Глава 5 Сама основа одного мира
Глава 5
Сама основа одного мира
Ошо, в японском языке слово, обозначающее любовь, — это изображение человека с полным желудком, стоящего на коленях и поднимающего обе руки в знак дарения. Изображение означает: «Я так полон; пожалуйста, позволь мне поделиться, пожалуйста, возьми у меня». Ошо, действительно ли языки тех культур, которые используют символы, более защищены от обесценивания смысла, как это происходит, например, в английском языке со словом «love» («любовь»)?
Такие языки, как японский или китайский, несомненно, больше защищают основное свойство слова. Но это графические языки.
Графический язык — язык бессознательного ума. Вот почему вы видите сны в бессознательном состоянии.
Графический язык — также язык ребенка, который может мыслить только образами, но не буквами. Вот почему в детских книгах вы видите большие, яркие картинки. Но по мере того как ребенок растет, картинки начинают становиться все меньше и меньше и в конечном счете исчезают, их место занимают абстракции — буквы алфавита.
Знаковые языки тоже обладают определенными преимуществами; поэтому они победили в борьбе с незнаковыми языками. Их легко выучить.
В некоторых языках только двадцать шесть букв; все слова составлены из этих двадцати шести букв. В санскрите наибольшее количество букв — пятьдесят две. Больше невозможно, потому что вы не в состоянии произнести более пятидесяти двух звуков. В то время как в английском языке многие звуки, существующие в природе, отсутствуют — в нем только одна «с», тогда как в санскрите целых три — санскрит настолько совершенен, насколько только может быть язык.
Но санскрит тоже проиграл в состязании языков. Он очень поэтичен, как арабский и другие древние языки, но невозможно заниматься наукой с помощью поэзии, невозможно заниматься математикой с помощью поэзии. Нужен более строгий стиль. Поэзия ближе к эмоциям и субъективному; проза ближе к фактам и объективному миру. А мы имеем дело с объективным миром. Очень немногие люди имеют дело с субъективным.
Поэтому языки, которые больше склонялись к субъективному, к поэтическому, отошли на задний план, а графические языки очень сложны. Если вы не рождены китайцем или японцем, изучение такого языка займет у вас половину жизни. Это слишком много — тридцать лет — потому что вам нужно будет запомнить столько изображений всего… столько символов. Хотя в этих языках невинность ребенка, чистота…
И они не настолько подвержены искажению, потому что для каждого нюанса значения у них есть свой символ. Например, «любовь»: люди любят самые разные вещи. Люди любят свои машины, люди любят свою одежду, люди любят свою пищу, люди любят свои дома, люди любят своих жен, своих друзей, своих мужей — одно слово используется для такого множества вещей. Естественно, оно теряет свою чистоту.
Вещь нельзя любить так же, как человека. А если вы любите их одинаково, вы не знаете, что такое любовь. Любовь должна иметь определенные характеристики. Но язык не располагает таким количеством слов — есть только одно слово на все. Так проще: меньше путаницы, более практично, но невозможно сохранить чистоту слова.
Этот японский символ любви — человек с большим животом, отдающий обеими руками, — может быть истолкован только одним способом; двух толкований нет. Он говорит, что вы настолько полны, что хотите поделиться. Это беспримерность любви: когда возникает желание не взять, а дать. А дать вы можете, только когда вы переполнены; вы можете поделиться, только когда у вас этого слишком много — в избытке.
Изображение говорит об этом вполне определенно. Но тогда вам нужно будет запомнить миллионы символов для каждой мелочи в этом мире. А это слишком трудоемко, слишком утомительно; для каждой мелочи свой символ. В китайском языке символ борьбы или войны — это одна крыша, и под одной крышей две женщины. Он показывает, что если у вас две жены, то будет вечная борьба. Это символ для всех видов борьбы.
На самом деле, он очень цельный. У него своя красота и определенное значение, которое непросто исказить; следовательно, вы не найдете в китайском или японском языке никаких пояснений к писаниям. Пояснения означают, что возникает потребность в истолковании.
В санскрите вы обнаружите тысячи комментариев к одному писанию, потому что санскрит очень субъективный, и эмоциональный, и поэтический язык, способный тонко отразить каждый нюанс чувства, настроения — весь спектр. Он добивался совершенства, и он почти достиг его. Но в стремлении к совершенству он утратил человечность.
У каждого слова много значений — множество значений, — потому что все звуки имеют свое буквенное обозначение. Он стремился к тому, чтобы ни одно явление в жизни или существовании не осталось без названия. Но даже при пятидесяти двух буквах невозможно охватить все существование, поэтому у каждого слова множество значений. Это наделяет его очень пластичной красотой, потому что поэтам гораздо легче играть словами, когда существует такое множество значений. Но это порождает такое новое явление, как истолкование.
Кришна выражал свои мысли в «Шримад Бхагавад-гита», и к ней прилагаются тысячи толкований. Одна и та же строчка может быть истолкована тысячами способов. Теперь это настоящие дебри толкований — невозможно понять, что Кришна хотел сказать на самом деле.
Это стало уникальным явлением — нигде в мире такого еще не происходило: Шанкара пишет истолкование Кришны, затем пояснения самого Шанкары начинают вызывать сомнения — что он имел в виду? Затем ученики Шанкары начинают писать свои комментарии к его комментариям, и так далее и тому подобное, поколение за поколением.
Гита Кришны осталась далеко позади. Вы не найдете даже ее отголосков, потому что от одного толкования к другому толкованию изменяется акцент. Человек, пишущий пояснения к Шанкаре, не рассматривает Кришну, он рассматривает Шанкару, наделяя определенным смыслом труд Шанкары. И тут же другие ученики пытаются делать то же самое, соревнуясь друг с другом, поэтому появляются сотни толкований Шанкары. Затем эти люди в свою очередь выпустят учеников, которые будут писать комментарии к их комментариям.
Исследовать индуистские писания, как попасть в страну чудес. Как люди играют словами, находя все новые значения, противоречащие одно другому! И нет способа определить, кто из них прав, потому что язык допускает все эти значения.
Из-за такой гибкости санскрит не может стать языком науки, хотя в нем есть красота. Чтение на нем почти как пение. В нем гибкость, не монополия. Все свободны в своем выборе значений, в извлечении из них философского смысла, какого никто прежде не извлекал. Для него характерна свобода мысли, но именно это обрекает его на отсутствие упорядоченности. В науке такое невозможно.
Графические языки, как, например, японский, очень систематичны. Их значения обладают только одним смыслом. Толкований не требуется, значения заложены в символах. Но требуется столько символов, что настолько объемный язык не может быть использован в качестве международного, потому что, если вы не впитывали его терпеливо с самого детства, вам понадобится полжизни только на его изучение; вопрос об использовании даже не стоит. Жизнь так коротка, люди спешат, смерть так близко, что это будет совершенно бесполезной тратой времени — тридцать или больше лет запоминать символы.
Все языки мира имеют свою особую выразительность, но вместе с ней и свои проблемы.
Гита задала очень важный вопрос. Это правда: в английском или в любом другом языке, использующем алфавит, ни одно из слов не может остаться чистым, потому что его придется использовать для обозначения многих вещей. В разных контекстах оно оскверняется, загрязняется, а люди даже не отдают себе в этом отчета. Кто-то говорит: «Я тебя люблю» так же, как он говорит: «Я люблю курить». Он не понимает, что любовь к курению и любовь к человеку нельзя помещать в одну категорию; здесь не может быть одинакового смысла. В этом смысле английский язык беден.
В санскрите, если друг друга любят брат с сестрой, для этого есть слово, которое автоматически исключает сексуальные отношения. Это любовь, но не та, которая возникает между мужем и женой. Для них есть другое слово. Для родителей есть еще одно слово, потому как то же самое слово в этот раз не может быть использовано. В этом слове должны присутствовать некоторая благодарность, некоторое уважение, почтение. А когда вы употребляете его по отношению к вещи, опять же, оно не может относиться к чему-либо еще — у него должна быть своя категория. Это будет больше похоже на предпочтение, а не на любовь.
Но тогда возникает такое множество слов, язык становится неуправляемым, и при незначительных изменениях меняется и значение слов. Кроме того, каждый язык имеет свое происхождение.
Я думал, что должен быть язык, который бы сочетал в себе все лучшие особенности всех языков и исключал бы их сложности, но, похоже, это невозможно. Были попытки создания таких языков, к примеру эсперанто, но они не приживаются: они надуманные, искусственные.
Было бы прекрасно, если бы весь мир пользовался одним языком. Это бы очень помогло сблизить человечество. Это было бы одним из самых серьезных шагов против войны — изначальная основа для взаимопонимания — потому что большая часть конфликтов происходит вследствие непонимания, а язык играет важную роль для понимания или непонимания.
Люди пытались создать искусственный язык, который бы признал весь мир, но ни одно усилие не увенчалось успехом по достаточно простой причине. Язык, который вы учили с рождения, проник так глубоко в ваши кости, в вашу кровь, в саму вашу суть, что он уже практически часть вас. Что-то можно привить поверх него, но это не будет в радость. Ради чего тогда себя обременять?
Родной язык проникает так глубоко в ваше существо… Один из моих профессоров, С. К. Саксена, который прожил почти всю свою жизнь на Западе, учась, затем уча, профессорствуя, вернулся в Индию только в преклонном возрасте. Но он признался мне: «Странно, я должен тебе признаться, что, хотя я и прожил почти всю свою жизнь на Западе, до сих пор, влюбляясь в женщину, я хочу говорить с ней на моем родном языке. Разговоры не на родном языке кажутся мне поверхностными».
И в ссоре вы забываете привитый язык. Вам удобнее ссориться на родном языке.
Есть замечательный факт из жизни прославленного императора Боджа. Он был известен тем, что привечал людей, талантливых в самых разных областях. При его дворе было очень много талантливых людей. Со всей страны он собрал лучших — самые сливки — во всех направлениях, во всех областях. Там были лучшие ученые, лучшие философы, лучшие певцы, лучшие поэты.
И вот однажды появился человек и бросил вызов Боджу: «Ты очень гордишься своими так называемыми учеными. Я бросаю вызов твоим ученым — пусть определят мой родной язык. Я говорю на тридцати языках; я буду говорить на этих тридцати языках, и если кто-нибудь сможет определить, который из них мой родной, то я дам ему сто тысяч золотых рупий. Если он проиграет, тогда он должен будет заплатить мне столько же — вызываю всех».
В первый день он рассказал несколько отрывков на одном языке, потом на другом, потом на третьем. Несколько человек попытались отгадать и проиграли. Только один человек, поэт Калидас — индийский Шекспир — оставался в молчании по той простой причине, что вызов был брошен ученым, а не поэтам. Но он наблюдал за этим человеком очень внимательно. И после тридцати языков — и по меньшей мере пятнадцать человек уже потеряли свои деньги — даже Калидас не мог найти даже маленькой зацепки, как определить, который язык его родной.
Когда все ученые завершили соревнование — никто больше не был готов принять вызов, зная о судьбе пятнадцати наиболее выдающихся придворных ученых, — Калидас обратился к человеку: «Я не мог сегодня принять участия, потому что ты не пригласил поэтов. Ты пригласил только ученых. Будет очень любезно с твоей стороны, если завтра ты дашь шанс поэтам».
Человек был просто счастлив. Он сказал: «Я буду продолжать столько, сколько вы захотите. Поэты, певцы, музыканты, танцоры, теологи, философы… кто угодно. Я могу приходить хоть каждый день».
На следующий день Калидас стоял перед воротами со всеми придворными и императором. Он попросил их там постоять, чтобы встретить и поприветствовать гостя. Они сказали: «Это необязательно», — но он ответил: «Это часть моего плана — просто стойте здесь».
По меньшей мере сто мраморных ступенек вели во дворец. И когда человек достиг верхней ступеньки, Калидас толкнул его. Он потерял равновесие, покатился вниз и стал кричать. Калидас сказал: «Вот твой родной язык!» — и человеку пришлось согласиться, что это был его родной язык.
«Но, — сказал человек, — это неправильно».
Калидас ответил: «Другого выхода не было — или любовь, или ссора. Что-то, в чем нельзя притвориться».
Я рассказал эту историю доктору С. К. Саксене. Он ответил: «Эта история — истинная правда; я проверил это на своем опыте. Я любил многих женщин, но это всегда было неглубоко, потому что я не мог говорить на своем родном языке. Я не мог сказать, как сильно я люблю. А сказать это на другом языке значило перевести; это не первоисточник».
В мире существуют тысячи языков, и никто не хочет оставить свой язык. Единственное, что, кажется, можно сделать, это разрешить всем иметь два языка.
Один международный — и английский идеально для этого подходит. Он современней, чем любой другой язык. Каждый год он пополняется на восемьсот слов. Ни в каком другом языке этого не происходит. Он постоянно обновляется, он идет в ногу со временем. Сейчас, кажется, это единственный язык, который растет, а будущему нужен постоянно растущий язык, растущий во всех направлениях, чтобы он был максимально полным.
Но он не может удовлетворить потребность в родном языке.
Поэтому каждый должен с детства учить два языка. Каждый человек должен владеть двумя языками. И преодолеть разрыв можно, только если оба языка внедряются с самого начала. А не так что до определенного возраста учат родной язык, а потом уже другой; в этом случае второй язык никогда не достигнет той укорененности, какой обладает родной язык.
Любые попытки вроде эсперанто обречены на провал. Они насильственные. Берется все лучшее из одного языка, из другого — смешали. Но у языка есть органическая целостность, которая отсутствует в эсперанто.
Один из моих друзей, саньясин, традиционный саньясин, Свами Сатьябакта, изобрел свой язык. Он был лингвистом, знал много языков и разрабатывал новый язык, который мог бы стать мировым языком. Он часто проводил время со мной. Я говорил ему: «Не трать свою жизнь впустую. Многие пробовали, но из этого ничего не получилось».
Я рассказал ему небольшую историю. Отмечали день рождения Чарльза Дарвина. Он много рассказывал о птицах, насекомых, животных — и так всегда. И его детям, и соседским нравились эти истории об экзотических странах, где он побывал, и о различных животных, которые там водятся.
У детей возникла идея: «Давайте посмотрим, поймет он или нет…» Они поймали десять или двенадцать насекомых, отрезали у них кусочки — у кого-то лапки, у кого-то голову, у кого-то крылья, у кого-то хвост — и склеили все это вместе. Получилось насекомое. Они хорошо скрепили его и поместили в рамочку, чтобы подарить на день рождения. Дарить пришли все вместе. Они сказали: «У нас только один вопрос. Мы нашли это насекомое; мы хотим знать, как оно называется».
Он посмотрел на насекомое. Он в жизни ничего подобного не видел… и прямо по соседству! И где эти дети поймали его? Он ездил по всему миру… Затем он пригляделся и понял, что это не одно насекомое. Они очень ловко все придумали — склеили вместе разные части. И он сказал: «Оно называется „лжежук“»!
Все эти насильственные языки — лжежуки. Вы можете сформировать их, но они не жизнеспособны.
На обширной территории Дальнего Востока используются неалфавитные языки, и в будущем китайскому или японскому языку будет очень трудно выживать, потому что они не подходят для науки; они слишком объемные. Науке нужны точность, простота, прямота. Она хочет использовать насколько можно меньше букв. Это основная научная аксиома: используй как можно меньше гипотез, иначе все усложнится.
Поэтому, учитывая будущее мировой науки, я не думаю, что смогут выжить китайский, японский или другие родственные им языки Дальнего Востока. И это будет печально, если они не выживут; они обладают своей особенной красотой.
Единственный способ для них выжить — это признать один язык международным и использовать его для всех научных и международных контактов и исследовательской работы — тогда их родной язык сможет идти своим прежним путем, со своей прежней красотой и прежними слабостями. Если это не будет сделано, тогда либо они будут отставать от научного прогресса, либо им придется убить свой собственный язык.
В Индии существует та же проблема. Там в ходу тридцать основных языков, у них у всех своя особая красота, своя специфика. Хинди — наиболее широко распространенный язык, на протяжении сорока лет его пытались сделать национальным языком. Но не получилось: он, возможно, и язык большинства, но все остальные языки вместе…
По сравнению с каждым отдельным языком хинди — основной язык. Сорок процентов населения говорят на нем, никакой другой язык не обладает этим большинством. Но на всех остальных языках вместе говорят шестьдесят процентов; поэтому в споре большинство у них. Если будет голосование, они победят хинди. Они недружелюбны друг к другу, они против друг друга, но когда вопрос касается хинди — это общий враг, и тогда они вместе.
Только два процента людей понимают английский язык. Тем не менее, я предлагаю Индии признать тридцать языков национальными и один — международным. Английский должен стать международным языком, потому что никто не будет против него, это ни для кого не родной язык. Никто не будет и за него, люди нейтрально к нему относятся. И если их язык будет также признан национальным, тогда на территории, где говорят на этом языке, будут без проблем продолжать развиваться своя литература, своя поэзия, своя драматургия. Кроме этого, других решений нет.
Английскому должны обучать с самого начала, а не на поздних этапах; иначе он всегда будет оставаться поверхностным. И весь мир должен признать один язык. Это просто совпадение, что Британская Империя распространила английский язык, но эта возможность должна быть использована. ООН должна сделать английский язык международным.
Каждый человек должен владеть двумя языками: во-первых, родным языком; во-вторых, международным. И необходимо прикладывать усилия, чтобы как можно раньше одновременно начать учить оба языка. Тогда международный язык тоже проникнет в ваше существо и переплетется с родным языком. Противоречия не будет, но будет возможность плавно переходить с одного языка на другой — никаких проблем с переводом, только плавное движение, если оба языка произрастают из одного корня внутри вашего существа.
Это одна из важных задач, стоящих перед человечеством. Но странно, что человечество никогда не решает того, что важно. Оно продолжает бороться за несущественное, бессмысленное. Веками они тратили время, но не задумывались о том, что, пока не будет создан единый международный язык, невозможно создание единого мира. Это первый шаг.
Я за единый международный язык, и мой выбор — английский — сделан по одной простой причине: он уже распространен по всему миру, хотя и не является языком большинства.
Первый из языков большинства — китайский. Но его употребление ограничивается только Китаем; он не может стать мировым языком. На китайском говорят, читают больше людей, чем на любом другом языке. Из пяти человек один говорит по-китайски, но они все находятся только в Китае; у него нет никакой возможности для распространения. И так как его нужно учить тридцать лет, я не думаю, что было бы разумно даже предлагать его на роль мирового языка.
Второй — испанский, но его охват тоже не так широк, как у английского. И на нем говорят не в более развитых, а в менее развитых странах.
Третье место у английского. Хотя на нем говорят меньше людей, чем на китайском или испанском, он простирается на обширной территории, и это наиболее веская причина, чтобы сделать его международным языком.
Но люди обеспокоены такой ерундой. Анандо только что показывал мне рецензию на новую книгу о христианстве в средневековье.
Я говорил снова и снова, что христианство — это злокачественное образование, но эта рецензия просто потрясла меня!
В средневековье были специальные суды, назначенные римским папой и Ватиканом, где любая женщина могла публично заявить, что ее муж — импотент и что она хочет развода. Невозможно себе представить большую глупость — ни один из епископов или кардиналов ничего не понимал в гинекологии. И суды всегда были переполнены, потому что мужчина должен был предстать перед судом голым и показать, импотент он или нет.
Это общеизвестный факт: если на тебя смотрят, у тебя не возникнет эрекция. Так много людей вокруг, и страх, что, если у него не получится вызвать эрекцию, на нем поставят клеймо импотента, разведут… И даже если у него получалось — если не получалось, бесспорно, ему был конец — если получалось вызвать эрекцию, этого было недостаточно. Ему по-настоящему приходилось заниматься любовью со своей женой перед судом — потому что у вас может быть эрекция, но вы можете быть не в состоянии проникнуть внутрь женщины.
И это происходило во имя религии! Унизительно!
И это было обычным делом. Любая женщина в гневе могла прийти туда, прекрасно зная, что ее муж не импотент. Но продемонстрировать потенцию на публике — абсолютно другое дело.
Все эти кардиналы и епископы, сидевшие и руководившие судом, были не кем иным, как вуайеристами. На столе лежит обнаженная женщина, а мужчина пытается заняться с ней любовью перед всей этой толпой безмозглых людей. Чем только не занималось человечество! — И это длилось веками.
Мужчине тоже было просто развестись — очень просто. Ему нужно было объявить, что он импотент, и предстать там голым без эрекции. Просто прими холодную ванну и встань перед судом, чтобы доказать, что ты импотент, — и развод, скрепленный печатью, у женщины. И все эти люди имели высокие теологические степени и отличия — и некоторые из них собирались в свою очередь стать папами.
Человечество постоянно занимали всякие безумные идеи. Даже если это было так важно, тогда проверять должен был сексопатолог в амбулатории — в специализированном месте, а затем уже передавать информацию в суд. Но на самом деле они были вуайеристами: они хотели наблюдать порнографию вживую. Они осуждали порнографию и в то же время порождали ее, не задумываясь ни на мгновение, что они превращают двоих людей почти что в животных, лишая их всего человеческого.
Вы можете посмотреть с одной стороны, с другой и обнаружите, что эти так называемые крупные духовные лидеры, политические вожди обеспокоены бессмысленными и ничтожными вопросами, в то время как колоссальные проблемы, настоящие проблемы даже не обсуждаются.
Я не думаю, что кого-то волнует вопрос, должен существовать мировой язык или нет, потому что это база для создания единого мира.
Ошо, слушая твои беседы о разнице между учеником и посвященным, я осознал, насколько я еще далеко от посвящения. Мой ум подозревает зависимость; но, несмотря на все страхи, нечто внутри меня движется к тому, чтобы раствориться в твоем существе, впитаться в него. У меня бывают такие мгновения растворения — они восхитительно расслабляющие, но болезненно короткие.
Я смогу стать посвященным только тогда, когда достигну центра циклона, или это условие для его достижения?
Это может произойти и так, и так. Либо ты достигаешь центра циклона и становишься посвященным, либо ты становишься посвященным и достигаешь центра циклона. Это не два разных пути, это два способа сказать одно и то же.
И не волнуйся, что тебе еще слишком далеко; тебе недалеко. Если время от времени ты чувствуешь слияние — это верный знак, что более значимые мгновения придут. Но не будь скупым; скупость разрушительна. Не будь алчным; вожделение разрушительно.
Продолжай плыть по тому же течению. Ты на правильном пути. Неважно, станешь ты посвященным или достигнешь центра циклона; это два имени одной Вселенной.
Это случится со всеми — всеми теми, кто достаточно смел, чтобы оставаться как можно дольше на одной волне со мной. Я не прошу у тебя долгих лет, многих жизней — хотя бы еще немного; потому что я чувствую, что если ты сможешь продвинуться вглубь еще немного, то будет выше твоих сил вернуться назад. Стоит тебе перейти тот барьер, откуда человек еще может вернуться, и страха нет, и тогда ты сможешь воспринимать это легче. Это может случиться завтра или послезавтра — не имеет значения.
Моя задача только в том, чтобы тем или иным образом я помог тебе преодолеть этот барьер, после которого ты уже не сможешь вернуться.
За его пределами существование заботится о тебе.
Ошо, несколько лет назад каждой ночью, когда я засыпала, я попадала в некий промежуток между сном и бодрствованием и чувствовала, как покидаю свое тело. Я не прикладывала никаких усилий; все происходило само по себе. Я чувствовала, как будто совершала небольшой шаг вовне, но мое тело резко вздрагивало — хотя не было ни внешнего, ни внутреннего беспокойства, — и я мгновенно возвращалась в свое тело. Но уже в течение некоторого времени мне не открывается это пространство. Мне интересно: не из-за того ли это, что я менее расслабленна? И что удерживало меня, когда это случалось, что не позволяло мне двигаться дальше?
Прежде всего, не нужно волноваться из-за этого. Внетелесные переживания — это хорошая подпитка для твоего духовного роста, но они необязательны. Поэтому, если они происходят или приходят неожиданно во время релаксации, хорошо, но если нет, не волнуйся из-за этого. Они не имеют существенного значения для твоего роста.
Поэтому просто из любопытства не старайся выйти из тела. Это не получится. Это происходит как-то спонтанно по определенным причинам, которых ты не осознаешь… И я не могу сказать, какие причины послужили тому в твоей ситуации, которые в тот момент побудили твое существо выйти из тела.
Понятно одно: когда бы вы спонтанно ни выбирались из тела, оно вздрагивает — потому что это смерть тела, и вы в опасности.
Если случится что-то, что помешает вашему возвращению, если кто-то внезапно откроет дверь и ваша серебряная нить порвется… У тела есть своя собственная мудрость: оно приспускает поводок и дает вам некоторую свободу. Поэтому в определенном состоянии оно позволяло тебе выйти, но не слишком далеко. Вот почему оно вздрагивало, и этого движения было достаточно, чтобы ты вернулась, потому что расслабленность исчезала.
Теперь это не происходит; в нем нет нужды, потому что оно никак не способствует твоему духовному росту. Оно лишь помогает тебе стать подлинным ищущим, потому что ты познала истинность своего существа. Но если ты уже ищущий, это происходить не будет.
Не нужно беспокоиться об этом. Всегда помни: что бы ни происходило, пусть это происходит. Наслаждайся этим. Если это не происходит, забудь о нем; возможно, оно уже сделало свое дело. Не ломай голову, не тревожься — почему это произошло, почему оно не происходит.
Это то, что я называю доверием: что-то происходит — ты наслаждаешься; что-то не происходит — ты снова наслаждаешься. Что бы ни было важно для твоего духовного роста, существование будет тебя к этому вести. Просто вверь себя в руки неизведанного.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.