Глава пятая

Я лежал в рехабе и даже не сбежал, чтобы раздобыть наркотики, как в тот раз, когда у меня был наручный браслет. Я находился в палате. Все было как положено. Услыхав, сколько героина я двигаю по вене, врачи озабоченно качали головами. Не проходило дня без пяти граммов героина и пяти-семи граммов кокаина. Мне выдали целый арсенал таблеток, которые сглаживают ломку. Впервые я ощутил хоть какой-то прилив оптимизма. Я знал, что это лучший — а может быть, единственный шанс, который поможет мне и Дженнифер прийти в чувство.

Собираясь выводить дрянь из нашего организма, врачи отобрали у нас мобильные телефоны и разрешили общаться только с остальными пациентами, которые курили на улице. Героинщики узнают друг друга издалека. Если среди тысячи человек найдется хотя бы один джанки, то в считаные минуты ваши глаза встретятся и между вами, как между вампирами, установится негласное молчаливое взаимопонимание. Нужно быть человеком особого сорта, чтобы смело прыгнуть вниз головой в эту кроличью нору. Нужно обладать безграничной выносливостью, смекалкой, бесстрашием, безрассудством и высокомерием.

Так что неудивительно, что мы быстренько разыскали других героинщиков, познакомились с ними и принялись обсуждать свою любимую тему. Мы курили как гребаные битники, прикуривая одну сигарету от другой. Из-за адреналина и возбуждения, от странного самолюбования, которым мы занимались, находясь среди себе подобных, сердце билось чаще. Мы обсуждали дорожки от уколов, абсцессы, шрамы и кровоподтеки. Я быстро освоился в новой обстановке и понял, что очень немногие сбегают за наркотиками, так как обратно уже не берут.

«К черту, — подумал я. — Если взяли этих, меня возьмут наверняка».

Один из этих джанки был тощим как скелет. Мерзкий тип. Он постоянно курил и жаловался на жизнь. Питер озвучивал мои мысли, и я понял, что ему хочется того же, чего и мне. Я отвел его к стеночке и сказал: «Приятель, нужно вмазаться. Нужен кайф».

Он не раздумывал.

— Бежим. Бежим сегодня вечером.

К такому повороту событий я был не готов.

— Сегодня вечером? Но как?

— У меня есть машина.

— Какая еще машина в рехабе?

— Я остановился через улицу в «Белладжио».

«Белладжио» был райским уголком наркоцентра «Спенсер», он располагался на берегу океана. Палаты класса люкс, которые стоили в два раза дороже обычных. Я лежал в корпусе, который мы называли собачьей конурой. Там была длинная и узкая мощеная аллея, по которой прогуливались курильщики, — эти часы досуга мы называли выгуливанием собак.

— Я могу удрать в любое время, — сказал он. — В мажемся, а потом вернемся. Как два пальца об асфальт.

— Серьезно? А как же пропускной режим?

— Встречаемся на улице сегодня вечером.

Ему-то легко было говорить. Он лечится в «Белладжио» — может приходить и уходить в любое время. Я лежал на втором этаже главного корпуса. На ночь двери запирались. После того как тушили свет, все разбредались по палатам. Убедившись, что в коридоре никого нет, я выбил окно. Крыша соседнего корпуса располагалась на уровне моего окна, и скат тянулся вниз. Подо мной была та самая мощеная аллея. Если получится ее перепрыгнуть, я приземлюсь на крыше. В темноте я не мог точно оценить расстояние. Не спорю, это был глупый и опасный шаг, но на другом конце этого прыжка меня ждал героин. И я прыгнул.

И не допрыгнул. Я еле-еле успел ухватиться пальцами за край крыши. Я знал, что если сорвусь, то сломаю ногу, руку, а может быть, и шею. Чувство опасности кружило голову. И я все-таки сумел выбрался наверх. Затем я кубарем скатился вниз по крыше и упал на землю, пролетев примерно два с половиной метра. Я бежал к машине, не чувствуя боли — только азарт. Я был в полном восторге. Мне казалось, что я только что сбежал из тюрьмы на волю. Я знал, что скоро мы оприходуемся и я буду парить в небе, как гребаный воздушный змей.

Полтора часа мы ехали в Северный Голливуд. Там у Питера была фабрика бижутерии.

Я спрашивал его раз двадцать: «У тебя есть чистые инструменты?»

— Да, конечно.

— И чистые струны?

Я хотел убедиться, что у него есть новые шприцы и иглы.

— Да, да, — говорил он.

По пути он позвонил своему барыге и велел ему ждать нас у фабрики. Мы приехали в час ночи и разжились героином и кокаином на тысячу двести долларов. Я не донес до туалета содержимое своего желудка. Что-то странное происходит в тот момент, когда тебе предстоит вмазка, — тебя выворачивает наизнанку. Торчки поймут, о чем я. Меня мучила жажда, и это поганое чувство возникало всегда, когда я знал, что у меня есть наркотики и скоро я вмажусь. Я вышел из ванной, мучимый голодом и страстным желанием вмазать.

— Где иглы? — рявкнул я на Питера.

Он показал на шкаф. Я подскочил к шкафу и начал рыться в ящичках. Практически все были доверху заполнены иглами, но все иглы были гнутые, ржавые, со следами запекшейся крови. Они валялись вперемешку с грязными шприцами.

— Вздумал шутки шутить? Десять раз я спрашивал тебя, есть ли чистые шприцы!

Питер увлеченно готовил спидбол и не реагировал.

Я схватил самые приличные шприцы и стал промывать их горячей водой. Оставшуюся ночь мы ставились героином. Я слышал голоса, мне мерещились тени человеческих фигур, я сидел скорчившись в луже крови… Питер протягивал мне запачканные кровью шприцы, которыми только что вмазался сам. Потом я и вовсе перестал промывать их водой. Да что толку? В какой-то момент я спросил Питера: «Ты чистый? В смысле, ты здоров?»

Он пронзил меня демоническим взглядом.

— А ты?!

— Нет, — ответил я, поскольку сомневался в своей чистоте. Уже не в первый раз я кололся одной иглой. К восходу солнца остатки здравого смысла окончательно уступили место паранойе и психозу. Всю дорогу обратно до рехаба мы спорили, кто возьмет вину на себя, если нас засекут.

Я чувствовал себя грязным и мерзким. Во рту стоял металлический привкус. Я согрешил. У меня была отвратительная инфекция и гнойник во рту размером с виноградину. От солнца болели глаза. Сигареты жгли легкие. Грязь под ногтями представляла собой смесь блевотины, крови и героина. Трусы и майка были в кровоподтеках. Посмотреться в зеркало я не рискнул.

Когда мы въехали на территорию наркоцентра «Спенсер», один из медработников подхватил Питера и поволок его в «Белладжио». Меня отвели в главный корпус и учинили допрос. Сотрудники центра по очереди играли в плохих и хороших легавых. И все-таки мне разрешили остаться.

На подгибающихся ногах я вышел из медкабинета. Я плакал и клялся, что это в последний раз. В коридоре меня настигла медсестра и приперла к стенке. Она раздавала таблетки, и мы с ней подружились. Эта женщина всегда старалась скрасить мое тоскливое прозябание в лечебнице.

— Так ты кололся одной иглой с Питером или нет? — настойчиво спрашивала она.

Эта ее настойчивость заставила меня насторожиться.

— А что?

— Кололся одной иглой с Питером?

Я солгал:

— Нет, а что?

— А то, что у него СПИД и гепатит С.

— Какого черта? Откуда тебе это известно?

Она посмотрела на меня, как на полного идиота.

— Халил, я — медсестра. Раздаю таблетки.

— Извини, я забыл.

— Халил, вы пользовались одной иглой?

— Нет, — отрезал я.

Я пытался убедить в этом не ее, а себя. Мне не хотелось верить, что я кололся одной иглой с человеком, у которого был СПИД в терминальной стадии. Но, к сожалению, это было именно так. Эта мысль была нестерпимой. Она жгла мой мозг. Два дня я ворочался на больничной койке и не мог заснуть. Потом меня выписали. В соответствии с политикой медучреждения, пациентов лечили первые девять дней, а потом три недели занимали выжидательную позицию, пока пациент не переломается сам.

— Мне нездоровится, — сказал я врачу.

— Справитесь сами.

Я заорал: «Мать вашу!»

И вышел — из его кабинета, из этой гребаной клиники.

Я был в ужасном состоянии. Ломка не отпускала, к тому же я все время думал о том, что кололся с Питером одной иглой. Я разыскал Дженнифер и сообщил ей, что хочу наложить на себя руки и обещаю прийти за ней с того света. Ведь мы хотели всегда быть вместе. В дверях клиники я столкнулся еще с одним пациентом — сказочно богатым дантистом откуда-то из Вашингтона. Он признался мне, что хочет застрелиться, но еще не готов спустить курок.

Он протянул мне ключи от своей машины, припаркованной за две улицы отсюда, и свой бумажник. У всех карточек был одинаковый ПИН, и он продиктовал мне его. Этот дантист ужасно хотел вмазаться. Он просил меня снять деньги с карточек, раздобыть ширево и привезти. Он хотел вмазаться в последний раз, а потом уж решить — жить дальше или умереть?

— Не вопрос, — сказал я — В ернусь вечером. Не беспокойся, друг. Куплю тебе ширева на все бабки и привезу. Влезу на соседнюю крышу и запульну это дерьмо тебе в окно. Жди меня в час ночи.

Я пропал на четыре дня. Я поступил как добросовестный торчок: разжился пачкой игл, крэком, героином и кокаином, снял номер в гостинице, запер двери и поднял паруса. Я набирал шприц, вел поршень вниз и проваливался в сладостное небытие.

На четвертый день я протрезвился и вспомнил, что дантист ждет меня. Он звонил мне на мобильный после моей выписки из рехаба. Я взял телефон и набрал номер наркологического центра «Спенсер». Я не стал звонить дантисту. Я хотел сказать Дженнифер, что я еще жив. В регистратуре сняли трубку, я спросил Дженнифер.

— Ее здесь нет, — ответил женский голос.

— Что вы хотите этим сказать?

— Ее выписали.

— Но это невозможно. Ее не могли выписать. Пожалуйста, позовите Дженнифер.

— Ее здесь нет, — повторила она.

Я сказал: «Ладно, я знаю, что вам велели так говорить, но, пожалуйста, разыщите ее. Мне очень нужно с ней поговорить».

— Не кладите трубку.

Она положила трубку на стол, а я принялся размышлять. Дженнифер не могла уйти просто так. Она никогда не бросит меня. Никогда.

Трубку на другом конце провода взяла наша общая знакомая.

— Привет, Халил. Да, Дженнифер здесь нет. Пришла мама с ребятами и забрала ее.

Семья Дженнифер наняла «Чистильщика» Уоррена Бойда. Вместе со своей бригадой они накачали ее лекарствами, подхватили и поместили под неусыпное наблюдение, чтобы она не сбежала ко мне. Я швырнул телефон в стену и вмазался опять. У меня начались припадки от этого кокаина. Потом я поставился героином и вырубился. Я снова пытался покончить с собой, но продолжал жить.

Не знаю, сколько кругов ада я прошел. Я остановился только тогда, когда забарабанили в дверь. Это была консьержка.

— Вы живете здесь три дня, — орала она. — Выметайтесь. Нам нужна свободная комната.

Я вернулся обратно в Санта-Монику, взял все, что мне нужно, и поехал прямо в рехаб «Спенсер». Всю дорогу я рулил коленями, чтобы удобнее было вмазываться. Я хотел понять, что за фигня творится с Дженнифер.

Когда я подъехал к центру, там меня поджидал разъяренный дантист. Его интересовал только один вопрос:

— У тебя есть что-нибудь?

— У меня есть все.

— Поможешь мне вмазаться?

— Помогу.

Я приготовил спидбол и вколол ему в руку. Его плохое настроение как рукой сняло. Он предложил поехать и взять еще. А я, к своему удивлению, тут же забыл про Дженнифер. Мы вернулись обратно в Марина-Дель-Рей, сняли отель у аэропорта и приступили к делу. Мы закупили героина, крэка и кокаина на тысячи долларов и валялись в наркотическом бреду еще десять дней подряд.

Через десять дней он захныкал, что пора остановиться, иначе он умрет. Сердце не выдержит. Он звонил жене в Вашингтон, плакал, говорил, что скучает и хочет вернуться домой. Однажды, разговаривая с ней по телефону, он запустил в меня пачкой наличных. У него были проблемы с женой, но мне не хотелось лезть в его личную жизнь, — поэтому я поспешил убраться. И я отправился за наркотиками. Когда я вернулся, его не было. Он собрал все свои вещи и свалил.

Я не верил своим глазам. Я был разбит. Когда люди торчат вместе — особенно на кокаине, — они клянутся друг другу в вечной любви. Мы строили грандиозные планы — как разыщем другой рехаб и будем чистыми. Но когда наркоман трезвеет, дерьмо прет из его ушей. Все становится пофиг. Я опять был один. У меня не было ничего, кроме денег и наркотиков, которые он мне оставил.

Гостиница находилась возле Сенчури и Сепульведы, на границе с Инглвудом, и в три часа утра я вышел прогуляться под мост, где собирались бомжи и торчки. Я еще не очухался, поэтому размахивал перед ними стодолларовыми банкнотами и требовал, чтобы мне принесли еще крэка.

Я запустил в них пачку денег. Бумажки разлетелись, они подхватили их и бросились бежать. Конечно, никто не принес мне никакого крэка. Но разбежались не все. Ко мне подошла какая-то сволочь. Я вернулся с ним в отель за деньгами, а так как мой ключ сломался, я повесил дверную цепочку и снял защелку. Потом я взял деньги, снова вышел на улицу и на этот раз купил наркотики. Бомж свел меня с барыгой, и я разжился героином и крэком.

После этого я рысью понесся в отель. Едва войдя в комнату, я заподозрил неладное. В номере стояли две кровати, и я увидел, как вдоль стены двигаются тени, а в проеме между стеной и кроватью мелькнула чья-то грязная фланелевая рубаха. Я со спринтерской скоростью метнулся к ванной, но тут из-под кровати выпрыгнули два головореза и бросились ко мне. Я все-таки забежал в ванную и запер за собой дверь. Там я снял фарфоровую крышку бачка и встал у двери в полной темноте, готовясь огреть по башке первого, кто подойдет. Меня колотило от страха. Я давно не спал, был на марафоне несколько дней, так что это было не самое удачное время для драки.

Первая пуля пробила дырку в двери. Выстрел был оглушительным, и в ванную проник луч света. Затем выстрелили опять. Я заорал и ударил крышкой по двери.

— Мать вашу, я убью вас! Убью!

Я бил крышкой по двери, пока она не раскололась надвое и не порезала мне руку. От двери я метнулся к раковине и зачем-то повернул кран, как будто вода могла меня спасти. Я лежал в ванной, сверху на меня лилась холодная вода, я плакал, трясся, истекал кровью и ждал, что они выбьют дверь и прикончат меня. Я вспоминал свою жизнь как одну большую ошибку, думал о том, как ужасно себя вел, перечислял всех, с кем плохо обошелся… Я был уверен, что моя жизнь скоро закончится в ванной дешевого гостиничного номера в Инглвуде. Я зажмурился в ожидании выстрела в лоб и молился, чтобы моя смерть была мгновенной и безболезненной.

Они так и не появились. Я выключил воду. Вроде бы они ушли, но я пролежал еще минут двадцать, чтобы убедиться, что опасность миновала. Я вылез из ванной и осмотрел дырки от пуль. Это были маленькие отверстия. Наверное, целились из пистолета двадцать второго или двадцать пятого калибра. Кто-то стрелял в меня и пытался убить. К горлу подступила тошнота. Я попытался блевануть, но желудок был пуст. Потом я упал и отрубился там же, на полу.

Через несколько часов я проснулся. Я лежал в постели. Мой взгляд остановился на смутно знакомом чернокожем человеке с добрым лицом. У него была серая борода и короткие волосы с проседью. Он прикладывал компресс к моему лбу. Я попытался встать, но он крепко меня держал. Я был слабый и обезвоженный. Он подносил стакан с водой к моему лицу. Да откуда он вообще взялся? Эта загадка не дает мне покоя до сих пор. Вроде бы я его знал и он был похож на какого-то моего знакомого, но откуда он взялся там, в гостинице? Как он меня разыскал?

Я провалился в забытье. Когда я пришел в себя, чернокожий уже ушел. Компресс лежал на моей голове. Значит, это был не сон. Может, это был ангел?

* * *

Я сложил в рюкзак то немногое, что осталось после рехаба, — какие-то шмотки, наушники, зубную щетку… И съехал из гостиницы. Мне казалось, что за каждым углом прячутся убийцы. Я направился в другую дешевую гостиницу в том же Инглвуде, опасливо озираясь по сторонам. У входа стояли две шлюхи, подпирая дверь.

«У вас есть героин?» — спросил я.

Они посмотрели на меня и захохотали как над придурком.

«Сколько?» — спросила одна.

Они могли предложить только кокс. Впрочем, я не спорил.

Очевидно, что моя недавняя встреча со смертью ничему меня не научила, потому что, расплачиваясь со шлюхой, я достал большую пачку наличных и вытянул стодолларовую бумажку. Она принесла мне порошок, я поднялся в свой номер и продолжил. Это все, что у меня осталось, — героин и крэк давно кончились. Тут в коридоре возле моей комнаты послышались голоса. Я сдернул матрас с кровати, прислонил его к двери и забаррикадировался шкафом.

Меня слышали. Они постучали в дверь. Я слышал приглушенные голоса и смех. У кокаиниста обостряется слух, и я ясно услышал, как женщина говорит: «Нет, у него точно есть деньги. Целая пачка. Я видела, я видела!»

Я сидел в темноте и занюхивал дорожку. Вдруг я забился в конвульсиях. Левая рука от кончиков пальцев до самого плеча похолодела и застыла, я ощутил нестерпимую боль и тяжесть в груди. А потом я увидел эту демоническую призрачную фигуру из ночных кошмаров моего детства. На этот раз она была не одна. Вся комната кишела ими. Они бегали по стенам, драли обои и прыгали на меня. Эти создания были воплощением тьмы, и им была нужна моя душа на веки вечные. Я метнулся в ванную, сдернул палку для занавесок и принялся отбиваться ею, как копьем. Между тем стук в дверь становился все сильнее и настойчивее.

В самый интересный момент я потерял сознание.

Я проснулся на следующий день на полу. Кто-то стучал в дверь. Я подошел к двери и встал с краю, так как боялся, что дверь сейчас прострелят.

— Кто там?

— Администратор. Вы должны были съехать два часа назад.

— Ой, извините. Собираю вещи. Спущусь через пять минут.

От меня несло потом. Я залез в душ. Вода стекала по моей спине и причиняла ужасную боль. Я не понимал, откуда эта боль. Это была не ломка. Это было что-то другое. Порезался фарфоровой крышкой бачка в предыдущей гостинице? Но откуда порезам взяться на спине?

Я расстелил на полу полотенце, встал возле зеркала и повернулся к нему спиной. Спина была покрыта следами от когтей. Я вспомнил прошлую ночь. Кто-то приходил за мной в номер и терзал мою плоть. Не знаю, были ли это демоны, привидения или кто-то еще, но они приходили по мою душу и пытались разодрать меня на клочки.

Собрав остатки здравого смысла, я подумал: «Старина, это совершенно невозможно. Это тебе не фильм ужасов. Такого не бывает. Ты поцарапался о пружины матраса».

Иррациональная часть моего сознания утверждала иное. Пережитое было не менее реально, чем все остальное, что случалось в моей жизни. Это было не просто сражение духа. Теперь, благодаря своим опрометчивым поступкам и наплевательскому отношению к своей жизни, я впустил в нее зло.

Я отгонял от себя эти мысли, как назойливых мух. У меня не было времени препираться с собой. Я вызвал такси и поехал в ломбард, в котором мы вместе с Дженнифер заложили бабушкино ожерелье. Ломбард этот был неподалеку. Когда клиент закладывает вещь, особенно если это дорогие украшения, он предъявляет водительские права и оставляет отпечатки пальцев. Отпечатки были мои, так как Дженнифер боялась, что семья ее вычислит.

Так как ожерелье было заложено на мое имя, я сказал им, что не буду его выкупать и хочу получить оставшуюся часть денег. И вот у меня снова появились средства к существованию. Таксист повез меня обратно в даунтаун. К этому времени у меня уже начиналась серьезная ломка. Я донюхал оставшийся кокс на заднем сиденье, опасаясь героиновой ломки. С ней шутки плохи.

В конечном счете я разжился мазью и поправился. Как обычно, я перебрал, и мне пришлось прилечь. Я добрел до соседней аллеи и повалился на землю. Земля, на которой я лежал, воняла мусором и блевотиной. На расстоянии вытянутой руки красовалась куча человеческих испражнений. И тут меня накрыло. Как будто лопатой дали по башке. Все было кончено. Не было дороги назад.

Я кололся одной иглой с ВИЧ-инфицированным. Мне не к кому было обратиться, никто не мог мне помочь. Моя мать жила за чертой бедности, я уже высосал из нее все, что можно. Она посылала мне деньги и занимала тысячи и тысячи долларов по кредитной карточке.

Следующие полтора года превратились в бесконечную череду передозов, попрошайничества на заправках, различных передряг и больниц. Я и раньше был бездомным — спал в отелях и машинах, ночевал у друзей. Но теперь мой уровень жизни упал ниже некуда. Я докуривал найденные в урнах бычки и срал в парках, подтираясь рукой. Все это было в порядке вещей.

Я всегда был в движении. Невозможно остановиться, когда опускаешься на дно. Я не говорю о наркотиках. Это данность. Я имею в виду перебежки с места на место. Эта обреченность, которая нависает дамокловым мечом, живые напоминания о ней, поджидающие тебя за каждым углом: барыги, которым ты должен денег, головорезы, на чьей территории ты торгуешь. Не знаешь, кто тебя убьет — уличная шпана, профессиональные карманники, торчки и джанки, инфицированные ВИЧ, потерявшие всякую надежду и готовые прикончить тебя за пятидолларовую вмазку… Омерзительные улочки воняют мочой и дерьмом. Они завалены сломанными стеклянными трубочками, грязными иглами, они испачканы кровью и пороком. Притоны и ночлежки унылы при свете дня, но вы не представляете, как преображается Скид-Роу ночью. Драки, убийства — люди умирают здесь каждый день, но об этом вы никогда не услышите, так как эти люди никому не нужны, ведь иначе они не опустились бы на самое дно.

Здесь полно жертв проигранной войны с наркотиками, психически больных (многие из них ветераны), которые должны лечиться в больнице, но не могут оплатить лечение, беспризорников и/или жертв насилия и домогательств. Головокружительный вихрь безумия и зависимости, отчаяние, проституция, убийства, насилие, преступность и порок — все это здесь, на расстоянии двух кварталов от полицейского участка. И никто ни на что не обращает внимания, всем все равно.

Самые обычные с виду парни насилуют бомжа перед грязным сбродом, при этом они громко гогочут, желая показать окружающим свое превосходство и власть. Происходящее вокруг сильно отличается от той лапши, которую нам вешают на уши телеканалы. Оно отличается от бесчувственного насилия, которое показывают в кино. Это насилие возникает внезапно и стремительно, от него перехватывает дух. Здесь кровь темнее и недостатка в ней нет. От этих первобытных гортанных звуков насилия тебе не просто нечем дышать, — ты немеешь на долгие часы, как будто все твое тело обколото новокаином.

Ты не можешь поверить своим глазам, поэтому твой мозг прячет увиденное вглубь, в потаенные уголки твоего подсознания, — так он хочет тебя защитить. К сожалению, практически всегда все рано или поздно вырывается наружу, проявляясь в виде панических атак или ночных кошмаров.

Иногда я разыскивал старых друзей или знакомых из Малибу, и они жалели меня. Они приезжали из даунтауна, давали деньги и, конечно же, просили у меня наркотики, и я выполнял их просьбу.

Видя, в каком плачевном положении я оказался, они снимали мне номер, предлагали помыться под душем, начать жизнь заново, но просили больше никогда не звонить. Я думаю, что они надеялись увидеть старину Халила, а не изможденного вонючего торчка, весом в пятьдесят килограммов, покрытого язвами и струпьями. Увиденное приводило их в чувство, но ненадолго. В итоге все они ушли из жизни один за другим.