Глава седьмая

Когда срок моего тридцатидневного пребывания в реабилитационной клинике Пасадены близился к концу, пора было задуматься о том, куда ехать дальше. Я знал, что если вернусь обратно в Малибу, в эту лачугу, к моим старым друзьям, которые продолжали торчать, — я снова полечу вниз в бездну. Я никогда не думал, что окажусь в таком положении, — я не хотел покидать рехаб. Я не велся на программы Анонимных алкоголиков и Анонимных наркоманов, — для этого у меня было слишком бедное воображение. Но мне нравилось, что у меня есть крыша над головой, кровать, где я мог спать, и еда, которую можно есть. Больше всего мне нравилось, что впервые за долгое, очень долгое время я чувствовал себя в безопасности. Итак, у меня созрел план.

На следующий день, когда появился Боб Форрест, я изложил ему свою замечательную идею. Я просто останусь. Я очень хорошо подметал, скреб и мыл полы. Это была трудотерапия. Сначала я ее возненавидел, но очень скоро труд начал приносить мне облегчение. В этом что-то было. Оборачиваясь назад, я думаю, что моя душа немного очистилась, а Бог знал, как она смердела.

Я спросил Боба: «Могу я остаться в реабилитационном центре Пасадены и работать дворником за еду и жилье?»

Он истерически захохотал.

— Нет, приятель. Я поговорю в ПРМ, чтобы ты жил в трезвости.

— Но как? В реабилитационном центре? — спросил я, даже не пытаясь скрыть отвращения. — Это для гребаных неудачников.

Он рассмеялся еще громче.

— Ладно, может быть, ты прав, и именно поэтому мы сегодня кое-куда поедем.

Вместе с Бобом мы проделали долгий путь. Он повез меня в «Старбакс» и купил мне большую порцию фрапуччино. На обратном пути я так возбудился от сахара и кофеина, что говорил безостановочно. Но Боб молчал. Мне было все равно, куда мы едем. Вдруг фургон резко затормозил, и Боб сказал: «Пошевеливайся, приятель. Вылезай. Покажу тебе твою трезвую жизнь».

Что за ерунду он несет? Мы стояли среди таинственных зеленых холмов. Я шел за Бобом и продолжал болтать, занятый только собой. В ландшафте было что-то жуткое, я не понимал, где нахожусь. Вдруг Боб остановился и указал пальцем на землю. «Вот, приятель, — сказал он звенящим старческим голосом. — Вот твоя трезвая жизнь».

Я посмотрел вниз и увидел надгробный камень и надпись на надгробии: «Гиллель Словак 1962–1988».

«Кто это?» — спросил я.

«Это мой лучший друг, он не хотел жить в трезвости. У него было все, что хочешь, — деньги, слава, музыкальная карьера, девочки, — и вот где он сейчас. На гребаном кладбище. И ты отправишься за ним, если не будешь жить в трезвости».

Мы пошли обратно к фургону. Никто из нас не произнес ни слова. В итоге я сказал: «Ладно. Буду жить в трезвости».

Боб молчал.

— Я отправлюсь в «Генезис», верно?

«Генезис» был райским местечком в Чевиот-Хиллс, где лечились лучшие музыканты.

— Нет, — сердито ответил Боб. — Ты не едешь в «Генезис». Ты отправишься туда, куда я сказал.

Я никогда не видел Боба таким сумасшедшим.

Впрочем, у Боба была клиника на примете. Она называлась «Новые горизонты». Управляющими и работниками там были черные. Клиника располагалась в долине Сан-Фернандо и принадлежала Тельме и Уиллу. Брату и сестре. Оба выросли на юге Лос-Анджелеса.

Я сблизился с Тельмой. Она напоминала мне Пифию из «Матрицы»[62]. Она завязала уже давно и излучала обаяние спокойной мудрой женщины. Она познакомила меня с Уиллом. Разговаривая с ним, я не сводил глаз с этого странного шрама на его шее и гадал: откуда он мог взяться?

— Ты смотришь на мою шею, верно?

— Что? Нет, нет, нет. Я просто… ну да… смотрю…

Он потер рукой шрам.

— В меня стреляли.

— В шею?

— Да.

Я не сдержался.

— Но почему?

— Ну, я стрелял в других бандитов, а они стреляли в меня.

Хотя я тоже пережил многое, но все-таки подумал: «Какого черта? Как я здесь оказался?»

Каждый день с утра до вечера мне хотелось вмазаться. Но я не вмазывался. Я все время потел, курил одну сигарету за другой и пил дрянной кофе. ПРМ выдавала нам сорок долларов в неделю на жизнь, и я проверял, хватит ли мне сигарет на неделю. Когда этот вопрос был решен, я начал тратить остальное на лапшу «Рамен» и большую коробку пасты с томатным соусом.

Так текла наша жизнь. Мы рассказывали друг другу скабрезные анекдоты и так коротали свой день. Не было ничего недозволенного, не было запретных тем. И опять чем похабнее была шутка, тем отчаяннее мы хохотали. Сначала высмеивали меня, потому что я был наполовину араб и наполовину поляк, потом высмеивали еврея, потом негра и так далее. Каждого поочередно.

И всякий раз, когда наступала сверхъестественная тишина, один из нас тихо бормотал: «К черту, приятель. Ужасно хочется вмазаться». А все остальные дружно покатывались со смеху, так как думали об одном и том же. Но никто не вмазывался. Боб отобрал самых запущенных пациентов, но наркотики были строго запрещены. Он собрал нас всех под одной крышей, и его программа работала. Мы были очень счастливы, что просто живы.

Когда я оставался один, я боролся с этим желанием. Главное — я был жив. Мало кто смог выжить в ситуации, в которой я оказался. Почему я смог? Определенно здесь не было речи ни о силе воли, ни о стойкости, потому что, вы уж мне поверьте, очень и очень многие люди, которые были более сильными и стойкими, чем я, не справились с зависимостью. Слишком многие люди, которые были умнее меня, добрее меня и просто лучше меня, уже умерли. И я не знаю почему. До сих пор не знаю. Иногда мне стыдно, я виню себя, но борюсь с этим чувством.

Нас заставляли дважды в день ходить на собрания. Я возненавидел их, но все равно ходил. В случае моего отказа меня вышвырнули бы, а я не хотел разочаровать Боба Форреста. Так что я ходил вместе с Франком Вайоленсом из программы реабилитации. Мы подшучивали над ним из-за его фамилии[63], потому что, прежде чем угодить в тюрьму и рехаб, он единственный раз в своей жизни подрался со своей подругой, и она добилась своего. Она изрезала ему лицо ключами от машины, избила его и оставила умирать в телефонной будке.

Я ходил на собрания, но не принимал в них участия. Я стоял на улице, курил и пытался знакомиться с девушками. Первое собрание, где я был, проводилось на Третьей улице и улице Гарднер. Не хочу врать — я зашел туда только по той причине, что увидел парня, который был фронтменом моей любимой группы, кроме того, там были очень симпатичные девушки. Хвала Богу, что я был трезв, но только мое эго и мои гормоны толкали меня на участие в программе «12 шагов».

Собрания оказывали на меня хорошее влияние. Чем больше я ходил, тем лучше себя чувствовал. В итоге я начал вслушиваться, вникать и собирать жемчужины мудрости, которые помогали мне жить. Я все еще хотел вмазаться и терпеть не мог спать в палате с тремя больными, которые храпели, пердели и рыгали всю ночь, но на улице было еще хуже.

Потом меня повезли проверяться на СПИД.

* * *

Я был трезв три месяца. Один из менеджеров Тельмы и Уилла был весь татуированный — татуировки выглядывали из-под его воротничка. Он бесил меня. В среду мы ехали с ним вместе на программу «12 шагов», и он спросил: «Ты сдавал анализы?»

У меня перехватило дыхание, я нервно заерзал на сиденье. Я никогда не проверялся, хотя кололся одной иглой с наркоманом, у которого был СПИД.

— Да, — солгал я. — Да, конечно.

— Значит, ты чистый?

— Да, да. Абсолютно.

— И у тебя даже нет гепатита С?

— Нет.

Печальная правда была в том, что я выглядел как больной гепатитом С, СПИДом и Бог знает чем еще. Я был до ужаса тощ, обезвожен из-за сигарет и кофе, недоедал, так как питался только лапшой «Рамен» и спагетти под дешевым томатным соусом, и все мое лицо было покрыто странными пятнами. Люди часто интересовались, все ли со мной в порядке, даже тогда, когда я чувствовал себя хорошо.

Несколько километров мы проехали в молчании. Потом он спросил:

— Хочешь снова провериться?

Я возразил:

— Нет, нет. Не нужно.

— Ты когда проверялся в последний раз?

— Я сдавал анализы в рехабе.

Это была очередная ложь.

— Знаешь, ты должен был проверяться каждые полгода. У вируса есть инкубационный период.

Черт.

— Все верно, — сказал я. — Ладно, я проверюсь снова при первой же возможности.

Мы говорили, и он вырулил на стоянку. Это было не собрание.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Можешь сдать анализы здесь.

— А-а-а. Ладно. Но у меня нет денег на анализы.

— Это бесплатно.

Это был медцентр «Тарзана». Дважды в неделю, по средам и пятницам, приезжала медстанция, которая предлагала бесплатное тестирование. Опять же я был слишком горд, чтобы отказаться.

— Пошли, приятель, — сказал он. — Давай сделаем это.

Тут нахлынула волна паники. Мне хотелось дать деру, но я знал, что это ничего не изменит. В глубине души я понимал, что мое прошлое оставило во мне ужасный след. Перед сном в памяти проносились воспоминания о тех временах моей жизни, когда я умышленно вкалывал слишком большие дозы героина или кокаина, втайне надеясь, что моя смерть будет безболезненной.

Я поднялся в трейлер, медсестра набрала кровь в пробирки и задала мне несколько вопросов: не делился ли я иглами, не занимался ли анальным сексом и всякую такую ерунду. Она делала пометки в блокноте, а затем начала совершать странные манипуляции с моей кровью. Я сидел и готовился к худшему. Что у меня? СПИД или гепатит С? Или и то и другое?

Она сказала, что результаты будут через неделю.

Мать твою, через неделю! Да как буду я ждать целую неделю, ведь эта неопределенность будет мучить меня?! Следующие шесть дней я не ел. Я не мог спать. Я курил столько, что буквально высыпал из сигарет табак и ел его.

Утро среды пришло как незваный гость. Медстанция была закрыта до трех часов дня, и мысль о предстоящей поездке не давала мне покоя. Около половины второго я подумал, что еще одной минуты ожидания я не перенесу. Я бросился на кровать и попытался расслабиться. Я заснул.

Когда я проснулся, за окном было темно. Я выпрыгнул из постели и обежал здание, пытаясь найти машину до клиники. Слишком поздно. Никто не вез, да и клиника была закрыта. Я опоздал. Пришлось ждать еще два дня. Еще два дня в аду.

Наступила пятница, и я поехал в клинику. Мне помогал лаборант, — он был совершенно беззаботен, а я еще больше перепугался. Мне хотелось знать, что у меня — какая смерть меня ожидает. А этот чувак был спокоен как слон. Я потел, трясся, нервно переминался с ноги на ногу…

Техник оторвался от своих дел и смотрел на меня несколько секунд.

— Эй, парень, не думаешь ли завязать?

— Что?

Я был так взвинчен, что толком не разобрал его слов.

— Пора кончать. Завязывать надо.

— Что за чушь ты несешь? Я чист уже три с половиной месяца.

Он скептически смотрел на меня.

— Это ты чист и трезв?

— Да, я чист как стеклышко. А что?

— Ну… у тебя поношенный вид.

— Спасибо.

— Почему ты дрожишь? — спросил он.

— Я жду, когда ты принесешь мои гребаные анализы!

Он откинулся на спинку стула и протянул: «А-а-а. Ты в порядке. Мы сказали бы тебе, если бы что-то было не так».

Я упал на землю. Я свернулся калачиком и застонал. Техник подошел ко мне и усадил меня обратно в кресло.

— Извини. Я не должен был говорить, что у тебя поношенный вид.

— Нет, нет, нет. Это не важно. Ты прав, у меня действительно поношенный вид. Это не важно. Боже мой. У меня нет СПИДа. У меня нет СПИДа! Нет. Погодите, а что с гепатитом С?

— Мы не делали этот анализ. Он сдается отдельно.

Конечно. Но сейчас мне уже было все равно. Я думал: «Пусть у меня будет гепатит С. Но у меня нет СПИДа. Мне наплевать».

Я очень радовался, что не буду гнить в больничной койке.

* * *

Я был трезв несколько месяцев, и, возможно, это спасло мне жизнь. Когда деньги от ПРМ закончились, я стал искать себе место, где можно остановиться. Сначала мне не везло, но я не унывал. Я думал, как мне выбраться из реабилитационного центра и вернуть себе свободу. В итоге я остановился у Барона. Этот рослый детина был другом байкеров, и он разрешил мне остаться в его доме при условии, что я буду трезвым, буду ходить на два собрания в день, буду работать по дому и найду спонсора.

Свобода, говорите? Так получилось, что жизнь в доме Барона оказалась еще тяжелее, чем в клинике. Сам он был трезв уже два года и бдительно следил за мной.

Я делал все, о чем меня просили. У меня появился спонсор Робби, и он был очень добр ко мне. Он купил мне мобильный телефон и ботинки — первые новые ботинки за несколько лет. Не будь Робби, я никогда не прошел бы всю программу «12 шагов». Я узнал, что у наркозависимых есть веская причина, из-за которой они употребляют. Это может быть их отец или дядя, который насиловал их в детстве, а может, само детство было ужасным. Алкоголики и наркоманы — люди с травмированной психикой, а выпивка и наркотики заглушают их боль.

Моя травма заключалась в том, что я был заброшенным ребенком. Моя мать забросила меня в детстве. Она не защищала меня, когда я нуждался в защите. Моя подруга Ким разошлась со мной в начальной школе без видимой причины. Моя подруга Кори перевелась в другую среднюю школу. Еще одна девочка из школы — Джейми — поругалась со мной и уехала. Клаудия бросила меня. Анна бросила меня. И Дженнифер, моя последняя подруга и созависимая, сдержала ли она свое обещание? Ведь она обещала, что мы никогда не расстанемся. Я давно ничего не слышал о ней.

Робби предложил мне составить список всех людей, которые бросали меня, и рассказать, что представляли собой наши отношения. Я начал вспоминать, как меня не любили, как все, кто говорил, что меня любит, и обещал никогда не бросать меня, — все они меня бросили. Меня, меня, меня… Я очень себя жалел. Эта боль была невыносимой. Когда я закончил, Робби ознакомился со списком.

— Хорошо, а какова твоя роль во всем этом? — спросил он.

— Моя роль? Никакая. Они бросили меня, будь они прокляты.

— Но какая была твоя роль? Что они получили взамен?

— Я никому ничего не давал взамен, — сказал я. — Моя мать бросила меня, и поэтому в моей жизни появлялись девочки, которые тоже бросали меня, вот и все.

— Значит, ты им ничего не дал?

— Нет, я им ничего не дал! — орал я.

Робби улыбнулся.

— И ты орал на них?

— Орал ли я на них? — тут я задумался. — Да, конечно, я орал на них.

— Ты проклинал их?

— Да, я проклинал их.

Он кивнул головой.

— Ты поднимал на них руку?

— Нет, — сказал я. — Нет, я хочу сказать, что я с ними препирался, но никогда, повторяю, никогда не бил их по лицу.

— Я не об этом спрашиваю, — сказал Робби. — Ты поднимал на них руку? Ты их толкал?

— Да, я мог толкнуть.

— Всех без исключения?

— Я не знаю, черт побери. Да, я мог толкнуть их, когда мы ссорились, и, ты знаешь, раз-другой я отвешивал кому-то из них пощечины.

— Неужели?

— Да, а что?

— Я просто спросил. Запишем. Ты обманывал их?

— Да, конечно, я обманывал. Обманывал их всех.

Похоже, что Робби был в шоке.

— Их всех?

— Да, а что такого? Тебя это удивляет? Так поступают все парни.

— Что ты говоришь?

— Да, — сказал я. — Мужчины обманывают. Все поголовно. Мужчины — обманщики. Все мужчины — обманщики.

— Ты ручаешься за всех мужчин? За три миллиарда мужчин на планете?

— Дружище, у меня было достаточно знакомых, и мне достаточно хорошо знакома их личная жизнь. Парни обманывают. Уж в этом-то мне поверь.

Робби придвинулся к моему лицу.

— Халил, я должен тебе кое-что сказать, а ты, будь добр, меня выслушай.

— Да, я слушаю.

Он постучал пальцем по столу.

— Эти девочки не бросали тебя.

— Какого черта ты говоришь это?

Он покачал головой.

— Они не бросали тебя. Они сбежали.

Я онемел.

Робби продолжал:

— Если ты любил бы их так сильно, как утверждаешь, я не хочу здесь с тобой спорить, но если ты любил бы их, ты не обманывал бы их, ты не орал бы на них, не обзывался, не толкался, не давал бы пощечин. Ты так плохо обращался с этими девочками, что они больше не могли терпеть и сбежали. Сделай мне одолжение. В будущем, когда у тебя будет человек, о котором ты сможешь позаботиться, не веди себя с ним так. Не груби, не обзывайся, не ври.

Я не выдержал и запричитал. Я оплакивал свое отвратительное отношение к людям, которых любил. Я плакал, потому что сейчас понял все совершенно отчетливо. Жизнь других людей казалась мне идеальной, — любая жизнь, кроме моей собственной. В отношениях с женщинами я стремился к совершенству, но при малейшем дискомфорте я саботировал отношения, потому что не знал, как выйти из положения достойно, не теряя лицо. Я всегда прятался. И правда, я прятался от своей тени.

Эта мысль стала очень важным поворотным моментом в моей жизни. Я понял, что груз депрессии и тревоги перестал быть невыносимо тяжелым. Благодарю тебя, Робби.

Вскоре я позвонил маме и начал расспрашивать ее о прошлом. Я не имел ни малейшего понятия о трудовых лагерях, обо всем, что ей довелось пережить в военные годы. Она не была слишком словоохотливой, рассказывала очень мало, но этого было достаточно, чтобы понять, что мама сделала все, что могла в сложившихся обстоятельствах. Она пережила травму, ее муж был свирепым монстром, а тут еще я — сынок с шилом в заднице. Это была не ее вина, что из меня вырос несчастный бездомный джанки. Я сам был виноват.

И мой старый мир рухнул.

* * *

Робби купил мне абонемент в спортзале «Спектрум» на Пасифик Палисадез, и я начал тренироваться с завидной регулярностью. Сначала было тяжко, но я заставлял себя ходить туда каждый день. В сауне была такая жара, что яйца потели, но мне нравилось. Каждый день я парился в сауне по пятнадцать-двадцать минут, а потом вставал под ледяной душ. Я увлекся сауной, проводил там два часа в день. В спортзале меня спросили: «Вы не пробовали ниацин?»[64] Я сказал, что нет, но сразу же поехал в ближайший магазин здорового питания, купил таблетки и вернулся. Сначала я проглотил двести миллиграммов, и меня чуть не увезли на скорой. Я не знал, что дозу увеличивают постепенно.

Я купил себе расческу из щетины вепря. Она жгла мою кожу как огонь. От ниацина был зуд и краснота, но я своими глазами видел, что выгляжу лучше и моложе с каждым днем. Я очистился и очень серьезно задумался о детоксе. Когда я оттирал свою беззащитную кожу щетиной вепря — я не просто отшелушивал мертвые клетки и прочищал лимфатическую систему. Я скреб свою душу. Я хотел очиститься огнем, оттереть, отмыть залежи грязи и порока, которые скопились во мне.

Я познакомился с красивой девушкой. С инструктором по пилатесу. Вскоре мы стали встречаться. К моему удивлению, события развивались очень быстро, все складывалось хорошо. Я был честен и рассказал о своем прошлом без утайки. Неудивительно, что девушка отказалась спать со мной, пока я не сдам все анализы.

Все анализы… мать твою.

Я понял, что в глубине души я боялся, что у меня гепатит С, и знал, что, если поделюсь с девушкой своими страхами, она мне откажет. Я пошел домой и рассказал Робби об этой дилемме. Я был в истерике, хотел провериться немедленно, но не хотел ждать результатов. Я уже сдавал анализы, и это был сущий ад.

«Расслабься, — сказал Робби. — Тебя никто не заставляет ждать неделю».

У Робби был лучший друг, который работал продюсером порнофильмов в долине Сан-Фернандо. Мы позвонили ему, и он дал номер клиники.

— Езжай туда и скажи, что работаешь на меня. Скажи им, что ты — новая порнозвезда и снимаешься в фильме. Придумай себе псевдоним. Результаты будут готовы в течение суток. Запросто.

— Разве это возможно? — спросил я.

— Да, это самый точный анализ. Они делают анализ ДНК. Они скажут тебе, есть ли у тебя гепатит С, ВИЧ, даже если вирус дремлет в твоем организме.

Клиника располагалась на бульваре Вентура в долине Сан-Фернандо. Но все оказалось намного сложнее. Я не мог просто прийти и сказать, что собираюсь сниматься в порно и мне нужно сдать анализы. Эта клиника была некоммерческой организацией для порноактеров, ее возглавляла красивая женщина, которая случайно заразилась ВИЧ на съемках. Мне задали кучу вопросов:

— На какого продюсера вы работаете?

— Как называется фильм?

— Для гомосексуалов, гетеросексуалов или бисексуалов?

— Вы занимаетесь анальным сексом?

Я провел там три часа с юношами и девушками, которые впервые снимались в порно. Мы смотрели ролики про клизмы, экскременты, семенную жидкость, нам показали, как выглядит ВИЧ и гепатит С. Это был какой-то сюр.

Друг Робби был прав только в одном: я получил результаты анализов на следующий день. У меня не было гепатита С, и мне давали 100 % гарантию, что у меня нет ВИЧ, потому что прошел инкубационный период.

Придя на свидание с инструктором по пилатесу, я сразу же показал ей свои результаты. Я был очень счастлив. Потому что я был чист. И по другим причинам… Я думаю, вы знаете, по каким.

* * *

Я сидел в кафе «Мармелад». Я был трезв уже девять месяцев, когда позвонила моя мама. Ее голос звучал отстраненно. Она только что была у врача, и у нее диагностировали рак. Я пришел в смятение.

Меня убивало, что у меня нет денег, чтобы поехать домой, навестить маму или помочь оплатить счета за лечение. Ей было шестьдесят шесть лет, она была одна и работала шесть дней в неделю младшей медсестрой в больнице Толидо. Мама жила от получки до получки в маленькой квартирке на Кенвуд-Гарденс, в многоквартирном доме.

Повесив трубку, я принял решение: мне нужно заработать деньги. Я должен позаботиться о своей маме. Это была моя единственная цель. Я растратил зря свою жизнь, пренебрегал мамой, и, наверное, я не смогу заработать много денег, но я все равно могу позаботиться о ней.

* * *

Я продолжал принимать участие в программе «12 шагов» и высоко ценил безоговорочную любовь и поддержку ее участников. Куда еще можно прийти, поднять руку и сказать: «Однажды у меня кончился кокс, поэтому я купил крэк, смешал его с лимонадом и вмазался в шею»? А совершенно незнакомые люди будут хлопать тебя по плечу, обнимать и приглашать на обед… В итоге я даже стал прислушиваться к советам и мыслям, которые высказывались на собраниях, — что я должен смиренно сказать людям, что мне нужна работа. Не важно, какая это будет работа, она просто нужна.

Я познакомился с отличной семейной парой гомосексуалов. Крис и Глен разрешили мне убирать в их доме. Еще я познакомился с Шерман. Она работала грумером и платила мне двадцать долларов в день за мытье собак и чистку параанальных желез. Я даже не знал, что у собак есть параанальные железы, но они были, и я выдавливал из них секрет.

Потом я познакомился с Дэрилом Коббом. Это был мастер на все руки, строитель, одно время мы работали вместе. Мы выкорчевывали пень лопатой и мотыгой. Работа была трудная. Я возился десять минут, потом упал на землю и разревелся. Дэрил был очень мудрым и сострадательным. Он подробно рассказал мне о своей трезвости, поведал, что не пьет и не употребляет где-то 16–17 лет. Я не мог в это поверить — неужели человек может оставаться трезвым шестнадцать лет?

Остаток дня я был занят на менее утомительных физических работах. На закате солнца мы вернулись обратно в Малибу, и он высадил меня у «Старбакса». Когда я вылезал из фургона, он протянул мне стодолларовую бумажку. Это были самые большие деньги, которые я держал в руках с тех самых пор, как был трезвым.

Я взял сто долларов, пошел в «Кухню Малибу» и заказал тунца по-швейцарски на поджаренном багете с семечками. Сейчас я закрываю глаза и вспоминаю вкус этого сэндвича. Со многими зубами я уже попрощался и мог жевать только с одной стороны и очень осторожно, потому что это был самый большой сэндвич, который я только ел в своей жизни. Когда я вдохнул аромат тунца и свежевыпеченного хлеба, на мои глаза навернулись слезы. Было приятно расплатиться честно заработанными деньгами. Это не была милостыня или деньги, вырученные от продажи наркотиков или обналички продуктовых талонов. Я заработал эти деньги. Я работал за эти деньги. И мне хотелось работать и зарабатывать. Тогда я этого не знал, но этот момент был очень важным в моей жизни, так как в этот момент я разорвал порочный круг выученной беспомощности.

Я мыл собак у Шерман, когда подкатил рослый дородный черный парень на «Роллс-Ройсе» и вошел в дверь. Я заговорил с ним, предположив, что это известный баскетболист или что-то в этом роде. Он расспросил меня о моей жизни. Я вкратце рассказал ему, что я пережил, объяснил, что снова навожу порядок в своей жизни, сказал, что мне нужна еще одна работа. Он взял бумагу, ручку, написал свой адрес и телефон и предложил встретиться на следующее утро.

Я не обманулся в своих ожиданиях. У него был хороший дом, но, когда он предложил мне зайти, я сразу обратил внимание, что помимо баскетбольных призов у него на полке стоит «Оскар». Рядом была статуэтка «Эмми» или «Тони» (не помню, какая именно) и несколько «Золотых глобусов».

— Вы — актер? — спросил я, смутившись.

— Да, сынок. Меня зовут Луис Госсетт-младший, и я актер.

— Ни фига себе! Так вы снимались в «Офицере и джентльмене»?[65]

— Да, сынок. Я играл в этом фильме и в нескольких других.

И тут он улыбнулся величественной улыбкой кинозвезды. Я чувствовал себя довольно бестолково.

Мы вошли внутрь, и он познакомил меня со своими собаками, с двумя большими черными лабрадор-ретриверами по кличкам Королевская Рыба и Просмоленные Башмаки. Я еще не знал, но эти собаки были моими ангелами. Сначала я боялся их, но они очень хорошо вели себя в присутствии хозяина. Он показал мне, где еда и поводки, и предложил работу. Я должен был приходить каждый день, кормить и выгуливать собак. Луис добавил, что на ближайший месяц дает мне пятьсот долларов авансом.

Я не мог в это поверить. Я не мог осознать, что он платит мне столько денег за кормление каких-то собак. Он ушел в комнату, принес чековую книжку, и, как только дверь за ним захлопнулась, собаки набросились на меня и за пару секунд прижали к земле. Они одержали надо мной верх без малейших усилий. Каждая из них весила как минимум по сорок пять килограммов. Прижав меня к земле, собаки вылизывали мое лицо, уши и волосы. Как только они услышали, что открывается дверь, собаки послушно расселись по своим местам. Я встал и принялся вытирать собачьи слюни со своего лица и шеи. Мистер Госсетт громко расхохотался.

— Я вижу, что собакам ты понравился.

Он протянул мне чек и вернулся обратно в свою комнату.

Когда я пришел на следующее утро, собаки сразу услышали, что я открываю ворота, и начали вилять хвостами и поскуливать от восторга. Как только открылись ворота, они опять прижали меня к земле и принялись вылизывать мое лицо. Они были счастливы видеть меня. Не важно, пользовался ли я одеколоном, были ли на мне модные джинсы, чистил я зубы или нет. Меня очень смешили собачьи повадки. А иногда меня так радовал их искренний восторг, что я плакал от умиления. Собаки очень хотели меня развеселить, и я был в полном восторге от них.

В первый день работы я был в такой плохой физической форме, что мог только прогуляться с ними до конца улицы и обратно. Там был пересыхающий ручей, который отделял дорогу от парка, — во время дождей ручей разливался и превращался в большую лужу. Завидев воду, Королевская Рыба и Просмоленные Башмаки разбежались и нырнули. Наверное, это свое купание они воспринимали как поездку в парк с аттракционами. Потом они выпрыгнули, сбили меня с ног, обдали брызгами и снова прыгнули в лужу. Это повторялось неоднократно, — и не было на свете более счастливых собак.

Иногда они бежали в парк, и мне оставалось только гнаться за ними. В итоге я стал сильнее и выносливее и уже не несся за ними, а бежал с ними ноздря в ноздрю. Вместе с ними я начал плавать в океане. Я понял вот что: не важно, что происходит в твоей жизни, — чтобы быть счастливым, достаточно просто прыгнуть в воду. Такое простое и правильное отношение к жизни. И всякий раз, когда я открывал ворота, они учили меня безусловной любви. А я в ней, надо сказать, очень нуждался.

Мистер Госсетт выказывал мне ту же любовь. Ему не нужен был человек, который выгуливал бы его собак. У него был штат помощников и домработниц. Он дал мне эту работу, так как хотел, чтобы я заработал честный доллар и был трезв. Эта любовь вернула меня к жизни, помогла встать и идти дальше, день за днем, как учили нас на семинарах программы «12 шагов».

Со временем я достаточно окреп и облазил с Королевской Рыбой и Просмоленными Башмаками весь Зума-каньон. Из дома Барона я переехал к моему спонсору Робби. Он не брал с меня плату, я просто мыл его машины и собак. Я спал в пустом крыле его дома — дом был таким большим, что его жена даже не знала, что я там живу.

Пьетра наняла меня инструктором буги-серфинга, я обучал ее детей, и она платила мне сорок долларов в час. Я устроился работать в ночную смену в медицинский центр «Ранчо Малибу» только потому, что выглядел довольно помятым, чтобы работать там днем.

Восемнадцатичасовой рабочий день проходил следующим образом. Я вставал в семь утра после ночной смены в медицинском центре «Ранчо Малибу» и ехал в дом мистера Госсетта кормить и выгуливать собак. Когда эта работа была сделана, я шел на пляж и учил детей буги-серфингу. Потом я ненадолго задремывал на песке под музыку диско, нырял в океан, смывал песок, ехал к Шерман и мыл собак, а потом возвращался в дом Робби и мыл его машину.

Я все время был занят, и это было важно. Я не только зарабатывал деньги. Я не допускал рецидива, усердно работал, моя депрессия и тревога были под контролем. Все изменилось, когда я отложил достаточно сбережений, чтобы съехать от Робби и снять номер в гостинице. Когда я снова остался один, мои старые неврозы дали о себе знать. После всех событий у меня началась затяжная, слабовыраженная паранойя, которую я не мог выносить. Я был уверен, что меня хотят убить. За ночь я пятнадцать раз вскакивал с кровати и проверял замок. Утром я вытаскивал всю еду из холодильника и проверял: не отравили ли ее ночью?

Я никому не рассказывал о моих страхах, даже Робби. У меня возникла навязчивая мысль, что после всего, что я натворил, меня разыскивает ФБР. А может, известный киноактер ищет мести, потому что я встречался с его дочерью и подсадил ее на наркотики.

Робби купил мне надувной матрас, и я уже не спал на полу, но однажды ночью я проснулся оттого, что мне показалось, что по мне ползают крысы.

Я зажег свет, но никого не было. Пусто.

Я потушил свет и улегся. Я услышал их опять, только на этот раз они шумели еще громче. Перед глазами вставали сцены из прошлого, когда я был бездомен, спал в аллеях под деревьями, по мне ползали крысы… Я был так напуган, что только крепче зажмурился и сделал вид, что все нормально.

Но потом я подскочил и заметался по комнате, вопя и чертыхаясь. Я выбежал из дома и позвонил Робби: «Они в матрасе! Они там!»

Он приехал гораздо быстрее, чем я мог предположить. Робби выпрыгнул из машины с фонарем в руках и поспешил в комнату. Он осмотрел все. Через несколько минут он вышел и печально посмотрел на меня. Ему было жаль меня.

— Здесь нет крыс, Халил.

— Нет, есть!

— Подойди сюда, — сказал Робби, и мы вошли в номер. Я трясся. Он сдул матрас и свернул его.

— Видишь? Никаких крыс.

— Я не могу больше! — орал я. — За мной гонятся. Меня преследуют. Они хотят меня убить!

Робби усадил меня в кресло и десять-пятнадцать минут слушал мой ор. Я рассказывал ему, что они гонятся за мной — полиция, правительство, гуманоиды, сумасшедший киноактер, с дочерью которого я встречался. Когда я выговорился, Робби ласковым голосом произнес: «Слушай, я должен тебе кое-что сказать, только ты не обижайся, очень важно, чтобы ты это понял…»

Я плакал. Потом я глубоко вздохнул.

— Ладно, и что?

— Тебя никто не преследует.

— Откуда тебе это известно?

— Халил, просто послушай. Тебя никто не преследует. Тебя никто не думает убивать. Никто не рыщет за тобой по углам, никто не хочет отнять у тебя жизнь.

— Откуда тебе все это известно?

— Потому что ты не такая важная птица, — сказал он. — Я из Нижнего Ист-Сайда в Манхэттене, приятель. Жил там в семидесятые годы. У меня были знакомства среди людей, которые профессионально причиняли боль другим. Я знал гангстеров. Я торговал наркотиками. Если бы существовали люди, которые хотели избить или убить тебя, они сделали бы это давным-давно. Но они не сделают этого сейчас, когда ты трезв, находишься у всех на виду, посещаешь собрания два раза в день и у тебя много друзей. Они убили бы тебя, когда ты был бездомным ничтожеством. Халил, ты не такая важная птица.

Робби открыл мне глаза на то, что все женщины в моей жизни спасались бегством, и теперь я понял, что грядут серьезные перемены. Кокон паранойи, в который я себя заточил, быстро размотался, стоило мне поведать ему о своих страхах и выслушать его слова. В итоге я переехал обратно к Робби. Я еще не был готов к одиночеству.

Я вернулся к восемнадцатичасовому рабочему дню. В этом мне помогли две вещи. Первой была удивительная книга «Каждый день с Эмметом Фоксом». Эммет Фокс был выдающимся и влиятельным духовным наставником, он умер в 1951 году. «Каждый день с Эмметом Фоксом» — это сборник из 365 медитаций — по одной на каждый день в году. И каждое утро, выходя из клиники, я читал одну из них. Именно в утренние часы моя депрессия, тревога и страх перед неотвратимостью судьбы были совершенно невыносимы, так что эти ежедневные мантры пришлись очень кстати. Мне было о чем поразмыслить во время рабочего дня.

Не выпасть из напряженного рабочего графика мне также помогала программа Тони Роббинса «Час силы». Мой лучший друг Мэтью подарил мне компакт-диски, и с ними начинался мой день. Программа включала в себя от 30 до 60 минут дыхательных упражнений и песнопений, все это было замечательно, и я благодарил Бога за все, что у меня есть, гуляя вместе с собаками.

Ни один мой день не проходил без Эммета Фокса и «Часа силы», весь день я проводил в медитациях, на собраниях, в упражнениях и молитвах. Это было что-то невероятное. Было здорово, что я заложил эту основу и в итоге ощутил прочную духовную связь со всем, что создало меня и эту прекрасную Землю.

Вдобавок ко всему позвонила моя мама и сказала, что симптомы рака исчезли. Страховка покрыла расходы на лечение.

Слава Богу.

Через два года трезвости я отложил около четырнадцати тысяч долларов. Я работал безостановочно, и поэтому у меня не было времени тратить деньги. А четырнадцать тысяч долларов были баснословной суммой для такого, как я. Я пахал каждый день, чтобы заработать эти деньги, и обналичивал все чеки по их получении. Это был настоящий кошмар, потому что я не мог открыть банковский счет и получить банковскую карточку, поэтому мне приходилось ездить в долину Сан-Фернандо или в Санта-Монику, где я обналичивал чеки и отгонял воспоминания о прошлом.

Все мои наличные хранились в стодолларовых купюрах, они были перетянуты резиновыми лентами и спрятаны под раковиной. Вскоре, вместо чтения Эммета Фокса и утренних молитв, я стал доставать деньги из-под раковины и пересчитывать их каждое утро. Это была какая-то мания. Я принялся фантазировать, как заработаю еще больше, намного больше. Я стал думать, что можно купить на эти деньги и как хорошо мне будет. Обычно я фантазировал, какую машину куплю. Тогда я ездил на «Вольво» 1987 года выпуска с пробегом триста двадцать тысяч километров. Это была старая пепельница на колесах.

Все больше и больше меня занимала идея прибыли, и я принялся обмозговывать всевозможные схемы быстрого обогащения. Жизнь в Малибу была экстравагантной, все вокруг меня были очень богаты или, по крайней мере, имели богатых родителей. Все мои друзья ездили на «Кадиллаках Эскалейд» и «Рейндж Роверах» и находились на полном обеспечении мам и пап. Я любил их, но в то же время сильно завидовал им. Зависть пожирала меня изнутри.

Я был готов заработать много денег, причем быстро. Так я, по крайней мере, думал.

* * *

На собраниях программы «12 шагов» я встретил Даниэля. Его родители и дедушка с бабушкой были очень состоятельными людьми, и, когда умер его отец, Даниэль унаследовал миллионы. Он всегда хорошо выглядел и был очень обаятельным парнем. Я злился на него, но любил его. Выйдя из рехаба, он попросил меня быть его наставником, поэтому довольно много времени мы проводили вместе. Во время наших разговоров он рассказал мне, что инвестирует в фьючерсы и опционы, покупает контракты на серебро и золото и зарабатывает бешеные деньги. Из сорока тысяч долларов он делал восемьсот тысяч менее чем за девяносто дней.

Я завороженно слушал его рассказы и горел желанием узнать побольше обо всем этом и поэтому принялся расспрашивать других. И все как один говорили: «Не инвестируй в фьючерсы и опционы. Все теряют деньги на этом. Все».

«Ага, — подумал я. — Все, но только не я».

Даже Даниэль меня отговаривал: «Это очень волатильный рынок, Халил. Ты можешь потерять много денег. Причем сразу».

В слепом приступе паранойи я начал подозревать, что Даниэль просто не хочет, чтобы я заработал немного денег. Я рассвирепел и принялся донимать его своими просьбами. В итоге он согласился мне помочь и предложил начать с покупки контрактов на золото и серебро.

Я поехал к Даниэлю и протянул ему все четырнадцать тысяч.

«У меня хорошее предчувствие, — сказал я. — Я инвестирую все».

Он отказывался раз двадцать, но в итоге я его уломал. Все до последнего цента он инвестировал в контракты на золото. Как я и ожидал, золото росло в цене несколько дней подряд, и я заработал уйму денег. Я не могу назвать точной цифры, но это было что-то вроде «золотой лихорадки».

Мне позвонил Даниэль.

— Все в порядке, Халил. Ты заработал немного денег. Готов продавать?

— Смотри, приятель, я в золоте. Цена на золото растет параболически. Это моя долгосрочная инвестиция.

Я ничего не знал о рынке и чеканил фразы, смысл которых едва понимал, но изрекал их, как Оракул из Омахи[66].

— Почему бы не вывести половину средств? — спросил Даниэль.

— Нет, — возразил я. — Я не собираюсь выводить половину средств. Хочу заработать немного гребаных денег.

Я держал все деньги в контрактах на золото, и цена на золото шла вверх. Там было несколько падений, но дальнейшие отскоки приносили мне все больше и больше доходов. Биржевые сводки на канале CNBC стали моей очередной зависимостью. Я не спал. Я перестал читать, забросил молитвы и медитации. Я грубил людям, а они даже не понимали, в каком стрессе я нахожусь. Целыми днями я отслеживал взлеты и падения рынка.

Я продолжал бегать с Королевской Рыбой и Просмоленными Башмаками, так как любил этих собак, но пропускал собрания программы «12 шагов» и гулял с разными девушками. Одной только трезвости было мало. Сейчас я хотел разбогатеть.

Через несколько недель рынок начал выглядеть очень шатко, и Даниэль снова спросил меня: не думаю ли я продавать?

«Нет», — твердо ответил я.

Он выдвигал разные доводы, которые могли бы убедить меня в том, что пора выводить деньги, но я уперся. Я был уверен, что золото в последний раз подскочит вверх. На следующее утро я проснулся в три часа утра и бросился узнавать курс золота на международном рынке. Все было хорошо. Я спустился вниз по лестнице и стал ждать, когда откроется американский рынок. Уже несколько недель меня мучила бессонница. Усталость в итоге доконала меня, и я вырубился в кресле-мешке около шести утра.

Проснулся я в пол-одиннадцатого. Телевизор молчал. Я посмотрел на верхний правый угол экрана, желая узнать курс золота. Мое сердце сжалось. Я протер глаза и открыл их снова. Перед глазами все расплывалось. Золото обвалилось в цене… До тридцати двух долларов за унцию. Глядя в экран, я схватил телефон и попытался произвести математический расчет. Похоже, я потерял тысячу долларов.

Почему не звонит Даниэль? Он должен был продавать, когда начался обвал.

Я посмотрел на телефонную трубку и понял, что она отключилась. Села батарейка. Я поставил трубку на базу, и, когда она включилась, на экране высветились семь голосовых сообщений, и все от Даниэля.

«Эй, приятель. Хочешь продавать? Перезвони».

«Халил, это Даниэль. Сейчас надо продавать. Перезвони».

«Перезвони мне».

Я не стал слушать последние четыре голосовых сообщения. Я набрал номер Даниэля. Комната наклонилась вбок. Лоб онемел.

Даниэль ответил с первого звонка. Все мои деньги пропали. Все эти восемнадцатичасовые рабочие дни, семидневная рабочая неделя, каждый сэкономленный цент… я был опустошен. Я рухнул на пол и разразился рыданиями, я щипал себя за ногу и причитал: «Нет, нет, нет!»

Я проклинал Даниэля, что он не продавал, хотя я сам категорически запретил ему продавать. Я злился на себя. Я злился на Бога.

— Бог, как Ты мог так со мной поступить? Как Ты мог? Я так усердно старался, так много работал. Как Ты мог так со мной поступить?

Даниэль понимал мою ярость, но ничего не мог поделать. Он тоже потерял много денег. Он возвращался обратно к матери в Луизиану, где добирал деньги из траста, и просил меня проследить за домом. Я оставался один в его прекрасном особняке на мысе Дюм. Меня снова тыкали носом, как нашкодившего щенка, и показывали, что у меня никогда не будет таких богатств.

Я провел отвратительную ночь. Я не спал. Я думал обо всех потерянных деньгах. Наутро я поплелся в гостиную. Слезы катились градом по моему лицу.

— Бог, как Ты мог так со мной поступить? Я так прилежно трудился.

И рухнул на кушетку.

«Я больше не могу ничего поделать, — думал я. — Я больше не могу ничего поделать. Мне тридцать пять лет, моя жизнь в руинах, и со мной больше никогда не произойдет ничего хорошего».

Я лежал на кушетке и напряженно думал о том, что моя жизнь наполовину прожита, а у меня нет ни цента. Что меня выгнали из средней школы, что я — осужденный преступник и бывший джанки. Наверное, я пролежал так несколько часов, утопая в зловонном болоте отвращения и жалости к себе.

Когда я нашел силы подняться с дивана, я взглянул на журнальный столик. Прямо посередине лежал новенький экземпляр книги «Каждый день с Эмметом Фоксом». Я подарил ее Даниэлю на прошлое Рождество. Я забросил свою книгу на несколько месяцев — так увлекся фондовым рынком. Я снова потерялся в жизни, на этот раз я не блуждал во мраке отчаяния и безнадежности, я не был бездомным джанки, но настроение все равно было хуже некуда. А когда я увидел книгу, настроение окончательно испортилось. Теперь я был разбит и чувствовал себя куском дерьма, так как сошел с удивительного духовного пути, на который ступил.

Я взял книгу в руки, полистал страницы. Я искал сегодняшнее число. Даже сейчас, спустя десять лет, мне с трудом верится в увиденное. Надо сказать, что когда я увидел эту фразу, то подумал: «Черт побери, Халил. Такого не бывает». Оказалось, что бывает. Я знаю, потому что это случилось со мной. Наверху страницы ежедневника была написана следующая фраза:

«Не уповай на серебро и золото. Уповай на Бога».

По телу побежали мурашки. Время остановилось.

Бог не желал мне зла. Бог не советовал мне инвестировать в фьючерсы. Скажу, что Он посылал мне знаки сотни раз.

Нет коротких путей. Есть только прямой и узкий путь. Моей миссией была моя работа и помощь людям. Я понял, что должен жить честной жизнью, насколько это возможно.

Я знал, что несу полную ответственность за все хорошее и плохое в своей жизни. Все, что я вложил, — это то, от чего я должен был отказаться. А теперь пришло время вложиться снова.

Только не в серебро и золото. В себя.