7

7

 Однажды ранним утром в Джанакпуре, когда я в одиночестве сидел на берегу озера, ко мне подсел необычного вида садху. Вместо приветствия он произнес слова, которые поставили меня в тупик: «Будь осторожен! Иногда под личиной бабочки скрывается скорпион». Оторопев, я спросил, зачем он говорит мне это. Садху пристально посмотрел на меня и ответил: «Не открывай свое сердце демонам, которые прячутся под маской святых, иначе очень скоро жизнь твоя превратится в руины. Но когда ты поймешь это, будет уже поздно».

«О чем Вы говорите?» — спросил я встревоженно.

«Поговорим об этом в другой раз», — ответил он и, резко сменив тему, представился Васудевой, после чего предложил мне посетить вместе с ним одно древнее святое место.

Я согласился. Васудеве было за тридцать. Он имел аристократические манеры и изъяснялся на безукоризненно правильном литературном английском. Белые одежды Васудевы всегда были идеально чисты, а длинные и черные, как смоль, волосы аккуратно расчесаны. В ходе своих странствий мне еще не доводилось встречать такого опрятного и ухоженного отшельника. Васудева имел хорошее образование — как светское, так и духовное, и, как и многие жители этих мест, поклонялся Раме. Когда мой новый друг пригласил меня в трехдневное путешествие в малоизвестное святое место, я с готовностью согласился. Наш путь пролегал через сельскую местность, и, к моей радости, всю дорогу мы питались рисом и далом, продукты для которых нам охотно давали в деревнях в виде подаяния. Все, кого мы встречали на своем пути, были очарованы манерами и поведением Васудевы.

Васудева настоял на том, что будет готовить сам. Прямо в поле или в лесу он находил два камня и делал из них подставку для котелка, а я тем временем отправлялся собирать дрова для костра. Он готовил рис и дал с изяществом скульптора, творящего шедевр. За несколько дней нашего паломничества мы обсудили с ним много разных тем. Казалось, Васудева, знал все и обо всем.

Но в нем была загадка, которую я не мог разгадать. Чувствовалось, что под маской жизнерадостности он прячет подтачивающую его изнутри боль. И чем больше Васудева пытался скрыть свои страдания и сдержать слезы, тем большим сочувствием я проникался к нему и тем сильнее разгоралось мое любопытство. Однажды ночью, когда мы укрылись от дождя в каком-то хлеву, мне приснился кошмарный сон. Мне снилось, будто на меня напали злобные духи. Я тогда еще удивился, не понимая, почему это со мной произошло.

Через три дня мы достигли цели своего путешествия: древнего валуна посреди заброшенного поля. Ближе к вечеру поднялся сильный ветер. Мы ощущали вкус и запах влаги, которой был насыщен воздух, и поняли, что проливного дождя не избежать. Мы стали искать какое-нибудь укрытие поблизости и обнаружили небольшое, давно заброшенное каменное здание. Зайдя внутрь, мы спугнули несколько летучих мышей, висевших под потолком; шлепая крыльями, они поспешно вылетели наружу. Дом состоял всего из одной комнаты размером три на три метра, с двумя проемами, где когда-то были окно и дверь. Стены потихоньку рушились. Внутри не было ничего, кроме мха и паутины. Оказавшись в помещении, мы сели на пол и стали прислушиваться к тому, что творится снаружи. Уже через несколько секунд от раскатов грома сотрясалась земля, порывы ураганного ветра стегали деревья, а небеса проливали на землю обильные потоки дождя. Васудева пристально посмотрел на меня глазами, полными слез. После долгой паузы он спросил, можно ли ему излить бурю, бушевавшую в его собственном сердце. Тронутый его доверием, я согласился.

Васудева начал свой рассказ. Он родился в богатой калькуттской семье. Совсем молодым он получил докторскую степень и стал знаменитым профессором. Примерно в то же время он познакомился с поклонниками Рамы и тоже начал поклоняться Ему. «Однажды ко мне в офис пришли два высоких гостя. Они принесли с собой угощение и подарки от своего гуру. Впоследствии они заходили ко мне еще несколько раз, и, когда гости пригласили меня на встречу с их гуру, я согласился».

Оказалось, что гуру знал о жизни Васу девы все до мельчайших подробностей. Не оставалось никаких сомнений в том, что он умел читать мысли. Изумленный Васудева принял приглашение этого человека регулярно приходить к нему. Я жадно слушал его рассказ, привлеченный очередной возможностью узнать о том, как человек принимает гуру.

«В одну из таких встреч, — продолжал Васудева, — гуру раскрыл мне свои планы. „Я внимательно следил за тобой, — сказал он. — Ты молод, умен и знаменит. Мне нужна твоя помощь. Я хотел бы дать тебе посвящение в наши ритуалы“». Вспоминая об этом, Васудева с трудом сдерживал обуревавшие его чувства. «Я ответил, что подумаю над его предложением». Он замолчал и обхватил голову руками, словно пытаясь заслониться от каких-то ужасных событий из своего прошлого. Глазами, полными отчаяния, Васудева посмотрел на меня: «Ричард, — вздохнул он, — мне не хочется осквернять тебя своей ужасной историей, но я схожу с ума. Мне надо выговориться кому-то. Можно я продолжу свой рассказ?»

«Конечно».

Васудева повернулся к оконному проему, и вспышка молнии осветила его лицо, искаженное гримасой боли. Наконец, справившись с эмоциями, он проговорил: «Я решил собрать сведения об этом человеке и к своему ужасу обнаружил, что он — глава могущественной секты, практикующей черную тантру». Васудева опять пристально посмотрел мне в глаза: «Тебе что-нибудь известно о черных тантриках, Ричард?»

«Нет», — признался я.

Васудева передернул плечами, и голос его задрожал. Он объяснил, что мистическая практика тантры очень могущественна и может использоваться как на благо, так и во зло. «Есть белые тантрики, использующие свои мистические силы для служения людям. И есть черные тантрики, которые пользуются своими способностями, чтобы эксплуатировать других в дьявольских целях. Благодаря омерзительным жертвоприношениям, тантрическим сексуальным обрядам и занятиям йогой они обретают страшную власть над людьми. Так вот, этот гуру оказался чрезвычайно могущественным черным тантриком, способным подчинять себе умы других людей и манипулировать их жизнями. Когда я собрал информацию об этом человеке, то, к ужасу своему, узнал, что во время обряда посвящения он получает власть над душой ученика на несколько грядущих жизней. Больше я к нему никогда не приходил».

«Но, Васудева, если ты избавился от общества этого гуру, то почему ты до сих пор содрогаешься при одном упоминании о нем?»

«Это только начало, — продолжил он свой рассказ. — Каждый день ученики гуру изводили меня, приходя ко мне на работу, домой и на все мероприятия, которые я посещал. Я нигде не мог спрятаться от них. Однажды они впятером ворвались ко мне в кабинет и окружили меня, сидевшего за столом. Я почувствовал себя заложником. В следующее мгновение в мой кабинет вошел сам гуру. Он явился, чтобы потребовать себе мою душу. Голосом, не терпящим возражений, он предупредил меня: „Слишком поздно. Ты уже принадлежишь мне. Покорись мне, и тебя ждет слава и удача, о которых сейчас ты даже не можешь мечтать. Но, если ты откажешься, клянусь, я замучаю тебя до смерти!“ Вне себя от негодования, я ответил отказом, и гуру, гневно сверкая глазами и изрыгая проклятия, бросился вон».

Со вздохом Васудева продолжил: «Однажды вечером, когда я пришел домой к своей овдовевшей матери, я увидел, что она попала в расставленную им ловушку. Трясясь от гнева, она принялась бранить меня: „Зачем ты оскорбил этого святого человека? Ты должен стать его учеником!" Я был потрясен. Я попытался объяснить, как цинично гуру манипулирует людьми, но она ничего не хотела слышать. Гуру и его подручные взяли полную власть над ней. Через несколько дней после этого мать выгнала меня из собственного дома, сказав, что не желает становиться соучастницей моих оскорблений. Мир вокруг меня начал рушиться. Затем, под давлением членов секты ректор моего колледжа уволил меня с работы».

Снаружи молния ударила в дерево, отломив от него огромную ветку, и она с грохотом обрушилась на крышу дома. Мы сидели молча. После ослепительной вспышки молнии последовал громовой раскат, который, казалось, потряс всю вселенную. Васудева побледнел. Прерывающимся голосом он продолжал: «Я стал бездомным и безработным, но ученики гуру-тантрика продолжали преследовать меня повсюду. Они повлияли даже на полицию, и та отказалась защищать меня. Что мне еще оставалось делать, кроме как уехать из Калькутты? Но, куда бы я ни отправился, черный танрик благодаря своим сверхъестественным силам каждый раз находил меня и подсылал ко мне своих людей».

На какую бы работу ни устроился Васудева, посланцы гуру убеждали работодателя уволить его. Какое бы жилье он ни арендовал, они убеждали хозяина выселить его. Васудева даже обратился в газету, чтобы поведать миру свою историю, но журналисты не поверили ему. «Моя жизнь пошла под откос», — сказал он.

И в этот момент через дверной проем к нам в дом запрыгнула большая жаба. Глаза ее уставились на меня. Я подумал: «Кто знает, может быть, черный тантрик подослал ее?» От этой мысли меня передернуло. Васудева как будто понял, о чем я думаю. «Ты действительно хочешь, чтобы я продолжал свой рассказ?» — спросил он.

Небо огласилось раскатами грома. «Я уже сам не знаю, Васудева», — признался я. Хотя я был напуган, я все же понимал, что мне нужно выслушать эту историю. «И что же произошло потом?»

«Этот злодей-йог пришел в бешенство из-за моей неуступчивости и решил убить меня. С помощью магических обрядов и мантр он создал невидимое оружие, которое разъединяет душу и тело, то есть убивает жертву. Однако уничтожение тела — не главное. Пока жертва находится между жизнью и смертью, черный тантрик обретает власть над тонким телом, в которое облачена душа. Когда это зловещее оружие было приведено в действие, все мое тело и ум парализовало от дикой боли. Я почувствовал, как призраки в эфирных телах набросились на меня. Моля о спасении, я принялся повторять имя Бога. Пока в моем сознании звучало святое имя, невидимое оружие было бессильно уничтожить меня. В течение всего дня и целой ночи я ощущал на себе воздействие этого оружия. Я твердо знал, что, забудь я о святом имени хоть на мгновение, меня будет ждать судьба гораздо страшнее смерти. И я повторял его непрерывно. Оружие было бессильно убить меня, пока звучало имя бога. А если демоническое оружие не убивает свою жертву, оно бумерангом возвращается к отправившему его и убивает его. Черный тантрик был уничтожен своим же собственным оружием. Так имя бога спасло меня».

Услышав этот жуткий рассказ, я почувствовал, как все мое тело охватила дрожь. Я придвинулся ближе к рассказчику и стал слушать дальше.

«Но этот злобный мистик продолжает существовать по сей день; просто у него теперь нет физического тела. Сейчас он руководит своими учениками из астрального плана, направляя их ко мне для отмщения. Они все время охотятся за мной. Я не могу нигде остановиться надолго, потому что через считанные недели они находят меня и начинают терроризировать».

Буря снаружи начала стихать. В наступившей тишине Васудева вздохнул: «Так, вопреки собственному желанию и природе, я стал нищим странником. Я знаю, что, если искренне предаться Богу, Он защитит меня, но, пока этот день не настал, я вынужден спасаться бегством, скрываясь под одеждами святого человека».

Сверчки завели свою песню. Васудева внимательно посмотрел мне в глаза: «Прости, что я рассказываю тебе все это. Я держал в себе эту тайну долгие годы, и мне просто необходимо было с кем- то поговорить. Знаешь, Ричард, я никого не виню. В конечном счете, я сам во всем виноват».

Я не мог взять в толк, в чем же его вина, и попросил, чтобы он объяснил это.

Тогда Васудева с непритворным смирением стал говорить, что все его невзгоды — результат дурной кармы, тянущейся из прошлой жизни. «Я не знаю, чем заслужил столь ужасную участь, — заключил Васудева, — но точно знаю, что это справедливо. И еще я знаю, что, если я с честью пройду это испытание и предамся Богу, Он спасет меня».

Дрожащей рукой Васудева взял меня за руку, обращаясь ко мне с последней просьбой: «Ты — мой друг, и я должен предостеречь тебя. Ты должен оставить меня, пока сам не впутался в неприятности. Если завтра утром тебя здесь не будет, я все пойму. Брат мой, прошу тебя, будь предельно осторожен в поисках своего пути. Ты отдаешь себя на милость могущественных людей, но далеко не все из них по-настоящему святы. И еще, прошу, помолись за меня».

Мы сидели в тишине. Я не мог произнести ни слова. Из того, что я уже успел увидеть в Индии, я знал, что многие гуру обладают огромным могуществом, позволявшим им побудить учеников выполнить любое свое приказание. Откровенный рассказ моего спутника напугал меня гораздо сильнее, чем нападение бешеных псов. Тех, по крайней мере, было видно, и от них можно было защититься. Но как дать отпор невидимым силам зла, которые готовы напасть на ничего не подозревающего человека, пытающегося следовать духовным путем?

Васудева лег спать на землю, положив руку под голову вместо подушки. Мне же было не до сна. Сквозь оконный проем я смотрел на небо. Из-за облаков порой показывались звезды, но луны видно не было. Рядом со мной беспокойно ворочался во сне Васудева. Готов ли я разделить с ним все тяготы и ужасы его жизни? От одной этой мысли меня бросило в дрожь. Помочь ему может только моя молитва. И это все, о чем он сам просил меня. Пока Васудева метался, ворочался и стонал во сне, я ушел в ночь, молясь о том, чтобы выбранный мною путь был безопасным и чтобы Васудева тоже обрел когда-нибудь мир и покой.

Мой путь продолжал преподносить мне сюрпризы, приятные и не очень, но каждый такой опыт как бы позволял мне заглянуть в другие миры, которые вполне могли бы оказаться моей судьбой, пойди я этой дорогой.

Большинство садху, которые радушно приветствовали меня по возвращении в Джанакпур, по возрасту годились мне в дедушки. Поэтому я был удивлен, когда во время молитвы в храме Джанаки ко мне подошел молодой студент из Непала, назвавшийся Вишну Прасадом. Хорошо одетый, круглолицый, очень вежливый, он так обрадовался при виде западного юноши, ведущего образ жизни садху, что тут же пригласил меня к себе в гости в деревню Брахмапур. Его дом походил на прекрасный ашрам, а о благосостоянии семейства свидетельствовали красивая обстановка, ковры, утварь из бронзы и цветники, разбитые вокруг дома. Едва я переступил порог, мать и отец Вишну Прасада сердечно поприветствовали меня и усадили за стол, уставленный блюдами из овощей со всевозможными приправами и риса, сдобренного топленым маслом. В этом гостеприимном доме я провел несколько дней.

Дяди, тети и двоюродные сестры и братья — все мирно уживались под одной крышей, и я ни разу не слышал, чтобы кто-то раздраженно повышал голос на другого. За все время пребывания у них я не видел ничего, кроме проявлений искреннею уважения и любви друг к другу. По утрам дети почтительно касались стоп своих родителей, а родители в ответ благословляли их. Независимо от возраста, все дети, даже подростки, беспрекословно слушались старших, а младшие дети относились к старшим братьям как к представителям родителей. Наблюдая за тем, с какой почтительностью подрастающее поколение относится к старшим, я, воспитанный в Америке 60-х, испытывал что-то вроде культурного шока, хоть и очень приятного. Всё в их жилище блистало безукоризненной чистотой — за исключением разве что меня. Я чувствовал себя неопрятным бродягой, попавшим в светское общество. Тело мое изрядно поизносилось, и домочадцы, заметив это, тут же снабдили меня каким-то лекарственным бальзамом для ухода за моими сбитыми и растрескавшимися ногами. Хотя мне была предложена отдельная комната с удобной постелью, я предпочел ночевать в саду под деревом ашока. Ежедневно, по утрам и вечерам, все члены семьи собирались вместе на молитву в маленьком домашнем храме Господа Рамы в центре дома. В течение всего дня в этом храме женщины выполняли различное служение.

В этом доме не было ничего, кроме счастья. По вечерам мы с Вишну Прасадом беседовали в уютном саду среди бархатцев, роз и цветущих деревьев. Его отец, Тара Прасад, иногда тоже подсаживался к нам. Этот состоятельный человек, имеющий жену и детей, своей внутренней чистотой превосходил многих отшельников, которых мне доводилось встречать за время моих странствий. Духовность — это качество сердца,— размышлял я. Чем сильнее я проникался любовью к домочадцам Вишну Прасада, тем более близким другом становился он мне. Наблюдая за этими добросердечными людьми, я лучше понял традиции семейного уклада жизни на Востоке. Но для меня было важнее другое: здесь я получил еще одно подтверждение тому, что истинная духовность многообразна.

Как ни хорошо мне было в этом доме, я не мог долго оставаться здесь, поскольку избрал для себя жизнь странствующего отшельника. Когда подошло время прощаться, вся семья высыпала на улицу проводить меня до ворот. Обнимая меня, они плакали, и я тоже плакал, не стесняясь своих слез.

Теперь больше, чем когда-либо прежде, выбранный мною путь казался мне усеянным невидимыми опасностями. Однако это не могло помешать мне. В своем страстном стремлении к истине, порой необъяснимом даже для меня, я оставил все удобства домашней жизни и, подгоняемый кем-то, продолжал отказываться от комфорта все время своего пути. И даже страх перед неизвестностью не мог меня остановить.

Из Джанакпура я направился назад, в долину Катманду. Остановившись прямо под холмом, на котором стоит ступа Бодхнатха, в одиннадцати километрах к востоку от города, в роще среди цветущих деревьев, я стал медитировать. Открыв глаза, я увидел великолепную радугу, коромыслом изогнувшуюся надо всей гималайской долиной. Она ярко сияла на фоне темно-синих муссонных туч. Я сделал глубокий вдох, глотнув прохладного воздуха, пропитанного запахами свежести сырой земли. Вскоре звук чьих-то шагов вернул меня из мечтательного состояния к реальности и привлек мое внимание к туристу европейской внешности, бодро шагающему через поле с огромной сумкой продуктов. Это был блондин ростом под два метра, с накачанными мускулами, выпиравшими из-под футболки. Неожиданно из леса выскочила стая бурых обезьян и окружила его. Хотя обезьяны были в несколько раз меньше его, они, похоже, знали уязвимые места своего противника и были готовы к нападению. Обезьяны зарычали на культуриста, скаля зубы и устрашающе жестикулируя. Держа сумку с продуктами в одной могучей руке, другой рукой он подобрал внушительный булыжник и издал воинственный вопль, угрожая маленьким бандитам расправой. Но это не произвело на обезьян ни малейшего впечатления — они зарычали еще громче. Маленькими прыжками приближались они к своему противнику, проводя психическую атаку. Оцепенев от страха, человек-гигант задрожал, словно напуганное дитя. Тогда одна из обезьян подскочила к нему и вырвала сумку с продуктами из его руки. Он даже не сопротивлялся. Обезьяны сразу же утратили к нему интерес и окружили сумку, доставая из нее добычу. Культурист же, дрожа, как осиновый лист, почел за благо скрыться.

Спустя несколько мгновений на сцене появился щуплый непальский мальчик лет восьми. При виде его обезьянья банда, начавшая было пировать, заволновалась от нехороших предчувствий. Мальчик кинулся на них с зажатым в руке камнем. Стая бандитов заверещала с неподдельным ужасом в глазах. Внезапно они бросили свою добычу и кинулись врассыпную. Мальчик же собрал раскиданные продукты и уселся обедать. Тем временем обезьяны встревоженно наблюдали за ним с безопасного расстояния. Я был поражен. Как все это объяснить? Щуплый мальчик едва ли весил больше одного бицепса европейского геркулеса. Обезьяны не обратили внимания на его угрозы, хорошо чувствуя его страх, но испугались ребенка, у которого не было страха перед ними. Что же всё это означает для меня, чья дорога к Богу становится все уже и уже? Мне вспомнилась свора диких псов и страшная история о мстительном черном тантрике, которую рассказал Васудева. Я боялся, что, поторопившись с выбором учителя, попаду под влияние недобросовестного гуру. Но теперь я понял, что сам по себе этот страх тоже может препятствовать моему продвижению.

Страх делает нас уязвимыми. Иностранец был незнаком с повадками обезьян, а непальский мальчик провел рядом с ними всю жизнь. Мы всегда боимся того, что нам неизвестно. Познав свою духовную природу и искренне веря в Бога, мы сможем преодолеть любые страхи. Господи, прошу Тебя, даруй мне бесстрашие и помоги найти путь к Тебе.

Пока я предавался этим размышлениям, мальчик с улыбкой подбежал ко мне и протянул бананы из продуктовой сумки. Обезьяны возбужденно заверещали, намечая следующую жертву. Они ясно давали мне понять, что у меня гораздо больше общего с европейцем, чем мне хотелось думать. Чувствуя, что от простодушной и безбоязненной веры этого мальчика меня еще отделяет долгий путь, я вежливо отказался.

Бродя по лесам Непала, я повстречался с одной необыкновенной душой. Это был Сита-Рама Баба. В моей благодарной памяти он навсегда останется как «стоящий йог». Шестидесятидвухлетний бородач с большими карими глазами и загрубевшим морщинистым лицом, Сита-Рама Баба носил рубище из цельного куска мешковины, доходившее ему до лодыжек. Когда я спросил его, почему он носит только мешковину, он ответил, что эта грубая, раздражающая кожу ткань постоянно причиняет ему неудобства. А это, по его словам, помогает ему все время искать утешение в памятовании о Раме. Еще больше меня удивляли деревянные подпорки, привязанные веревками к его лодыжкам. Но, несмотря на свой необычный вид, он сразу же стал обходиться со мной, как любящий отец с сыном.

Подобно другим йогам, которых я встречал в Гималаях, Сита- Рама Баба совершал суровую аскезу, которая не ограничивалась одним целибатом. Он дал обет всегда стоять на ногах и никогда не садиться и не ложиться. По этой причине он носил деревянные подпорки вокруг лодыжек — они служили ему опорой. Он совершал этот аскетический подвиг уже почти пятьдесят лет. Кроме чаши для подаяния и четок, он носил с собой деревянную доску с привязанной к ней веревкой. Когда подходило время сна, он перебрасывал веревку через ветку дерева и, опираясь на эти импровизированные качели, спал стоя.

Он также дал обет никогда не спать в помещении и, мало того, что был вегетарианцем, никогда не ел злаков и бобовых. Я сам был свидетелем того, насколько строг он был в еде. Странствующие отшельники обычно питаются недорогими продуктами, которые им охотнее всего жертвуют, — рисом, далом или роти (пресными лепешками из пшеничной муки), однако обет не позволял ему питаться этим. Мы странствовали с Сита-Рама Бабой вместе, и он каждый день с огромным удовольствием просил для меня рис и дал, собирал хворост и разводил огонь в импровизированной печи из камней. Все это он проделывал либо стоя, либо сидя на корточках. А когда пища была готова, он с любовью подносил ее изображению Господа Рамы, молясь и читая мантры, а потом кормил меня. Но мне было интересно, что ест он сам? За то время, которое я был с ним рядом, я ни разу не видел, чтобы он съел больше, чем горсть арахиса, полученного как подаяние. Это все, что он мог позволить себе съесть, не нарушая обета. При этом он с удовольствием брал на себя все хлопоты о том, чтобы получше накормить меня. Баба говорил, что наша любовь к Богу проявляется в том, как мы служим Его детям.

Однажды, когда Сита-Рама Баба собирал милостыню, ходя от двери к двери, кто-то дал ему немного овощей. Радости моей не было границ. Наконец-то он поест что-то, кроме нежаренного арахиса! Но когда он поставил передо мной приготовленную им еду, сердце мое сжалось — я увидел, что все пожертвованные овощи он положил в рис и дал, ничего себе не оставив. Сам же Баба выглядел вполне довольным. Пораженный, я внимательно наблюдал за ним, но так и не обнаружил в нем даже тени фальши. Он был абсолютно искренним в своем служении.

Как-то я спросил Бабу: «Зачем Вы дали такие суровые обеты?»

Он скромно ответил: «Это помогает мне сосредоточиться на духовной практике. И я счастлив». Самое удивительное, что так оно и было.

Как-то рано утром, еще до зари, я сидел в лесу под деревом и размышлял об этом удивительном человеке. Я никак не мог понять, для чего он совершает свою аскезу. Все его обеты казались мне чрезмерными и даже ненужными. Тем не менее он вызывал во мне искреннюю симпатию и доверие. Говорят, что противоестественный аскетизм ожесточает человека. Но нежное сердце Бабы было преисполнено смирения, сострадания и преданности. Как говорил Иисус: «Всякое дерево узнаётся по плодам его». И хотя Баба казался несколько странным деревом, спелые плоды его были сладкими.

При общении с ним у меня созрел один вопрос. Большинство йогов, которых я встречал до этого, медитировали на Бога как на безличную энергию. Но сам Сита-Рама Баба и некоторые другие медитировали на Господа в образе вселюбящей личности.

Рама-севака Свами видел в Господе Раме личность и служил Ему как личности. Шрила Прабхупада тоже говорил о любви к Господу Кришне как к всепривлекающей личности. Но не опровергает ли это верования тех йогов, которые стремятся слиться с высшим безличным духом? Не противоречит ли это практике буддистов, которые ищут совершенства в безличной нирване? Будучи ребенком, я сам обращался в молитвах к Богу как к личности, но, когда я стал изучать философию, я заметил, что все больше и больше склоняюсь к представлениям о Боге как о всеохватывающей сущности. Однажды, когда мы вместе с Сита-Рама Бабой шли по лесной тропинке, я задал ему мучивший меня вопрос: «Так Бог, в конечном счете, безличен, или же Он — личность?»

Сита-Рама Баба резко остановился. Его кустистые брови нахмурились, а на лице, изборожденном глубокими морщинами, появилась гримаса страдания: «Ну как у нашего Господа может быть меньше индивидуальности, чем у нас? У Него есть всё, без ограничений». Баба сокрушенно покачал головой: «Подобные заблуждения очень огорчают меня».

Его реакция меня поразила. Я все больше узнавал об этом фундаментальном разногласии относительно изначальной природы Верховного Господа. Кто Он — бесформенная, бестелесная сила или же Верховная Личность? В каком-то смысле, это был тот же самый вопрос, который я задавал себе еще в детстве, дрожа от ужаса в грозу: Кто такой Бог? Он добр и заботлив, как мои родители, или лишен формы, как ветер? Я изо всех сил пытался разгадать эту философскую загадку, понимая, что ответ на нее поможет мне избрать свой путь. В то же время я чувствовал, что мне не хватает какой-то детали в этой головоломке. Я встречал замечательных людей среди приверженцев как одной, так и другой философии.

Много дней спустя, после того как мы расстались с Сита-Рама Бабой, я задумался над тем, что силу любви к Богу, похоже, далеко не всегда можно определить по внешности человека. С одной стороны, я видел святых людей, которые ходили на работу и заботились о своих семьях, а с другой стороны, мне повстречался этот эксцентричный отшельник, живший в лесу. Но все же нечто общее объединяло их всех: смирение, глубокая сосредоточенность на духовной практике и неутолимая жажда служения.