Глава 24 Души не являются мужчинами или женщинами

Глава 24

Души не являются мужчинами или женщинами

Ошо, мне нравится слушать истории о старых мастерах и их учениках. Так прекрасно чувствовать аромат тех маленьких оазисов сознания, которые с тех пор за столетия существования религии покрылись пылью догм и обмана. Но все же, когда я смотрю на нас, сидящих здесь, испытывающих радость, тишину, слезы, смех, я подозреваю, что присутствует что-то, что ни один мастер никогда раньше не мог пробудить. Возможно ли, что это чувство любящей нежности, сочности тех, кто окружает тебя, — что-то, что могло возникнуть, только если бы женская энергия была присуща тем караван-сараям давних времен? Ошо, не является ли это одним из твоих величайших вкладов в духовность?

В сфере духовности всегда преобладали мужчины — и преобладали не только мужчины, но и шовинистические настроения. Были причины, по которым все духовные традиции были против женщин. Они были против женщин, потому что они были против жизни, а чтобы уничтожить жизнь, самое основное — разделить мужчин и женщин. Они были против всякой радости, всякой любви, всякой сочности. Был простой способ — осудить женщину и отделить ее от мужчины, насколько это возможно, в частности, заключая в монастыри.

Женщины — второсортные люди, не одного уровня с мужчинами.

Естественно, это многое нарушило: уничтожило всю игривость, чувство юмора, радость и породило бесстрастное устройство жизни как для мужчин, так и для женщин. Они части целого, и, когда их разделяют, им обоим постоянно чего-то недостает — и эта пропасть не может быть заполнена, эта пропасть делает людей серьезными, болезненно серьезными, извращенными, психологически неуравновешенными. Это нарушает естественную гармонию, это нарушает биологический баланс. Это такая катастрофа, что заставила человека страдать на протяжении веков.

Да, это мой значительный вклад в будущее человека, что женщины находятся на том же уровне, что и мужчины, — в духовном аспекте нет вопроса неравенства.

Вы можете видеть здесь смех, слезы и радость, это было невозможно в коммуне Будды. Это было невозможно в коммунах Махавиры. У них были отдельные коммуны для женщин, но они подвергались всевозможным унижениям. Даже только что родившийся саньясин-мужчина в джайнизме должен быть уважаем семидесятилетней саньясинкой. Она уже семьдесят лет саньясинка, но она должна склониться перед мужчиной, который только что стал саньясином, потому что он — мужчина.

И хотя мужчины работали для своего просветления, женщины не работали непосредственно для просветления, они работали, чтобы сначала достичь мужественности, потому что невозможно миновать мужественность: сначала вам предстояло стать мужчиной и только потом — просветленным.

Так что они выглядели как монахи и монахини, но их цели были тотально различны. У мужчины уже был гораздо более высокий духовный статус, который женщина практиковала в этой жизни, чтобы достичь следующей — она отставала на одну жизнь. И это все вздор. В том, что касается духовности, нет вопроса о мужчине или женщине, потому что это не вопрос тела или биологии, это даже не вопрос ума или психологии.

Это вопрос существа, а у существа нет половых различий. Души не являются мужчинами или женщинами, один и тот же метод приведет и мужчину к своему внутреннему «Я», и женщину. Вопрос вовсе не в этом… потому что все дело в свидетельствовании. Что вы свидетельствуете — не вопрос: важно — свидетельствуете ли вы женское тело или мужское, женский ум или мужской, не имеет значения; акцент на свидетельствовании — а у свидетельствования нет пола.

Даже великие люди, подобные Махавире и Гаутаме Будде, оставались в каком-то смысле частью мира, где господствовали мужчины, и они не могли против этого бунтовать. Сейчас мужчина и женщина впервые вместе, работают над одним и тем же переживанием, и, естественно, когда противоположные энергии работают вместе, возникает больше игривости, больше юмора, больше смеха, больше любви, больше дружелюбия — тех качеств, которые делают нас человечными.

Старые святые были почти бесчеловечными, сухими. Быть сочными противоречило их духовности. Сочность, по моему мнению, сама основа духовности; если духовный человек не может быть сочным, тогда кто может? Если те люди, что находятся в поиске предельной истины, не могут праздновать, тогда никто другой не имеет права праздновать. Но все традиции настаивали не на праздновании, а на воздержании, и с помощью воздержания они порождали в людях такие психологические расстройства, что вопрос духовного роста не стоял.

Изначально вы должны быть психически здоровы — они были психически больны.

Я хочу, чтобы мои люди были естественно, биологически, физиологически, психологически — на каждом уровне — здоровы. Только тогда, здоровыми шагами, они могут двигаться к здоровой духовности. И их духовность не будет ничему противостоять, их духовность будет включать все, что ниже ее. И, как следствие, она будет гораздо богаче.

Для меня духовность, которая делает вас беднее по всем направлениям вашей жизни, — это медленное самоубийство. Это не духовно. Это не случайное стечение обстоятельств, что все старые духовные традиции настроены против меня: то, что я пытаюсь сделать, — это вырвать их с корнем до самого основания. Если мне это удастся, тогда десятки тысяч духовных прошлых окажутся неверными.

Поэтому мой эксперимент принципиальный, безусловный, судьбоносный, и, по моим ощущениям, ревность можно преодолеть только тогда, когда существует возможность для ревности; секс можно преодолеть только тогда, когда существует возможность для секса: все что угодно можно преодолеть только тогда, когда существует возможность.

Старые традиции пытались ввести людей в заблуждение, разделив их, и не было самих возможностей, и мало-помалу монахи и монахини начали верить, что они вышли за пределы ревности, вышли за пределы секса. Реальность же была полностью противоположна: они не вышли за пределы, они подавили с помощью всевозможных религиозных ритуалов. Женщина подавила все то, что нуждается в мужчине; мужчина подавил все то, что нуждается в женщине, и так глубоко, что они сами перестали осознавать, что оно есть.

Китайская история гласит: одна женщина много лет служила мастеру. Он жил в хижине за городом, а эта женщина была очень богата, она приносила ему самую изысканную пищу и обеспечивала его всем необходимым. Ему не нужно было просить подаяние: эта женщина сама приносила все в его хижину. И он стал очень великим святым.

Женщина состарилась. Накануне смерти, всего за один или два дня, она сильно заболела и почувствовала, что пришло ее время. Она позвала из города проститутку — очень красивую женщину — и сказала ей: «Какой бы ни была твоя цена, я заплачу, но мне нужна одна простая вещь. Посреди ночи пойди к тому монаху, которому я поклонялась всю свою жизнь. Он думает, что вышел за пределы секса, я тоже в это верю, но не было никакой возможности проверить.

Иди в полночь — он в это время медитирует — постучи в дверь, зайди внутрь. Сбрось с себя одежду, обнажись и запоминай все, что он скажет или сделает, потом возвращайся ко мне. Какая бы ни была твоя цена, я заплачу».

Проститутка ответила: «В этом нет ничего сложного». Она ушла, постучала в дверь, монах открыл. Она в то же мгновение сбросила свое одеяние — на ней было одно платье — и предстала, обнаженная, перед монахом.

Монах закричал: «Что ты делаешь!» — задрожал и, прежде чем женщина смогла ответить что-либо, выбежал за двери. Она вернулась к старой женщине и сказала ей: «Ничего особенного не произошло. Он открыл дверь, я сбросила одежду, он задрожал, закричал: „Что ты делаешь? Зачем ты сюда пришла?“ — и через открытую дверь сбежал в лес».

Женщина сказала: «Я потратила свою жизнь, служа этому идиоту. Возьми свои деньги и сделай еще одну вещь, за это я тоже заплачу сколько попросишь — пойди и подожги его хижину!»

Эти монахи и монахини принуждены своими религиями жить отдельно, и иногда, если вы вчитаетесь в их писания, это выглядит просто смешно. Джайнский монах, прежде чем сесть, интересуется: «Здесь прежде не сидела никакая женщина?» Должно пройти как минимум девять минут. Не знаю, как они выдерживают эти девять минут! Только потом он подметет место своей маленькой метелкой, сделанной из мягкой шерсти, чтобы не убить ни одно маленькое насекомое или муравья, потом он разложит свою бамбуковую подстилку и сядет на нее.

Я спросил у этих людей: «Почему девять минут?»

Они ответили: «После того как здесь посидела женщина, в течение девяти минут продолжаются ее вибрации, они могут побеспокоить монаха».

Я сказал: «Что у вас за монахи? Обычных людей это не беспокоит. Монахов беспокоит? Это просто показывает, что они непрестанно думают о сексе и ни о чем другом».

Было выявлено, что обычные мужчины думают о женщинах как минимум один раз за девять минут. Возможно, за тысячи лет эти люди как-то высчитали, что в течение девяти минут существует опасность, но опасность не в вибрациях, опасность — в уме мужчины. Каждый мужчина в течение дня каждые девять минут как минимум один раз думает о женщинах. Женщины немного духовнее: они думают о мужчинах всего один раз за восемнадцать минут — в два раза более духовны.

Основная причина разъединения мужчины и женщины заключалась в том, чтобы одним ударом разрушить многое, иначе вам потребуется много ударов, и все равно вы не сможете разрушить их до самых корней. Серьезность в религиозных людях не имеет ничего общего с духовностью, она связана с тем, как они живут, разлученные со своими сердцами.

Только что в Германии мы выиграли в суде дело против немецкого правительства, которое пыталось доказать, что я не религиозный человек, потому что на пресс-конференции я сказал, что я не серьезный человек. Их довод заключался в том, что религиозный человек обязан быть серьезным. Они идут рука об руку, их нельзя разделять — если человек говорит, что он не серьезный, как он может быть религиозным?

Если заглянуть в прошлое, тогда то, что говорил адвокат со стороны правительства, правильно. Все религиозные люди были серьезными.

Но судья, похоже, читает мои книги, потому что в своем заявлении он сказал, что, так как это было на пресс-конференции, мы не знаем, в каком контексте я сказал, что я не серьезный человек. «Вы должны доказать это по написанным им книгам, и даже если он говорит, что он не серьезный, это неважно, потому что то, чему он учит, религия. Он учит тому, что человек — это не тело, что человек — это не ум, что человек — это сверхъестественное, духовное существо». Он процитировал из моих книг и настаивал на словах сверхъестественное духовное существо.

Он сказал: «Этого достаточно, чтобы считать его религиозным и чтобы считать религиозными его людей. То, что он сказал на пресс-конференции, не относится к делу». Он вынес вердикт в нашу пользу, но правительственный адвокат пытался доказать, что не серьезный человек не может быть религиозным.

Если бы я был на месте судьи, я бы не приводил никаких цитат, я бы боролся за самую суть, что серьезность и религиозность, на самом деле, не могут быть вместе, потому что серьезность — это заболевание, заболевание души, а когда душа больна, человек не может быть религиозным.

Религиозный человек должен быть радостным, полным юмора, смеха, любви.

Безусловно, это один из самых важных вкладов, которые мы пытаемся внести. Этому будут противиться все традиции и все религии — весь мир, потому что мы доказываем, что на протяжении десяти тысяч лет они ошибались, и это ранит их эго. Они бы предпочли уничтожить нас, вместо того чтобы принять тот факт, что духовность должна быть полна смеха, полна юмора, полна игривости, потому что тогда нет тревог, нет проблем, нет мучений, и человек расслабился в глубоком отпускании с существованием.

Почему он должен быть серьезным?

Но это идет вразрез со всем прошлым. И это не единственное, в чем я иду против всего прошлого; по многим вопросам я иду против всего прошлого по той простой причине, что прошлое находилось под властью мужчин и только мужчины создавали правила, не принимая в расчет женское начало.

Женское совсем не принималось во внимание, но трагедия в том, что, если человек не принимает во внимание женское, он самого себя делит пополам, и как только он отрицает женское вовне, он отрицает женское и внутри — и вы создали шизофреника, не духовное существо. Ему требуется психологическое лечение, не поклонение.

Ошо, одно из величайших проявлений мастера — его искусство отдавания. На самом деле, он сам, по существу, является постоянным отдаванием. Мне кажется, что часть или, возможно, все искусство быть учеником заключается в том, чтобы обучиться искусству принятия… Принимать внимание от мастера не в качестве подпитки для эго, но как питания для чего-то более существенного… Думать, что тебе не дают, — это твое неумение принимать. Это подразумевает умение принимать наставления — когда сбиваешься с пути — с чувством здорового смирения, а не калечащей нехватки собственного достоинства… Быть способным принимать не только то, что ты хочешь, но и то, что тебе необходимо.

Ошо, мог бы ты рассказать об искусстве принятия как части ученика в отношениях мастер/ученик?

Это правда, что само явление мастер — ученик — это искусство, со стороны мастера — искусство изливать все то, что он принимает от существования. Он не является источником этого, он всего лишь проводник, полый бамбук. Это как если полый бамбук превратить во флейту, то не сам полый бамбук извлекает музыку, музыка приходит откуда-то еще.

Мастер — это полый бамбук, бамбуковая флейта. Он делает музыку божественного доступной для своих учеников.

Искусство ученика — впитывать, принимать, но не требовать, и здесь есть очень тонкая грань. Ученик должен чувствовать эту тонкую грань.

Буквально на днях Амийо написала вопрос: «Ошо, когда ты смотришь на меня, я чувствую невероятную радость. Но когда ты на меня не смотришь, мне очень грустно». Она честна, говоря это, но нужно понимать, что если это станет моей обязанностью — смотреть на каждого, иначе ему будет грустно, — то вы превратите меня в узника, вы заберете мою свободу.

Когда я смотрю на вас, вы радуетесь. Вас много, я один. Иногда я могу упустить вас. Вы не должны упускать меня.

В суфизме есть изречение, в котором говорится, что глаза всех учеников должны быть направлены на мастера — это абсолютная необходимость. Но глаза мастера не могут быть на каждом ученике — это так же необходимо, как и первое. Учеников могут быть тысячи — так и есть; вы не должны радоваться только тогда, когда я смотрю на вас, вам следует радоваться, когда вы смотрите на меня. Это сохраняет вашу независимость, вашу свободу, и это оставляет свободным меня, иначе вы меня принуждаете.

Я не смотрю специально на кого-то конкретного. Как мои руки движутся сами по себе куда бы то ни было и что бы ни было необходимо выразить с их помощью, таким же образом движутся и мои глаза. Я не тот, кто двигает, я ничего не делаю со своими руками и со своими глазами.

Ученик должен научиться принимать.

Я доступен всем, без вопроса, достоин кто-либо или нет, заслужили вы или нет — это неважно. Вы должны быть открыты и восприимчивы для принятия, и каждый раз, когда я смотрю на вас, радуйтесь, но не грустите, если иногда я пропускаю вас. Не делайте это невыносимым для меня.

Например, Кавиша сидит в таком месте, что для того, чтобы увидеть ее, мне придется совершить специальное усилие — естественно, я не буду смотреть на нее. Она должна понимать это, и она понимает. Кто-то, кто сидит прямо передо мной, естественно, будет увиден больше, чем кто-либо другой, но это не значит, что он более достоин, это значит, что просто он сидит передо мной.

Присутствие мастера переполнено тонкими вибрациями, и вы должны оставаться открытыми, чтобы впитывать эти вибрации. Не должно быть никаких требований, потому что все требования уродливы. Смотрите: я же от вас ничего не требую.

На протяжении столетий мастера требовали от своих учеников тысячу и одну вещь, самые разные требования. Я от вас ничего не требую. Я хочу, чтобы вы оставались совершенно свободными для принятия. И, пожалуйста, предоставьте мне мою свободу; не задавайте таких вопросов и даже не думайте о подобных вещах, потому что это значит, что вы предъявляете мне требования. И я могу почувствовать, что если сегодня я не посмотрю на Амийо, то ей будет грустно; я буду вынужден смотреть — и вся красота разрушена, потому что это будет усилием, а я не хочу совершать никаких усилий. Я хочу, чтобы все в этой мистической школе происходило само по себе. И это прекрасно получается.

Это наш старый ум продолжает создавать волнения из-за мелочей, и кажется, что очень трудно отличить мелочь от действительно значимого. Так, здесь в первом ряду могут сидеть только четверо или пятеро человек. Несколько человек очень обеспокоены, печальны, они не понимают, что в таком маленьком пространстве вы все находитесь в первом ряду.

В коммуне в Америке, где пять тысяч человек, вы были бы в самом конце. Я бы даже не мог видеть ваших лиц, как и вы не могли бы видеть моего лица. А когда там было время фестивалей и собиралось по двадцать тысяч человек, было практически невозможно видеть дальше первых трех-четырех рядов, это было невозможно. А всех людей невозможно разместить в первых трех рядах.

Здесь вы все в первом ряду. На самом деле, первый ряд в коммуне был так далеко от меня, как последний ряд здесь. Так что те, кто сидит в последнем ряду здесь, сидят почти в первом ряду. И я вижу вас всех, ваши лица, вы можете видеть меня. Но даже этот вопрос дошел до меня, что кто-то сильно обеспокоен тем, что не сидит в первом ряду, что им не выпало счастье сидеть в первом ряду.

Вы интересуетесь мелочами, пустяками. Будьте немного более бдительными и интересуйтесь важным, и все, что нужно, — это ваша открытость и восприимчивость.

Иногда получается, что я могу вас видеть, иногда получается, что я могу вас не видеть. Это не намеренно, это так же стихийно, как и мой разговор с вами. Все во мне стихийно, поэтому, когда вы что-то требуете от меня, я чувствую, что вы меня не поняли.

Ошо, когда я просыпаюсь после расслабляющих сессий и открываю глаза, некоторое время сохраняется ощущение, будто бы я впервые пришел в этот мир… как новорожденный ребенок, открывающий свои глаза миру. Все кажется совершенно новым. Даже на муху на потолке я смотрю с изумлением, так как она — часть целого.

Является ли это тем, что ты видишь всегда во всем и во всех?

Да, это так.

Ошо, кажется, что наши вопросы работают как сила притяжения, попытка удержать тебя с нами, в то время как все в тебе тянется в небо и вдаль от нас по закону благодати.

Каждый раз, когда у нас заканчиваются вопросы, я паникую, почти видя, как ты уплываешь на воздушном шаре, и мне хочется закричать: «Ошо! Пожалуйста, подожди! Мы нашли еще один вопрос!»

Не волнуйся! Каждый раз, когда ты будешь говорить: «Ошо, подожди!» — я буду ждать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.