Ежедневная пресс конференция

Ежедневная пресс конференция

С июля тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Раджниш проводит ежедневные утренние беседы в мандире (в зале для медитаций), куда ходят двадцать тысяч человек во время праздников, а примерно восемь тысяч человек в обычные дни.

Каждый вечер с семнадцатого июля Раджниш дает интервью мировой прессе. Эти интервью проводятся в Пещере Иисуса, в резиденции Шилы, там поют также песни, и танцуют, когда приезжает Раджниш, и когда он покидает это место. Некоторые интервью печатаются в газете под названием Последний Завет.

— Почему вы решили говорить с репортерами?

— Я никогда не задавал себе такого вопроса. Я просто что-то делал, когда мне этого хотелось. Я не думаю когда делаю что-то. Я действую на уровне чувств. Если я чувствую что мне нужно остановиться, я могу сделать это прямо посредине предложения, я могу даже не завершить предложение. Если я почувствую желание говорить, я могу продолжать даже из могилы.

— Что вы хотите сказать средствам массовой информации, помимо того, о чем вы говорите в ваших книгах и беседах? Могут ли репортеры передать послание жителям Америки?

— Определенно, все, что я говорю своим прихожанам, я могу также сказать жителям Америки, но тем, кто живет вне общины, этого будет не понять. Мне бы хотелось, чтобы они узнали о том, что происходит тут, и не зависели от слухов. Мне бы хотелось пригласить их в гости, чтобы они увидели прихожан, и увидели возможность существования другой жизни.

— То, что вы говорит нам сегодня вечером — это новая тактика обращения к людям?

— Что бы я ни делал, это лишь определенное средство. Когда я говорю с вами, тоже. Я занимаюсь великим алхимическим процессом по преображению людей, пробуждению их от сна к просветлению, и мне приходится испытывать для этого всевозможные средства.

То, о чем вы спрашиваете, такие средства, все, что я говорю или делаю такие средства, неотъемлемая часть моей работы, а моя работа заключается в том, чтобы приводить людей к пробуждению в массовом масштабе. Раньше этого никогда еще не происходило.

— Это — причина, по которой вы так доступны средствам массовой информации в последнее время?

— Да, потому что в мире вокруг миллионы людей, которые могут не иметь возможности общения со мной. Но посредством средств массовой информации они могут получить какие-то проблески. Некоторые из них могут даже приехать сюда.

Мое послание не ограничено какой-то определенной группой людей. Оно для людей. И поэтому мне хотелось бы быть услышанным в каждом уголке земного шара. Я — современный человек, и поэтому мне не нужно ходить повсюду и передавать свое послание, когда есть средства массовой информации. Это намного легче.

— Средства массовой информации берут у вас интервью. Какую роль этим средствам вы отводите в вашем видении мира? Может ли жизнь отдельного человека измениться, с вашей точки зрения, благодаря телевизору?

— Да, это возможно. Жизнь протекает загадочно. Когда вы видите фильм, читаете газетную статью, видите определенное лицо по телеэкрану, это может оказаться поворотным мгновением в вашей жизни. Вокруг во всем земном шаре живут миллионы людей, которые находятся в пограничном состоянии. Если их немного подтолкнуть, немного потянуть, и они пересекут линию.

Нужно только прикоснуться к их сердцам. К ним можно прикоснуться чем угодно. Моего голоса достаточно, одного жеста руки достаточно. Это непредсказуемо, потому что все, что случится с отдельным человеком, трудно предсказать заранее, трудно заранее угадать, что воздействует на него. Может быть, это будет моя тишина, может быть эта пауза между двумя высказываниями, пауза между двумя предложениями, это может всколыхнуть то, что уже и так есть внутри вас. Небольшого толчка достаточно, и этот человек больше никогда не вернется обратно и не будет таким, каким был раньше.

Все, что такой человек чувствовал в такие мгновения, будет расти, становится сильным стремлением приблизиться ко мне, познать больше меня, познать больше тот труд, который происходит, познать больше людей, которые вокруг меня. Это те пути, идя по которым человек все больше и дальше входит в поле энергии, которое я создаю.

Когда я говорю со средствами массовой информации, это не просто разговор на публику. Я уже достаточно говорил на публику. На самом деле, это использование нового метода, чтобы добраться до человеческих сердец. Не важно, что они спрашивают, и не важно, что я отвечаю. Много значит лишь то, что люди будут видеть мои руки, мои глаза, и на них это обязательно окажет воздействие. Тем или иным образом. Они могут либо полюбить меня определенным образом, или могут с этого мгновения начать меня ненавидеть. Но что бы ни происходило, будут они меня любить или ненавидеть, я прикоснусь к их сердцам.

Не трудно переменить их ненависть на любовь. Самое сложное — это добраться до их сердец, а это уже произошло. Те, кто полюбили меня, начнут читать мои книги, слушать записи, смотреть видео, а те, кто возненавидел меня, будут также делать то же самое. И после того, как человек эмоционально связан со мной, как друг, или как враг, он вливается в группу моих прихожан. Враги также становятся моей частью, и моей работой. Иногда они даже выполняют большую работу, чем мои друзья, потому что они постоянно выступают против меня.

Когда я их слушаю, многие люди начинают думать: «Почему они чувствуют такое беспокойство? Если они против меня, почему они не могут просто забыть обо мне и все?» Но они не могут меня забыть. И те люди, с которыми они говорят обо мне, начинают интересоваться мной, в начале просто из любопытства, потом любопытство переходит в устремление, в желание, в поиск, и это не сложно. Это происходит практически автоматически.

— Почему вы назвали эти серии, эти беседы Последним Заветом?

— Слово Завет безгранично важно. Это мой Завет. Я говорю от себя, опираясь на свой опыт. Это мой опыт...

Это мой завет, и я говорю от своего бытия, не от сердца, и не от головы. И из-за того, что это мой завет, мне бы хотелось, чтобы его назвали Последним Заветом.

Но помните о том, что Последний Завет существовал еще до Первого Завета, потому что бытие первое, а потом идет сердце, потом идет голова, без бытия, все они просто ничто. И поэтому, несмотря на то, что я говорю через тысячи лет после Первого Завета, то, что я говорю, намного опережает Первый Завет, по своей сути, намного более велико. Это превосходит Новый Завет и Старый Завет.

Я мог бы назвать его Третьим Заветом, но я называю его Последним Заветом по той простой причине, что Четвертого Завета быть не может. Нет ничего выше бытия. И поэтому я говорю последнее слово. Пришло время, когда должно быть сказано последнее слово.

Я говорю, что нет Бога. Я просто снимаю вопрос о Боге как таковой. Бог завистливый, или Бог любящий — не важно, Бог есть Бог. И тот, и другой возникают из образа Отца. Я провозглашаю зрелость человека, образ отца больше не нужен. Нет Бога, и вместе с Богом уходят ад и рай, вся эзотерическая чушь.

После того, как бога не стало, реальность и существование очищаются. И вы внезапно начинаете чувствовать себя настолько свободными, все узы исчезают. Вам не нужно быть теистами, и не нужно быть атеистами. Вы просто освобождаетесь от самой этой идеи. Это была просто проекция беспомощного ребенка. Человек повзрослел.

Все, что я говорю, нельзя больше улучшить. Я убрал Бога, что теперь можно улучшить? Иисус улучшил концепцию Бога. Он превратил зависть в любовь. Я просто убрал самого Бога. Теперь больше не остается вопроса о том, чтобы улучшать Его.

И поэтому я называю свое послание Последним Заветом. Я собираюсь постепенно раскрыть все важное, чтобы религиозное сознание взорвалось в вас.

Я рискую больше чем кто-либо. У меня появляется столько врагов, что вам будет это даже трудно представить, по той простой причине, что я знаю, о чем я говорю, и я опираюсь не на писания. Я говорю, опираясь на собственный опыт. Это моя собственная истина, а истина не может проиграть.

В конце концов, всегда восторжествует истина.

— В следующую пятницу мы попытаемся организовать встречу ваших саньясинов по спутнику с жителями Сиэтла. Мы, журналисты, не будем редактировать ваши слова, не будем редактировать вас ни в прямом эфире, ни в газетных статьях, которые впоследствии выйдут. Мы дадим возможность жителям Сиэтла задать вам вопросы...

— Это очень хорошо.

— О чем вы им расскажете? Какое впечатление вам бы хотелось оставить у них?

— Они могут мне задавать любые вопросы, у меня нет ни от кого никаких тайн. Пусть они спрашивают обо всем, о чем они хотят спросить.

— Что вам хотелось бы сообщить им о себе?

— Все, что угодно. Я не должен диктовать им то, что они должны спрашивать у меня. Они должны спрашивать исходя из своего собственного интереса, свободного выбора, и я буду отвечать им моей собственной свободой.

— Пожалуйста, извините меня за то, что я задаю вам такой личный вопрос.

— Не нужно просить никакого прощения. Вы можете задавать любые вопросы: личные, не личные, это не важно. Мне бы хотелось полностью открыться перед вами. Я хочу быть открытой книгой для вас. Мне не хочется хранить от вас тайны. И поэтому это вполне нормально, что вы задаете вопросы.

— Прошу прощения за то, что задаю вопрос, на который вы, наверное, отвечали уже много раз.

— Нет проблем. Вы можете задать все, что хотите, и в какой угодно форме. Вы могли задавать этот вопрос тысячи раз, но я все время даю разные ответы. И поэтому вам не нужно ни о чем беспокоиться. Такова моя задача. Просто спрашивайте.

— Это, должно быть, она из причин, по которым общественное мнение относительно вас так разниться. Потому что вы все время отвечаете по-разному.

— Я противоречив! При чем тут общественное мнение. Это так и есть.

— Вы говорите, что отличны не ваши вопросы, а сама реальность?

— Да. Меняется реальность, и я меняюсь вместе с изменением реальности. Я определенно противоречив. Нет ничего плохого в том, что люди читаю меня противоречивым.

— Вы выше всех противоречий?

— Я просто наслаждаюсь этим.

— У меня есть еще около тридцати, сорока новых вопросов. И возможно мы перейдем к обсуждению всех за и против.

— В следующий раз, продолжайте до тех пор, пока не закончатся все ваши вопросы. И после того, как все ваши вопросы завершатся, что вы будете делать после? Подумайте над этим.

В Америке ко мне приходили сотни телерепортеров, и они жаловались только на то, что я говорил в течение двадцати минут о том, о чем можно было бы говорить десять. Но у них было ограниченное время, а им бы не хотелось обрезать меня, потому что все сказанное мной было настолько взаимосвязано, что если убрать что-то одно, все остальное выпадет из контекста. Почему же я не говорю, как все? Почему ни с того ни с сего я внезапно замолкаю? Я говорю фразу, и наступает пауза.

Я ответил им, что так и буду говорить, потому что дело не только в том, чтобы говорить о чем-то, но еще в том, чтобы давать мгновения медитации тем людям, которые меня слушают.

Когда я говорю, они заняты, их умы наполнены мной. Когда внезапно я останавливаюсь и молчу, их умы также останавливаются, и ждут. Это самые прекрасны мгновения, они вкушают вкус медитации, не зная даже о том, что медитируют.

Вот что происходит с вами. Вы были в соприкосновении с медитацией здесь, но не знали об этом. Теперь я сказал вам об этом и вы должны понимать это. Удовлетворенность и ощущение счастья должны стать признаками того, что внутри вас начали происходить перемены. Не нужно ускорять процесс, нужно продолжать так дальше, наслаждаться удовлетворенностью все больше и больше. Не нужно навязывать себе состояние медитации, не нужно ничего навязывать. Нужно просто создавать правильную атмосферу, в которой все это начнет происходить само по себе.

— Вы понимаете, что такое телевидение. Иногда нам приходится что-то обобщать. Мне бы хотелось задать вам вопрос и не хотелось бы относиться к вам без уважения, нам бы хотелось получить на некоторые вопросы короткие ответы.

— Дайте мне время, и тогда я смогу дать вам короткие ответы.

— Попытаюсь задать вам лучшие вопросы.

— Сначала дайте мне время, сколько времени вы можете мне дать?

— Двадцать пять секунд на ответ. Как вы уже знаете, мы редактируем ваши ответы. Но если вы чувствуете, что хотите говорить немного дольше, пожалуйста, чувствуйте себя свободными в этом отношении. Я понимаю вас прекрасно.

— Хорошо, начинайте задавать мне вопросы.

— Каково ваше видение? За двадцать пять секунд ответьте, пожалуйста (со смехом). Это ужасный вызов, не так ли?

— Посмотрите в мои глаза, и вы получите ответ. Это самый короткий способ. Есть вещи, о которых нельзя говорить, но которые можно увидеть. Есть вещи, если объяснять которые, это вас только уводит в сторону, но их можно почувствовать, причем почувствовать настолько глубоко, что благоухание от этого будет с вами вечно.

Посмотрите в мои глаза и получите самый короткий ответ. Тишина, глубина, радость, экстаз, все есть, теперь это перед вами. Я могу видеть, что вы видите это, я бы не стал отвечать так другому журналисту.

— Спасибо.

— Я чувствую ваше сердце. Я чувствую ваше любящее бытие. Я вижу вас жизненный поиск. Он полон слез, иногда печали, иногда счастья, но на этом ничего не заканчивается. Вам еще предстоит идти дальше. Я могу вам помочь, как друг, а не как мастер. Само это слово отвратительно.

— Но кто вы в таком случае, вы учитель?

— Я просто друг.

Я говорю спонтанно. Если я говорю с саньясинами, я говорю мягко. Не нужно ничего утверждать, потому что они так восприимчивы. Чем более восприимчива аудитория, тем меньше у меня необходимость быть таким утвердительным.

Но когда я говорю с журналистами, я становлюсь спонтанно очень утвердительным, потому что только тогда они могут слушать, иначе они глухи. Каждый день они пишут статьи, берут интервью у политиков, и у подобного рода людей, которые все боятся их, боятся из-за того, что репортеры могут разрушить их образ у людей, и тогда общественное мнение о них изменится.

Многие журналисты выразили мне свое мнение: «Это так странно: когда мы берем интервью у политиков и у подобного рода людей, мы чувствуем, что можем полностью контролировать их. Но с вами мы чувствуем нервозность. Ни с кем другим этого не происходит, почему мы с вами мы чувствуем себя не в своей тарелке?»

Я ответил им: «Единственная причина, по которой это происходит, заключается в том, что я не думаю о своем имидже. Меня не волнует, что вы напишете в своей статье. Все, что меня волнует в тот миг, когда вы берете у меня интервью, это чтобы вы слышали меня. А другие меня не волнуют. За семь лет я не прочитал ни одной книги, ни одного журнала, ни одной газеты, я не слушал радио, не смотрел телевизора, ничего из этого рода. Все это только мусор».

И поэтому когда журналисты задают мне вопросы, они не должны спать, чтобы слышать что я им отвечаю. Они не должны быть в таком же сонном состоянии, в котором находятся тогда, когда задают вопросы политикам, и поэтому я становлюсь таким утвердительным. Вы не можете добраться до этих людей, если будете мягкими и смиренными. С их точки зрения это будет восприниматься как слабость, потому что именно такими они привыкли воспринимать политиков и подобных им людей, они очень смиренные и мягкие с ними, и стремятся сказать в точности то, что хотят от них услышать журналисты. Они хотят говорить то, что будет создавать определенный имидж.

У меня нет никакого образа, который мне хотелось бы передать людям. И поэтому когда я говорю с журналистами, мои усилия направлены на то, чтобы мои слова достигли их ушей, и у меня нет при этом никакой задней мысли. Все остальное вторично. Если это происходит, прекрасно. Если это не происходит, не стоит беспокоиться об этом.

— Почему вы боитесь людей.

— Я никогда не чувствовал себя нигде посторонним по той простой причине, что где бы вы ни были, вы становитесь посторонними, так к чему же чувствовать себя посторонним? Где бы вы ни были, вы не можете быть другими, мы все здесь посторонние. После того, как вы однажды это признаете, уже не важно, как к вам относятся другие, и где это происходит, в одном месте или в другом. Вы продолжаете оставаться посторонними, в одном месте вы ощущаете это больше, а в другом месте вы ощущаете это меньше.

Но с чего вы взяли, что этого стоит бояться? К вам приходит страх из-за того, что вы хотите, чтобы люди считали вас хорошими. Вот что превращает каждого человека в субъекта толпы. Вот что делает каждого человека рабом, просто потому, что ему хочется, чтобы окружающие считали его хорошим человеком. И этого он боится, когда он попадает в незнакомое место, в котором его окружают незнакомые люди, он боится, что может сделать что-то такое, может сказать что-то такое, после чего окружающие перестанут считать его хорошим.

Вы всегда нуждаетесь в том, чтобы вам все выражали свою любовь, поддерживали вас, потому что вы сами не признаете себя. И поэтому вы хотите, чтобы вместо этого вас признали окружающие. После того, как вы однажды признаете себя, вам будет уже все равно, признают ли вас окружающие, будут ли они о вас думать как о хороших людях или как о плохих. Вас это больше не будет волновать. Вы будете теперь жить своей жизнью, а то, что другие будут о вас думать, будет их собственными трудностями. Эти трудности будут не вашими, а ихними.

Но из-за того, что вы не принимаете себя, с самого детства, вас постоянно били, вам постоянно вбивали, чтобы вы не принимали себя, как есть, что вы должны вести себя так, и не иначе, и лишь тогда вас будут принимать окружающие. Когда люди принимали вас, признавали вас, относились к вам с уважением, это означало, что вы стали хорошими. Но в этом трудность каждого человека. Все зависят от мнения другого человека, и на всех оказывает воздействие мнение другого человека.

Когда я увидел этот простой факт, я отбросил представления других людей о себе, и это принесло мне ощущение такой свободы, неописуемой свободы! Это приносит такое облегчение, когда вы понимаете что можете быть простой собой, вам не нужно об этом беспокоиться. Этот мир такой огромный, вокруг так много людей. Если мне придется думать о том, что каждый человек думаете обо мне, вся моя жизнь превратится в скопление таких мнений, я буду нести эти мнения в себе.

Поэтому если вы боитесь общества других людей, если вы боитесь встречаться с ними, это лишь значит, что вы чувствуете пустоту, этого не должно быть. Вы должны течь в себе, и иметь свое мнение, а не руководствоваться чужими мнениями о вас, о том, понравится ли это другим или нет, вы должны иметь свою жизнь, свои собственные приоритеты.

И я говорю как раз об этом. Медитация дает вам такой авторитет силу, не чужую силу, но качество силы, авторитет, которые никто у вас отнять не сможет. Это будет принадлежать только вам.

Общественное мнение может перемениться, сегодня люди могут думать о вас что-то одно, они могут быть за вас, а завтра что-то другое. Они могут быть против вас. Сегодня они могут считать вас святыми, а завтра могут думать о вас как о грешнике. Лучше иметь собственное мнение, думать о себе, как о святом или грешнике, но опираясь на свое мнение. Какими бы вы ни были, будьте самим собой, чтобы никто не мог отнять у вас это мнение.

Лучше быть грешником, но самостоятельно, нежели быть святым, но в глазах других людей. Это мнение заимствовано, а вы при этом будете оставаться пустыми.

Я хулиган, но я наслаждаюсь этим. Мне не хочется, чтобы ко мне относились с уважением. Это лишь оскорбительно, если к вам относится с уважением это сумасшедшее человечество.

Когда я давал интервью журналистам, я был удивлен тем, что они так нервничают. Они сами ощутили это, потому что раньше они брали интервью у тех, кто нервничал сам, волновался о том, что у них спросят. Им могут задать вопросы, которые могут принести им определенные трудности. Им могут задать такие вопросы, ответы на которые могут раскрыть их лицо, а если они не ответят, это вызовет подозрения. Люди эти очень боялись журналистов, нервничали. Но со мной все было совершенно по-другому. И я сказал Изабель: «Позови всех журналистов со всего мира сюда, и я задам им жару. Вот что такое журналистика!» Если я открыт, вы не можете завести меня в тупик, я полностью доступен, и если я выложу перед вами все мои карты, до того как вы выложите свои, что вы сможете сделать со мной? На самом деле, все журналисты чувствуют такое неловкое положение как раз из-за того, что чувствуют всю правдивость моих слов. Они забывают о том, что они только журналисты. Их человеческое бытие находится в том же поиске, как у каждого человека, они ищут тишину, безмятежность.

Один журналист был здесь в гостях. Он хотел взять всего лишь получасовое интервью, а продолжалось то интервью полтора часа. Его начальник был очень сильно разгневан, но этот человек полностью забыл о том, что он был всего лишь журналистом, и он должен был задавать только те вопросы, которыми интересовались обычные люди. Но он был так увлечен беседой лично, что начал задавать вопросы, которые были интересны ему самому. Конечно директор был недоволен, он не понимал, что происходит. Они подготовили список всех вопросов заранее. Ему давали список снова и снова. Он держал список вопросов в руках, а продолжал беседовать со мной на отвлеченные темы.

— Раджниш, почему средства массовой информации создают вокруг вас такую суету?

— Потому что они никогда раньше не сталкивались с таким человеком, как я. Средства массовой информации имели дело только со священниками, политиками и подобными лидерами человечества, которые их очень боялись и нервничали. Политики нервничали, у них есть причины для того, чтобы нервничать. Поэтому журналисты были такими острыми и напористыми. Политики же пытались просто спасти свою шкуру.

И поэтому это вполне естественно, то, что политики так нервничают перед средствами массовой информации.

У меня с этим нет трудностей. Я могу говорить в точности то, что мне хочется сказать. Все средствами массовой информации так нервничают из-за того, что прекрасно понимают, что они не смогут этого передать, потому что если они принесут все это редактору, их могут просто выгнать с работы. Они нервничают также потому, что все сказанное мной ударяет по их предрассудкам. Они же люди. Самое главное — они люди, а уже потом они могут быть журналистами, сначала они могут быть христианами, а потом журналистами. И поэтому когда я наношу удары по их христианскому мировоззрению, они не могут ответить тем же. И естественно это становится для них причиной для нервотрепки. Они забывают меня спросить о том, что хотели спросить. Они никогда не встречали человека, как я, которому нечего терять, который может сказать все, что угодно, и который не принадлежит вашему обществу, которому наплевать на ваше уважение.

Папу очень волнуют эти вопросы, он думает о том, чтобы его высказывания не нанесли ущерб его репутации признанного религиозного лидера. И поэтому все его речи готовят заранее кардиналы, епископы, религиозные общины, редактируется все. Он просто оратор, но он не говорит самостоятельно. Вся церковь говорит от его имени, решает католическая иерархия.

Есть еще другая фундаментальная причина, по которой они так нервничают, потому что я совершенно свободный человек. Мне все равно, я могу даже противоречить себе, и поэтому они не могут загнать меня в угол: «Пятнадцать лет назад вы сказали вот это, а теперь вы говорите вот это». Они не могут меня загнать, таким образом в угол. Я говорю им, чтобы они забыли о том, что я им говорил пятнадцать лет назад. Истинно то, что я говорю сейчас. И я не могу обещать, что завтра повторю свои слова, потому что мне все равно, будут ли мои завтрашние слова соответствовать сегодняшним. И все равно также, будут ли ко мне относиться с уважением, что обо мне будут думать люди. У меня нет причины, чтобы нервничать, я просто наслаждаюсь тем, что они сами нервничают.

Это так странно, нечто новое. Если рядом с человеком, у которого берут интервью, поставить графин с водой, он может начать пить воду тогда, когда нервничает, чтобы занять себя чем-то, и перестать нервничать, тем временем, у него появляется время в эту паузу также обдумать, что говорить дальше. У меня все происходит в корне противоположным образом. Вода и все подобное нужны средствам массовой информации, а не мне. Они жуют виноград, пьют воду, ворочаются в кресле, иногда смотрят по сторонам на фотографов, иногда глядят на своих боссов. Они не могут расслабиться. Потому что это интервью уникальное, и им никогда больше не придется участвовать в таком шоу, только если они придут сюда снова.

Но моя задача заключается в том, чтобы дать вам толчок, потому что только в этом случае для вас существует возможность духовного развития. От падения к взлету.