не смейтесь над этими людьми — они просто следовали общепринятому закону глупости.

«Не может быть, чтобы он ожил, — сказали эти люди, — ведь компетентные эксперты установили, что он умер».

Я слышал вот какую историю: однажды случилось так, что в списках для голосования пропало имя жены Муллы Насреддина. Проходили выборы, и его жена очень хотела проголосовать, но ее имени не было в списках. Тогда Насреддин обратился в избирательную комиссию — и оказалось, что ее имени не просто нет в списках, но там написано, что она умерла. Разумеется, жена Насреддина была в ярости, и еще больше ее разъярило то, что сам Насреддин не воспринимал случившиеся серьезно. Он не волновался и не сердился, хотя следовало бы — как смели эти люди посчитать ее мертвой, когда она жива? Она была страшно рассержена. Они подошли к председателю комиссии, и она набросилась на него: «Вы не имеете права! Я жива! А в ваших списках написано, что я умерла. Что это значит?»

Она была просто вне себя от ярости, так что Насреддину пришлось вмешаться. Он сказал: «Погоди. Нельзя спорить с людьми в правительстве. Они, должно быть, правы — как они могут ошибиться? Нет сомнения, что им лучше известно, как обстоят дела, а ты — всего лишь глупая женщина, совершенно необразованная, и пытаешься спорить с таким большим человеком? Если они написали, что ты умерла, значит, ты умерла. Эксперты не ошибаются».

«Но я жив!» — закричал человек.

Жизнь кругом вас надрывается криком, но вам некогда прислушиваться к ней. Вы всецело доверяете экспертам. Вы продолжаете читать свою Рамаяну, свою Библию, а жизнь кругом вас кричит: «Я здесь! Посмотри на меня!» Ее крик доносят птицы, деревья, скалы, облака — но ваши уши заложены. В ваших ушах вата писаний, экспертов, теоретиков. Вы читаете книги, вы ищете истину в книгах, вы ищете жизнь в книгах.

Рамакришна любил рассказывать такую историю. Жена одного из учеников Рамакришны как-то сказала мужу, что ночью сгорел соседний дом. Ее муж был образованным человеком. Он тут же схватил газету и начал ее просматривать. Жена удивилась: «Что ты делаешь?» Он ответил: «Если бы дом на самом деле сгорел, об этом сообщили бы в новостях, но я не вижу такой новости в газете. Я не верю, что дом сгорел, — должно быть, это слухи». А ведь достаточно было выйти на улицу — но вам нужно прочитать об этом в газете, вам надо проверить, есть ли новость в газете. Газета стала для вас большим источником жизни, чем сама жизнь. Слова важнее, чем факты.

Жизнь далеко убежала от вас. Между вами и жизнью великая китайская стена из слов, теорий, писаний, религий, философий. Очень трудно пробить эту стену и добраться до жизни, вот почему вы так несчастны, так полны жажды, так голодны. Вы никогда не жили. Вы кое-как влачили свое существование.

«Но я жив!» — закричал человек. Он стал взывать к знаменитому и беспристрастному ученому и юристу, который присутствовал на похоронах.

Он допустил ту же самую ошибку, которую допускали плакальщики, потому что он был частью той же самой толпы. Иногда я подозреваю, вспоминая эту историю, что глубоко внутри себя он думал: «Может, они правы, ведь эксперты не ошибаются? Может, я заблуждаюсь?..» Ведь он был частью той же самой толпы, которой принадлежали и плакальщики. Он не был выдающимся человеком, он принадлежал к той же самой группе людей. Должно быть, глубоко внутри себя он думал: «Я чувствую, что я жив, но кто может доверять своим чувствам?» И вы подобно ему не доверяете своим чувствам. Вас одолевают сомнения. Кто знает — вдруг вы ошибаетесь? Этот человек был жив, он чувствовал себя живым, он кричал: «Я жив!», но все же он обратился к известному и беспристрастному ученому. Он обратился не по адресу.

Прежде всего, тот был ученым, то есть специалистом по мертвым вещам. Ни один ученый никогда не встречается с жизнью, это просто невозможно. Сама методология не допускает этого. Обращаться к специалисту по мертвым вещам с вопросом о жизни было бессмысленно, и это было еще более бессмысленно оттого, что тот человек был знаменитым. Когда эксперт малоизвестен, он может иной раз забыть о важности своей экспертизы, не так уж много для него поставлено на кон. Но когда речь о знаменитом эксперте, он обязан держать марку. Тогда вопрос не в том, жив человек или мертв, а в том, сумеет ли он сохранить свой престиж знаменитого ученого. Маленький человек может совершить самоубийство, но не всемирно знаменитый ученый. Начинающий ученый мог посмотреть на человека и подумать: «Возможно, он и жив». Но это продемонстрировало бы его недостаточную компетентность, его статус вызвал бы сомнение.

Чем более основательно положение человека, тем больше он заботится о том, чтобы упрочить его, и тем меньше вероятность, что он признает какой-нибудь новый факт. Он будет отметать новые факты, потому что любой новый факт, в случае признания, грозит разрушить всю систему. Люди с прочным общественным положением никогда не бывают бунтарями, это закон. Они не могут допустить восстания. Это одна из главных карт, разыгрываемых обществом против революций.

В Индии в течение пяти тысяч лет не бывало революций, потому что брахманы пользовались огромным престижем. Человек знаний был возведен на вершину лестницы, считался самым важным — человек знаний был основой общественного порядка. Кому было восставать? Ведь для того, чтобы восстать, вам следовало быть брахманом, интеллектуалом. Только интеллигенция восстает. Но если интеллигенция составляет основу общественного порядка, тогда восставать некому, тогда это невозможно. Все брахманы Индии были высокопоставленными людьми. Они не могли допустить восстаний, потому что восстание означало конец их престижа. Конец общественного порядка означал и их конец. Их существование зависело от общественного порядка. Они не могли допустить восстаний.

Тот же самый трюк повторяется сейчас в Советской России. Вот почему в Советской России нет никакой возможности устроить революцию, совершенно никакой возможности. Тот же самый фокус. Наверное, они научились этому у индийцев, потому что Индия — единственная страна в мире, которая на протяжении тысячелетий избегала восстаний. Это была единственная социальная структура, которую не сотрясали восстания, восстания здесь были невозможны — наверное, им был известен какой-то секрет. Тот человек, который заложил основы общественного устройства Индии, Ману, видимо, владел этим секретом.

И вот теперь Маркс и Ману заложили основы Советской России. Авторы, профессора, писатели, романисты, ученые пользуются там огромным уважением — это брахманы, интеллигенция. В России брахманы снова стали высшим классом. Тем самым исчезла любая возможность восстания, потому что кому теперь восставать? Рабочие, шудры, никогда не поднимут восстания — сами по себе они никогда не поднимут восстания. Чтобы их воспламенить, нужна интеллигенция, но зачем ей воспламенять их? — ведь революция обернется против самой интеллигенции. Воины, солдаты никогда не будут восставать, это самые послушные люди, послушные до идиотизма. Все их обучение направлено на подчинение. Они никогда не будут устраивать революции. И, конечно же, не будут устраивать революции деловые люди, потому что во время революции их ограбят. Им есть что терять. Деловые люди никогда не устраивают революций, вайшьи никогда не устраивают революций, это невозможно. Они всегда против революций. Вот почему невозможна революция в Америке: там вся страна состоит из среднего класса, вся страна — буржуазия, вайшьи. В Америке революция невозможна — кому там восставать? Большая часть страны — это средний класс. Человек из среднего класса всегда мечтает улучшить свое положение. У него нет свободного времени для революций, и, кроме того, любая революция помешает осуществлению его амбициозных планов. Вайшьи никогда не бывают революционерами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.