Инициация первая

Инициация первая

Минуло несколько лет с момента событий, опи­санных в первой книге.

Ши превратился в умудренного опытом прави­теля, фактического хозяина Поднебесной, несмо­тря на то что он был вторым сыном императора Гуанцзуна[1]. Его отец Гуанцзун, третий сын импе­ратора Сяоцзуна[2], отошел от дел и все свое время проводил в медитации и занятиях искусствами. Но однажды он попросил встречи с сыном. Он ни­когда не хотел быть императором, и только смерть его отца и стечение обстоятельств заставили его принять титул, который тяготил его и который он хотел передать своему сыну как можно раньше.

Ши после смерти Бао не хотел тратить время на дворцовые церемонии, желая больше време­ни посвящать сыну и фактическому управлению сложной ситуацией. Это было причиной, по кото­рой он с осторожностью относился к официаль­ным приглашениям отца. С волнением он вошел в чайную комнату.

Неторопливо скользили одежды Мастера гунфуча. Пела в сосудах вода, готовясь соединиться со спящими листьями чая, чтобы разбудить их ото сна и закружиться вместе с ними в сакральном танце.

Тонкие чашечки впитывали аромат божествен­ного напитка, нехотя расставаясь с ним в ожида­нии следующего круга. Отец, император, и его сын, фактический правитель Поднебесной, сидели друг напротив друга.

Время остановилось для них.

Ши улыбнулся и вопросительно посмотрел на отца, с надеждой предполагая, что это всего лишь предлог для того, чтобы побыть вместе с сыном.

Но отец тоже улыбнулся в ответ и попросил Мастера гунфуча поставить третий прибор. Ши подал знак рукой, и на женской половине начался неболь­шой переполох: все бросились искать наследни­ка, который, ничего не подозревая, сидел в саду в зарослях дерезы и отправлял себе в рот нежные оранжевые ягоды. Наследника наспех умыли, пере­одели и привели в залу для чайной церемонии.

Мыслями еще сидя в кустах с лакомыми ягода­ми, наследник пытался понять, почему его приве­ли сюда и оставили одного стоять среди большой залы. Дед, умиленно взглянув на это создание, при­гласил внука за стол. Мальчишка бойко и уверен­но занял приготовленное для него место. Мастер гунфуча наполнил чашки. Дед взял свои чашечки,

и внук осторожно повторил за ним все движения. Сердце Ши наполнилось гордостью и невыразимой радостью.

Настанет день, - проговорил дед, обращаясь к Ши, - и твоя жизнь будет зависеть от него.

Ши захотелось обнять и взять на руки своего ребенка, но отныне этот малыш уже перестал быть ребенком. С этого момента он переходил на муж­скую половину и должен был вызывать совсем дру­гие чувства. Ши вспомнил себя в детстве, как он бегал по бесчисленным дорожкам в саду, как лазил на деревья, прятался в тени беседок. Однажды отец так же хотел его приласкать и обнять, но он вы­рвался и забился в угол его кабинета.

Однако сын Ши каким-то особым чутьем уло­вил это желание отца и сам, взобравшись к нему на колени, крепко обнял его за шею. Он был со­всем другим, этот малыш. Он был открытым миру. Из груди Ши непроизвольно вырвался вздох. Это был вздох, сдерживающий готовые политься слезы. Ши прикрыл глаза, расслабил мышцы лица, чтобы остановить поток чувств, налетевший шальным ветром из далекого детства, и нежно обнял сына.

Таким коротким показалось это объятие для Ши! Однако Мастер гунфуча сменил приборы и взял новый чай. Дед, улыбаясь, смотрел на сына и внука, понимая, что слишком рано ему самому пришлось сделать своего сына взрослым. Хотя, кто знает, что такое рано. И бываем ли мы детьми.

Наше сознание так же ясно, и наша боль так же сильна в детстве, как и во все другие периоды на­шей жизни. Только в детстве мы больше умеем про­щать и отпускать. И только в юности мы можем быть достаточно мягкими и ранимыми, чтобы вы­жить. Ведь только будучи мягкими и ранимыми, мы можем почувствовать опыт, как опыт, осозна­вая его. Только благодаря чувствам и эмоциям мы продолжаем искать решения ситуаций, по многу раз проигрывая все варианты в своем сознании.

К сожалению, с возрастом мы становимся все более жесткими и спокойными, позволяя ригид­ности проводить в сознание и тело дыхание смерти. Как сказано в «Дао-дэ цзин», твердое и жесткое по­гибает, мягкое и гибкое живет. Истинный мужчи­на остается гибким и подвижным внутри, только внешне демонстрируя спокойствие и невозмути­мость. Именно концентрация энергии и движения внутри позволяет мужчине принимать взвешен­ные и продуманные решения.

Женщина, наоборот, с годами становится бо­лее активной внешне и более прохладной и рас­судительной внутри. Именно это позволяет ей становиться мудрее и хорошо сплетать паутину социальных связей[3].

Ши отпустил сына, и он занял свое место за чай­ным столом.

Четверо мужчин сидели в зале для чайной цере­монии: Император Поднебесной Гуанцзун, напро­тив - Ши, его сын по правую руку и Мастер гунфуча по левую руку. Было тихо, и было слышно, как за­кипает вода, словно шум ветра в кронах столет­них сосен, как шелковое одеяние Мастера гунфуча касается чайного столика, как мягко опускаются фарфоровые чашечки на влажную поверхность отполированного самшита. И только пение птиц, доносящееся из раскрытых окон, было ажурным фоном для всего этого действа.

Дед улыбнулся, перевернул свои чашечки и на­чал считать пузыри... Малыш весело засмеялся...

Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восем­надцать...

На пороге зала послышался шум. Одна из ня­нек, отлуавшаяся по делам, вдруг спохватилась, что наследник долго отсуствует, и пришла за ним, чтобы отвести его в комнаты для обеда.

Однако Ши поднял на нее глаза - и она застыла в молчаливом повиновении, поняв, что это был ее последний день, когда она прикасалась к наслед­нику. Никогда не имевшая своих детей, она при­вязалась к наследнику, и удаление от нее малыша, которое было естественным, когда мальчику уже минуло пять лет, оказалось все-таки тяжелым уда­ром для нее. Все поняв, она внезапно осунулась так, как будто из нее вытекла вся ее жизненная сила. Ши уловил перемены в ее осанке, он прекрасно понимал, как опасны привязанности кого бы то ни было для его сына.

Сам же наследник внимательно следил за сво­им дедом, нисколько не пугаясь перемен, прямо сейчас происходящих в его жизни.

Мастер закончил церемонию глубокой медита­цией. Ши встал и попросил сына следовать за ним. „ Для наследника была уже приготовлена комната подле покоев его отца. Отныне среди его воспитателей уже не будет женщин.

Наследник с любопытством шел по лабиринтам переходов, в которых еще ни разу не был. Мимо него проносились парящие на облаках святые буд­дийского мира, бессмертные обитатели даосско­го пантеона, медитирующие в тишине небесные отшельники, волшебные феи в фантастических одеяниях со множеством разноцветных лент, на­поминающих танцующую радугу.

Картинки богов и богинь менялись так быст­ро, что, казалось, был слышен шорох их одеяний, развеваемых ветром. Вот появились духи пяти стихий, которые, по преданиям, были среди пер­вых существ, появившихся на земле: дух металла (богиня Сиванму), дух дерева СМу-гун), дух воды (Шуйцзинцы), дух огня (Чицзинцы) и дух зем­ли - Желтый старец (Хуан-лао). А вот появились прекрасные пейзажи, в которых угадывались Пэн- лайские сады, где, по легендам, были места обето­вания бессмертных, которые представляли собой остров и гору в Восточном море. Согласно преда­ниям, там были разбросаны золотые и нефритовые камешки, которые служили едой для небожителей, а в водоемах там текла вода ледяная и клокочущая, выпив которую можно было прожить тысячу лет. То там то здесь в уголках Пэнлайских садов были изображены и сами небожители, беззаботно возле­гающие на мягкой травке, или наоборот, сидящие у костра в ожидании чая.

Не успел он рассмотреть все, как увидел восемь знаменитых бессмертных, изображенных в момент веселой пирушки. Эти почитаемые всеми покро­вители ремесел были также и любимыми всеми поэтами и бездельниками, беззаботно проводив­шими время.

А вот из темноты выплыло лицо великого вра­чевателя древности Хуато, а за ним показались одежды первооткрывателя чая Шэнь Нуна и его нефритовые руки. По одной из легенд, он имел про­зрачное тело, и когда пил чай, то видел, что проис­ходит с его телом и органами внутри. Рядом с ним сидящим за письменным столиком с кистью в руке был изображен Лу Ю, автор знаменитого трактата о чае «Ча Цзин».

Немного погодя взгляду наследника предстал известный поэт древности Тао Юаньмин⁴ с высоко вскинутыми тонкими бровями. «Дай воспользуюсь я этим миром живых превращений, чтоб уйти мне затем по пути Дао! Зову неба я буду рад, колеба­ньям откуда явиться?..»

А вот со стены сурово глянул Ян Сюн[4] - извест­ный философ, ученый и литератор, отличавшийся энциклопедическими знаниями, автор «Канона великой тайны» («Тай-сюань-цзин») и «Образцовых речений» («Фа-янь»).

Наконец Ши остановился около резных дверей, где стояли охранники в ярких одеждах, которых малыш принял за деревянные скульптуры каких-нибудь древних, еще не ведомых ему героев.

Они внезапно вытянулись в струнку и отдали почести высочайшим особам. Ши легко толкнул двери, и они податливо распахнулись, открыв взору малыша его будущие покои.

Низкая деревянная резная кровать, простой стол с письменными принадлежностями: уложен­ными в ряд по размерам кистями, стопкой тонкой рисовой бумаги и фарфоровыми белыми тушечницами. Но больше всего привлек внимание малыша деревянный меч с алыми лентами.

Ши не был в этой комнате уже десять лет. С вол­нением, совсем не подобающим воину, входил он в детскую, где сам впервые взял в руки кисти. Од­нако он подошел не к ним, а к мечу, одиноко вися­щему на стене напротив стола. Ши вспомнил свой первый урок, вспомнил своего Учителя, его взгляд из-за плеча с озорной улыбкой, взмах черных волос. Деревянный персиковый меч в руках Учи­теля выписывал невероятные иероглифы с такой скоростью, что алая лента не успевала за ним и издавала легкий дребезжащий звук. Приоткрыв от удивления рот, он следил за своим Учителем, пока тот, хитро усмехнувшись, не взмахнул дере­вянным мечом так быстро, что отсек маленький кусочек алой ленты. Крик удивления вырвался из груди Ши, а яркий кусочек шелка медленно, подоб­но осеннему листку, упавшему с дерева при тихой погоде, скользил в плотном пространстве комнаты.

Где сейчас его Учитель? Смог ли найти он Путь к бессмертным? Или его душа до сих пор не об­рела покоя... или Пути. Ши взял меч, аккуратно достал из деревянных резных ножен деревянный клинок, ощутил его деревянную рукоять... и - все его тело содрогнулось от миллионов маленьких молний, пронзивших каждую клеточку. Он мед­ленно провел мечом перед глазами влево, потом вправо и снова влево, пока не понял, что за ним внимательно следит еще одна пара глаз. И теперь каждое его движение будет оставаться в памяти его сына.

В сумраке комнаты он увидел лицо своего Учи­теля, который улыбался ему, как будто говоря: «На­стал твой черед стать Учителем»... Вот так проис­ходит инициация. И не было пышных ритуалов, не били барабаны, не пели монахи... Просто отец начал учить сына быть в этом мире...

В тени комнаты, в полусумраке и живительной прохладе стояли двое, один из которых стал Учи­телем.

Ши медленно вставил клинок в ножны, соеди­нив два предмета в один, повесил персиковый меч на стену и, из-за волнения даже не поцеловав по обыкновению сына, вышел из комнаты. У его сына, так же как и у него в детстве, будет много учителей - каллиграфия, астрология, боевые ис­кусства, но... Нечто, самое ценное и сокровенное, то, что познал только он, и то, что передал ему его Учитель, он должен будет передать своему сыну сам.

Ему говорили, что следует делать и что не сле­дует делать императору, но, каким должен быть император и что значит - быть императором, ему так никто и не сказал... И, потеряв Учителя в пер­вом же походе, в свои шестнадцать лет он должен был принимать решения, от которых зависела его судьба, судьба его семьи, да и судьба всей империи. Он должен был быть тем, кому повинуются и люди, и духи, и время...

Проводив взглядом отца, малыш стоял в две­рях комнаты один, не зная, что ему делать: пла­кать или радоваться. В комнате все было для него ново и необычно. Но ему вовсе не хотелось шалить и бегать от мамок, их просто не было. Но был по­кой и умиротворение. Он шагнул внутрь комнаты, как будто делал первый шаг во взрослую жизнь.

Сосредоточенность и тишина встретили малыша в его новой комнате.

Есть в тишине печальное: прости...

Есть детский крик и есть раскаты грома... Есть в тишине безумное: пусти на свет прийти...

Или на крышу дома...

Есть в тишине печальное: прости...

И есть в молчании начало новой жизни,

Как будто хиромант С твоей рукой запутался

средь параллельных линий...

Конфуций говорил:

Мудрых услаждают воды,

человечных услаждают горы,

мудрые деятельны,

человечные безмятежны,

мудрые счастливы,

человечные долговечны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.