VII

VII

Согласно дзен, ИСТИНУ можно постичь через самоуглубление, через отрешение время от времени от внешней “суеты суёт”, и сосредоточении на некоторой определённой точке, вещи, идее и т. п. Тогда приходит“сатори”— “озарение”, новый взгляд на жизнь, на своё место в ней, новое отношение к действительности.

“Это нечто такое, что не может быть понято разумом, объяснено или описано словами. Никто из тех, кто не достиг сатори, не может знать, что это такое. Но и тот, кто достиг его, не может рассказать о нем людям. Достигнув сатори, человек обретает нирвану, но не где-то в чистой стране, а в нынешней жизни. Окружающие могут думать, что он по-прежнему погрязает в суёте жизни, но в действительности это уже совершенно новый, просветлённый человек... Такой человек постиг счастье, он — тасата. Это — умение видеть вещи такими, какие они есть. “Я вижу дерево и я говорю: это дерево. Я слышу, как поёт птица и говорю, что птица поёт. Лопата — это лопата, и гора — это гора. Птицы летают по воздуху, а цветы цветут в полях”— вот утверждение тасаты. Когда его спросили, что такое ежедневная мысль, хоин, он ответил: “Я сплю, когда устану, я ем, когда голоден”. Эта ежедневная мысль является конечным дао, высшим учением буддизма” (Судзуки).

Сатори доступно каждому. Само по себе оно — акт внезапный. Ещё вчера или минуту назад ты мучительно размышлял, терзался, стремился постичь невозможное, и вдруг на тебя нашло нечто, и ты сразу все постиг. Толчком к сатори может быть любое сильное переживание, потрясение, впечатление. Но, чтобы это случилось, нужна определённая психическая подготовка, тренировка.

Школа СОТО в качестве такой тренировки призывает дза-дзен — медитацию, созерцание. Здесь главное — уметь принять идеально спокойное положение тела, отрегулировать дыхание, приучить себя абсолютно отрешиться от всех мыслей или сосредоточиться на какой-то одной из них.

Школа РИНДЗАИ держится практики коан —вопроса или притчи, смысл которых непостижим с помощью логики, но направлен на пробуждение интуиции. Над коаном не размышляют, настоящий ответ на него может быть лишь прочувствован, постигнут через ощущение, но не выражен словами. Вот несколько коанов:

—“Что заставляет тебя отвечать, когда тебя спрашивают?”

—“Когда твоё тело сожгут, а пепел развеют по ветру, где ты будешь?”

—“Каково было лицо у тебя до того, как родители произвели тебя на свет?”

—“Собака — это Будда?”

— “ Хлопок двух ладоней — звук, а что такое звук одной ладони?”

Сатори может быть достигнута и в процессе труда, если человек стремится довести своё дело до художественного совершенства. Оно рождается также и от углублённого созерцания красоты. Иными словами, оно может прийти к человеку в любое время, в любом состоянии. Каждый волен выбирать метод, который ближе его натуре.

“Я не люблю сидеть, как индийский монах, неподвижно, и сосредотачивать мысли в глубине живота. Я достигаю духовных вершин, стреляя из лука.

Утром, ещё в тумане, когда лишь рассвело, я иду по росе разноцветных мхов, окружающих мой храм, к тому камню, где укреплён треугольник моей мишени. Я беру с собой только одну стрелу. Я беру только одну, потому что должен в одной сосредоточить весь свой опыт стрелка из лука, всю свою мужскую силу, всю глубину своей мысли. Моя воля переходит на кончик стрелы. Я знаю, что у меня только одна стрела, и, значит, она должна попасть в цель. Я сосредотачиваю все на кончике стрелы и бросаю её в цель. И когда стрела, дрожа, впивается в треугольник, я думаю, что поднялся ещё на одну ступень по пути самоусовершенствования”.

Это — путь действия, и это — главный путь. На атом пути мы преодолеваем главного врага в нас — у-шин. Это не бог и не дух, это наш мозг.

Вот Каннон-Бутсу, у неё 1000 рук, и в одной из них лук. Что случилось бы, если бы Каннон задумалась, как ей действовать луком? Все остальные 999 рук оставались бы без движения или начали действовать вразброд. Поэтому она не размышляет. Она не позволяет мозгу остановиться на чем-то и на минуту. Она поборола в себе интеллект, рассеяла мышление по всему телу. Она победила у-шин и добилась состояния, которое мы зовём му-шин,состояние безмыслия. Горе тому воину, который не одержал победы над интеллектом! Искусство владения мечом это, прежде всего, искусство освобождения от интеллекта.

Дзен есть освобождение от интеллекта. Тигр перед прыжком не раздумывает, "как ему выгнуть хвост и какую силу придать задним ногам. Он прыгает! И прыжок его — само совершенство! Прийти к сознанию тигра, прийти к сознанию птицы! Воин, поэт и художник не рассуждают. Они рисуют, дерутся или слагают стихи. Таков был великий мастер меча Миямото, таким должен быть самурай!

“Но ведь мозг мыслит! Он не может не мыслить! Он хочет знать!

В этом ваша слабость и -ваш грех. Вы накапливаете знания, как деньги, и поклоняетесь ему, как скряга золоту. Но скряга умирает от голода на своём сундуке. Если меч уже пронзил вашу одежду, будете ли вы искать среди своих знаний такое, что остановит меч? Нет! Вы отпрянете назад и этим спасёте свою жизнь. Это и есть дзен!

Я нападаю на вас! Вы европеец, вы размышляете, вы направляете свою мысль на моё движение, и ваша мысль застывает на нем, вы беспомощны. Вы останавливаете своё внимание на конце моей .шпаги и ваша мысль останавливается на вей, вы неподвижны. Вы думаете о том, что должны победить меня и в этот момент я поражаю вас в сердце...

Вы видите эту чашку? Художник постарается сделать с неё рисунок, который был бы наиболее похож, учёный определит её вес, объём, плотность... человек дзен выпьет из неё воду. Вот что такое дзен!” (Судзуки).

А вот как описывает сатори известный современный учитель дзен Сасаки-сан: “Однажды я стёр из головы все понятия, отбросил все желания, слова, которыми мыслил, и остался в покое. Я чувствовал лёгкое головокружение, как будто меня втаскивают куда-то... Вдруг — бац! Я вошёл... Я потерял границы своего физического тела. Конечно, у меня была кожа, но я чувствовал, что стою в центре Космоса. Я говорил, но мои слова потеряли своё значение. Я видел людей, которые подходили ко мне, но все они были одним и тем же человеком." Все были мной! Я никогда не знал этого мира. Я думал, что меня создали, но теперь приходится изменять это мнение — я никогда не был создан! Я был космос, никакого индивидуального господина Сасаки не было”.

Пытаясь ответить на вопрос, что такое дзен, великолепный знаток предмета Аллан Б. Уоттс пишет: “Это не религия и не философия. Это не психология и не род знания. Это пример чего-то, что в Индии и Китае известно как путь к освобождению и напоминает в этом смысле даосизм. Веданту, йогу-Путь к освобождению не может иметь позитивного определения. На него намекают, указывая, чем он не является. Это несколько схоже с тем, как если бы скульптор вскрывал некую форму, убирая куски камня из глыбы”.

Слова эти в полной мере приложимы и к Учению, хотя и не охватывают всех его аспектов.

Символом дзен в Японии является дарума—“ванька-встанька, изображающий индийского монаха и первого патриарха дзен Бодхидхарму (по японски “Дарума”). Традиция рисует его как человека с дикой бородой, проницательными глазами и суровым лицом. Он так долго сидел в медитации под деревом боддхи, что у него отнялись ноги. Этим и объясняется форма дарумы. Но кукла эта имеет и иной символический смысл:

способность её всегда поднимается после падения, как бы намекает на подъем после каждой неудачи. Песенка о даруме говорит:

“Джинсей — ва нана — короби, йа-оки”, что значит: “Жизнь человеческая — семь раз упадёшь, восемь встанешь”.

О Бодхидхарме рассказывают ещё две легенды. Согласно одной из них, однажды он заснул во время медитации. Проснувшись, он в гневе отрезал себе веки и швырнул из наземь. Из них и вырос первый куст чая. С этого времени монахи пьют чай, который отгоняет сон и взбадривает их.

По другой легенде император Лян У-ди, который был учеником Бодхидхармы и усердно помогал распространению дзен в Китае, как-то спросил у патриарха, что он заслужил своими делами в будущих жизнях?

— Ровно ничего,— ответил тот.

— Каков же в таком случае основной принцип святого Учения?

—.Да оно пусто, в нем нет ничего святого!

— Кто же тогда ты, что стоишь перед нами?

— Я не знаю,— сказал Бодхидхарма.

Учителя дзен часто используют остроты, парадоксы, из-под которых необходимо добыть истину, могут выражаться грубо и вульгарно, а то и треснуть ученика палкой. Если в дзенских монастырях господствует суровая дисциплина, то для учеников извне она не нужна. Можно жить нормальной жизнью, заниматься обычными делами, вести семейную жизнь и получить сатори.

В Японии нет такой отрасли искусства, культуры, на которую бы дзен не оказал влияния. Это видно в архитектуре, скульптуре, живописи, поэзии, садоводстве, спорте, ремёслах, торговле.

“Если сидишь — сиди. Если идёшь — иди. Главное — не мельтешись попусту” — сказал один из учителей дзен и заключил в этом все.

Дзен не допускает никаких задних мыслей, фальши и иллюзий. Кто поступает согласно дзен, поступает естественно, без внутренних противоречий. Когда Банкей-сан умер, один слепой сказал: “Я не могу видеть лица человека, но могу определить его характер по голосу. Обычно, если кто-то приносит поздравления, я слышу скрытую зависть. Если кто-то соболезнует, я часто слышу удовлетворение в его голосе. Но во время всех моих бесед с Ввнкеем его голос всегда был честным. Если он выражал радость, я слышал радость. Если говорил о печали, его голос звучал печально”.

Когда-то в Токио жили два учителя дзен. Учитель Унсе поступал всегда в согласии с тем, чему учил, был строг к себе, не имел никаких страстей и слабостей. Танзан был его полной противоположностью. Он ел, когда был голоден, если был сонным, то спал даже днём, и не сторонился сакэ, если у него была охота выпить. Однажды Унсе пришёл к Танзану, который как раз потягивал из бутылки.

— Как дела, брат?— весело крикнул Танзан,— Выпьешь во мной?

— Я никогда не пью,— ответил Унсе.

— Человек, который не пьёт, нечеловечен,— высказал мысль Танзан.

—Ты смеешь называть меня не. человечным лишь потому, что я не предаюсь порокам?!—рассердился Унсе.—Если я не человечен, то кто же я?

— Будда,— отвечал Танзан, покатываясь со смеху.

Он был великим человеком и поступал согласно со своей природой. Он достиг такого совершенства, что предсказал даже свою смерть. В последний день он написал 60 открыток друзьям: “Я ухожу из этого мира. Это моё последнее сообщение. Танзан. 27 августа 1892 года.” Он велел слуге отнести открытки на почту, после чего спокойно умер.

Человек, поступающий в согласии с дзен (равносильно со своей природой), не боится смерти. Монахиня Эшун, чувствуя, что её конец близок, велела соорудить во дворе костёр, поднялась на него и подожгла. Когда огонь запылал, какой-то монах крикнул:

“Преподобная! Там, должно быть, ужасно жарко!” Эшун высунулась из костра и презрительно бросила: “Подобные вещи могут занимать лишь таких дураков, как ты!” После чего умерла в пламени.

Однажды, когда учитель дзен КОДЖУН читал сутру, вошёл бандит с ножом и потребовал денег.

“Не мешай!—прикрикнул на него Коджун.—Деньги в том ящике.” И продолжал читать. Через минуту он приостановился и крикнул бандиту: “И не бери всего, завтра я должен платить налоги”.

Бандит взял большую часть денег, но немного оставил. Когда он уходил, Коджун остановил его: “Если тебе сделали подарок, за него следует благодарить!”

Совершенно растерянный бандит пробормотал благодарность и убежал. Через пару дней его схватили и он признался в ограблении Коджуна. Тот, вызванный как свидетель, заявил:

“Этот человек не вор. Во всяком случае я ничего об этом не знаю. Я дал ему денег и он меня за это поблагодарил”.

Бандита все же посадили в тюрьму, но выйдя из неё, он стал учеником Коджуна.

Не существует монолитного типа дзенского мудреца уже потому, что дзен не создаёт искусственного идеала человека, но стремится выявить то, что дано ему самой природой. Именно поэтому многие известные учителя дзен И их методы бывают полярно различны.

Как-то к монаху Джошу, о котором рассказывают, что изучать дзен он начал в 60 лет, сатори получил в 80, и затем учил до 120 лет, пришёл ученик с вопросом:

— Если я добьюсь пустоты в своём уме, что делать потом?

— Выбрось её,— посоветовал Джошу.

— Как я могу выбросить то, чего нет?— настаивал ученик.

— Если не можешь, неси е собой,— нетерпеливо ответил учитель.

Разные характеры, разные методы обучения присущи разным учителям. Но общая их черта — отрыв от несущественного, от различий.

В один из дней префект Киото пришёл к известному учителю Кейху. Через слугу он передал карточку, на которой значилось: “Китагаки, префект Киото”. Кэйху взглянул на карточку и сказал: “У меня нет дел к префекту. Пусть убирается”.

Слуга вернул визитку и повторил слова Кэйху.

“Я ошибся,—сказал Китагаки и вычеркнул слова “префект Киото”.— Отнеси это учителю ещё раз”.

На этот раз Кэйху воскликнул: “Китагаки? Я очень рад! Я давно хочу видеть этого парня!”

Известного поэта и каллиграфа Рекана (1758—1831) считали иногда безобидным сумасшедшим, не понимая, что он вёл себя естественно и был наивен, как ребёнок. Жил он в полуразвалившейся хижине в лесу, иногда занимался медитацией, иногда бродил без цели и писал стихи, где естественно выражал наиболее человеческие переживания: радость, печаль, одиночество, жалость. Как-то в его отсутствие вор забрался в его хижину, но ничего не нашёл и уходил с пустыми руками. Как раз подошёл Рекан и сказал: “Бедняга, ты, верно, пришёл издалека. Это подарок от меня.” Вор был так циничен, что принял убогую одежду и ушёл. Рекан, сидя обнажённым, смотрел на луну и думал: “Бедный человек! Жаль, что я не могу предложить ему эту луну!”

Музей Рекана находится в его родной деревне Идзумодзаки, в префектуре Ниигата. Там хранится много свитков с его удивительной каллиграфией, которой восхищаются японцы, называя её "детской".

Заключая этот беглый обзор дзен, мне хотелось бы привести здесь четверостишие, как бы суммирующее его принципы: “Постороннее учение, не связанное с традицией, Не опирающееся ни на слова, ни на буквы. Прямо тянуть ум человека в постижении своей природы. И вызвать состояние Будды”.