Глава 10 Люди пустыни

Глава 10

Люди пустыни

Мы разбили лагерь на севере индейской резервации племени южных паютов, или кайбаб, в Аризоне, любуясь ореолом из ярко-рыжих и сиреневых лучей закатного солнца. Кайбаб, родственники южного паютского народа, берут свою историю от древних культур пустынников, обитавших на этих землях десятки тысяч лет назад. Они были известны под именем кайбаб в течение, должно быть, последних нескольких тысяч лет, с тех самых пор, когда паюты поселились на плато Кайбаб. Само слово кайбаб значит на языке паютов «Лежащая гора». Несколькими месяцами раньше я отправил письмо женщине-старейшине этого племени, но так и не получил ответа. Но она ждала нашего приезда, и когда мы, наконец, появились на пороге ее селения, она щедро приготовила обед из того, что было, и мы разделили его со многими семьями этой деревушки. Трудно передать на словах, как тепло и уютно было сидеть с ними у потрескивающего огня.

Паютский старец по имени Дэн Буллет с трепетным вдохновением поведал нам историю о трех паютах, оказавшихся на грани смерти от жажды в долгом путешествии по пустыне, хотя они и знали, как выживать в условиях дикой природы.

— Раньше путешествовать было совсем не так легко, — подытожил он. В конце вечера он достал из кармана четыре скомканных доллара и протянул мне, сказав, что это его вклад в наше дело. Я принял его жертву, и в ответ подарил футболку — одну из тех, которые носили мы.

Раньше численность паютов была значительно больше, и они заселяли земли на юго-западе. Сегодня же здесь осталось всего около двухсот человек, или тридцать семей. Они не хотят повторять печальный опыт других резерваций, и поэтому здесь строго-настрого запрещен алкоголь, хотя фактически следить за соблюдением этого внутреннего закона здесь некому, если не считать одного-единственного племенного полицейского.

Однако на следующее утро перед рассветом стало очевидно, что закон этот легко нарушить. Меня разбудили три пьяных паюта, требовавших подвезти их до шоссе. Я вежливо отказал им, так как никто из наших еще не проснулся, и многие спали в машинах. Если уж мы смогли пройти тысячи миль, им ничего не стоит пройти всего пару миль до лавки, и не обязательно было будить при этом весь лагерь. Они неохотно отстали от меня и пошли прочь, громко ругаясь. Алкоголизм среди индейцев — хроническое явление, и больше всего мы опасались проблем, связанных именно с этим.

После полудня мы пошли на прогулку по «учебной» тропе, и нашли множество индейских петроглифов. Там было изображение орла, высеченное в камне, и оно сильно напоминало такое же изображение, выгравированное на медном нагруднике, найденном в кургане близ Таллахасси. Меня всегда интриговали подобные совпадения культур, разделенных многими тысячами миль друг от друга.

Мы двигались по шоссе 389 на восток, и внезапное появление индейца на красной запыленной спортивной машине, шумно пронесшейся мимо нас, вернуло нас в настоящее. Он затормозил перед нашей колонной и, пытаясь перекричать рычащий мотор, невнятно проревел что-то вроде: «Давно я не видел столько белых сразу! Сейчас я сгоняю за своими друзьями в Туба Сити, и мы вернемся за вами. Вот увидите!» Полилась жаркая ругань, и успокоился он только тогда, когда к нам присоединились пятнадцать паютских школьников со своими родителями. Тогда он резко тронулся с места, и гравий полетел из-под колес его спортивного монстра.

Подростки гордо несли священные символы впереди колонны, сменяя друг друга по очереди. Водители проезжавших мимо машин сигналили нам и махали руками. Молодежь улыбалась, гордо задирая носы. Я бы хотел, чтобы они прошли с нами до самого конца.

Подростки-паюты рассказали о том, как им приходится бороться с сегрегацией в школьных автобусах, и о том, что на уроках биологии они отказались изучать анатомию на примере скелета одного из паютов. После продолжительной борьбы старейшинам удалось получить этот скелет и захоронить его по всем традициям, но проблема дискриминации в автобусах оставалась актуальной и по сей день.

Вечером старейшины снова присоединились к нам в нашем придорожном лагере. Они по очереди подержали в руках наш флаг.

— Я давно уже не видел таких знамен, — сказал один из них, восхищенно глядя на искусное бисерное плетение. — Да, мы забыли почти все свои обычаи...

Перед закатом мы тепло распрощались. Их уход очень символично совпал с последующим появлением резервационного полицейского. Свет фар его грузовика осветил наш лагерь, и из него на землю ступил массивный силуэт, оттененный лучами заходящего солнца.

— Вы здесь не видели никого подозрительного этим вечером? — грубо спросил он.

— Нет, сэр. Никого, — ответили мы.

Он подошел ближе, крепко сжимая в руке длинный черный фонарик.

— Примерно час назад мы нашли угнанный грузовик всего в паре миль отсюда. Его подожгли. У нас нет никаких улик. Но вы — единственные чужаки здесь. Этот горящий грузовик может сильно навредить вам! — он замолчал, словно подбирая нужные слова. Казалось, он щекочет нам нервы. И у него неплохо получалось. — Я уверен, у вас тут много проблем возникнет, ведь вы тут единственные не-индейцы, — последние слова он процедил особенно остро. — Там их значительно больше, чем вас. Но это небольшая резервация.

Он осмотрел наш лагерь с фонариком. Затем запрыгнул в свой грузовик и скрылся в темноте пустыни. Вместе с ним исчезло и наше настроение.

Я всю ночь не спал и думал том, что впервые в жизни «оказался в меньшинстве», стал очень уязвимым, видным со всех сторон. Мне снова припомнилось подвигнувшее на этот поход видение. Моим мотивом организации шествия было желание понять коренных американцев, стремление помочь им. Я решил, что неприятный эксцесс с полицейским был всего лишь очередным моим испытанием. Мне стало немного легче от этой мысли. Мы шли теми же тропами, которыми ходили индейцы, нас обжигало то же солнце, мы любовались теми же закатами. Все-таки мы не были похожи на обычных туристов с фотоаппаратами, ищущих дешевые безделушки...

И тут я впервые осознал свою наивность. С чего я взял, что после пятисот лет гонений индейцы вдруг встретят нас с распростертыми объятиями, как старых друзей? С чего бы?! Может, они только того и хотят, чтобы их больше не трогали, оставили в покое.

Сон давался нелегко. Как только я смыкал глаза, мне снились кошмары, пропитанные моим внутренним конфликтом.

Вскоре после рассвета мы отправились в центр, чтобы разобраться, что там случилось со сгоревшим грузовиком. Полицейский монотонным голосом — как сержант Фрайдэй из «Облавы» — сообщил, что преступника нашли. Он не был одним из нас. С моих плеч в тот момент гора свалилась. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Наша группа отправилась дальше в весьма светлом расположении духа, по пути мы вспоминали множество положительных эпизодов нашего путешествия. Но все же на землю резервации навахо мы вступили с некоторой долей беспокойства. Я снова вспомнил предупреждение полицейского: «Там их значительно больше, чем вас».

Время шло, и мы все больше и больше понимали те трудности, которые изо дня в день претерпевают жители этих земель, и начинали уважать их. Температура взлетела до 110 градусов по Фаренгейту (43° С). Сколько бы воды ты ни пил, ты все равно рискуешь получить тепловой удар. Существовал вполне реальный шанс оказаться поджаренными как картофель фри. Мы отправлялись в путь до рассвета, чтобы к полудню успеть укрыться от испепеляющего солнца в тени. Кто бы мог подумать — всего шесть недель назад мы пробирались через снежные сугробы в горах Сьерра!

Так же, как и в Неваде, мы решили пройти через всю территорию. Вскоре обнаружилось, что эта плоская на первый взгляд земля на самом деле изрезана крутыми каньонами и глубокими ущельями. В них было удобно скрываться от полуденного зноя, но преодолеть их было практически невозможно.

В одно жаркое утро мы шли вдоль придорожной водосточной канавы, издавая звуки примитивной музыки при помощи камней и палок. Эти ритмы помогали нам отвлечься от жары. Моисей со своим народом ходил по пустыне сорок лет. Что ж, мне было достаточно и одного месяца.

Рон, наш ботаник, показал нам, как выживать в пустыне, используя пустынные растения вроде кактуса и тапиоки. Было нетрудно представить, что его уроки всего лишь освежали знания, лежащие глубоко на дне души человеческой от сотворения мира. Он помог нам обрести бо$льшую уверенность в себе.

Однажды мы снялись с места рано-рано утром, еще до рассвета, и прошли двадцать три мили вдоль захватывающих воображение красных скал Мраморного Каньона. Недалеко от Ли Ферри мы разбили лагерь на берегу реки Колорадо — холодной, как лед. Эта река была единственной на протяжении четырехсот миль, и ландшафт, образовавшийся вдоль ее берегов, позволял проходить через утесы. Местные жители тысячелетиями пользовались этим переходом, а затем к ним присоединились и колонисты из Старого Света. Во времена, когда моста здесь еще не было, люди переходили реку вброд или переплывали, и нередко бурный поток уносил с собой не только провизию, но и человеческие жизни.

Вечером в свете бледной луны эти молчаливые утесы, укрытые тенью ночи, стали свидетелями одной из наших «душевных встреч» — мы регулярно проводили собрания, на которых все желающие выражали свои чувства и эмоции. Кто-то плакал. Пустыня обнажала многие страхи и переживания, которые мы таили в себе в обычной жизни.

Владельцы двух из трех транспортных средств планировали покинуть группу через несколько дней. Разумеется, на своих авто. Нас все еще было больше тридцати. Оставшийся микроавтобус был недостаточно велик, чтобы уместить в себе все наше имущество — в лучшем случае можно было посадить в него пару совершенно уставших путников. Да и владелец его неохотно соглашался мотаться на нем туда-сюда, так как машина уже выглядела довольно потасканной. Чтобы пройти весь маршрут до наступления зимы, нам нужно было каждый день проходить по восемнадцать миль. Но далеко не все в нашей группе были способны преодолевать такое расстояние с нагруженными рюкзаками по невыносимой жаре. Мы пытались организовать комфортную среду, но Мать-Земля противилась. Жирную точку в этом собрании поставила пара ползущих скорпионов. Тут даже умиротворяющее журчание колорадских вод не смогло снять напряжения.

— Интересно, что все эти проблемы начинаются именно сейчас, — сказал Хел, человек, обладающий особой проницательностью. — Теперь я еще больше ценю силу индейцев, которым удалось выжить здесь, не имея и десятой части того, что есть у нас.

Вечером следующего дня, преодолев двадцать с лишним жарких миль, мы снова собрались, чтобы обсудить ситуацию с сопровождающим транспортом. Общее беспокойство усугублялось личностными трениями. Я ввязался в совершенно идиотский спор, движимый преимущественно страхом, что группа наша может развалиться. Нарисовалась грустная картинка: тридцать пять человек сражаются друг с другом около гравийного карьера посреди пустыни. Всполохи огня подсвечивают напряжение на лицах. Здесь, на широкой голой земле, было некуда спрятаться от драконов, вырывавшихся из нашей груди. Все мы чувствовали себя не в своей тарелке. Как же мы докатились до этого? Что мы вообще здесь делали? Неужели до конца дойдут всего несколько сильнейших духом человек, а остальные отправятся по домам? Все это было похоже на живую иллюстрацию к дарвиновскому «естественному отбору».

Ночью, однако, энергия трансформировалась. Люди плакали и обнимались. Один из нас нуждался в помощи. Он сел в центр образованного нами круга, и мы наложили на него руки, пока кто-то напевал его имя. На несколько мгновений мы стали одним разумом. Тьма рассеялась. Я был уверен, что каждый почувствовал это. Так за один вечер мы сумели испытать и пережить две крайности нашего коллективного бытия.

В результате мы смогли договориться об одном важном решении: скинуться и купить подержанный грузовик для перевозки вещей. Надежда снова вернулась в наши ряды. Мы оставались вместе и готовились сообща встретить испытания грядущего месяца.

В течение последующих дней мы повстречали немало открытых и дружелюбных индейцев навахо, что невероятно успокоило нас. Казалось, что люди знали о нашем приезде заранее, передавая новость друг другу по «мокасиновому телеграфу» (в России этот способ передачи информации называется «сарафанным радио»). Каждый вечер люди приглашали нас разбить лагерь на своей земле, при этом некоторые по-английски могли сказать только «добро пожаловать». Хозяин небольшой продовольственной лавки готов был опустошить свои полки, чтобы накормить нас. Мы из вежливости приняли из его рук только часть того, что он предлагал. И мы в ответ стали раздавать некоторые вещи индейцам — так мы выражали доброту своих намерений... и избавлялись от лишнего. Наши дары они принимали с радостью.

Неподалеку от резервации хопи нас пригласили на церемонию Танца духа предков, она проводилась в Монкопи — древнем поселении индейцев хопи. В этом танце индейцы хопи обращаются к высшим силам и просят о хорошей погоде, чтобы удался урожай зерна — кукуруза у них является основным злаком для производства хлеба. Мы присоединились к толпе индейцев, окруживших прямоугольное пространство. Некоторые из них сидели на плоских крышах глинобитных хижин. Люди возбужденно переговаривались и смеялись. Мы все еще находились внутри формальных границ США, но эти земли фактически принадлежали другому миру, который с чьей-то подачи однажды назвали «Западным Тибетом».

Все смолкли, пропуская на открытую площадку шеренгу коренастых мужчин в одинаковых масках, идущих как солдаты. Низкоголосое пение исходило, как мне казалось, прямо из их чрева. Магия этих минут без остатка поглотила меня.

Танцоры изображали громовержцев. Вообще-то, в эти моменты все верили, что они и есть боги грома и молнии, сошедшие к людям, чтобы дать им дожди и благословение. Танец служил духовным каналом, соединяющим людей и высшие силы.

Затем появились шуты, и танцоры медленно отошли в сторону. Тела, набедренные повязки, кожа, волосы и даже брови шутов — все было покрыто сухим слоем засохшей белой глины. Их безумные корчи и шутки почему-то напомнили мне о западном мейнстриме[9]. Они изображали похабных наркоманов, сексуальных извращенцев, одержимых вещами материалистов и продажных политиков. Ни один, даже самый развязный цирк, не решился бы взять их на работу, но индейцам хопи это представление было по нраву, и они одобрительно кричали, требуя продолжения.

Ко мне наклонился один из старейшин и вежливо предложил объяснить происходящее. Наверно, он заметил, что я шокирован зрелищем.

— Клоуны изображают поведение, которого индейцы хопи должны всячески избегать, — начал он. — Их шутки и кривляние меняется время от времени — в зависимости от того, какие тенденции внешнего мира влияют на жизнь племени. А танец все это время остается практически неизменным, он поддерживает наше достоинство. Танец, конечно, тоже эволюционирует, но очень медленно, как и сама природа.

Энергия пульсировала, скакала от непристойности дурачащихся клоунов к сосредоточенному порядку танцоров. На фоне возникшего между ними контраста можно было в полной мере ощутить и понять характер и значение каждой из групп этого шоу.

Во время одной из шуток клоуны затащили на сцену несколько человек из нашей группы. Я был одним из счастливчиков — или лучше сказать несчастных? Мужчины и женщины разделились. Каждому мужчине дали игрушечный лук и стрелу с присоской, что сделало нас похожими на купидонов-переростков. Клоуны показали нам, как танцевать. Мы должны были преследовать женщин, исполняя этот в высшей степени дурацкий танец. Женщины должны были убегать, вытанцовывая при этом свои па. Нужно было приседать поочередно на каждую ногу и раскачиваться при этом. Я покраснел от смущения и не смог сделать ни одного движения.

Клоуны принялись неистово кричать и стучать в барабан. Они вынуждали нас начать, наконец, это безумное действо. Толпа держалась за животы от смеха, наблюдая за нашим танцем. Большинство из нас, оказавшихся на «сцене», покраснело от стыда, но все продолжали улыбаться. Один человек, судя по его реакциям, слишком серьезно воспринимал все происходящее. Глядя на него, я улыбался все больше и больше, и совершенно перестал нервничать. Все это было шуткой. Возможно, это было также и очередное испытание: умеем ли мы смеяться над собой? В целом, после продолжительных трудностей пути этот эпизод стал для нас настоящей отдушиной.

После танца клоуны проводили нас на места, наградив несколькими «пики» — кексами, свернутыми из тонкого как бумага рисового теста. «Сверху» нам дали буханку магазинного хлеба и несколько сладких булочек. Мы разделили их с теми, кто оказался рядом. Один из старших хопи вежливо отказался.

— Это хлеб белого человека, — сказал он, нахмурив свое коричневое и как луна круглое лицо.

Многие индейцы до сих пор сами пекут хлеб в специальных уличных печах. Его отказ только проиллюстрировал общую критику в адрес «грязного смешения» западных привычек и индейской традиции.

— Некоторые хопи приходят танцевать, — сказал другой старец, — но перед этим они не готовятся и не очищаются. Некоторые забыли, зачем вообще нужен этот танец. Не так много осталось и тех, кто выращивает кукурузу...

Стоило нам вернуться в свой лагерь в резервации, как нас тут же пригласили принять участие во всенощной церемонии индейской церкви, которая должна была совершиться в соседнем вигваме. Для многих это был новый опыт, согласились лишь десять человек. Наше появление несколько шокировало навахо, прибывших позже. Один человек даже отпрыгнул в ужасе в сторону, когда увидел нас, зайдя в вигвам. Вскоре, однако, различия любого порядка нивелировались.

Эта церемония была последней в серии из четырех обрядов, посвященных, в первую очередь, оплакиванию одного из сынов племени, погибшему в автомобильной катастрофе. Песни и молитвы звучали на языке навахо, и яркий огонь посреди вигвама принимал каждое слово. Молитвенные песнопения эхом разносились по округе. Иной раз было трудно понять, кто именно поет. Присутствующие едва шевелили губами. Многие из нас начинали сутулиться и даже немного клевать носом — все-таки было тяжело всю ночь сидеть перед жарким костром и внимать молитвам. Но под утро в собрании установилась атмосфера праздника.

Джону разрешили спеть песню, которая пришла ему в голову в начале похода: «Ты должен согнуть свой лук, пусть энергия льется...» Женщина-навахо помолилась за всех нас перед чашей воды, и вскоре лучи солнечного света стали пробиваться сквозь занавесь внутрь вигвама. Начался праздничный обед: внесли ягненка, жареный хлеб и овощи. Мы рассказывали разные истории и шутили — делились сладким лекарством смеха.

Я вспомнил пророческие слова Ворона: «Пейот будет присматривать за вами у Четырех Углов». Всем было ясно, что Ворон говорил о церемонии Индейской церкви, в которой мы только что приняли участие. Сейчас мы находились в той части страны, где сходились в одну точку все Четыре Угла — на стыке границ штатов Колорадо, Аризона, Нью-Мехико и Юта. Индейцы традиционно считали этот район местом силы, в котором сосредоточена мощная духовная энергия. Индейцы навахо обозначили границы своих земель четырьмя горными пиками: Бланка на востоке, Маунт Тейлор на юге, Сан-Франциско на западе и Маунт Геспер на севере. Хопи считают, что эти места являются центром мира. Они соорудили в горах несколько храмов и регулярно приносят к их стенам дары и читают молитвы, считая их вратами в царство духа. Впрочем, старейшины индейских племен уже давно смекнули, что священной является вся земля, а не отдельно взятые места.

Я смотрел, как мои товарищи празднуют за столом, и вспомнил о видении, которое пришло ко мне посреди ацтекских руин, когда я был там с Медвежьим Сердцем. Тогда мне открылось, что белый человек однажды — после столетий насилия — сядет с коренными жителями этой земли за общий стол и вместе они разделят пищу духовную. Медвежье Сердце тоже об этом говорил. Радовало то, что все мы стали частью этого движения к переменам.

Хозяин хижины, в которой мы гостили, отвел нас в Туба Сити, где мы могли найти подержанный микроавтобус. К сожалению, удача нам не улыбалась, зато старик показал нам след динозавра, сохранившийся в гигантской каменной плите.

— Не стоит связываться с этими следами, иначе однажды тебя может укусить ящерица, — сказал он.

Эти следы были отблеском далекого прошлого, вызывали в воображении образы гигантских трехпалых рептилий, тяжело и неуклюже бродящих вдоль доисторических рек.

Некоторые следы были в камне вырезаны — вероятно, кому-то не хватало интерьерной детали на домашней террасе. Интересно, приползли к ним домой ящерицы? Часто люди стремятся завладеть какой-нибудь диковинной вещицей из прошлого, предметом старины, чтобы в настоящем подпереть им обваливающийся забор своей раздутой самооценки. И не важно, что для этого приходится вырывать куски истории оттуда, где им уготовано место самим временем.

Мы снова свернули лагерь и отправились дальше. Индейские песни эхом отзывались в наших головах. Динозавров мы так и не увидели, но вряд ли мы удивились бы, попадись они нам на пути. Мы переживали гораздо больше новых впечатлений, ощущений и мыслей, чем ожидали. Моя вера в значимость путешествия в страну индейцев окрепла. Наш поход и наш личный пример служили важным мостом, соединяющим две отдаленные друг от друга культуры — индейскую и неиндейскую.