Портфель идентичностей

Древние египтяне, жители Ханаана и греки страховали свои жертвоприношения. У них было много богов, и если один оказывался не в состоянии им помочь, они надеялись, что на выручку придет другой. Поэтому утром они приносили жертву богу солнца, днем – богине земли, а вечером – многочисленным духам и демонам. С тех пор мало что изменилось. Все истории и боги, в которых сегодня верят люди, – Иегова, Мамона, Нация или Революция – несовершенны и полны лакун и противоречий. Поэтому люди редко верят только в одну историю. Они предпочитают собрать «инвестиционный портфель» из нескольких историй и нескольких идентичностей и при необходимости переключаются с одной на другую. Такой когнитивный диссонанс характерен почти для всех сообществ и движений.

Возьмем, например, типичного сторонника «Движения чаепития», который каким-то образом соединяет пылкую веру в Христа с решительным неодобрением социальной политики правительства и твердой поддержкой Национальной стрелковой ассоциации.

Но ведь Иисус призывал помогать бедным, а не вооружаться до зубов! Эти взгляды могут казаться несовместимыми, но у человека в голове много отделений и «ящичков», и некоторые нейроны просто не общаются друг с другом. Точно так же вы найдете множество сторонников Бенни Сандерса, которые вроде бы верят в какую-то будущую революцию, но при этом верят и в то, что следует разумно инвестировать деньги. Они с легкостью переключаются с разговора о распределении богатства в мире на дискуссию о прибыльности своих вложений на Уолл-стрит.

Трудно найти человека, у которого только одна идентичность. Никто не может сказать, что он только мусульманин, только итальянец или только капиталист. Но время от времени появляется очередная фанатичная доктрина, призывающая людей верить только в одну историю и обладать только одной идентичностью. В прошлом самой фанатичной из таких доктрин был фашизм. Фашисты настаивали, что люди не должны верить ни в какую историю, кроме националистической, и не должны иметь никакой идентичности, кроме национальности. Но не все националисты являются фашистами. Большинство твердо верят в историю своей нации и подчеркивают ее уникальные достоинства, а также свои уникальные обязательства по отношению к ней, но в то же время признают, что мир гораздо шире и разнообразнее. Я могу быть верноподданным итальянцем с особыми обязательствами в отношении Италии, но не считать эту свою роль единственной. Я могу также быть социалистом, католиком, мужем, отцом, ученым и вегетарианцем, и каждая из этих ролей предполагает дополнительные обязательства. Иногда разные роли тянут меня в разные стороны, а обязательства противоречат друг другу. Но кто сказал, что жизнь – это легко?

Национализм превращается в фашизм, когда хочет сделать жизнь слишком простой, отрицая все прочие идентичности и обязательства. В последнее время происходит серьезная путаница с точным значением слова «фашизм». Люди называют фашистом всякого, кто им не нравится. Есть опасность, что этот термин станет просто универсальным оскорблением. Что же он на самом деле значит? В двух словах его можно объяснить так: если национализм утверждает, что моя нация уникальна и что у меня есть по отношению к ней особые обязательства, то фашизм гласит, что моя нация лучше всех и что мои обязательства перед ней безраздельны. Вне зависимости от обстоятельств я не должен ставить личные или групповые интересы выше интересов своей нации. Даже если моя нация готова ради сомнительной выгоды причинить страдания миллионам людей в далеких землях, я должен без колебаний поддержать ее. В противном случае я буду жалким предателем. Если моя нация требует, чтобы я убил миллионы людей, я должен убить миллионы. Если моя нация требует, чтобы я предал истину и красоту, я предам истину и красоту.

Как фашист оценивает искусство? Как фашист определяет, хорош фильм или плох? Очень просто. Есть только один критерий: если фильм служит интересам нации, это хороший фильм; если фильм не служит интересам нации, это плохой фильм. А как фашист решает, чему учить детей в школе? С помощью того же критерия. Учить детей нужно тому, что служит интересам нации; истина не имеет значения[208].

Поклонение нации очень привлекательно – и не только потому, что упрощает многие трудные дилеммы. Люди приходят к убеждению, что принадлежат к самой важной и прекрасной общности на земле – нации. Ужасы Второй мировой войны и холокоста указывают на губительные последствия такой логики. Рассказывая о грехах фашизма, многие, к сожалению, забывают о другой стороне медали, изображая фашизм отвратительным монстром, но не объясняя его привлекательности. Вот почему некоторые исповедуют фашистские взгляды, не осознавая этого. Человек думает: «Меня учили, что фашизм отвратителен, а я, глядя в зеркало, вижу кого-то красивого. Я не могу быть фашистом».

Подобную ошибку совершают создатели голливудских фильмов, изображая «плохих парней» – Волан-де-Морта, Саурона, Дарта Вейдера – мерзкими и противными. Жестокие и злобные, они не щадят даже своих преданных сторонников. Для меня всегда оставалось загадкой, почему кто-то хочет служить такому отвратительному ублюдку, как Волан-де-Морт.

Беда в том, что в реальной жизни зло не обязательно уродливо. Оно может выглядеть очень красивым. В христианстве это понимают лучше, чем в Голливуде, и поэтому обычно изображают Сатану неотразимым красавцем. Вот почему так трудно устоять перед соблазном. Противостоять искушениям фашизма ничуть не легче. Глядя в зеркало фашизма, вы не видите в отражении ничего уродливого. В 1930-х годах в этом зеркале немцы видели Германию самой прекрасной на земле. Если сегодня русские поставят перед собой такое зеркало, то увидят Россию самой прекрасной на земле. А израильтяне в зеркале фашизма увидят Израиль самым прекрасным на земле. А потом им захочется раствориться в этом прекрасном коллективном чувстве.

Слово «фашизм» происходит от латинского слова fascis – «пучок прутьев». Казалось бы, это не слишком привлекательный символ для одной из самых жестоких и опасных идеологий в мировой истории. Но у него есть глубокий и зловещий смысл. Один прутик очень тонок, и его легко переломить пополам. Но если вы свяжете несколько прутьев в пучок, сломать их будет практически невозможно. Подразумевается, что отдельный человек слаб, но в коллективе люди обретают огромную силу[209]. Фашисты ставят интересы коллектива выше интересов отдельного человека, и требуют, чтобы ни один прутик не отделялся от пучка.

Разумеется, невозможно точно определить, где заканчивается один человеческий «пучок» и начинается другой. Почему я должен считать Италию пучком прутьев, к которому я принадлежу? Почему не свою семью, не город Флоренцию, не провинцию Тоскана, не Европу и не все человечество? Более умеренные формы национализма допускают, что у меня могут быть обязательства перед семьей, Флоренцией, Европой и всем человечеством – в дополнение к особым обязательствам в отношении Италии. Итальянские фашисты потребуют абсолютной преданности исключительно Италии.

Несмотря на все усилия Муссолини и его фашистской партии, большинство итальянцев довольно прохладно отнеслись к идее поставить Италию выше famiglia – семьи. В Германии нацистская пропаганда добилась гораздо большего, но даже Гитлеру не удалось заставить людей забыть об альтернативных историях. В самые мрачные периоды нацистского правления люди всегда хранили запасные истории в дополнение к официальной. Это стало ясно в 1945 году. Логично было бы предположить, что после 12 лет промывки мозгов нацистами многие немцы окажутся абсолютно неспособными найти смысл в послевоенной жизни. Они вложили всю веру в одну грандиозную историю, и что им было делать, когда эта история потерпела крах? Тем не менее большинство немцев очень быстро оправились от потрясения. Где-то в глубинах сознания они сохраняли и другие истории о нашем мире, и как только Гитлер пустил себе пулю в голову, граждане Берлина, Гамбурга и Мюнхена переключились на новые роли и нашли новый смысл жизни.

Да, около 20 % нацистских гауляйтеров (руководителей региональных отделений партии) и 10 % генералов покончили жизнь самоубийством[210]. Но это значит, что 80 % гауляйтеров и 90 % генералов были готовы принять новую жизнь. Подавляющее большинство влиятельных нацистов и даже членов СС не сошли с ума и не наложили на себя руки. Они стали мирными фермерами, учителями, врачами и страховыми агентами.

На самом деле даже самоубийство не может служить доказательством абсолютной верности какой-то одной истории. 13 ноября 2015 года «Исламское государство» организовало в Париже несколько атак смертников, в результате которых погибли 130 человек. Экстремистская группа заявила, что это месть за бомбардировки французской авиацией бойцов «Исламского государства» в Сирии и Ираке, а также предупреждение Франции воздерживаться от подобных действий в будущем[211]. Вместе с тем «Исламское государство» объявило всех мусульман, убитых французской авиацией, мучениками, которым уготовано вечное блаженство в раю.

Здесь что-то не сходится. Если мученики, погибшие от французских бомб, действительно в раю, почему за них нужно мстить? За что именно мстить – за то, что людей отправили в рай? Узнав, что ваш любимый брат выиграл миллион долларов в лотерею, начнете ли вы в отместку громить лотерейные киоски? Нужно ли сеять смерть в Париже в отместку за то, что французская авиация выдала вашим братьям билеты в рай? Было бы хуже, если бы вам действительно удалось остановить удары французской авиации в Сирии: тогда меньше мусульман попало бы в рай.

Возникает соблазн сделать вывод, что активисты «Исламского государства» на самом деле не верят, что мученики попадают в рай. Именно поэтому они злятся, когда их бомбят и убивают. Но тогда почему некоторые из них надевают «пояс смертника» и с готовностью себя взрывают? По всей вероятности, они одновременно верят в две противоречащие друг другу истории, не задумываясь об их несовместимости. Как уже отмечалось выше, некоторые нейроны не общаются между собой.

За восемь столетий до того, как французская авиация бомбила позиции «Исламского государства» в Сирии и Ираке, другая французская армия вторглась на Ближний Восток – эту кампанию впоследствии стали называть Седьмым крестовым походом. Крестоносцы во главе с королем Людовиком IX рассчитывали завоевать долину Нила и превратить Египет в оплот христианства. Но в сражении при Эль-Мансуре французы были разбиты, и большинство крестоносцев попали в плен. Рыцарь Жан де Жуанвиль в своих мемуарах писал, что, когда битва была проиграна и крестоносцы решили сдаться, один из его людей воскликнул: «Я не согласен с этим решением. Лучше позволить им убить нас, и тогда мы попадем в рай». Жуанвиль сухо отмечает: «Никто из нас ему не поверил»[212].

Жуанвиль не объясняет, почему рыцари отказались умирать. В конце концов, эти люди покинули свои уютные замки во Франции ради долгого и опасного приключения на Ближнем Востоке в основном потому, что верили в спасение души. Но почему в тот момент, когда вечное блаженство в раю было так близко, они предпочли оказаться в плену у мусульман? Вероятно, крестоносцы искренне верили в спасение души и в рай, но, когда наступил момент истины, предпочли подстраховаться.