Майя и иллюзия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Майя и иллюзия

Почти все вы слышали слово майя. Обычно его употребляют для обозначения обмана чувств, иллюзии, очарования. Я нахожу подобное его употребление неправильным, а так как выражаемое им понятие составляет одну из основ, на которых строится веданта, то чтобы в дальнейших моих лекциях не быть непонятым, я остановлюсь на нем несколько дольше и попрошу у вас немного терпения. В литературе Вед слово майя сначала используется действительно в смысле иллюзии. Мы находим там такую, например, фразу: «Индра через свою майю принимал различные формы». Здесь слово майя явно выражает нечто как бы магическое. Но в то время, когда создавались эти тексты, теория майи еще не была разработана, а затем в течение долгого времени это слово вообще не встречалось, хотя идея, им выражаемая, продолжала развиваться. Позже возникает вопрос: «Почему мы не можем знать тайн Вселенной?» – и ответ на него: «Потому что занимаемся пустыми разговорами и удовлетворяемся чувственными предметами, а также потому, что увлекаемся желаниями и закрываем от себя действительность, словно неким туманом». Здесь слово майя не используется, но проскальзывает идея о том, что причиной нашего незнания является нечто вроде тумана, заслоняющего от нас истину. Значительно позже, в одной из Упанишад, слово майя опять появляется; но к этому времени значение его уже подверглось значительным изменениям. Предлагались и отвергались разные его толкования, пока наконец выражаемая этим словом идея не установилась окончательно. В Шветашватара – Упанишаде мы читаем: «Знай, что природа – это майя, а разум, управляющий майей, – Сам Господь».

До великого Шанкарачарьи индийские философы употребляли это слово в разных значениях. Теорией майи занимались отчасти и буддисты, и у них это понятие получило значение, очень близкое к тому, что теперь называется идеализмом. Среди буддийских философских школ была одна, совершенно не признававшая существования внешнего мира. Она считала его иллюзией и называла майей. Отсюда и получило начало употребление этого слова в смысле, указанном в первых строках настоящей главы. Но майя веданты в последней форме развития этого учения – не идеализм, и не реализм, и даже не теория. Она служит простым обозначением того, что представляем собой мы и все, нас окружающее. Как я уже говорил, умы, создавшие Веды, упорно стремились к открытию и исследованию принципов бытия. Их задача состояла в том, чтобы проникнуть в самую сущность вещей, и у них не было времени заниматься подробностями или ожидать, пока они будут разработаны; их как бы влекла все вперед и вперед какая-то высшая сила и не давала им остановиться. Поэтому во всех Упанишадах мы на каждом шагу встречаем главные положения, вполне соответствующие положениям, устанавливаемым впоследствии так называемой современной наукой, тогда как второстепенные подробности в них часто ошибочны. Там мы находим, например, идею об эфире, составляющую основание одной из позднейших научных теорий, и идея эта является в форме гораздо более развитой, чем та, которую она получала до сих пор у современных ученых. Но это касалось лишь теоретических принципов; когда же авторы Упанишад хотели показать применение этих принципов, они совершали массу ошибок. В ведической литературе, а именно в Браманах, мы находим теорию всюду проникающего жизненного принципа, различные проявления которого составляют всю жизнь Вселенной. В Самхитах есть длинный гимн пране, проявляющейся в форме жизни. Некоторым из вас, может быть, будет интересно узнать, что в философии Вед есть также теории возникновения жизни на Земле, очень похожие на предлагаемые некоторыми новейшими учеными. Так, вы, конечно, знаете, что существует теория, согласно которой жизнь на Землю была принесена с других планет; в Ведах же некоторые философы говорят, что она принесена с Луны.

Эти ранние философы были очень решительны в обращении с принципами и удивительно смелы в предложении широких обобщений. В разрешении вопросов о тайнах Вселенной, которое они старались получить исследованием внешнего мира, они достигли всего, что только было возможно. Где их принципы оказываются недостаточными, там и специальные исследования новейшей науки не могли подвинуть вопрос ни на один шаг к разрешению. Если теория эфира не могла в древнее время разрешить вопроса о тайнах Вселенной, то и современная разработка в подробностях этой теории не приблизила нас к истине. Если теория всепроникающего жизненного принципа оказалась неудовлетворительной, как теория возникновения Вселенной, то она не стала лучше и теперь, при разработке ее подробностей, так как подробности не могут изменить принципа. Этим я хочу сказать, что в исследовании общих принципов бытия индусские мыслители были так же смелы, а в некоторых случаях и гораздо смелее, чем современные. Формулируя основные принципы, они пришли к некоторым более широким обобщениям, чем те, к каким приходили как до них, так и после них. Скажу больше – у них есть некоторые теории, к которым новейшая наука еще должна подойти, может быть, даже не как к строго обоснованным теориям, а только как к гипотезам. Например, они не только выработали в общих чертах теорию мирового эфира, но пошли дальше и предположили, что ум представляет собой не что иное, как более тонкий вид эфира. Все это, однако, не разрешало вопроса о том, что такое мы и что такое окружающий нас мир. На этот вопрос теперь обычно отвечают: наше знакомство с миром и нами самими только что начинается; подождем несколько тысячелетий, и вопрос будет разрешен. Нет, говорит ведантист, никакое познание внешнего мира никогда не даст ответа на этот вопрос. Разум ограничен, а выйти за его пределы невозможно. Человеческий разум не может отрешиться от понятий времени, пространства и закона причинности. Как ни один человек не может выйти из своей кожи, так никто не может выйти за пределы, определенные для него и всех нас законами времени и пространства. Любая попытка разрешить вопрос о причинности, времени и пространстве бесполезна, потому что сам вопрос уже заключает в себе признание существования этих трех принципов, а это совсем не доказано. Что же говорит о существовании мира веданта? Она говорит, что этот мир не имеет существования безусловного, но существует относительно, существует по отношению к моему уму, вашему уму и умам всех остальных существ. Мы воспринимаем этот мир посредством наших пяти чувств, а если бы у нас было шестое чувство, мир представлялся бы нам чем-то совсем иным. Если бы у нас появилось еще какое-либо чувство, он опять показался бы нам другим и т. д. Поэтому мир не имеет абсолютного, неизменного, вечного существования, независимого от определенных способов его восприятия. Нельзя, однако, сказать, что он вообще не существует, так как мы его видим, ощущаем, живем в нем и действуем на него и посредством его. Поэтому Вселенная, как мы ее воспринимаем, и существует и не существует. Явное противоречие.

Переходя от отвлеченных вопросов к обыкновенным повседневным мелочам нашей жизни, мы видим, что и вся наша жизнь сплошь состоит из противоречий, из смешения существований и несуществований. То же противоречие и в нашем знании. Кажется, что человек может узнать все, если только как следует захочет. Но раньше, чем сделает несколько шагов, он встречает несокрушимую стену, через которую проникнуть не может, видя, что все его действия заключаются внутри круга, из которого выйти невозможно. Даже в вопросах, наиболее близких и значимых для него, которые день и ночь тревожат его и требуют разрешения, он оказывается бессильным, потому что не может подняться выше уровня своего разума; и хотя желание достигнуть этого прочно заложено в нас, мы знаем, что лучшее, что мы можем сделать, – это сдерживать и останавливать себя в этом стремлении.

Каждое побуждение нашего сердца постоянно влечет нас к эгоистичным поступкам, и в то же время какая-то высшая сила предупреждает нас, что хорошо только бескорыстие. Каждый ребенок рождается оптимистом. Ему снятся золотые сны. В юности его оптимизм еще больше усиливается. Молодой человек с трудом верит, что существуют такие вещи, как упадок сил, разрушение, смерть. Увы, приходит старость, и жизнь обращается в груду развалин. Грезы разлетаются, и в старости человек становится пессимистом. Так переходим мы от одной крайности к другой, получая постоянно безжалостные толчки судьбы, не зная, куда она ведет нас, и не замечая, что мы ее рабы. Это напоминает мне знаменитую песнь в «Лалитавистаре», биографии Будды. Будда родился, говорится в этой книге, чтобы спасти человечество, но среди роскоши дворца забыл о своем предназначении. Чтобы пробудить в нем воспоминание, явились ангелы и спели ему песнь, припев которой был: «Мы плывем по реке существования, которая есть постоянное изменение, не имеющее ни остановки, ни отдыха». Такова жизнь всех нас, идущих все вперед и вперед, не зная передышки. Что же нам делать? Человек, у которого вдоволь еды и питья – оптимист. Он просит не говорить ему о нищете; она его пугает. Не говорите ему о горестях и страданиях мира. Идите к нему и скажите, что все прекрасно. «Да, – скажет он, – я обеспечен: посмотрите на меня – у меня хороший дом, я не думаю ни о холоде, ни о голоде. Не рисуйте же мне этих ужасных картин. Если есть другие, которые умирают от холода и голода, идите к ним и проповедуйте им, что это в порядке вещей». Но вот другой человек, жизнь которого прошла в ужасных страданиях, он не хочет и слышать о чем-нибудь хорошем, о чем-нибудь прекрасном и радостном. «Пугайте всех, – говорит он. – Почему другие будут смеяться, когда я плачу? Я должен заставить всех плакать вместе со мной, так как я несчастен, и единственное что меня может утешить, это мысль о том, что и все другие тоже несчастны». Так мы совершаем наш путь среди оптимизма и пессимизма.

Кроме того, существует еще нечто подавляющее – смерть. Весь мир идет к смерти. Все умирает. Все наши успехи, все, чем мы гордимся, – наши реформы, наша роскошь, наше богатство, наши науки, все имеет один конец – смерть. Что все кончается смертью, в этом никто не сомневается. Города возникают и исчезают, государства создаются, процветают и распадаются, планеты разрываются и рассыпаются в пыль, уносимую атмосферами других планет. Это продолжается с безначальных времен. А где же конец? Конец всего – смерть. Смерть – конец жизни, красоты, богатства, могущества и добродетели. Умирают святые, умирают и грешники; умирают короли, умирают и нищие. Все идут к смерти, и все-таки продолжается эта ужасная привязанность к жизни; мы не можем отделаться от нее. Это майя.

Мать заботливо растит своего ребенка. Вся ее душа, вся жизнь – в нем. Ребенок вырастает, и из него получается грубое животное, которое каждый день бьет свою мать. Но ее привязанность к нему не ослабевает, а когда разум наконец пробуждается в ней, она подавляет его мыслью о любви. Она не думает о том, что это совсем не любовь, а нечто другое, овладевшее ее чувствами, какие-то путы, которые, как бы ни старалась, она не может стряхнуть с себя. И это майя.

Все мы стараемся добыть золотое руно. Каждый думает, что именно он овладеет им, но как мало его в мире! Всякий разумный человек видит, что его шансы добыть это руно очень слабы, что его шансы – один на двадцать миллионов, и все-таки никто не может удержаться от борьбы за него, хотя большинство никогда ничего не достигает. Это тоже майя.

Смерть день и ночь ходит крадучись по земле, а мы думаем, что будем жить вечно. Однажды спросили царя Юдхиштхиру,[4] что представляет собой самая удивительная вещь в мире? И царь отвечал: «Каждый день вокруг нас умирают люди, и каждый думает, что он никогда не умрет». Опять майя – страшное противоречие в нашем уме, нашем знании, нашей жизни и во всем нас окружающем. Везде это ужасное противоречие: удовольствие, следующее за страданием, и страдание – за удовольствием.

Появляется реформатор и хочет устранить существующее зло. Но прежде чем он устранит небольшую его часть в одном месте, в другом окажется в двадцать тысяч раз больше зла. Старый дом разваливается; вы поправите одну его стену – разрушение распространится на другую. Наши проповедники в Индии восстают против бедствий, приносимых овдовевшим индусским женщинам запретом на вторичное замужество, а на Западе величайшим несчастьем для женщины считается не выйти замуж. Помогайте вдовам в одной стране, потому что они несчастны; помогайте не вышедшим замуж в другой – они тоже несчастны. Это похоже на застарелый ревматизм: если вы прогоните его из головы, он перейдет в спину, выгоните из спины – бросится в ноги. Одни люди становятся богаче других, и положение в обществе, образованность и культура делаются их достоянием. Знание, также обширное и великое, культура, такая прекрасная, переходят в руки немногих избранных. Страшно подумать! Являются реформаторы и делят все поровну. Если на время массы и станут от этого несколько счастливее в смысле материального благосостояния, то с дальнейшим ростом культуры это счастье опять исчезнет. Малейшая частица счастья, которым мы наслаждаемся, сопровождается где-нибудь в другом месте равным количеством несчастья. В молодости люди могут не замечать этого, но для того, кто пожил довольно долго и достаточно упорно боролся, это ясно. Таково действительное положение вещей. И это майя.

Такое положение оказывается постоянно везде и во всем, и найти разрешение вопроса о том, почему это так, невозможно. На этот вопрос нельзя ответить, потому что невозможно его логически сформулировать. В нем нет ни как, ни почему. Мы не можем остановиться на нем достаточно долго, чтобы ответить на него; не можем ни на один момент удержать его, он ежеминутно ускользает от нас. Мы похожи на заведенную машину. Что же нам делать? Можно стараться воздерживаться от бескорыстия, от стремления приносить добро ближним, но даже и в этом мы делаем только то, что вынуждены; мы не можем поступать самовольно. В настоящую минуту я должен стоять перед вами и читать вам лекцию, а вы вынуждены сидеть и слушать; не делать этого мы не можем. Затем вы пойдете домой; одни с мыслью, что чему-то научились, другие – что слушали человека, болтавшего вздор; я тоже уйду, думая, что учил вас. И это майя.

Итак, майя – это утверждение существующих фактов этой Вселенной и ее деятельности, и их глубокого, неразрешимого противоречия. Люди обычно пугаются, когда им говорят о них такое, но мы должны быть смелее; скрывать факты не значит найти лекарство. Заяц, преследуемый собаками, прячет голову в землю и считает себя в безопасности, и мы, думая найти убежище в оптимизме или пессимизме, похожи на этого зайца. Но это не лекарство.

Против теории майи существуют возражения, исходящие, как вы увидите, от тех, кто пользуется в жизни большей частью благ. Здесь, в Англии, трудно быть пессимистом, и все говорят, что мир удивительно совершенствуется. Но для каждого из нас мир таков, каковы мы сами. Говорят, что христианство – самая лучшая религия, и в доказательство указывают на удивительное богатство христианских наций. Но это плохое доказательство. Ведь богатство этих наций основано на несчастье других народов, на ограблении их; и если бы оно зависело от религии, то, допустив, что весь мир стал христианским, эти нации должны были бы обеднеть, так как не осталось бы никого, кого они могли бы грабить. Очевидно, такое доказательство само себя разбивает. Животные живут за счет растений, люди – за счет животных или, что еще хуже, – за счет друг друга, сильный за счет слабого. Это присутствует везде и всегда вокруг нас; и это майя.

Нам каждый день говорят, что со временем, в будущем, все будет хорошо. Хотя это более чем сомнительно, но, допустив даже, что это так, почему же это будущее достигается таким дьявольским способом? Почему добро получается таким скверным путем, а не путем добра? Почему в моих настоящих страданиях меня должно утешать то, что мои потомки в каком-то будущем веке будут счастливы? Это тоже майя, и объяснения ей нет.

Мы часто слышим, что одним из отличительных признаков эволюции служит уменьшение зла, и что вследствие этого в будущем останется в мире только добро. Это очень приятно слышать; оно удовлетворит наше тщеславие или, по крайней мере, тщеславие тех, кто получил от мира достаточно благ, кто не раздавлен колесами этой, так называемой эволюции. Для них и им подобных это действительно хорошо и удобно. А то, что масса обыкновенных людей страдает, – стоит ли об этом заботиться? Пусть другие умирают, о них незачем думать. Прекрасно! Но беда в том, что это рассуждение от начала до конца ложно. Оно, во-первых, считает доказанным, что сумма проявляющегося в этом мире добра и зла – величина постоянная. Во-вторых, делает еще более сомнительное допущение, что вследствие так называемой эволюции количество добра увеличивается, а зла – уменьшается, и значит, настанет время, когда все зло исчезнет и останется только добро. Это легко говорить, но можно ли доказать, что количество зла уменьшается? Не с таким же ли основанием можно сказать, что оно все время возрастает? Возьмите дикаря, живущего в лесу, ничего не знающего об интеллекте и его развитии, не умеющего читать и никогда не слышавшего о такой вещи, как письменность. Если его тело проткнут штыком, он после этого выздоровеет, тогда как гораздо более культурный человек, получив на улице царапину, может умереть. Машины делают все дешево, создают прогресс и эволюцию, но они же подавляют миллионы людей, чтобы сделать одного богаче остальных, а всю массу человеческих существ обратить в рабов. Это существующий порядок вещей.

Человек-животное признает только физические удовольствия; его страдания и радости зависят от его органов чувств. Если у него нет достаточно еды или что-нибудь случится с его телом, он тотчас же становится несчастным. Счастье и несчастье для него начинаются и кончаются в его чувствах. Но как только человек начинает развиваться, как только его умственный горизонт расширяется, количество его несчастий также попутно увеличивается. Дикарь в лесу не знает, что такое ревность, не знает, что значит быть привлеченным к суду, не знает материальных затруднений, не знает похвал и осуждений общества, не знает постоянной, в течение дня и ночи, тирании, на которую способна людская злоба, забирающаяся в тайники каждого сердца. Он не знает, что человек со всей его бесполезной образованностью, со всей его гордыней может стать в тысячу раз больше зверем, чем любое животное. Таким образом, когда мы освобождаемся от исключительного господства чувств, мы развиваем в себе большие способности к наслаждениям, но в то же время и дополнительные причины страданий, так как наша нервная организация становится более утонченной и чувствительной. Мы видим, что в любом обществе человек неразвитый придает очень мало значения оскорблениям, а если и чувствует боль, то разве что при палочных ударах, тогда как джентльмен не может вынести даже одного грубого слова, до того утончилась его психика. Его способность страдать увеличилась вместе с разнообразием доступных ему удовольствий. Увеличивая нашу способность чувствовать себя счастливым, тем самым мы увеличиваем и нашу способность страдать; и, по моему мнению, если способности к наслаждениям возрастают в арифметической прогрессии, то способности к несчастью увеличиваются в прогрессии геометрической. Те, кто родился в лесу, мало зависят от общества, тогда как мы, ушедшие далеко вперед, знаем, что чем больше мы развиваемся, тем больше чувствуем на себе его гнет, и трудно сказать, не оттого ли получается три четверти наших сумасшедших. Это майя.

Мы видим, таким образом, что понятие майи не предлагается как теория для объяснения мира. Оно представляет собой лишь утверждение того факта, что в самом основании нашего существования есть противоречие; что куда бы мы ни пошли, мы должны пройти через это ужасное противоречие: где есть добро, там должно быть и зло, а где зло, там должно быть и добро; за жизнью всегда, как тень, следует смерть; все, кто смеется сегодня, будут завтра плакать, а кто теперь плачет, будет потом улыбаться. И это положение вещей не может быть изменено. Конечно, мы можем вообразить в будущем существование такого места, где будет только добро и вообще не будет зла, где мы будем только радоваться и никогда не будем плакать, но греза эта невозможна по самой природе вещей, так как условия везде и всегда останутся теми же. Где есть сила, заставляющая нас улыбаться, там сторожит также и сила, приносящая слезы. Где есть сила, дающая нам счастье, там подле нас прячется сила, делающая нас несчастными.

Таким образом, философия веданты не является ни оптимистичной, ни пессимистичной. Она принимает вещи такими, как они есть, признавая факт, что этот мир есть смешение добра и зла, счастья и несчастья. Увеличьте одно, и вместе с этим увеличится другое. Мир никогда не будет абсолютно хорошим, потому что в самом выражении этой идеи заключается противоречие. Но он также не может быть и совершенно плохим. Веданта путем анализа открывает великую тайну, что добро и зло вовсе не существуют как отдельные самостоятельные вещи. Нет вещи в нашем мире, которую вы можете назвать абсолютно хорошей, и нет такой вещи, которая только плоха. То же явление, которое сегодня кажется хорошим, завтра может оказаться дурным. Та вещь, которая причиняет горе одному, может быть причиной радости другого; огонь, обжигающий ребенка, может сварить пищу голодному; нервы, приносящие ощущение боли, приносят и чувство удовольствия. Остановить зло поэтому можно только одним способом – останавливая также и добро. Другого способа нет. Чтобы остановить смерть, мы должны остановить и жизнь. Жизнь без смерти и счастье без несчастья заключают в самих своих определениях противоречие и не могут быть осуществимы, так как в каждом случае оба они – проявления одной и той же вещи. То, что я считал хорошим вчера, я не считаю таковым сегодня. Когда я оглядываюсь назад, на всю мою жизнь, и вспоминаю те идеи, которые владели мной в разные времена, я все больше в этом убеждаюсь. Одно время моим идеалом была езда на паре быстрых лошадей; теперь мне не надо этого. В то время, когда я был ребенком, я думал, что буду совершенно счастлив, если выучусь готовить любимое лакомство. Потом я думал, что было бы счастьем иметь жену и детей и много денег. Над всем этим ребяческим вздором я теперь смеюсь. Веданта говорит, что настанет такое время, когда, оглянувшись назад, мы будем смеяться над нашими прежними идеалами, заставляющими нас бояться потерять свою индивидуальность.

Каждый хочет сохранить возможно дольше свое тело. Существует мнение, что мы были бы очень счастливы, если бы могли сохранить его на бесконечное время, но наступит день, когда мы и над этим будем смеяться. Если таков порядок вещей, то мы попадаем в безнадежное противоречие, что нет ни существования, ни несуществования, но есть смешение их обоих; нет ни счастья, ни несчастья, но то и другое вместе. Тогда какая же польза от веданты – всех прочих наших религий и философий? А прежде всего какая польза в делании добра? Этот вопрос неизбежно приходит на ум, и люди постоянно спрашивают: «Если таково положение вещей, что, как бы вы ни старались делать добро, зла остается столько же и, сколько бы вы ни старались нести счастье, горы страдания в мире не уменьшаются, то какая польза делать что бы то ни было?» Ответ на это, во-первых, тот, что если единственный способ чувствовать себя счастливым заключается в труде для уменьшения страдания других, то вам и не остается ничего другого. К этому выводу раньше или позже приходит каждый. Образованный человек открывает это раньше, невежественный – позже; глупому открытие это обходится дороже, умный заплатит за него меньше. Во-вторых, хотя мы знаем, что никогда не наступит время, когда Вселенная будет полна счастья и в ней совсем не будет несчастья, тем не менее надо стараться содействовать этому. И хотя бы при этом несчастье и увеличилось, мы должны делать свое дело. Обе эти силы, счастье и несчастье, будут содействовать жизни Вселенной, пока не наступит время, когда мы пробудимся от нашего сна и перестанем строить замки из песка, чем мы сейчас только и занимаемся. Это мы должны усвоить, и для этого нам потребуется много, много времени.

Веданта говорит, что Бесконечное видимо как конечное. В Германии на этом основании пытались построить философскую систему, и такие же попытки делаются даже теперь в Англии.

Основное положение всех этих философских учений, если их проанализировать, состоит, в том, что Бесконечное старается выразить себя в этой Вселенной, и должно наступить время, когда оно наконец достигнет своей цели, т. е. все без остатка перейдет в проявленное1, или, другими словами, Бесконечное истощится, перейдя в конечное. Здесь прекрасно использованы слова: бесконечное, проявленное, выражение, но человек, привыкший мыслить логически, может спросить: на каком же основании можно утверждать, что конечное может быть Бесконечным, например, единица – двадцатью миллионами таких же единиц. Абсолютное и Бесконечное, став Вселенной, должно быть ограничено, потому что все, постижимое чувствами, умом или рассудком, должно по необходимости быть ограниченным. И выходит, что ограниченное равно неограниченному. Это явная бессмыслица, и потому такое невозможно.

Веданта же говорит: верно, что Абсолют, или Бесконечное, стремится выразить себя в конечном, но придет время, когда Он увидит, что это невозможно, и пробьет отбой. Этот отбой и будет действительным началом религии. Отречение – порог религии. Для современных людей трудно подумать об отречении. По словам американцев, я, говоря об отречении, похож на человека из мира, который в течение последних пяти тысяч лет был мертв и похоронен. То же, быть может, скажут и английские философы. И тем не менее, в жизни верен только один призыв: отрекись! Откажись! Напрягайте, как хотите, ваш ум, делайте все возможное, чтобы найти другой способ разрешения этих противоречий, и все-таки вы их не разрешите, пока ваш ум не проснется от долгого и ужасного сна. Время это наконец наступит, ребенок бросит свои игрушки и начнет плакать, чтобы мать взяла его. Он найдет, что «желание не удовлетворяется исполнением его, но еще больше усиливается пламя, когда в него льют масло». Таковы все попытки удовлетворения чувств и ума, все наслаждения, на которые способна человеческая душа. Все они ничего не стоят; они в майе, в тенетах, которые мы не в состоянии разорвать. Мы можем без конца бегать взад и вперед внутри их, не находя выхода, и, борясь за крупицу наслаждения, будем всегда встречать массу подавляющего нас несчастья. Как ужасно такое положение вещей! Представляя его себе, я не могу не прийти к заключению, что теория майи – положение, что все в этом мире майя – дает лучшее и единственное объяснение жизни. Какая масса бедствий существует в ней! Разные нации и расы пытались устранить их разными средствами, но все встречали одни и те же затруднения, и ни одной не удалось достигнуть успеха. Если в одном месте зло сокращалось до минимума, то в другом месте его нагромождалось еще больше. Так продолжается и теперь. Индусы, борясь с прелюбодеянием, ослабили своих детей слишком ранними браками, которые, практикуясь долгое время, привели расу к вырождению, хотя никто не станет отрицать, что браки в детском возрасте уменьшают в народе безнравственность. Итак, заботясь о нравственности нации, мы были вынуждены ослаблять силы населения этими ужасными детскими браками. Но разве европейцы застрахованы от этого? Нисколько. Чистота – это жизнь нации. Разве вы не видите из истории, что первым признаком умирания народа является безнравственность? Когда она появляется, конец нации близок. В чем же наконец разрешение вопроса? Если родители выбирают для своих детей мужа и жену, зло так называемой свободной любви сокращается, но в жизни молодых людей остается слишком мало поэзии. Дочери Индии, например, гораздо более практичны, чем сентиментальны. Но и самостоятельный выбор супруга самими юношами и девушками тоже немного приносит счастья обоим. В общем, индийские женщины счастливы; едва ли кто в Индии слышал о ссоре мужа с женой, тогда как в Соединенных Штатах, где свобода в этом отношении наибольшая, едва ли найдется хоть одна счастливая семья. По крайней мере, число несчастных браков там так велико, что превосходит всякое описание. Да не меньше их и в Европе. Что же из этого следует? Прежде всего то, что идеалы индивидуализма не приносят счастья. Все мы добиваемся его, но прежде чем достигаем сколько-нибудь в одном отношении, нас постигают несчастья в другом. Стоит ли тогда делать добро? О да! И с большим усердием, чем пока вы этого не знали. Это знание уничтожит наш фанатизм. Англичанин не станет больше осыпать бранью индуса, говоря: «О, этот проклятый индус, как он обращается со своими женщинами…» Он научится уважать обычаи чужих наций. Будет меньше фанатизма и больше духовности. Фанатики не могут трудиться. Они утрачивают три четверти энергии. Трудится тот, кого зовут уравновешенным, спокойным, практичным. Исступленные фанатики немного сделают. Способность работать увеличится вследствие понимания действительного положения вещей, так как при этом будет больше терпения. Вид несчастий и зла не выведет нас из равновесия и не заставит гоняться за призраками. Когда мы будем знать, что мир может развиваться только таким путем, у нас появится терпение. Если допустить, например, что все люди стали добрыми, останутся еще животные, которые должны стать людьми и пройти через те же испытания, а за ними и растения.

Мы знаем наверняка, что мощная река течет к океану и что плывущие в ней куски соломы и обломки разбитых судов, как бы ни стремились вернуться назад, в конце концов, хотят они или нет, все будут принесены в этот бесконечный океан. Также и в жизни, со всеми ее радостями и горестями, улыбками и слезами, верно одно, что она течет к океану бесконечности, и вопрос только во времени – когда именно вы и я, растения и животные, и каждая частица где бы то ни было существующей жизни будет принесена в бесконечный океан Жизни, Свободы и Бога.

Позвольте мне еще раз сказать, так как эта ошибка часто повторяется, что принципы веданты не заключают в себе ни оптимизма, ни пессимизма. Веданта не утверждает, что весь этот мир – зло, но и не говорит также, что он весь – добро. Она утверждает, напротив, что наше зло не более важно, чем наше добро, и наше добро имеет не больше ценности, чем наше зло. Оба они – части одного целого. Таков мир, и зная его природу, мы должны терпеливо трудиться. Но вы спросите: зачем, для чего трудиться? Если таково действительное положение вещей, то что же мы можем сделать? Почему не сделаться агностиками? Современный агностик ведь также находит, что разрешения вопроса нет, или, как мы говорим в Индии, нет выхода из-под этого покрывала майи. Поэтому удовлетворимся тем, что есть, и будем наслаждаться жизнью. Но это опять заблуждение, страшное и в высшей степени нелогичное. Заблуждение в том, что тот, кто ставит вопрос таким образом, очевидно, понимает под окружающей нас жизнью только физическое бытие. В этом даже лучшие из нас тогда мало чем отличаются от животных. Но я уверен, что среди нас нет ни одного человека, живущего лишь своими чувствами: для нас (присутствующих на лекции и читателей) она представляет собой нечто значительно большее. Наши чувства и мысли – также части нашей жизни, и разве стремление к идеалу, к совершенствованию не наиболее важная составная часть целого? По мнению агностика, мы должны принимать жизнь такой, как она есть. Но она включает в себя наши личные радости и горести, наши идеалы и чувства, и прежде всего – неустанный поиск идеала, стремление к совершенству, составляющее основу жизни. Агностик принимает за жизнь все существующее, минус этот последний элемент, и так как он приходит к заключению, что способ ее улучшения не может быть найден, то он отбрасывает все его поиски. Но мы должны быть свободны в этом отношении и потому не можем быть агностиками и смотреть на мир их глазами.

Итак, майя ведантиста – это Природа, Вселенная. Все религии, от самой примитивной до наиболее возвышенной, представляют собой попытки выйти из этой майи. Выражаются ли они в мифологии и символах, в историях богов и ангелов, демонов и домовых, святых и ясновидцев, великих людей или пророков или в отвлеченностях философии, все они имеют одну цель – стремление вывести нас за пределы майи, открыть нам нечто, что выше ее. Одним словом, все они стремятся к свободе. Сознательно или бессознательно, человек чувствует себя связанным, и что он – не то, чем хотел бы быть. Это приходит ему на ум, как только он начинает замечать мир вокруг себя. Он сразу видит, что он в рабстве, что внутри его есть что-то, что хочет улететь туда, куда тело последовать не может. Даже в самых примитивных религиозных системах, в которых умершие предки и другие духи – большей частью свирепые и жестокие – стерегут дома своих друзей и очень любят кровопролития и крепкие напитки, даже там мы находим одно общее побуждение – свободу. Человек, поклоняющийся богам, видит в них прежде всего большую свободу, чем в себе самом: если дверь заперта, это для богов ничего не значит; они проходят сквозь стены, физические преграды не представляют для них никаких препятствий. Эта идея свободы растет, пока не придет к понятию Одного Личного Бога, неподвластного ограничениям майи.

Я словно бы слышу голос, более значительный, чем мой, и чувствую, как будто мы слушаем обсуждение этого вопроса древними индусскими мудрецами в их лесных обителях. И несмотря на то, что даже самый старейший и святой не пришел к решению этой проблемы, вдруг встает юноша и заявляет: «Слушайте, дети бессмертия! Вы, живущие в высших сферах! Я нашел путь! Есть путь из этого мрака, и этот путь – постижение Того, Кто выше мрака!»

В той же Упанишаде говорится, что мы окружены майей и что это ужасно, так как пробиться сквозь нее невозможно. Если человек скажет: «Позвольте мне сесть на берегу этой реки и подождать, пока вся ее вода из нее не вольется в океан, чтобы я мог перейти ее вброд», – он будет так же умен, как и тот, кто говорит, что будет трудиться, пока мир не станет хорошим, чтобы после этого он мог наслаждаться результатами своего труда. Ни то ни другое не случится. Истинный путь – не с майей, но против нее. Это то, что мы должны усвоить. Мы рождены не помощниками природы, но ее соперниками. Мы – хозяева цепей, но стараемся заковать в них самих себя. Природа говорит: «Откуда появился этот дом? Я не давала тебе его; иди и живи в лесу». Человек отвечает на это: «Нет, я построю дом и буду бороться с тобой» – и действительно строит дом. Вся история человечества – история постоянной борьбы с так называемыми законами природы, и в конце концов побеждает человек.

Обращаясь к внутреннему миру, мы видим, что и там происходит та же борьба. Между человеком-животным и духовным человеком, между светом и тьмой. И здесь человек выходит победителем. Он как бы пробивает себе дорогу из Природы к Свободе.

Итак, мы понимаем теперь, что такое майя, и знаем, что философы веданты нашли, что выше майи есть нечто не подвластное ей и что если мы поднимемся туда, где находится это нечто, то и сами будем выше майи. Эта идея, в том или ином выражении, составляет основу всех религий. Но в веданте она представляет собой лишь начало религии, а не конец. Идея личного Бога, Творца и Вседержителя Вселенной, Правителя майи, или природы, согласно идеям Вед, – не конец, а только начало. Эта идея развивается до тех пор, пока ведантист не находит, что Тот, Кто казался ему находящимся вне человека, на самом деле живет в нем самом. Это Тот, Кто свободен, но думает, что он связан.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.