Глава 8

Глава 8

СОЗДАВАЯ CBOЙ MИP. ГУНАПРАБХА

Встреча с Его Святейшеством Далай-ламой Первым была для меня, наверное, самой важной из всех. Как он и предсказывал, эта ночная беседа оставила мне много сырого материала для десятков важных открытий, связанных с постижением жизни, открытий, которые я совершал каждый божий день, размышляя над нашим разговором.

Одним взмахом меча я разрубил множество узлов, найдя ответы на многие вопросы моего бытия, которые считал наиболее важными.

Правда, поначалу мне было не так просто усвоить теорию умственных отпечатков, управляющих моим восприятием самого себя, окружающего мира и людей в этом мире, но со временем я понял, что эти трудности были связаны с представлениями той культурной среды, в которой я вырос, а вовсе не с ущербностью самой концепции, которая была логически безупречна и объясняла почти все, что меня на тот момент интересовало.

Но самое главное - слова Далай-ламы полностью объяснили причину страданий моей матери в частности, а также и вообще то, почему добродетельные люди могут испытывать боль и лишения, а негодяи, приносящие людям вред и несчастье, вполне могут какое-то время процветать и даже прекрасно себя чувствовать. Эта идея о происхождении вреда снова и снова приходила мне в голову: Его Святейшество говорил, что переживания боли и страданий были результатом негативных отпечатков, а те, в свою очередь, появились там вследствие вредоносных деяний по отношению к окружающим.

Однако, как любое мыслящее существо, я знал, что пользу и вред, добро и зло не всегда так уж просто различить; если же эта теория кармических отпечатков и того мира, который они создают, истинна, то именно правильность этого выбора между добром и злом становилась жизненно важной. Кроме того, хотя вопрос об источнике страданий моей матери становился для меня все более и более ясным, я по-прежнему ничего не узнал о том, где она могла бы сейчас находиться и как я могу ей помочь. И наконец, мне показалось, что я стал лучше понимать тайну златовласки, которая когда-то привела меня в Сад, ибо теперь я чувствовал, что в конечном счете получу ответы на все свои вопросы, если смогу разгадать секрет того, как она впервые появилась, как она без слов учила меня, как испытать то райское блаженство, которое излучало ее тело и которое лилось из ее томных глаз.

Вот так и получилось, что меня снова, уже в который раз, потянуло в Сад. В пустыне была осень, своя, особенная, пустынная осень, которая не меняет цвет листьев и не обнажает ветви внезапным листопадом, открывающим взору черноту древесных стволов. Просто стал все чаще задувать приятный остужающий ветер, просто мало-помалу становился ощутимей перепад температур между дневной жарой и ночной прохладой. Хорошо помня мою последнюю встречу в Саду, проведенную под чинарой возле скамейки, я прошел через калитку, прямиком отправился туда и почтительно сел на траву у подножия этого скромного деревянного сиденья, как будто это был трон, ожидающий прибытия великого Царя, хотя меня и не покидала надежда, что это будет все-таки царица.

Он вошел в калитку с величавым изяществом в аккуратной, складочка к складочке, монашеской одежде, излучающий элегантную благопристойность всем своим видом - уже просто даже тем, как канонически была согнута его левая рука с правильно перекинутой через нее монашеской накидкой, в совершенном порядке ниспадавшей к его колену. Уже одного этого было достаточно, чтобы понять, что передо мной величайший наставник искусства безупречной нравственности Учитель Гунапрабха, образчик совершенного монаха для всех времен и народов, который перенесся через четырнадцать столетий в наши дни из своего славного времени - золотого века индийского монастырского буддизма. Он степенно уселся на скамью, неторопливо поджал ноги, скрестив их под монашеской одеждой, потом привел в порядок свое облачение, чтобы оно свободно облегало его фигуру, властно и безмолвно приветствовал меня и застыл в своей величественной позе.

Гунапрабха был высоким мужчиной крепкого телосложения, стройным и бодрым, несмотря на возраст, - думаю, ему было порядком за семьдесят. Помимо некоей ауры этикета, внешних приличий, которые так и сквозили во всех его манерах, самым впечатляющим был немигающий взгляд его широко открытых круглых глаз, казалось, принадлежащих не человеку, а старому мудрому филину. Плотно сжатые губы наводили на мысль, что ими нечасто пользуются для разговора, руки совершенно неподвижно лежали внизу живота в характерном для медитации жесте, а пальцы время от времени шевелились, перебирая небольшие четки. Он сидел, слегка откинувшись назад и приподняв подбородок, и спокойно смотрел на меня в ожидании.

Я почувствовал, что должен заговорить первым, и выбрал один из множества вопросов, которые принес с собой, постарался четко сформулировать его, а потом сказал с подобающим его почтенному облику уважением:

- Как нам дано знать, что правильно, а что ошибочно?

Он продолжал неотрывно рассматривать меня, не издавая ни звука, затем опустил взгляд на свои руки с четками, прочистил горло и внезапно снова вперился в меня:

- Хорошие деяния оставляют в уме отпечатки, которые делают твой мир приятным. Плохие деяния оставляют в уме отпечатки, которые делают твой мир неприятным.

- Но как нам отличить, - продолжал я после почтительной паузы, - как безошибочно определить, какие виды деяний оставляют отпечатки, создающие приятные вещи в нашем нынешнем мире, а какие - наоборот?

- Только Просветленный, - его ответ прозвучал четко и быстро, как команда, как выстрел, - может ясно видеть, какие разновидности отпечатков и какие разновидности деяний, оставивших в уме эти отпечатки, определяют конкретные - все и каждую - подробности нашей жизни.

- Но ведь правда же, что каждая мельчайшая подробность нашего мира, равно как и все подробности существования нас самих, а также всех, кто нас окружает, определяется нашими кармическими следами, оставленными тем, что мы сказали, подумали или сделали в прошлом?

- Правда, - ответил он и снова уставился на свои руки и четки.

- Все-все? Каждая дождинка, коснувшаяся моей щеки, каждая снежинка, упавшая мне на губы, каждая линия в малахитовом узоре, каждая черточка лица, цвет волос и оттенок глаз моей любимой, солнечное затмение, фазы луны, мимолетная грусть и беспричинная радость?

- Именно, - ответил монах и опять опустил взгляд.

- То есть мы должны знать наверняка, какие действия хорошие, а какие плохие, какие поступки посеют безупречные семена, которые позволят нам увидеть себя Просветленными. Вас послушать, так, для того чтобы стать Просветленными, мы уже должны быть Просветленными, - разгорячился я.

- Изучай первоисточники, - кратко ответил он, не поднимая глаз.

- И если изучить их как следует, - ответил я после краткого раздумья, - тогда теоретически мы сможем точно распознать те действия, слова и мысли, которые создадут наш будущий мир полностью совершенным; мы сможем полностью избежать тех деяний, которые могли бы вызвать любое зло в нашем мире.

Гунапрабха оторвал свой немигающий взгляд от ладоней и сурово молвил:

- Это не теория; ты сможешь сделать это на практике, как смогли бесчисленные святые прошлого.

- Тогда научите меня, какие действия будут сеять правильные семена, а то я просто изнываю от страданий этого мира, а точнее, от понимания, к которому я наконец пришел, что весь этот мир - одно сплошное страдание.

- Назови мне любое страдание твоего мира, а я точно опишу тебе действия, которые, по мнению Всеведущих, привели к его появлению.

Я не думал ни секунды.

- Смерть. Какое действие оставляет в уме отпечаток, который заставляет человека видеть себя умирающим от ужасной неизлечимой болезни?

- Убийство. Лишение жизни то есть.

- Значит, если нам удастся не лишить жизни ни одно живое существо, будь то человек или животное, то мы никогда не умрем такой страшной смертью?

- Воистину так, но остаются еще отпечатки, которые мы посеяли до того, как решили больше не отбирать жизнь.

С минуту я размышлял над теми предыдущими отпечатками:

- А если мы очистили эти старые кармические следы, используя четырехшаговый метод, который удаляет их из ума?

- Тогда ты вообще никогда не должен будешь умирать в таких муках.

Мне показалась, что молния ударила в землю прямо передо мной; мне показалось, что я узнал тайну Чаши святого Грааля, бесплодными поисками которой человечество занимается с первых дней своего существования. Просветленная грусть охватила меня: мне казалось, что я переживаю некий переломный момент в жизни целой империи или даже планеты, причем переживаю его с полным пониманием того, что и почему происходит и чем все это кончится, но вот поделать ничего не могу.

- А бедность? Почему люди живут бок о бок в одной и той же стране, на одной и той же земле, под тем же солнцем, небом и дождем, но у одного достаточно или даже слишком много пищи, а другие вокруг голодают и умирают от истощения?

- А не надо было воровать: то есть брать то, что тебе не принадлежит.

Сначала все это мне показалось весьма правдоподобным, но потом яд сомнения проник мне в душу, разрушая все логическое построение, касающееся добрых и скверных деяний и их кармических следов.

- Но мне часто попадались бизнесмены и спекулянты, которые постоянно воровали, годами обманывая других, а жили на доходы от такого своего воровства припеваючи - дай бог каждому.

Подбородок наставника приподнялся чуть выше, он взглянул на меня сверху вниз с легким оттенком негодования. При этом глаза его оставались неподвижными, он так ни разу и не моргнул.

- А кислые лимоны, которые выросли из косточек сладкого персика, тебе не попадались? - спросил он почти саркастически.

- Нет, - сказал я, - ни разу не встречал ничего подобного. Ибо это никак невозможно, чтобы из семени сладкого фрукта вырос кислый фрукт или чтобы из злака вырос овощ. Семена и фрукты, зародыши которых они в себе несут, всегда одного и того же типа: сладкие порождают сладкие, кислые - кислые.

- Но ведь ты только что сказал, что негативное действие может иметь положительный результат.

- Во всяком случае, это выглядит именно так.

- Да-а… - протянул монах и с грустью посмотрел на свои ладони, сложенные на скрещенных ногах. - Да, выглядит так. - Он вздохнул и тихо продолжал: - А ведь один только этот факт является источником страданий и несчастий всего мира. Нам кажется, что, жульничая, обманывая или вводя других в заблуждение, мы можем обогатиться, преуспеть, а на деле мы просто обманываем самих себя, лишаясь счастья на долгие-долгие годы, да и годы ли? Может быть, жизни? Теперь хорошенько подумай, - продолжал наставник, - изо всех сил подумай.

Может ли фруктовое дерево, вырастающее из косточки, появиться в тот же момент, когда эту косточку сажают, или часом позже?

- Нет, никогда. Требуется много времени, чтобы дерево выросло из семечка, - это свойство заложено в самой природе семян и деревьев, так что немало воды утечет, прежде чем семя станет деревом и, в свою очередь, даст плоды.

- А у тебя есть хоть один повод считать, что семена кармы в уме должны вести себя по-другому?

- Нет, - ответил я и впал в задумчивость. Поскольку я давно уже испытывал к этим вопросам устойчивый интерес, размышляя о собственной жизни, то сразу понял, о чем он толкует.

- Если следовать вашим рассуждениям, - начал я, - единственное, что может принести торговцу успех в бизнесе, - так это акт благотворительности: то есть нужно отдавать с целью удовлетворить нужды других.

- Именно, - прокомментировал он, впервые улыбнувшись успехам своего явно подающего надежды ученика.

- А единственным результатом мошенничества, обмана других является собственная нищета, - продолжал я.

Он опять улыбнулся и слегка кивнул.

- Таким образом, когда мы извлекаем прибыль, обводя кого-то вокруг пальца, то на самом деле наблюдаем два никак не связанных между собой события: созревание благого отпечатка, оставленного нашей благотворительностью в прошлом, и сев новых семян собственной бедности, которую нам, и только нам, предстоит испытать в будущем.

Он снова кивнул.

Тут у меня в голове что-то взорвалось, и я возбужденно выпалил:

- А это, в свою очередь, объясняет, почему одни люди вроде бы процветают на своем мошенничестве, другие бедствуют, независимо от того, жульничают они или нет, а третьи благоденствуют в обоих случаях!

Мир как таковой работает вовсе не так, как нам кажется!

Наставник кивнул мне в ответ, тоже весьма возбужденный, затем снова откинулся назад, еще чуточку выше подняв подбородок и многозначительно глядя на меня, как будто собирался немедленно привести меня к очередному постижению.

- Если нечто действительно является причиной какого-то, скажем, события, - продолжал я с трудом продираться через дебри буддийской логики, - то при соблюдении нужных условий оно обязано всегда и постоянно вызывать это событие. Ну или не событие, а какую-нибудь вещь. Например, мы знаем, что желудь есть причина дуба, потому что, если присутствуют все необходимые факторы роста, из желудя непременно вырастет именно дуб, а не баобаб или другое какое дерево.

Если бы мошенничество в бизнесе было настоящей причиной обогащения, то при прочих равных условиях мы, обманывая кого-то, всякий раз должны были получать прибыль. Но раз этого не происходит, то, значит, не жульничество приносит нам доход. Должен существовать какой-то другой фактор, являющийся истинной причиной благосостояния, который всегда, неизменно и безошибочно приводил бы именно к нему.

- И это - умение отдавать другим, - тихо заключил он, глядя на меня с отеческой гордостью.

В этот момент я почувствовал, что этим одним штрихом он почти завершил картину грядущего счастья - моего и всех, кто меня окружает.

Могу без преувеличения сказать, что это был один из немногих важнейших моментов моей жизни.

Мысль моя вернулась к океану страданий этого мира и к тем, кто барахтался в этом океане вместе со мной.

- А вот взаимоотношения между людьми, - снова заговорил я. - Кажется, что они - источник огромного счастья в этом мире, и вместе с тем - причина такого же, да нет, еще большего страдания. Некоторые семейные пары живут долго и счастливо, растянув медовый месяц на всю свою жизнь, и даже умирают в один день, другие сначала сближаются, потом расстаются, третьи, похоже, с первых дней супружества обречены влачить серые безрадостные дни не в силах ни расстаться, ни начать все сначала. Что же посеяло в уме этих несчастных такой мощный отпечаток, который не дает им насладиться прелестями законного супружества?

- Супружеская неверность, - без колебаний отвечал монах.

Я было засомневался, вспомнив несколько случаев, о которых слышал, когда свято соблюдавшие свои супружеские обеты муж или жена безвозвратно теряли свою «половину» по вине какого-нибудь искушенного обольстителя, но быстро нашел ответ на свой так и не прозвучавший вопрос, разделив нынешнюю причину для будущего семейного счастья и неминуемую расплату за прошлые похождения ныне добродетельного супруга или супруги. Логика лаконичной проповеди Гунапрабхи была безупречной. Это навело меня на мысль о другой разновидности страдания, которая всегда сильно тревожила меня. И я спросил:

- Мы часто видим в мире людей, которые говорят правду, чьи слова всеми воспринимаются с уважением. Но есть и явные лжецы, к которым тем не менее также прислушиваются. Третьи хоть и говорят правдиво, но их никто ни во что не ставит. А четвертые опять-таки лгут что есть силы, но им также никто не верит.

- Те, кому верят, в прошлом говорили правду; те, кому не верят, в прошлом были лжецами, - коротко и ясно ответил монах. - Никогда не забывай байку про мошенника, который вроде бы процветает; не обманывайся внешним обличьем, пусть тебя не сбивает с толку наружность. Смотри глубже, учись делать выводы, и ты увидишь то, что никогда не смог бы увидеть глазами.

Я кивнул и снова погрузился в анализ неприглядных сторон человеческого бытия. Мне пришло на память, что наиболее неприятные моменты моей жизни были связаны с подчас вынужденным пребыванием в компании дешевых трепачей-острословов, которые все время ссорились, постоянно подначивая друг друга, и грязно сплетничали за спиной о каждом, стоило ему только выйти из комнаты. Эта была та разновидность «приятелей», длительное общение с которыми превращало вашу жизнь в нескончаемый кошмар, в жалкое прозябание и, в конце концов, что еще хуже, не в лучшую сторону влияло на ваш собственный характер. Я спросил, в чем была причина всех этих ссор и злословия.

Он кивнул, показывая, что понял вопрос, и еще раз бросил взгляд вниз, подтыкая складки своей монашеской одежды и в молчании усаживаясь поудобнее. Затем тихо вздохнул и заговорил:

- Разве ты не замечал, что люди этого мира очень хотят иметь друзей и поклонников, но стоит этим друзьям и поклонникам подружиться или еще как-то сблизиться с кем-то, кроме нас, как мы сразу начинаем испытывать непреодолимое желание разлучить этих двоих, поссорить их друг с другом, и вот мы уже начинаем распускать сплетни, делать прозрачные намеки, имеющие целью добиться этого? Разве ты никогда не видел, как часто то, что мы говорим, имеет своей, подчас бессознательной целью отвратить друг от друга тех людей, которым посчастливилось на кратчайший дозволенный им миг испытать радость дружбы и сладость любви? В этом и есть причина твоей ситуации, вот почему мы так часто обнаруживаем себя в компании вроде той, что ты только что описал.

И опять его слова показались мне абсолютно логичными, и я мысленно обещал себе быть особенно внимательным к подобной болтовне и сплетням, потому что предпочитал компанию людей достойных и благородных. И тут я вспомнил своего обидчика, раздражительного хранителя книг из той библиотеки, где я работал, - моего начальника - и попросил:

- Откройте мне, в чем причина той разновидности отпечатков, что заставляют нас слышать от некоторых из окружающих нас людей слова, которые всегда кажутся неприятными или даже агрессивными, но в любом случае направленными на конфронтацию; создается впечатление, что такие люди только и думают, как бы с тобой сцепиться.

- Причина этого в грубых словах, причем фактически, - тут Гунапрабха взглянул на меня, характерно пожав плечами, - не только обращенных к живому существу, но и адресованных неодушевленному предмету и даже относящиеся к оценке какого-нибудь события. Можно облаять соседа или обругать его собаку, можно отпустить пару крепких словечек по поводу камня, о который ты споткнулся, можно сказать все, что думаешь об очередной задержке экипажа, - итог один, и он тебе известен.

- А что, если люди, - продолжил я свой экскурс в личные обиды, - не придают никакого значения нашим словам и ни во что не ставят наши предложения, заставляя нас думать, что мы вообще никуда и ни на что не годимся?

- Этому есть своя причина, - мгновенно отозвался он, как будто предвидя ход моей мысли, - и эта причина - суесловие, пересуды и пустопорожняя болтовня, настоящее проклятие человечества, медленно, но верно пожирающее жизнь огромного числа людей, засевая в их умах отпечатки невообразимых бед в будущем.

Я припомнил свои дружеские посиделки за чашкой чая с приятелями и задумался, сколь многое из того, что мы говорили тогда, являлось пустой тратой слов, настолько бесполезным сотрясанием воздуха, что уже спустя несколько часов почти невозможно было вспомнить, о чем вообще шла речь. Похоже, это распространялось и на те новости, которые мы читаем каждый день и за ночь благополучно забываем, чтобы расчистить место, и с утра пораньше опять расточительно тратить свое время на чтение свежих, столь же ненужных новостей.

Эта мысль потянула за ниточку другую: мне припомнилось сборище купцов на постоялом дворе неподалеку от моей библиотеки.

Склонившиеся над бумагами с последними ценами и прогнозами, с головой ушедшие в деловые переговоры, заключение и расторжение сделок, торгующиеся до упаду и спорящие до хрипоты, они отдавали все свои силы приумножению и без того немалого состояния. Эта интенсивная деятельность до того изматывала их моральные и физические силы, что многие из них доводили себя до нервного истощения и неспособности продолжать свои дела, а иные прямиком отправлялись на кладбище, так и не успев толком насладиться плодами своих праведных трудов.

- А как называется то, - вспомнив этот постоялый двор, продолжал я вопрошать, - что заставляет некоторых людей посвящать всю свою жизнь погоне за приобретением все большего числа все лучших вещей; почему столь немногие способны довольствоваться тем достатком, который уже имеют?

- Это результат отпечатка, посеянного эмоцией страстного желания, стремления обладать чем-то: постоянное ревнивое внимание ко всему, что имеют, делают, умеют или знают другие, и непреодолимая, требовательная тяга завладеть этим.

Выслушав этот ответ, я подумал, что и сам стремлюсь занять должность хранителя книг в библиотеке, хочу уметь так же быстро, как он, ориентироваться в ее многотомном собрании, стремлюсь овладеть его навыками не потому, что ищу знаний, которые могли бы принести пользу мне и окружающим, а только потому, что у него они есть, а у меня - нет. Может, мне лучше следует помогать ему, чем ставить палки в колеса своими мелкими пакостями, которые так его раздражают?

- Знаю я одного хранителя библиотечного собрания, помощник которого, - начал я, чисто из скромности не называя имен, - очень ему завидует, а потому почти не оказывает ему никакой профессиональной поддержки, вместо этого всячески отравляя ему жизнь по мелочам и доставляя массу неудобств на работе.

Не поднимая головы, монах прошил меня взглядом, как будто знал, о ком идет речь, а его чуть приподнятые веки снова вызвали в моей памяти другое лицо: я вдруг осознал, что нечто подобное случалось на встрече с каждым из наставников, приходивших в этот священный Сад.

- Этот человек, - сказал он, тщательно подбирая слова, - пожинает плоды созревания отпечатка, посеянного в уме его собственной злой волей, недоброжелательством к другим. - Тут обычно невозмутимое лицо его исказилось гримасой: огромные глаза мудрого филина открылись еще шире, избороздив лоб глубокими складками. Он снова глубоко вздохнул. - Как же все у вас вывернуто наизнанку, - тихо продолжал он, - как странно, что вас приводят в восторг несчастья других. Два человека работают вместе, бок о бок, их карьера и удача зависят от успеха предприятия, где они трудятся, от их совместных, согласованных действий. И что же? Один ждет не дождется, пока другой потерпит неудачу, и когда это случается, вместо сочувствия будет извращенно радоваться и хлопать в ладоши.

И он бросил на меня быстрый, но многозначительный взгляд, прежде чем его глаза вернулись к прежним размерам и снова опустились вниз, остановившись на руках, держащих четки. Какое-то время я сидел в смущении, тоже уставившись на свои руки, но новая беспокойная мысль заставила меня задать очередной вопрос.

- Все неприятности, доставляемые ему помощником, вызваны собственными кармическими семенами этого библиотекаря, посеянными в его уме злыми умыслами, которые он питал в чей-то адрес в прошлом, так? Значит, это его собственная вина, а помощник вообще ни при чем, то есть его намерение навредить начальнику - это всего лишь созревание семян, посеянных самим этим боссом в своем же уме.

- Так-то оно так, но ты не забудь прибавить, что намерение этого «не помогающего помощника» принести вред обязательно доставит кое-кому те же самые неприятности, которые он надеется доставить теперь своему начальнику. И этот кое-кто - помощник собственной персоной.

- Но ведь для меня и помочь-то ему нет никакой возможности, - проговорился я, - ведь чтобы хранитель библиотеки смог принять мою помощь и счесть меня полезным, он сам должен был бы приносить пользу другим в прошлом.

На этот раз Гунапрабха гневно стрельнул в меня глазами:

- Ты ходишь по самому краю бездонной пропасти; ты держишь у самых губ чашу со смертоносным ядом. Ты готов прийти к поистине греховной мысли - мысли, которая сбила с толку столь многих из тех редких счастливцев, что сумели дойти до того понимания, которого ты достиг в этом Саду.

- Вроде бы и говоришь ты все правильно. Да, если мы видим, что кто-то страдает, то происходит это только потому, что он совершил поступки, произнес слова или имел мысли, которые посеяли отпечаток в его уме, - отпечаток, который заставляет его видеть себя страдающим.

И значит, это правда, что каждый несет полную персональную ответственность даже за самую малую толику боли, которую когда-либо испытает. Также верно и то, что если мы попытаемся уменьшить их страдания и нам удастся принести им некоторое облегчение, то они почувствуют эту поддержку и ее результат только потому, что переживают созревание в своем уме другого, позитивного отпечатка, плод которого воспринимается ими как вещь, именуемая облегчением.

- Но если ты сделаешь из всего этого вывод, что мы не обязаны изо всех сил стараться помогать другим, утешать и облегчать страдания ближних, что не в этом состоит наша первейшая и даже абсолютная обязанность, что не в этом заключается сама причина, высший смысл нашего существования, то ты, друг мой, ошибся Садом. Все, что ты изучил в этом святом месте, не пошло тебе впрок, ты обманул ее ожидания, ты обманул ожидания наставников, что учили тебя здесь, ты обманул ожидания всех тех, кто в будущем смог бы воспользоваться полученными тобой знаниями, но больше всего ты обманул самого себя, попусту растратив свое человеческое рождение. Ты - самое слабое звено! Вдумайся в мои слова, ведь ты уже начал осознавать их правоту.

И я действительно сердцем почувствовал ошибочность той мысли, которой чуть было не позволил утвердиться в своем уме. Гробовая тишина повисла после такой бури эмоций обыкновенно столь сдержанного и немногословного наставника. Некоторое время было слышно, как он пытается выровнять дыхание. Наконец он взял себя в руки и продолжил:

- Возможно, ты теперь спросишь меня, в чем же причина того, что подавляющее большинство живых существ так цепляется за идеи, касающиеся их мира и их жизни, которые столь очевидно ошибочны, вредны и разрушительны для нашего всеобщего счастья. Что же заставляет людей, должен спросить ты, питать все эти помыслы, которые столь очевидно и столь эффективно разрушают именно то самое счастье, ради которого предпринимаются все их действия, разговоры и размышления? Ответ заключается в том, что мы позволяем себе все время держать в голове некую идею, которая в корне противоположна тому, что действительно приносит нам счастье. Ты уже узнал вкус истины, теперь ты знаешь, что действительно обусловливает наш мир, является его причиной, а значит, можешь себе представить, что именно то, как ты мыслил прежде, и то, как продолжает мыслить большая часть человечества, вызывает появление в уме наиболее вредных из всех кармических отпечатков.

Я боялся пошевелиться, опасаясь, что Учитель Гунапрабха не захочет продолжать разговор, а мои вопросы так и останутся безответными. Он продолжал сидеть, опустив взор, и отсчитывал на четках какую-то неизвестную мне молитву. Внезапно он снова взглянул на меня своими огромными круглыми глазами и сказал:

- Спрашивай.

Я собрался с духом и продолжил с того места, где вспышка его гнева прервала ход моих мыслей.

- Вы так много говорили о семенах-отпечатках, посеянных в моем уме моими же прошлыми действиями и мыслями, вы убедительно продемонстрировали, как они могут влиять на мое личное восприятие.

Но вы также все время намекали на то, что они создают весь мой мир в целом. Объясните мне, имеете ли вы в виду также и внешний физический мир, среду нашего обитания? Неужели эти отпечатки так сильны, что могут определять те элементы нашего физического мира, которые являются причиной нашего страдания?

- Назови такое страдание, и мы посмотрим, - удостоил меня ответом наставник.

- Как-то раз я путешествовал на Восток, - начал я свой рассказ, - и посетил две очень похожие и вместе с тем не похожие друг на друга страны. Они расположены на одной параллели, имеют практически одинаковый климат - им поровну достается дождей и солнечного света, - почву и рельеф. Я видел, что в обеих странах выращивают одну и ту же зерновую культуру, не помню сейчас уже какую, порой даже из одних и тех же семян. И все же когда она, пусть это будет кукуруза, вырастает в первой стране, то мука, в которую ее перемалывают, похоже, совсем непитательна, к тому же она низкого качества, всегда какая-то грязная, а люди, которые ее едят, остаются тощими и выглядят изможденными, иногда они даже заболевают от такой скудной и некачественной пищи. А в соседней стране мука получается здоровой и сытной, население выглядит упитанным и пышет здоровьем. Помню, что и одни и те же лекарства действуют там по-разному; в первой стране они не лечат - скорее калечат, а то бывает, что еще и убивают; во второй же любой препарат действует в точности так, как написано в инструкции по его применению: и лечит, как надо, и побочных эффектов не вызывает.

Откуда ж такое различие, в чем провинился народ целой страны?

Причина опять-таки в лишении жизни. Люди первой страны в прошлом убивали живых существ, а их счастливые соседи этого не делали. - Я ненадолго задумался и продолжил: - Все, что говорилось до этого момента о действиях и тех кармических следах, которые они оставляют, создало у меня впечатление, что мы несем персональную ответственность за те семена, которым мы позволили попасть в почву нашего ума. В результате я пришел к выводу, что отпечаток может быть оставлен только в единичном уме. А теперь вы говорите о самом мире, о мире как таковом, об окружающей среде, в которой вместе живет великое множество людей. Уж не намекаете ли вы на то, что один огромный отпечаток может разделить большая группа людей?

- Они разделяют не отпечаток, - сказал Гунапрабха задумчиво, как бы признавая важность моего вопроса. - Скорее дело в том, что эта группа людей в прошлом предприняла - именно как группа - какие-то благие или вредоносные действия. Каждый член группы, таким образом, посеял схожий, хоть и различающийся в деталях мировой отпечаток, который по мере созревания заставляет их ощущать совместную реальность, как, например, плохой урожай в отдельно взятом регионе мира. При этом сила влияния этого неурожая на каждого из них слегка варьируется вследствие различных обстоятельств - например, индивидуальной мотивации - совершения общего действия в том самом прошлом. Этим, кстати, объясняются и внешние признаки отдельных наций, - продолжал он, - и те невидимые и на первый взгляд произвольно проведенные линии между странами, которые называются границами, и крайняя нищета по одну сторону такой границы, и чрезмерное благоденствие по другую.

- Значит, если две страны станут воевать, - продолжил я, - и если солдаты этих стран перебьют друг друга, то каждый гражданин любой из этих стран, который активно поддерживал эту бойню, посеет в своем уме индивидуальный отпечаток от совершения убийства.

- Верно, - ответил монах. - Каждый, кто поддерживает такие действия, даже отсиживаясь в глубоком тылу, получает такой же четкий и глубокий отпечаток от совершения убийства, как и тот, кто спускал курок на передовой. Коллективная карма, чего же ты хочешь.

Это мгновенно навело меня на новую мысль, и я спросил в волнении:

- Значит, даже если какой-то стране угрожает другая, даже если войска подходят к ее границам, чтобы уничтожить мирных жителей, и эта страна наносит превентивный удар, убивая солдат приближающейся вражеской армии, чтобы спасти своих граждан, то каждый гражданин все равно получает в своем уме след от совершения убийства.

- Ну да, - ответил наставник и пристально посмотрел на меня. Его большие круглые глаза стали такими огромными, что лоб почти исчез.

Я и сам чувствовал, что мои мысли стали на вес золота, и, ободренный, продолжал:

- А ведь отпечатки этих актов убийства в будущем заставят этих граждан испытать серьезную угрозу их жизни, скажем…

- Скажем, наступление на их страну вражеской армии, - подхватил он со страдальческой улыбкой.

- Итак, можно сказать, - заторопился я, чтобы не упустить свою мысль, - что сама эта вражеская армия, которая угрожает стране, была создана мировыми отпечатками, созревшими в уме граждан этой страны, а посеяны были эти отпечатки в прошлом, когда они коллективно совершили акт убийства. Так?

- Все так.

Солнце великого озарения взошло в моем уме.

- А значит, мы также можем сказать, что когда нация отвечает на угрозу убийства убийством, то на самом деле снова создает ту же самую угрозу, которая обязательно вернется к ней в будущем!

Он с ликованием посмотрел на меня, театрально запрокинув голову назад, как композитор, только что закончивший дирижировать величественной симфонией.

- Получается, - заключил я, - что естественная реакция на неприятные события и подробности нашей жизни есть в действительности именно то самое действие, которое непременно заставит нас снова пережить точно такое же неприятное событие. Весь мир есть один большой вечный двигатель - цикл непрекращающегося страдания, неиссякаемым топливом которого служит наше неведение, поскольку мы неизменно отвечаем другим злом на то зло, которое они делают нам!

Гунапрабха выглядел одновременно и торжествующим при виде моего постижения, и полностью убитым печальной истиной, к открытию которой меня подвел. Мы помолчали.

- Да, но когда это все началось? - снова спросил я. - Кто первым отнял жизнь и этим подверг свою жизнь опасности, избежать которой он мог, только снова и снова убивая и этим создавая для себя все новую и новую угрозу?

- А почему обязательно должно быть начало? - задал он мне вопрос, кажущаяся простота которого - как я понял позднее, нередко в своей жизни возвращаясь к его обдумыванию, - делала его самым трудным из всех вопросов вообще.

- У всех вещей должно быть начало, - упорствовал я, - вы столько раз говорили, что у всего есть причина.

- Она действительно есть. Именно поэтому наше существование, тот ум, в котором разворачивается наша жизнь, не имеют начала.

- Что?!

- Вот сам подумай, - с оттенком нетерпения заговорил он, - но попытайся забыть то, чему тебя учили с детства; к этому времени ты уже должен был понять, как много из тех представлений о мире, с которыми ты вырос, были попросту ошибочными, просто детскими сказочками, передававшимися из поколения в поколение без малейшей попытки проверить их. А теперь хорошенько вдумайся. Представь себе, что ты единственный человек в мире и пытаешься выяснить, откуда произошел твой ум.

Я поудобнее уселся на траву, если честно, слегка раздосадованный.

- Ты уже кое-что знаешь об уме. Ты знаешь, что ум может произойти только из ума. Этот невидимый, познающий, невыразимый и вездесущий ум может быть порожден только из чего-то сделанного из такого же вещества, то есть из другого экземпляра ума. А еще ты знаешь, что, например, твой ум в момент его возникновения в утробе твоей матери был создан из твоего же собственного ума, который пребывал в предшествующий этому событию момент в какой-то другой сфере бытия, где-нибудь еще. Мы ведь уже доказали это. Не забыл?

- Помню.

- А вот теперь представь поток своего ума в течение невероятно длительного времени: думай о нем как о некоем моменте сознания, создающем следующий момент сознания, подобно тому, как предыдущий, только что закончившийся момент, создал нынешний, текущий момент этого же самого ума.

Формулировка задания была еще та, но, тщательно поразмыслив около минуты, я все же смог понять: мой нынешний ум был результатом моего ума в предыдущий момент и причиной моего же ума в следующий за нынешним момент.

- Проверим, - кратко сказал наставник. - Ум - это вещь, у которой всегда есть причина.

- Верно.

- А какова его главная причина? Что это за вещь такая, которая превращается в ум подобно тому, как семя превращается в росток, а глина - в керамическую вазу?

- Вещество, именуемое «ум», может быть создано только веществом, именуемым «ум».

- А когда случается причина каждого отдельного момента ума?

- В предыдущий момент.

- Значит, - подытожил Гунапрабха, как мне показалось с некоторой даже заносчивостью, если в нем вообще можно было заподозрить ее наличие, - именно из-за того, что в этом состоит первичная причина ума, у него и нет начала. Ты не можешь указать на такой момент в потоке твоего ума, пусть даже отстоящий на миллионы лет в прошлом, и сказать, что у этого конкретного момента нет главной причины, что он появился из ниоткуда. У твоего ума всегда есть первичная причина, и эта причина - сам твой ум, а посему он не имеет начала. Привыкни к этому, ведь это так не похоже на то, что ты думал обо всем этом в прошлом, это нечто совсем новое для тебя, и все это истинная правда.

Мне действительно было не так уж просто вывернуть свои мозги наизнанку: все то, чему меня учили с детства, все воспитание в традициях моей культуры восставали против такой идеи. Но логика и следствия этих рассуждений были мне понятны.

- Значит, насилие всегда приходит к нам, потому что в прошлом мы сами применяли насилие, и когда мы отвечаем на это насилие новым насилием, то это гарантия того, что впереди нас ждет еще больше насилия?

- Точно! Умоляю тебя, не забывай пример с мошенником, который преуспевает. В таких делах не верь глазам своим, вместо этого опирайся на разум и умение делать выводы, которые тебя не подведут. Если бы насилие было истинным способом разрешения конфликта, если бы насилие было причиной мира, тогда оно всегда приносило бы мир, потому что само определение «причины» подразумевает, что это такая вещь, которая всегда гарантированно приводит к ожидаемому результату, если присутствуют все остальные сопутствующие факторы.

Насилие не является причиной мира, потому что насилие не всегда приносит мир. Коротко и ясно!

- Да… и когда мы отвечаем насилием на насилие, - печально отозвался я, - то этим увековечиваем насилие, единственный гарантированный результат таких действий - все то же насилие, направленное только на нас самих.

Гунапрабха кивнул и сказал:

- А теперь давай немного отдохнем.

Мы оба нуждались в отдыхе и телом и душой. Он уселся, постариковски ссутулившись, и, не отрываясь, смотрел на свои руки, без устали перебиравшие четки, а я потянулся и привалился к чинаре, уставившись в звездное небо.

- Насилие сеет не только отпечаток, который порождает еще большее насилие, - чуть повернувшись в мою сторону, тихо проговорил он недосказанную мысль, - но и саму склонность вести себя соответствующим образом - убивать, лгать или прелюбодействовать, - которая переносится вместе с умом во все новые сферы бытия, в новые перерождения. Вот почему уже в младенчестве мы проявляем склонность к тем или иным видам добродетельного или злонамеренного поведения, вот почему нам вдвойне трудно удержаться от всего этого, когда мы взрослеем.

Я кивнул, это было похоже на правду. Мне всегда казалось, что я могу различить на детских личиках неизвестно откуда взявшиеся следы пристрастий и антипатий, казалось, они принесли с собой этот груз откуда-то, где жили раньше. Да и в школе мне приходилось замечать в своих совсем юных одноклассниках различные пороки и врожденные таланты, доставшиеся им, как говорят, от природы. Выжатый как лимон, я прижался к родному дереву, чтобы почувствовать его животворящую силу, и снова посмотрел вверх, стараясь разглядеть свет далеких звезд сквозь его раскидистую крону. Вот эти-то звезды и натолкнули меня на еще один последний вопрос.

- А где находился мой ум, - спросил я почти шепотом, - до того, как этой планеты и в помине не было?

- Ответ у тебя перед носом: ты на него сейчас глядишь, - ответил монах. - Количество обитаемых планет во вселенной бесконечно. Когда пробивает ее час, каждая из этих планет погибает. Зачем далеко ходить за примером - та, на которой мы сейчас сидим, не избежит этой участи: она сгорит, как только наше солнце ярко вспыхнет напоследок, увеличившись в размерах перед тем, как ему придет черед навеки угаснуть.

Когда умирает тело, в котором обитает ум, то этот ум должен на короткий период времени войти в промежуточное тело, что-то вроде призрачной формы, временного пристанища, где он будет пребывать, пока не созреют все условия, позволяющие ему обрести новое тело, причиной которого, конечно же, является конкретное сочетание семянотпечатков, оставленных в уме прошлыми действиями, словами и мыслями.

Эта призрачная форма не подчиняется физическим законам, которые управляют жизнедеятельностью обычных, материальных тел, и перемещаться она может практически со скоростью мысли. Вот так и получается, что личность может обрести свое следующее тело в другом мире - в другой сфере бытия - очень далеко оттого мира, который мы с тобой видим сейчас. А когда последние люди на какой-нибудь планете умирают, а затем и сама эта планета погибает, их умы перемещаются в такой призрачной форме в один из бесчисленных миров.

Я говорю тебе все это лишь для твой осведомленности, потому что ты об этом спросил и потому что это имеет отношение к нашему разговору вообще. Я не могу тебе прямо сейчас показать эту призрачную форму, поэтому дальше тебе придется самостоятельно изучать, пока ты целиком этого не примешь, иначе ты станешь мыслить нелогично и… И вообще хватит на сегодня логики, правда? - спросил Гунапрабха риторически, бормоча и склоняясь головой все ниже, пока совсем не задремал. А я поглубже вдохнул ночного воздуха и попытался было уложить все эти многочисленные мысли в мой скудный перегруженный разум.

Я проснулся в полной растерянности, у меня не было ни малейшего представления, который сейчас час и сколько же дней я проспал. На скамье по-прежнему чинно, с полностью выпрямленной спиной восседал старый наставник Гунапрабха. Он слегка покачивался взад-вперед, словно подчиняясь ритму какого-то внутреннего духовного песнопения, и пристально смотрел прямо перед собой на нечто такое, чего мне было не увидеть. Я поднялся и, поклонившись ему, вновь чинно уселся на траву у ног наставника. Покачивание прекратилось, подбородок чуточку приподнялся, и огромные глаза старого мудрого филина снова приветствовали меня из бездонных глубин его необъятного ума.

- Прежде чем отклониться от темы, - начал я, - мы говорили…

- Никуда мы не отклонялись, - поправил меня Учитель.

Я кивнул, он был абсолютно прав.

- Мы говорили о причинах внешнего мира; о тех отпечатках в нашем уме, которые определяют саму окружающую действительность.

Он кивнул.

- Мне приходилось бывать в таких странах, - заговорил я, - где проблема была не только в том, что пища не насыщала, лекарства не исцеляли и тому подобное, а в том, что там не было никакой возможности вырастить хороший урожай: то засуха, то заморозки, то затяжные проливные дожди, то нашествие саранчи, уничтожающей посевы.

- Следствие воровства, - проворчал он, как всегда глядя на свои сложенные руки, - коллективная карма тех жителей этой страны, которые воровали.

- А еще я был в городах, - продолжал я, - где на улицах стоит удушливый запах гари, зловоние от испражнений и гниющих отбросов.

Скверно чувствуешь себя, куда бы ты ни пошел в таком городе: везде трущобы, смрад и духота.

- Созревание отпечатка, посеянного в уме всеми видами прелюбодеяний и извращений, - с готовностью ответил Мастер.

- Вот еще есть такие места, где никто никому не доверяет, где люди вообще не могут работать сообща, где их совместные усилия всегда терпят неудачу, а вокруг царит атмосфера страха и всего и всех нужно бояться.

- Лживость, - кратко прокомментировал он.

- А что сделало некоторые страны равнинными и удобными для путешествия и строительства дорог, а другие покрыло оврагами, скалами и непроходимыми болотами?

- Злословие - разговоры, которые разлучают людей, - был ответ.

- А откуда появились странные районы мира, сплошь засыпанные острыми камнями, поросшие колючими растениями, где нет ни рек, ни озер, а земная поверхность груба и выжжена солнцем, где все вокруг уныло и безжизненно, все наводит тоску и даже безотчетный страх?

- Грубые и колкие слова в адрес других.

- А почему появляются места, где даже деревья кажутся неудачными творениями, либо неспособными плодоносить, либо плодоносящими не ко времени: то слишком рано, то слишком поздно; плоды либо не вызревают, либо быстро загнивают. Почему в некоторых городах много уютных и укромных уголков, парков и лужаек, где можно хорошо отдохнуть, а другие похожи на каменные джунгли, в которых негде дать передышку телу и душе, где на каждом углу подстерегают опасности?

- Результат пустословия, бесполезной болтовни, - вздохнул наставник.

- А почему в руках некоторых людей вещи служат долго, сохраняя свои высокие качества и полезность, в то время как другие не успеют обрести объект своих вожделений, как тот стремительно приходит в негодность: или совсем разваливается, или перестает работать, или работает с каждым днем все хуже?

- Страстное стремление завладеть вещами, принадлежащими другим; желание обладать ими единолично и только в своих целях, - ответил монах, при этом еще быстрее перебирая четки, как будто возмущаясь, что ему приходится копаться в прелестях этого мира.

- А отчего наступают на земле такие времена, что некоторые города и даже целые страны вдруг начинает раздирать лютая вражда, когда люди убивают друг друга почем зря; а то вдруг ужасные эпидемии охватывают целые регионы мира, везде царят мор и страх; или, скажем, случается нашествие скорпионов, тарантулов или других ядовитых тварей, которые прячутся под каждым камнем и кустом, так что и шагу не ступить; или опасность исходит от хищников покрупнее леопардов или медведей? Хотя самая страшная опасность - это сами люди, слоняющиеся туда-сюда, обдирающие как липку или даже походя убивающие любого попадающегося им на пути. Отчего так происходит?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.