Глава 4 НЕ СНИМАЙ С СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Глава 4

НЕ СНИМАЙ С СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

ОШО,

Гаутама Будда достиг просветления, сидя под деревом. Ты говорил, что Сократ, когда он стал просветленным, стоял под деревом, то же самое рассказывают и о Кришнамурти. Ты сам, в ночь, когда стал просветленным, вышел из дома и расположился под деревом. Существует ли некая тайная глубинная связь между деревьями и просветлением? И еще, не мог бы Ты объяснить следующее: если просветление — это явление внезапное, то как Ты понял, что оно должно случиться, после чего вышел из дома и сел под деревом?

Просветление никак не связано с какими-либо внешними объектами. Это невозможно; просветление — внутреннее событие. Оно происходит с тобой и происходит из-за тебя. И даже если оно не происходит — это из-за тебя. Причина того, что оно до сих пор не случилось, тоже в тебе. Никто другой не несет ответственности за твое невежество; точно так же — никто и ничто не может стать причиной твоего просветления.

И помни: если что-то служит препятствием, оно же может и помочь. Ни одно дерево не несет ответственности за твою непросветленность. Дерево бодхи не служило препятствием к просветлению Будды, значит, и помочь оно никак не могло. Дерево за это не ответственно. Какие отношения могут быть у Будды с деревом? Только Будда был причиной того, что буддовость не случалась, и только он послужил причиной того, что она произошла.

Так что усвой эту аксиому: мы любим перекладывать ответственность на других, так устроен наш ум. Если случается что-то плохое, мы думаем, что причина в ком-то или чем-то еще, но никак не в нас. Может, так выстроились звезды, планеты, созвездия, может, обстоятельства так сложились. Если происходит что-то хорошее, мы решаем, что причина кроется не в нас, она вовне.

Таков склад нашего ума, и на то есть свои причины. Если ответственность лежит на ком-то другом, ты ни за что не отвечаешь и твой ум может отдыхать. Поэтому одни люди говорят о фортуне, другие о судьбе, о воле небес; еще говорят: как на роду написано, так оно и случится. Как следствие, не возникает вопрос о твоих поступках, о том, какие усилия ты приложил, куда направился; все случится, когда будет на то воля Сущего. На самом же деле, ни одна другая воля, кроме твоей собственной, не может ни помочь, ни помешать.

И все же это правда: Будда достиг самореализации, сидя под деревом, просветление Сократа произошло, когда тот стоял перед деревом, и Махавира тоже находился неподалеку от дерева. В чем же здесь дело? Все это нельзя считать простым совпадением. Вчера я объяснял, в чем здесь причина: первый, внешний слой человеческой личности, ее оболочку образуют культура и общество с его условностями и ограничениями. Второй слой — это природа. А третий, самый глубинный уровень в человеке — его изначальная божественная сущность. Все это можно представить следующим образом: культура — внешний слой, природа — более глубокий внутренний уровень, а твоя сущность, ты сам — это стержень, основа. Или можно сказать по-другому: сущность, ты сам — это центр, окружает его природа, а паутина условностей — это внешняя оболочка.

Дерево — символ природы. Все эти люди, которые, отвергнув общество с его ограничениями, уединились в глуши, в сердце природы, приняли дерево как символ. Все они отбросили сковывавшие их условности и отправились в лес. Все случилось в сердце природы. Это не могло случиться в гуще так называемой цивилизации; это произошло в глуши — там, где не ступала нога человека; в местах, не затронутых людскими нравами и обычаями, где их искусственная паутина еще не опутала все вокруг. Да, все случилось под деревом, но причина не в нем. Просто эти люди покинули общество и отправились на природу.

Оказавшись посреди природы, они задались целью отстраниться и от нее; они порвали и с природой. Можно оставить цивилизацию, променяв ее на лес, но куда ты уйдешь из леса? И природа, и цивилизация — это внешнее, наносное, так что можешь уходить из общества, уединяясь на природе, а из природы возвращаться обратно в общество. Но куда ты направишься, если тебе нужно отказаться и от того, и от другого? Во внешнем мире идти тебе будет некуда; отныне твой единственный путь — в глубь себя. Оставь общество и отправляйся в Гималаи; уезжай из Гималаев и возвращайся в социум — но все это внешнее. Тот, кто оставил общество ради природы, а теперь хочет уйти и из нее, вынужден будет обратиться внутрь себя.

Так что первое путешествие — из так называемой цивилизации к природе, а второе — из внешнего к внутреннему. Просветление этих людей произошло на природе, поскольку второе путешествие может начаться только там.

Природа — этап между внешними условностями и внутренней сущностью, и в этом месте нужно сделать небольшую остановку. В сказании, гласящем, что будды достигали под деревьями, отражено предание о людях, которые, порвав с так называемой цивилизацией и ее ограничениями, обрели умиротворение в сердце природы. Здесь, где все дышит покоем, начинается другое путешествие — в глубь себя. Состояние будды не случается под деревом, оно случается только внутри человека. Дерево было лишь этапом на пути.

Если ты понимаешь это именно так, тебе будет легче справляться с трудностями твоего собственного странствия. Вначале нужно стереть все, что во имя культуры начертано на твоих страницах людьми. Когда ты станешь чистым листом, ты окажешься под деревом, в сердце природы. Прийти к природе — значит наслаждаться детством в его первозданной чистоте, жить в невинной простоте, быть свободным от любых расчетов, от трезвого рассудка, которым наделило тебя общество. То, что рождается в это мгновение, — священно и совершенно. Отныне ты не хорош и не плох. Ни одно дерево теперь не хорошее и не плохое. Ты уже не можешь провести различие между деревьями, сказать, что вот эти деревья — священные, а эти — нечестивые. Если ты сидишь под деревом и прямо тебе на голову падает плод, ты не говоришь, что это дерево плохое. Даже если на тебя свалится целое дерево и ты погибнешь, никто не скажет, что дерево — убийца, ведь сознание деревьев еще не делится на плохое и хорошее. Даже если дерево лишит тебя жизни, это будет лишь случайностью; дерево ни в чем не виновато, ведь оно не собиралось тебя убивать.

Слиться с природой — значит отказаться от представлений о хорошем и плохом, жить в царстве первозданной, нетронутой природы, где нет дуальности, где нет выбора, где принимается все, что бы ни случилось, где ты плывешь, даже не пытаясь что-либо контролировать. Вот перед тобой дерево, и под таким же деревом происходит просветление Будды.

Когда человек освобождается от бремени человеческих качеств, он становится светом. Наверное, ты об этом не задумывался, но умиротворение, которое человек обретает, уединяясь в горах, дарят ему не сами горы, его источник — свобода от человечества. Вот ты гуляешь, совершенно один, вокруг — ни души, и вдруг вдали ты замечаешь человека, идущего тебе навстречу. В ту же секунду ты меняешься, даже твоя походка становится другой, потому что теперь твой ум обременен новым грузом: на сцену вышел социум.

До сих пор ты был наедине с деревьями, с небом, со звездами; над тобой никто не нависал, никто не выносил суждений о твоем поведении, правильно ты себя ведешь или нет, соответствует твоя походка общепринятым нормам или нет. Ты был один, просто брел себе, получал удовольствие, может, улыбался, напевал какую-то мелодию и в своем одиночестве стал похож на ребенка. Может, ты сам с собой разговаривал, размахивал руками, корчил рожи, приплясывал... вдруг вдалеке показался человек, и все изменилось. Детство исчезает, ты возвращаешься к трезвому и расчетливому состоянию ума — а что тот человек подумает? В игру вступил социум. Теперь вести себя ты будешь только так, как подобает в обществе; иначе тебя, пожалуй, примут за умалишенного. Теперь ты будешь шествовать чинно. И общество, и все принятые в нем нормы вступили в свои права. Счастье, подаренное тебе одиночеством, — это счастье свободы от социума, поскольку общество — это тюрьма, которая всегда с тобой и в которой ты сидишь, куда бы при этом ни направлялся.

Люди приходят ко мне и говорят, что в состоянии глубокой медитации они начинают ощущать вкус счастья, но полностью погрузиться в него они себе не позволяют: «Ведь на нас могут смотреть. Мы боимся, что о нас скажут, поэтому и не погружаемся в медитацию до конца». Сама мысль о погружении рождает в тебе беспокойство. Решающий фактор здесь — чьи-то глаза, ведь тот человек не только смотрит на тебя, он еще и выносит суждение, правильно ли ты себя ведешь. Он сформирует свое представление о тебе — или, если такое представление у него уже есть, изменит его. До сих пор он считал тебя джентльменом, культурным и солидным человеком, а увидев, как ты здесь рыдаешь и вопишь, он свое мнение изменит. Мы строим свою жизнь, опираясь на мнения других людей, эти мнения представляют для нас ценность, ведь нам приходится с ними жить. Возможно, завтра тебе от этого человека что-то понадобится, а он даже не пустит тебя на порог своего офиса. Ты можешь с ним поздороваться, а он от тебя отвернется, испугавшись, что другие подумают про него, будто он водится с этим ненормальным. Конечно же, в нем тоже может прятаться какое-то помешательство.

Страх перед чужим мнением очень велик, а общество — это окутавшая нас паутина мнений. Одна женщина мне сказала: «Я приду и посмотрю на медитации, но участвовать не смогу, ведь там будет сто или даже двести человек, все они будут смотреть на меня, а многие из них — мои знакомые».

Те ищущие, которые приезжают сюда с Запада, гораздо легче погружаются в медитацию, чем вы, индусы. Причина в том, что здесь нет их знакомых; и поскольку они никак с вами не связаны, им нет дела до того, что вы о них подумаете.

Тебе было бы так же просто погрузиться в медитацию, окажись ты в Англии или Америке, поскольку то общество — не твое, те люди для тебя — никто. Какая разница, что они увидят и что о тебе подумают? Как это может сказаться на тебе и твоих интересах? Но если ты знаком с этими людьми, если тебе приходится с ними общаться, если у вас какие-то дела или вы связаны как-то иначе, становится очень страшно. Их влияние на тебя может оказаться довольно серьезным. А если их мнение о тебе изменится, ты вдруг почувствуешь, как растет твое беспокойство, ведь ты не осознаешь себя. Ты принимал на веру, что ты такой, каким тебя считают окружающие. Если они говорят, что ты красив, ты тоже считаешь себя красавцем. Если в глазах других людей ты — хороший, славный парень, то именно так ты и будешь себя воспринимать. А если другие думают, что ты ненормальный, то в скором времени в тебе начнут шевелиться сомнения и в один прекрасный день ты уверуешь в то, что спятил.

Психологи утверждают, что мы препятствуем интеллектуальному развитию большинства детей, поскольку с раннего детства считаем их несмышлеными. Если все время говорить ребенку, что он глуп и бестолков, разве он научится полагаться на свой ум? Да никогда! И запомни: этот грех на твоей совести, это ты делаешь из него тупицу. Когда отец говорит ребенку, что тот глуп, когда школьные учителя снова и снова твердят ему, что он тупой, ребенок начинает думать: «Наверное, они правы! Если они так думают, я, должно быть, и правда тупой!» И тогда ребенок начинает доказывать правоту их слов, ведь, согласно его логике, противиться тому, о чем говорит столько людей, — нехорошо. Если в это верит столько народу, значит, так оно и есть! И если ему и вправду случится показать себя не слишком умным, он скажет себе: «Все так, как и должно было быть, ведь я дурак, все об этом говорят».

Психологи говорят, что, если какое-то утверждение часто повторять, оно в конце концов закрепится в сознании и будет соответствующим образом воздействовать на поведение человека. Представление о самом себе ты сформировал, опираясь на то, что говорит о тебе общество. Твоя идентичность заимствована, свой образ ты нарисовал с оглядкой на мнение других людей. Лишь те, кто открыл свое истинное обличье, кто осознал свое «я», способен освободиться от этой псевдоидентичности. Лишь тот, кто себя познал, может освободиться от своего заимствованного образа, а познать себя ты сможешь, только разрушив этот образ.

Вот почему Махавира и Будда отправляются в лес — не потому, что леса чем-то их притягивают, просто их отталкиваешь ты. Не то чтобы их манили к себе горы, это ты их туда гонишь! Горы притягательны, потому что они их не судят и не оценивают. Ни одна гора не посчитает тебя умалишенным, если ты пустишься в пляс от счастья. Деревья подобны святым; они о тебе не думают, они не формируют о тебе своего мнения. Ты сидишь, вот и хорошо; встал — тоже замечательно; плачешь, смеешься — никаких проблем! Деревья принимают тебя таким, какой ты есть; дерево никоим образом не побеспокоит твою личность.

А вот человек очень странный. Человек не может примириться с тем, что твоя личность обладает некоей свободой, что у тебя есть право быть таким, какой ты есть. Человек говорит: «Я должен вмешаться, я собираюсь сделать тебя лучше». Все заняты лепкой, формированием личности ближнего. Муж занят воспитанием жены, жена пытается изменить мужа, отец лепит личности детей, дети тоже воздействуют на отца. Наши глаза — как надсмотрщики, которые следят за окружающими. Это не просто глаза, они напоминают штыки. Мы взглядом выражаем свое мнение, судим о том, верно это или неверно. Осуждение и похвала окружают нас со всех сторон. Мы запутались в этой паутине, и нам крайне сложно отыскать себя.

Вот почему люди уходят в места, где никого не встретишь. Вот почему Будда вынужден был оставить свой дворец. Запомни, я это подчеркиваю: вопрос не в том, чтобы уйти из дворца, не леса и пустыни манят тебя, просто опутавшая нас паутина, сеть условностей и ограничений настолько тесно связана с дворцом, что ее не разорвать, пока ты не оставишь сам дворец. И что самое удивительное — даже покинув дворец, можно не избавиться от этой паутины. Она может преследовать тебя, даже когда дворец окажется далеко.

Будда покинул дворец, отправился странствовать, но когда он проходил через очередное княжество, его правитель спрашивал: «Что ты здесь делаешь? Если у тебя проблемы с отцом (а все эти князья были приятелями отца Будды), тогда мой дворец в твоем распоряжении, еще у меня есть дочь — ты можешь на ней жениться. Ты можешь взять себе половину княжества. Все эти леса — не для тебя. Наследнику престола не подобает скитаться, словно нищему. Если ты не ладишь с отцом — не беда, здесь ты всегда желанный гость. Я — друг твоего отца, значит, буду тебе почти как отец».

Будда смеялся и отвечал: «Я не ссорился с отцом; не имеет значения, ушел я из дворца или живу в нем и дальше. Вопрос в том, чтобы изменить себя. И если я не могу достичь этого во дворце своего отца, то трансформировать себя в твоем дворце мне будет гораздо сложнее. Если я не могу изменить себя в кругу семьи, то сделать это среди тех, с кем я не дружен и не близок, будет почти невозможно». Ведь твои родные могут иногда простить тебя, найти тебе оправдание, но зачем это делать тем, кто никак с тобой не связан?

Целых шесть лет Будда постоянно получал подобные приглашения. Когда отец Будды узнал, что его сын побирается на улицах, он решил, что тот сошел с ума. «У нас есть все, в чем он мог бы нуждаться, — говорил он, — и никто из наших предков никогда не нищенствовал. У нас в роду были одни правители. Что же нашло на моего мальчика?» В глазах отца Будда, должно быть, выглядел душевнобольным. И, чтобы защититься от этих глаз, Будде нужно было уйти в лес. Если бы отец смог принять сына таким, каков он есть, если бы смог сказать: «Ну что ж, так он устроен. Вот и ладно», все было бы иначе.

Бесконечны формы существования в этом мире, и каждая душа имеет право стать такой, какой она может и хочет, что бы ни было в ней заложено и что бы ни предначертала ей судьба. Любить — значит не вмешиваться, а просто позволить другому человеку достичь всего, на что он способен; позволить семени превратиться в дерево и расцвести. Любовь не требует от лилии, чтобы та стала розой, а от розы — превратиться в лотос. Любовь позволяет лилии быть лилией, дает ей питание, необходимое именно для нее, заботливо поливает, давая ей воды ровно столько, сколько нужно этому цветку, старается не причинять ей вреда. Вот что такое любовь.

И совершенно очевидно, что любви в этом мире нет совсем. Зачем Будде уходить из дворца, если в нем царит любовь? Ведь любовь принимает тебя таким, каков ты есть, она не пытается тебя изменить. Стремление изменить других людей — это проявление ненависти и насилия. Это разновидность хирургического вмешательства: «Из тебя, как из каменной глыбы, я хочу вытесать изваяние; я вырежу твои черты; все, что внутри тебя, подгоню под свое представление о тебе. И пока ты не станешь таким, каким мне хочется тебя видеть, я буду впиваться в тебя своим резцом и бить по тебе молотком, объясняя, где ты был не прав». Каждый пытается сделать другого лучше, оставляя на его личности свою насечку.

Но никакого улучшения не происходит, все искажается еще больше, ведь в каждом человеке может раскрыться только то, что в нем заложено. Нет в мире силы, которая сделала бы его чем-то другим, и, пытаясь изменить человека, мы вредим ему вдвойне. Он не сможет стать тем, для чего был рожден, и, конечно же, никогда не станет тем, для чего у него нет потенциала. Он станет калекой, зависнет посередине — и не на земле, и не в небе. Его судьба была изменена, и теперь он обречен на неудачу, он не сможет исполнить то, на что его обрекли. Вот почему мы так увечны. Вот почему наша жизнь столь безобразна, а смерть — уродлива, наши семена так и не становятся цветущими деревьями. В этом же кроется причина, почему на свете так мало будд и махавир.

Каждый человек рождается с возможностью стать буддой, но столько людей занято его формированием! Говорят, у семи нянек дитя без глазу. Столько людей, столько художников и скульпторов возятся с каждым из нас, что у этой статуи нет ни малейших шансов появиться на свет; ее просто развалят на части. Мать хочет, чтобы ребенок стал таким-то, отец видит его кем-то еще, у дядюшек свое мнение на этот счет; дедушки и бабушки хотят чего-то совершенно другого; учителя пытаются гнуть свою линию; а у политиков на этого ребенка свои собственные виды. И каждая попытка вылепить что-то из ребенка разрушает его.

Мы протягиваем ему руку помощи, но человек может лишь раскрыть свой потенциал, развить то, что в нем заложено. И вот ведь какая штука: мы предлагаем свою похмощь только для того, чтобы использовать. Наша помощь — своего рода сделка, мы требуем, чтобы человек согласился с нашими условиями. Даже отец говорит сыну: «Если ты не готов меня выслушать, эти двери для тебя закрыты!» И открываются двери не из любви: заключая с сыном эту сделку, отец совершает акт насилия. «Если ты выполнишь мои пожелания, если будешь соответствовать тому, что решило мое «я», — если согласишься стать тем, кем я хочу, — тогда этот хлеб с маслом станет твоим, тогда этот дом будет принадлежать тебе. Если же ты не можешь стать тем, кем я желаю, что нас тогда связывает? Если ты собираешься следовать своим желаниям, живи, как знаешь, без меня!»

Вечные раздоры между мужем и женой — обычное дело повсюду в мире. Их корни — в такой же позиции. Жена никак не может допустить, чтобы муж был независимым; она желает контролировать каждый его шаг, каждый поступок...

Есть такая история. Учитель написал письмо матери одного из своих учеников. В нем говорилось:

«Я долго пытался усмирить вашего сына. Всем этим я уже сыт по горло. В школе он не пропускает ни одной юбки. У многих девочек были из-за него неприятности. С каждым днем мне все сложнее его контролировать. Я не знаю, что делать!»

Мама мальчика ответила так: «Если вы найдете способ, как держать моего сына в узде, пожалуйста, сообщите мне, потому что у меня та же проблема с его отцом. Если вам удастся усмирить его, сделать так, чтобы он не приставал к девочкам, поделитесь, пожалуйста, как вы этого добились, я применю ваш метод к его отцу. Я пробую вот уже двенадцать лет, но безуспешно!»

*

Любая из жен всю жизнь стремится к этому, но ничего у нее не выходит. И не потому, что мужчины — плохие, а потому, что еще никому и никогда не удавалось изменить поведение другого человека. Мужья тоже всегда настороже. Их глаза не могут светиться любовью, ведь любовь принимает, любовь доверяет. Доверие — это признак любви. Но муж, сидя на работе, переживает: а вдруг его жена сейчас с другим мужчиной? Болтает, смеется. Ведь мысль о том, что его жена может даже улыбнуться в его отсутствие, для него невыносима. Без него ей всегда должно быть тоскливо и грустно. Всем мужьям хотелось бы, чтобы их жены вели себя как персонаж одного стихотворения Калидасы: там жена от каждого проплывающего в небе облачка ждала весточки от мужа. Она все по нему тосковала, все чахла и увядала. Ни один мужчина в мире больше для нее не существовал. Без мужа женщина должна быть сама не своя, будто для нее возможен лишь один источник радости — ее муж. Вся радость должна происходить от него, как если бы вся остальная Вселенная опустела.

Это не назовешь ни доверием, ни любовью. Это лишь попытка подогнать другого к своим собственным требованиям, словно он — инструмент, объект, которым ты владеешь, который украшаешь, но никак не личность с собственной душой.

Такое стремление любым возможным способом изменить другого человека — патентованное изобретение общества. Черта эта так глубоко в нас въелась, что Будда был вынужден удалиться в лес. А где ему садиться в лесу? Под деревом, конечно! Вот почему я говорю, что это просто совпадение. Будда сидит в тени дерева, чтобы держаться подальше от общества, ведь огонь, разожженный обществом, сжигает тебя дотла; яд социума убивает тебя. До сих пор нам не удавалось создать на Земле общество, в котором было бы возможно достигнуть буддовости. Общество я назову обществом, когда, чтобы достичь буддовости, не нужно будет уходить в лес. Знай: пока этого не произошло, все, что есть сейчас, — это псевдообщество, состоящее из варваров, группы жестоких убийц.

Но способы перерезать горло столь изысканны и доведены до такого совершенства, что человек, чье горло перерезают, этому даже радуется. Он живет под впечатлением, будто все, что с ним сделали, — в его интересах. Веками человеку внушалось, что общество все делает в его интересах: «Даже если мы тебя убьем, это для твоего же блага!» А как поступают с тобой окружающие, так и ты ведешь себя с ними. Нужно удалиться от всей этой суеты и неразберихи — это крайне важно; поэтому все случается на природе.

Но запомни: как только Будда достигает буддовости, он возвращается в общество. Когда случается самореализация Махавиры, он возвращается в общество. Об этом мало задумывались. Почему они возвращаются? Да потому, что теперь это неопасно. Теперь ты не сможешь повредить Будде, ты его не уничтожишь, перерезав ему горло или как-то еще. В своей буддовости он достиг чего-то такого, что уничтожить нельзя. Отныне бессмертие — часть жизни Будды, оно вечным потоком течет через него. Теперь именно ты окажешься в затруднении, если приблизишься к Будде, а никак не он. Приближаясь к нему, теперь рискуешь именно ты. Будда не пытается изменить тебя, но сама суть состояния Будды такова, что в его присутствии ты изменишься.

Мастер — это не тот, кто стремится тебя изменить.

Мастер — это тот, в чьем присутствии изменение начинается само по себе.

Мастер — это не более чем катализатор, а если это не так, перед тобой шарлатан. Если он прилагает некие направленные усилия, чтобы тебя изменить, он станет и подавлять тебя. Если он тебя хвалит или осуждает, если старается в чем-то убедить, если его раздражает твое несогласие, а согласие радует, значит, в общении с тобой он прибегает к той же технике под названием «рай-ад» или «жадность-страх». Значит, он тоже станет изводить тебя, он тебя уничтожит. Вот почему большинство так называемых мастеров на самом деле — враги своих последователей, рядом с ними ученики не подпитываются новой жизненной энергией, они лишь загнивают и разлагаются.

Освободить тебя способен только тот мастер, который не стремится трансформировать тебя непосредственно, которому вообще нет никакого дела до твоего освобождения. Его присутствие трансформирует тебя опосредованно. Когда ты находишься рядом с ним, в тебе начинают происходить изменения, — так в солнечных лучах распускается бутон, превращаясь в цветок. Солнце не станет горевать, если бутон не распустится. Ему нет дела до того, что его лучи могут не раскрыть лепестки бутона. А бутон в лучах солнца откроется непременно — он счастлив, что солнце приласкало его, благодарен, что может пить солнечный свет. Из жизни в жизнь мечтой каждого бутона было станцевать в лучах солнца. Бутон раскрывается сам по себе, солнце не открывает его насильно. Точно так же солнце не стучится в двери птичьих гнезд и не говорит птицам, что пора вставать, потому что раннее утро — не самое подходящее время для сна. Птицы сами просыпаются. Стоит первым лучам солнца показаться из-за горизонта, и птицы начинают свою утреннюю песню; они открывают глаза и принимаются щебетать. Настал радостный момент, и они его празднуют. Птицы сами радуются мгновениям праздника. Солнце не воздействует на них напрямую, но оттого, что оно светит в небе, что-то происходит. Солнце ничего само не делает, но каким-то образом, когда оно оказывается над горизонтом, что-то случается. Даже если вся планета будет по-прежнему погружена в сон, если ни один бутон не распустится и ни одна птица не станет щебетать, солнцу будет все равно. Ближе к полудню солнце не почувствует себя несчастным, не спрячет свои лучи и не станет лить слезы или задаваться вопросом, всходить ему завтра или нет, отправляться ли в это путешествие. «Какое мне дело до всех этих людишек, которые меня отвергли?»

Мастер подобен солнцу. Ученики в его присутствии раскрываются, но он со своей стороны не прикладывает никаких усилий. Все ученики в его глазах равны, будь они хоть святыми, хоть грешниками. Святые не услышат похвал, а грешники не получат осуждения. Только в таком человеке заложен потенциал катализатора; только рядом с ним что-то может произойти. Когда Будда возвращается в общество, он подобен солнцу: в его присутствии, рядом с ним все просто начинает происходить.

Такое присутствие рядом с мастером получило свое название: сатсанг. Сатсанг означает «быть рядом с мастером». У нас в Индии есть уникальная священная книга. Называется она Упанишады, это слово тоже означает «быть рядом с мастером», ничего не делать, просто быть возле него, чтобы лучи, исходящие от его непознанного существа, могли раскрыть твой бутон. Использование глагола «раскрывать» в этом контексте несколько некорректно, поскольку никакого раскрытия здесь нет. Просто в присутствии мастера твой бутон вдруг начинает раскрываться. Он ничего не делает, но рядом с ним происходит многое. Около гуру, который управляет событиями, не происходит ничего.

Будда возвращается в общество. Отныне общества для него не существует. До того как он достиг буддовости, общество существовало; оно было, поскольку могло повлиять на него. Но теперь никто не в силах его уничтожить, и он может вернуться. Яд общества больше для него не яд; разрушить его теперь невозможно. Даже тот, кто явится убить будду, что-то от него получит, ему достанется толика любви будды. Он получит подарок, который будет влиять на него еще многие жизни.

Мудрость обретается в лесу, но затем она изобильным потоком проливается на общество. Ни один будда еще не остался в лесу. Если же он там остается, значит, буддовость еще не произошла, ведь в то мгновение, когда случается блаженство, одновременно рождается и стремление им поделиться. Хорошо усвой вот что: мы стремимся разделить с другими то, что у нас есть. Если мы несчастливы, нам хочется выплеснуть свое несчастье; если же испытываем блаженство, то хотим поделиться блаженством. И чем бы мы ни обладали, — делясь, мы это увеличиваем. Когда ты источаешь уныние, оно растет и внутри тебя; если же ты даришь другим блаженство, в тебе его тоже становится больше. Все, чем ты делишься, — возрастает. Поделиться — верный способ увеличить. Так что умный не станет выплескивать свое недовольство на других, ведь недовольства в нем станет еще больше. Ты не будешь рыть яму другому, ведь это яма для тебя — рано или поздно ты сам в нее попадешь. Если в тебе есть хоть немного разума, ты никогда не станешь заражать других своим несчастьем, потому что твое собственное уныние от этого только увеличится, а если ты его не выплеснешь — оно растает. Если ты благоразумен, то всегда будешь делиться радостью, ведь от этого она возрастет, а неразделенная радость зачахнет. Деление — вот формула роста.

Удел скряги — смерть, он не живет. Скряга — это мертвец, труп. В его жизни нет места празднику, да и не может быть, потому что праздник рождается, когда ты отдаешь, делишься. Вот почему на праздники принято дарить друг другу подарки. Даже если подарить нам нечего, мы говорим человеку добрые слова, мы делимся той радостью, что живет у нас в душе. Любые праздники — это дни, когда люди делятся друг с другом. А скряга делиться не умеет, ни разу за всю свою жизнь он так и не испытал наслаждения. В целом свете сложно отыскать человека безжизненнее, чем скряга. Даже самый окоченевший труп живее этого скряги.

Есть такая история. Умер один шотландец, и, чтобы засвидетельствовать его смерть, пригласили доктора. Когда доктор прибыл, чтобы обследовать тело, он просто засунул руку в карман мертвеца, вытащил ее и заявил: «Этот человек действительно мертв».

Люди, наблюдавшие за действиями доктора, удивились: «Это какой-то новый способ установления смерти. Мы видали многие из них, но что значат ваши действия?»

Доктор ответил: «Засунь руку в карман шотландца, и, если в нем есть хоть искра жизни, на месте он не улежит, даже если карман его пуст!»

Шотландцы — самые большие скупердяи в Европе. Так что будь он хоть при последнем издыхании, он вскочил бы, чтобы не дать тебе забраться в свой карман. Этот человек, без сомнения, мертв! Дальнейшее обследование излишне.

Личность у скупца сморщенная. Как может такая сморщенная душа достичь брахмана, что означает высшую реальность, которая постоянно расширяется? Брахмана способен достичь лишь тот, кто расширяется сам. Постигнув блаженство, он дарит блаженство окружающим. Постигнув мудрость, он делится ею с другими.

Ты тоже раздаешь то, что у тебя есть. Если ты не достиг мудрости, ты будешь распространять вокруг свое невежество. Из всего, чем делятся в этом мире, ничто не расходится в таких количествах, как советы. Кругом столько невежд, и каждый норовит дать совет! Поэтому невежество не знает пределов, оно распространяется, как чума. Невежественного человека никогда не заботит, разбирается ли он в том, что советует. Дело же не в его знаниях. Главное — он наслаждается ощущением собственной осведомленности, которое получает, раздавая советы. Тот, кто на самом деле знает, еще задумается, советовать ему или нет. А с невеждой все не так. Задай ему какой угодно вопрос, и он с готовностью тебе ответит.

Невежество распространяется повсюду; мы делимся своим несчастьем, жаждой соперничества и тщеславием. От щедрот своих мы разносим повсюду бациллы всех этих болезней, тем самым превращая мир в битком набитый сумасшедший дом. Но человек знания — посвященный, — человек, обладающий осознанностью, познавший Божественное, тоже отдает, он тоже делится; и отдавать он может, только находясь в социуме. Само это событие, познание, может случиться под деревом бодхи, но распространение знания происходит только там, где есть ты.

Все пробужденные возвращаются в общество, но это возвращение случается, только когда общество больше никоим образом не может на них воздействовать, когда оно уже не способно оставить на них ни единой зарубки. Таких зарубок общество может нанести, сколько ему будет угодно, но все это — рисунки на воде; стоит провести линию, как она тут же исчезает. Ни твои восхваления, ни осуждения не оказывают никакого влияния. Все, что ты говоришь, лишено для пробужденных всякого смысла.

Нет, никакой тайной связи здесь нет, поэтому не нужно думать, будто просветление может случиться, только когда ты сидишь под деревом. Оно может произойти где угодно. Небо так же безвинно, как и любое дерево. Это может случиться даже под крышей этого дома, потому что даже солома на крыше невиннее человека. Среди скал, под открытым небом — это может произойти повсюду! Просветление не имеет никакой причинной связи с каким-либо деревом, но оно неоднократно случалось под деревьями, поскольку общество само по себе еще недостаточно созрело, чтобы стать таким вот деревом бодхи, под которым просветление могло бы случиться. Общество все еще хромает на обе ноги, оно беспомощно и увечно; поэтому не нужно выискивать здесь какую-то скрытую или тайную взаимосвязь.

Ошо,

мой друг многие годы провел рядом с Тобой. Мы с ним на днях беседовали, и он произнес такие слова:

«Я еще не выучил и первого урока Ошо». Я вдруг понял, что мой друг говорит и обо мне. Это просто признак нашей недалекости или эту науку очень сложно постигнуть? А может, мы просто не хотим усваивать этот урок?

Все это по-своему верно. Наука эта очень трудна, поскольку всецело связана с непознанным. А если ты вознамеришься познать то, чего никогда не знал, с чем ни разу не сталкивался, с чем никак не был связан и с чем совершенно не знаком, то, что бы об этом ни говорили, любые слова будут уходить, как вода в песок. Если бы у тебя был хоть малейший опыт переживания непознанного, тогда сказанное о нем могло бы на такой опыт опереться. Но этого опыта у тебя нет, вот почему никакие слова в твоей голове не оседают. Эта наука — о непознанном, и она никак не связана с тем, что тебе известно. Если бы это было так, она закрепилась бы где-то внутри твоего существа и обрела бы там некую форму. Все эти разговоры — впустую, они пролетают мимо твоих ушей, никак тебя не задевая, потому что ты не в состоянии уловить их смысл.

Как ты собираешься их понять, уловить? Они никак не соотносятся с тем, чем ты пытаешься их уловить. Это все равно что пытаться рукой поймать воздух: чтобы схватить немного воздуха, ты складываешь руки в кулаки, но тут оказывается, что никакого воздуха в них нет. И вот что интересно: пока твои ладони раскрыты, они наполнены воздухом, но, как только ты сжимаешь руки в кулак, воздух куда-то девается. Человек видит, что, как только он сжимает кулаки, воздух оттуда весь выходит. Как он станет рассуждать? Он подумает приблизительно так: «У меня не получилось правильно сжать кулаки; я слишком медленно это делал, я должен сжимать их быстрее, чтобы успеть, пока воздух весь не вышел». Рассудив подобным образом, он примется искать дыру в кулаке, через которую, должно быть, и выходит воздух. Вот простые и очевидные факты. Мы знаем, что все это неверно, но так работает наша логика и к таким умозаключениям она придет. Логика ни за что не скажет тебе: «Знаешь, воздух уходит потому, что ты сжимаешь кулак, а если оставить ладонь раскрытой, воздух никуда не денется».

Напротив, наш ум рассуждает: «Как можно обладать тем, за что ты не держишься? Деньги останутся при мне, если их спрятать в сейфе или сжать в кулаке. Но в открытой ладони они не продержатся и секунды. Даже сжатый кулак не гарантирует их безопасность, что уж говорить о раскрытой ладони! На один день оставь ключи от сейфа валяться просто так, и деньги исчезнут».

Жизненный опыт нам подсказывает: «Хватай побыстрее, только тогда это будет твоим». Потому мы и не знаем, как поймать воздух, ведь здесь все как раз наоборот. Раскрой ладони, держи их открытыми, и воздух — твой. Сожми руки в кулак, и ты упустишь его. Воздух нельзя запереть в сейфе, к нему нельзя подобрать ключей. Воздух — это синоним слова свобода, испокон веков он перемещается беспрепятственно. А если каким-то образом тебе удастся его запереть, он станет застойным и затхлым, из него уйдет дыхание жизни. В затхлом воздухе не будет кислорода; останется только азот и другие газы, не поддерживающие жизнь. Отловить и закрыть воздух весьма непросто, но, если тебе это удастся, ты потеряешь то, из-за чего за ним стоило охотиться, в нем останутся только те газы, от которых все равно никакого проку.

Так же и с известным. Все, что нам известно, связано с материальным, физическим миром, а все остальное для нас — непознанное. Пытаясь подобраться к неизведанному, мы используем те же средства, какие с успехом применяли к тому, что нам уже известно. Следовательно, все, что пригодилось нам в этом мире, в том, другом мире оказывается непригодным. Все, что ты выучил до сих пор, усвоено тобой при помощи памяти, но в том мире памятью ничего не познаешь; познание там возможно только через опыт. Все, что ты узнал до сих пор, — бесполезно, ограниченно и может быть выражено словами. То, о чем рассказываю тебе я, — безгранично, огромно и вне всяких слов.

Люди спрашивают: «Пожалуйста, дай определение абсолюта». Какой же это глупый вопрос! Определение можно дать лишь тому, что имеет пределы. Определения всегда выстраивают, привязывая определяемое к его противоположности. Если тебя спросят: «Что такое жизнь?», для ответа ты привлечешь понятие смерти. Ты, пожалуй, скажешь, что жизнь — это то, что не смерть. Если тебя спросят «Что такое свет?», ты сразу же вспомнишь о темноте и ответишь так: «Это темнота, только наоборот». Поразительно, но даже самый толстый и умный словарь в этом смысле напоминает книжку для детей. Поищи в словаре значение слова «материя», ты найдешь там определение: «То, что не является сознанием». Пролистай несколько страниц, поищи, что такое «сознание», там будет сказано: «То, что не является материей». Что же это за определение, если значение слова может быть выражено только при помощи его противоположности? Это просто игра, а когда имеешь дело с абсолютом, играть в эту игру крайне сложно, ведь для него не существует противоположностей, так что в качестве определения взять нечего.

У твоего дома есть ограда, у него есть какие-то границы. Но ты когда-нибудь задумывался о том, что эти границы определяются границами участка твоего соседа? Как бы ты определил границы, если бы, кроме тебя, не было никого в целом свете? Чтобы установить предел, определить, что это кто-то другой, враг, необходима противоположность. Но ничего другого, кроме абсолюта, не существует: нет ничего, что можно было бы назвать «другим», врагов нет. Вот почему абсолют нельзя определить в терминах дуальности. Многие из тех, кто приходит ко мне, спрашивают: «Каково Твое определение абсолюта?» Я отвечаю им, что такого определения не существует. Они разочарованно произносят: «Тогда нам больше не о чем говорить!» И они правы. Какой смысл говорить о словах, которым нельзя дать определения? Вот почему современные западные мыслители утверждают, что Бог и другие подобные слова не имеют смысла.

В последние пять десятилетий в западной философии и лингвистике зародилось мощное направление, положившее начало новой теории. Ее приверженцы образовали новую школу. В основе ее учения — лингвистический анализ, анализ языка. Они утверждают: «Если для данного слова не существует определений, мы не желаем его обсуждать». А как ты будешь говорить об этом слове? Пока его значение не определено, всякие обсуждения бессмысленны. Я скажу одно, а ты поймешь что-то другое, третий человек уловит третье значение, четвертый — еще какое-то. Эксперты в этой области лингвистического анализа утверждают, что философия веками занималась пустопорожними разговорами. Прежде всего, необходимо дать четкое определение слову, и лишь затем мы можем двигаться дальше.

Но если так, то невозможно ни достичь Божественного, ни познать душу, любовь или медитацию. Все двери заперты. Вот в чем трудность. Все, что ты знаешь об этом слове, там бесполезно; от любых техник, пригодившихся тебе в этом мире, там не будет никакого толку. Именно потому эта наука так трудна.

Именно ее сложность послужила причиной того, что тысячелетиями ее нужно было держать в секрете; никаких других причин такой секретности не существует. Если ты не собираешься подниматься на тот уровень, когда будешь способен к пониманию, то какой смысл вообще обо всем этом говорить? Вначале ты должен быть готов, только тогда ты сможешь понять. Лишь когда ты созрел, лишь когда достоин воспринять, когда находишься в точке, где не высказанное словами послание может достичь тебя, ты будешь способен к пониманию. Эта наука трудна.

Второе твое замечание — о том, что человек глуп и недалек, — тоже верно. И это еще больше усложняет задачу. Наука трудна, а человек — глуп. Что я понимаю под глупостью? Быть глупым не значит быть недостаточно информированным, потому что даже ученый может оказаться недалеким, а малообразованный человек — весьма неглупым. Глупость — это закрытое состояние ума, закрытое эго. Глупость не имеет ничего общего с количеством информации, которую вместил в себя человек. Если быть менее информированным — значит быть глупым, тогда Кабир — глуп, да и Будда вряд ли прошел бы это испытание. Если бы Будду можно было вытащить из его маханир-ваны и усадить за парту сдавать экзамены, он наверняка бы их провалил. Получается, что твои дети, которые все эти экзамены сдают, умнее Будды!

А где бы оказался Иисус? Он бы прошел проверку? А что получилось бы у Мухаммада? Он ведь даже писать не умел! Когда к нему пришли первые стихи Корана, Мухаммад воскликнул: «Что же Ты делаешь? Я же не умею писать! Как я запишу то, что Ты мне диктуешь?» И тогда Мухаммад услышал глас Божий: «Не беспокойся. Если к тебе приходит опыт, то и грамотность тоже придет. Те, кто нем, обретут способность говорить. Опыт все заполнит собой. Не бойся!»

Но Мухаммада охватил страх. «Что за дела вершатся через меня? Я не умею писать. Я даже имя свое писать не умею!» Глас Божий ответил ему, что его подпись совсем не обязательна: «Коран не придет к тому, кто все еще озабочен своей подписью. Твоя подпись здесь не требуется. Просто расслабься и ничего не бойся!»

Мухаммад вернулся домой и попросил жену принести ему одеяло — его всего трясло. Жена укрыла его кучей одеял, он лежал под ними и весь дрожал. Жена спросила: «Странно, что это на тебя нашло. Еще час назад, когда ты уходил, с тобой было все в порядке. Как это тебя угораздило подцепить такую лихорадку?»

Мухаммад ответил: «Эта лихорадка — очень странная, будто на карту поставлена вся моя жизнь. Через меня сейчас творятся великие дела, а я чувствую, что совершенно к ним не готов. Я не смогу этого сделать, это выше моих сил. Но я не могу избежать этого — через меня действует Кто-то иной. Этот жар — не мой; это не простая лихорадка, это нечто большее, и я даже не могу понять, что же это; ведь я никогда ничего подобного не испытывал. Как я могу определить ее? Прежде со мной такого не бывало, как мне понять это? Это божественная лихорадка. Просто дай мне спокойно полежать!»

Целых три дня лихорадка Мухаммада не прекращалась, а когда он пришел в себя и встал, его лицо преобразилось, словно золото, что прошло через огонь. Обычный неграмотный человек вдруг превратился в знающего! Что случилось? Чем было это великое событие? Без него Мухаммад был обычной, ничем не примечательной личностью. Вот почему Коран не обладает литературным совершенством Упанишад. Когда индус начинает читать Коран, он не понимает, что же в нем такого. Он не знает, что Коран написан неграмотным человеком, что инструмент, которым водила рука Божественного, был необразованным, не умел ни читать, ни писать. Как от него можно ожидать изящества слога? Но именно поэтому Коран обладает особенностью, которой лишены Упанишады. Это можно услышать, когда говорит малограмотный крестьянин; в его речи нет литературных красот, но она влияет на тебя — его язык рожден самой жизнью, он не заимствован из книг; он не мертвый. Его слог не изящный, но живой.

Так что среди всех священных книг Корану в целом свете нет равных в том, что касается жизненной силы. Его стиль и манера изложения грубы и примитивны; они стрелой вонзаются тебе в голову. Воздействие Корана очень сильное, поскольку в его основе — прямой жизненный опыт. В нем нет ни мягкости, ни поэтичности, отсутствуют метафоры и аллегории; все изложено прямолинейно, по-деревенски, но очень ясно. Вот почему Корану никогда не нужны были никакие комментарии. Комментарий появляется, когда есть вопрос; чтобы в тексте мог разобраться даже самый неграмотный человек.

Пришлось составить тысячи комментариев к Гите, и все же ее так и не поняли; это мудреный язык образованных. А вот в Коране сразу все понятно. Хоть для Гиты составлено столько комментариев и многие их прочитали, но ислам распространился по свету со скоростью лесного пожара, а индуизму это так и не удалось. Индуизм не смог достучаться до сознания обычного человека, это религия ученых мужей, религия для образованных. И ни один индуист не пойдет на смерть за свою веру с той же готовностью, что и мусульманин. Как можно умереть за то, что затронуло только твой разум, но не стало частью твоей жизни? Ислам обладает значительно большим воздействием на своих последователей, поскольку он задевает их души.