Глава 6 ТРАНСФОРМАЦИЯ, А НЕ ОТРЕЧЕНИЕ

Глава 6

ТРАНСФОРМАЦИЯ, А НЕ ОТРЕЧЕНИЕ

Действительно ли в Твоем видении абсолютно нет места отречению? Вопрос возник, потому что с тех пор, как я в контакте с Тобой, многие вещи в моей жизни полностью отпали. Я не имею ничего общего даже со своим старым «я».

В моем видении действительно абсолютно нет места отречению. Мне понятен этот вопрос и затруднение спрашивающего. Он не смог провести различие между отбрасыванием чего-то и теми вещами, которые отпадают сами по себе.

Отречение — это насильственное отбрасывание чего-то. А когда ты делаешь это насильственно, в действительности ничего не отбрасывается. Оно просто погружается в более глубокие слои бессознательного и превращается в еще большую проблему. Теперь оно будет пытаться выйти наружу различными способами — в виде разных обличий и масок, — и ты даже не сможешь его распознать. Но оно будет заявлять о себе, и очень настойчиво. Когда ты заставлял уйти все это в подсознательное, ты наделил его силой.

Когда ты делаешь нечто с усилием, ты наделяешь его силой. Нечто становится крепче и превращается во врага, скрывающегося внутри тебя, в темноте, — там, где ты более всего уязвим. Пока оно находилось в сознании, оно было на свету и ты был менее уязвим по отношению к нему.

Отречение — это подавление. И это верное психологическое определение: подавление. Как можно отречься от секса, кроме как с помощью подавления? А подавленный секс становится извращением.

Гораздо легче понять секс, все больше и больше осознавая его и позволяя ему отпасть самому по себе, чем когда он извращен, ведь тогда он принимает неестественные формы. Во-первых, становится трудно распознать, что это именно секс. Человек, слишком жадный до денег... Можешь ли ты предположить, что эта страсть к деньгам имеет нечто общее с подавленным сексом? Это тянется настолько издалека, что необходим Зигмунд Фрейд, чтобы это увидеть. Обычный человек не сможет увидеть связи. Каким образом? Деньги и секс кажутся настолько разными вещами! Но на самом деле они не так далеки друг от друга.

Если ты подавляешь секс, он возвращается в виде амбиций. Он превращается в политику. Политик может полностью забыть о сексе, поскольку вся его сексуальность, его сексуальная энергия полностью трансформируется в политические амбиции. Достигая все более и более высоких постов на иерархической лестнице, он будет получать сходное удовольствие. Чем выше он поднимается, тем больше ощущает некое подобие сексуального удовольствия, чего тебе не понять.

Как-то мне пришлось пожить в доме одного очень богатого человека. Он был холост и абсолютно не интересовался женщинами. Единственный его интерес представляли деньги — дни напролет он работал ради них, но так как я жил в его доме, он заинтересовался и моими идеями. У него был огромный дом, и он жил один; его родители уже умерли. Он не был женат, у него не было детей — одна только прислуга. Мне нравилось это место, поскольку там меня никто не беспокоил — ни дети, ни старики, ни ссоры, ведь жены там не было. Там было по-настоящему тихо; прислуга уходила вечером, и в таком большом доме мы оставались практически вдвоем.

Его не интересовало ничто, кроме денег. Поэтому вечером он закрывался в своей комнате — там не было никого, кроме меня, но он все равно закрывался изнутри — и начинал работать: подсчитывать, сколько он заработал, сколько потерял; сколько денег принес этот бизнес, сколько — тот. И только после этого он ложился спать — иногда в два, иногда в три ночи. Бывало, в это время я вставал, чтобы прогуляться, а он только ложился спать.

Однажды я спросил его:

— Ты когда-нибудь задумывался над тем, что ты будешь делать с этими деньгами? Ты не расточителен, ты скупец. У тебя нет детей, кому можно было бы оставить все эти деньги. Ты не настолько щедр, чтобы раздать их друзьям или тем, кто нуждается. Ты не участвуешь ни в каких предприятиях. Что ты собираешься с ними делать? Возьмешь с собой в могилу? Какой смысл во всех этих деньгах?

Поскольку смысл денег в том, чтобы их тратить, вся их ценность заключается в том, как их расходуют. У тебя может быть столько же денег, сколько и у меня, но если ты будешь тратить их особым образом, ты будешь богаче меня. Ценность денег измеряется их использованием. Тот, кто умеет тратить деньги, использует их в тысячу раз эффективнее, чем тот, кто не умеет. У него может быть столько же денег — но он беден.

И этот человек тоже был беден. Его деньги лежали в сейфах, в банках, в акциях — но он был беден.

Я сказал ему:

— Кажется, тебе не нужно больше зарабатывать, у тебя уже достаточно денег. Даже если ты проживешь двести лет, их хватит вполне. А с твоим скупым образом жизни их хватит на две тысячи лет. Двести — это если бы ты жил, как я; а так — тебе не истратить их и за две тысячи лет. С этого момента просто из интереса ты мог бы попробовать жить вечно. Почему ты так беспокоишься? Ты не можешь нормально спать, у тебя ни на что не хватает времени — ты когда-нибудь задумывался, каким образом с тобой приключилась эта болезнь, где ты подхватил этот рак?

— Я никогда не думал об этом, но ты прав. У меня достаточно денег, и я мог бы жить... Конечно, я не собираюсь жить две тысячи лет — семидесяти или восьмидесяти вполне хватит. Мой отец умер в семьдесят, его отец тоже умер в семьдесят, так что и я проживу не больше семидесяти, в крайнем случае — восьмидесяти, лет. Да, в этом есть смысл... Но не скажешь ли ты мне, почему я продолжаю делать все это?

— По одной простой причине: всю свою жизнь ты избегаешь женщин.

— Но какая связь между женщинами и деньгами? — спросил он.

— Это мы обсудим позже. А для начала позволь мне объяснить, почему ты избегаешь женщин.

А причина очень проста. Он наблюдал, как бабушка постоянно изводила, пилила и терзала его деда. Он наблюдал в этой же ситуации своего отца, а также дядю. Все они страдали, и он подумал, что причина их страданий — женщины. С самого детства он стал женоненавистником. А позже он попал под влияние джайнских монахов, так как его отец был очень религиозным человеком. Мужчины, которых изводят жены, становятся религиозными. Кроме религии, для них не остается никакого прибежища. Только она может их утешить: «Не беспокойся, это вопрос всего нескольких лет. В следующей жизни не совершай той же ошибки. И начинай отрекаться уже сейчас. Женщина имеет власть над тобой, только если ты в ней заинтересован сексуально. Она использует твою слабость». И это то, что он слышал от джайнских монахов. В джайнизме секс — это первый объект для отречения, ибо вместе с ним автоматически отпадает множество вещей; над ними уже не нужно работать специально. Секс представляется самой важной проблемой.

Видя, в какой ситуации оказался его дед, отец, дядя, соседи, а потом слушая слова джайнских монахов, глубоко внутри он принял решение, что не собирается устраивать себе такую головную боль.

Я сказал:

— Вот откуда твой интерес к деньгам. Энергии необходим какой-то объект для влюбленности, какой-то выход.

И я продолжил:

— Возможно, это тебя заденет, но я видел, как ты пересчитываешь купюры, и должен сказать, что ты касаешься их в точности так, как если бы ты касался своей возлюбленной.

Шокированный, он взглянул на меня. Мгновение он хранил молчание, а потом сказал:

— Возможно, ты прав. Я действительно испытываю удовольствие, касаясь этих банкнот. Я трогаю их снова и снова. И даже ночью вновь пересчитываю их, хотя накануне уже делал это. Просто прикасаться к ним доставляет мне странное удовольствие — даже если это чужие деньги.

И действительно: иногда он входил в мою комнату, и если на столе лежали какие-то деньги — а это было единственное место, где я их хранил, — первое, что он делал, это брал их и пересчитывал. Я говорил ему:

— Но это глупо. Это не твои деньги, зачем ты их считаешь?

— Я просто получаю удовольствие — не важно, чьи они, — отвечал он.

Ты можешь уловить смысл? Если тебе понравится замужняя женщина, будет ли тебя волновать, чья именно она жена? Это не имеет значения — она красива, и все, поэтому ты и обратил на нее внимание. За кем бы она ни была замужем, это не твое дело. И случай с этим человеком был в точности таким же: деньги есть деньги, в действительности они ничьи. И просто прикасаться к ним, пересчитывать их, играть с ними...

Я сказал ему:

— Если ты хочешь освободиться от этой одержимости деньгами, которая абсолютно идиотична...

Я не против денег, я против одержимости. Одержимый деньгами человек не может ими пользоваться. На самом деле он разрушает деньги, полностью уничтожает их назначение. В любом языке другое название для денег — «поток», и это очень важно. Деньги нуждаются в том, чтобы течь, быть подобными реке, быстро перемещаться. Чем больше их оборот, тем богаче общество.

Если у меня есть стодолларовая купюра и я просто держу ее в кармане при себе, никогда не используя, тогда какая разница — есть она у меня или нет? Я могу держать в кармане любой клочок бумаги, и он будет выполнять то же назначение. Но если я трачу эту банкноту, и она начинает двигаться, и каждый, кто получает ее, тоже немедленно ее использует, тогда эти сто долларов увеличиваются в сто раз — и именно столько денег теперь в этой комнате.

Скупец в реальности против денег. Он уничтожает саму их суть, так как перекрывает им возможность двигаться.

Я сказал ему:

— Сделай вот что: начни интересоваться женщинами.

— Что?! — воскликнул он.

— Просто попробуй. Я устрою тебе знакомство с несколькими женщинами.

Ко мне приходили из университета много женщин, профессоров колледжей, — поговорить о медитации и связанных с ней вещах.

— Не беспокойся, — сказал я. — Просто дай понять, какая из них тебе интересна, и я тебя познакомлю. Тобой заинтересуется любая женщина.

— Почему? — спросил он.

— Из-за денег. Они заинтересуются не тобой, а твоими деньгами. Но как только ты сам заинтересуешься женщиной, ты начнешь тратить деньги, ты расслабишься. Энергия, которая прежде была извращенной, потечет в естественное русло. И никто лучше женщины не покончит с твоими деньгами. Нет нужды жить две тысячи лет — деньги кончатся гораздо раньше. И как только ты заинтересуешься женщиной, твоя влюбленность в деньги перейдет в естественное русло.

— Я подумаю над этим, — сказал он.

— Подумай, но не трать слишком много времени. Сейчас тебе почти сорок пять. Когда тебе будет шестьдесят, даже мне будет трудно свести тебя с кем-нибудь. Так что не жди пятнадцать лет. Подумай сегодня вечером, а завтра утром, когда мы увидимся, расскажешь мне.

Он не мог уснуть всю ночь. Снова и снова он думал об этом и постепенно ему стало ясно: «Да, это все из-за женщин. Я постоянно занимаю себя деньгами, чтобы их избегать, ведь если у меня нет ни времени, ни свободного пространства внутри, разве женщина может появиться в моей жизни? И теперь ясно, откуда у меня такая одержимость деньгами — это замена женщины».

Так что будет это жажда денег, или власти, или славы — сексуальность может принимать разные формы, — зависит от конкретного типа человека. Знаешь ли ты, что, хотя поэты постоянно слагают стихи о женщинах, большинство из них держатся от женщин в стороне. Большинство писателей не проявляли интереса к женщинам. Большинство великих художников опасались женщин — и все по одной причине: или ты рисуешь, или ты женишься. Невозможно иметь двух жен — вместе они убьют тебя.

В Индии есть одна древняя притча. Вора поймали с поличным при ограблении дома. Он предстал перед судом, и судья спросил:

— Ты признаешь свою вину?

— Я признаю ее полностью, — ответил он, — но я должен кое-что сказать. Назначьте мне любое наказание, только не заставляйте меня жениться на двух женщинах.

— Я никогда не слышал о подобном наказании, — сказал судья. — Всю свою жизнь я выносил разным людям приговоры, но ни одного из них я не наказывал таким способом.

— В таком случае вы воистину хороший человек. Можете приговорить меня к смертной казни, только не...

— Но я хочу знать, откуда такое условие.

— Именно из-за этого я и попался. Я пробрался в дом человека, у которого были две жены. Одна жила на первом этаже, а другая этажом выше. И обе они дергали мужчину — одна вверх, а другая вниз. Мне стало так любопытно, что я забыл, зачем пришел. Мне было интересно узнать, чем все это кончится, кто в итоге победит. Ясно, что у мужчины не было шансов выиграть — его поколачивали с обеих сторон.

Вот почему меня поймали; а так я ни разу не попадался за всю жизнь — разве ранее вы видели меня в суде? Я прирожденный вор; мой отец был вором, отец моего отца был вором — это наше семейное ремесло. И в нашей семье это первый случай, когда кто-либо попался, мне стыдно. Душа моего отца и душа деда стыдятся за меня. Я мог без труда взять ценности и скрыться, но эта история с двумя женщинами и мужчиной... Собралась толпа, и из-за этого меня поймали. Кто-то сказал: «Кто этот человек и что он тут делает? Кажется, он не из этой округи!» Поэтому приговорите меня к смерти или к пожизненному заключению — как вам угодно, — но, пожалуйста, не приказывайте мне жениться на двух женщинах.

И в этом же положении оказываются поэты, художники, музыканты, танцоры — любой человек искусства предпочитает не связывать себя с женщиной или вступает в эти связи лишь время от времени, с незнакомками. Он может заинтересоваться какой-нибудь женщиной в поезде, так как это безопасно — на следующей станции он сойдет. Художники, бывало, рассказывали мне, что вступают в связь только с незнакомками, чьих имен они не знают да и не хотят знать. И своих имен они им не называют; они остаются друг для друга незнакомцами.

Этот страх имеет глубокие корни и свою собственную реальность. И возможно, в этом — одна из причин, почему в прошлом женщины никогда не занимались творчеством: они не могли позволить себе жить в одиночестве в обществе, которое было полностью создано мужчинами. Женщина, живущая в одиночестве, подвергается постоянной опасности. Только недавно за всю историю человечества несколько женщин начали делать карьеру в качестве писателей, поэтов, художников. Всего лишь несколько последних лет — и то только в очень прогрессивных, развитых, авангардных регионах — женщины могут жить независимо, как мужчины. Они начинают рисовать, сочинять стихи, музыку.

Женщины обладают всеми возможными талантами, но в течение тысячелетий единственным их творчеством была сексуальность; а когда вся сексуальная энергия расходуется на рождение детей... Можешь ли ты представить женщину, окруженную дюжиной детей, которая сочиняла бы музыку? Эти дети вокруг нее шалят и безобразничают. Сможет ли она сочинять музыку, писать стихи или рисовать? Ты думаешь, эти двенадцать будут сидеть спокойно? Они начнут рисовать раньше нее!

Это кажется странным, но наименьший опыт общения с женщинами имеют поэты. Возможно, именно из-за этого они и пишут об этом — это извращение. А иначе зачем сочинять о женщинах стихи? Поэтам не хватает реального опыта, они почти монахи. Почему художники продолжают рисовать обнаженных женщин? Почему скульпторы ваяют статуи голых женщин — для чего? Это все извращение — куда более прекрасное, чем накопление денег или уход в политику, — но все же извращение. Они удовлетворяют свои естественные инстинкты неестественным способом. Потому, с одной стороны, они продолжают музицировать, писать стихи и картины, а с другой — ощущают бессмысленность жизни.

Творческие люди больше других страдают от бессмысленности жизни. Это странно: ведь они создают прекрасные стихи, рисуют великолепные картины, и все же жизнь для них не имеет смысла. Она не потеряла смысл для клерка, но потеряла для Жан-Поля Сартра, выигравшего Нобелевскую премию! Она не потеряла смысла для школьного учителя, который, должно быть, несчастнейший из людей — тридцать детей против одного бедного парня, — но он не ощущает бессмысленности.

На самом деле жизнь бессмысленна для тех, кто живет неестественно, чья энергия приняла искусственный, произвольный оборот. Такие люди никогда не ощутят смысла, потому что они отдалились от самого источника жизни.

Сходным образом монахи, совершенно не имея никакого опыта с женщинами, рьяно выступают против них. Я спрашивал индуистских, буддистских, джайнских, христианских монахов: «Каков у тебя опыт общения с женщинами? Ты высказываешься против них, но для этого необходим еще больший опыт, чем когда ты выступаешь в чью-то пользу. Так каков твой опыт?» Но никто из них не мог сказать, что располагает каким-то опытом... «Тогда почему ты продолжаешь осуждать их?» — спрашивал я.

Да, у монахов есть единственный опыт взаимодействия с женщинами: женщины постоянно стаскивают их с пьедестала под названием «Я более свят, чем ты». Монахи переносят на женщину свой антагонизм — бессознательно, сами того не понимая, — переносят его на любую встречную женщину. Все женщины — зло, агенты дьявола.

У этих людей нет опыта абсолютно. На самом деле, если они перестанут осуждать женщин, есть опасность, что страсть к женщинам может вернуться — она постоянно стучит в дверь. Им необходимо все время быть занятыми, как можно громче осуждать женщин, чтобы только не слышать этот стук, говорящий, что женщина здесь. Если они прекратят выступать против, они его услышат и не смогут не открыть дверь — а это станет для них провалом.

Я сказал тому другу:

— Просто попробуй — в этом нет вреда. Женщины, что приходят ко мне, не бедны; они не станут просить у тебя денег или дорогих подарков. Я представлю тебя просто как друга, чтобы у тебя была хоть какая-то возможность пообщаться с женщиной.

Следующим утром он сказал:

— Я готов. Возможно, ты прав — и я потеряю интерес к деньгам. Всю ночь я обдумывал, взвешивал, что мне делать. Но в итоге я решил, что так все и есть, я коллекционирую мусор.

Я познакомил его с женщиной, которая спустя шесть месяцев стала его женой, — и я покончил с его карьерой! Он собирался стать богатейшим человеком в городе, но эта женщина начала тратить его деньги. Каждый день, встречая меня, он говорил:

— Ты устроил мне проблемы, ее запросам нет конца. И меня больше не интересуют деньги, так что больше я не гонюсь за ними, как сумасшедший. Если они приходят, хорошо, если нет — меня это не беспокоит, но она постоянно их тратит. Двести лет или восемьдесят... Думаю, она покончит со мной около шестидесяти или раньше. Но ты был прав.

Я отвечал:

— Теперь появилась возможность. Раньше ее не было. Отказавшись от денег, ты отрекся от того, что не было естественным инстинктом в тебе. Ты отрекся всего лишь от пути извращения — а оно могло принять и другую форму. Ты мог гнаться не за деньгами, а быть вовлеченным в политику, и тогда той же проблемой стала бы власть. Но сейчас ты стоишь на естественной почве. А любая трансформация способна случиться только с естественным человеческим существом.

Философия отречения состоит в том, что нужно отречься от денег. Но я знаю, что, поскольку деньги — искусственная, созданная человеком вещь, отречение от них никуда не приведет. Эти люди говорят: «Отрекись от дома», но что это даст? Ты начнешь останавливаться в храмах и превратишься в груз для общества. Эти люди говорят тебе: «Перестань зарабатывать сам себе на жизнь» — и ты начинаешь просить милостыню.

В Индии можно встретить множество нищих, но ты никогда не увидишь на их лицах чувства вины из-за того, что они попрошайничают. Я не видел ни разу. Проведя в путешествиях тридцать лет, я не встретил ни одного нищего, который бы считал, что он делает что-то неправильное. Если ты не подаешь ему, ты виновен.

Однажды... Это произошло на вокзале в Кандве, на пересадочной станции. Я приехал из Индоры и дожидался отправления поезда в Мумбай. Я был один в купе и просто смотрел в окно; поезд должен был отправиться через час. Ко мне подошел нищий и сказал, что его мать умерла и ему нужно немного денег для погребальной церемонии. Я дал ему одну рупию.

Он не мог поверить — за всю жизнь ему никто еще не подавал целую рупию. Он глянул на меня. Я сказал:

— Я это сделал сознательно. Твоя мать умерла. Ступай домой и займись делом.

«Должно быть, этот человек сумасшедший или простак», — подумал нищий и ушел.

Но через пятнадцать минут он вернулся — уже без пальто — и, притворяясь другим человеком, сказал мне:

— Мой отец очень болен.

— Что ж, бывает, — ответил я и дал ему еще одну рупию. — Пойди и помоги отцу. Несколько минут назад у одного человека умерла мать; твой отец тоже может умереть. Ступай, помоги ему.

Теперь этот человек не мог так просто оставить меня в покое. Через пятнадцать минут он снова вернулся — теперь уже без кепки.

— Что-то с кем-то из семьи? — спросил я.

— Как ты догадался? — спросил он. — Да, моя жена беременна, в любой момент она может родить, а у меня нет ни единого пенни.

— Возьми рупию и поспеши, — сказал я. — Сегодня столько всего случается. У одного человека умерла мать — он носил пальто и кепку. У другого человека отец был при смерти — у него не было пальто, но была кепка. У тебя нет ни пальто, ни кепки, и твоя жена в опасности. Беги!

Через пятнадцать минут он вернулся.

Я спросил:

— Какие-то семейные проблемы?

— Нет, — сказал он. — Я думал, что надуваю тебя, но теперь чувствую себя виноватым.

— Из-за чего? — спросил я. — То были другие люди.

— Нет. Это все был я.

— Не переживай, — ответил я. — Тогда я, должно быть, был другим человеком. Скорее всего, тут сидел кто-то другой — иначе такому невинному человеку, как ты, вряд ли бы все это удалось.

— Это уже слишком, — сказал он. — Возьми свои четыре рупии обратно.

— Нет, это ты возьми еще одну, чтобы тебе не пришлось в следующий раз приходить голым, ведь если ты еще что-нибудь снимешь... И откуда тебе взять еще родственников? С ними будет покончено, они все перемрут!

Я никогда не забуду того, что он сказал. Он ответил:

— Ты первый человек, заставивший меня испытать вину. А так — кто бы нам ни подавал, мы считаем этих людей простаками. Если они ничего не дают нам, мы говорим, что они грешники. Мы никогда не задумываемся о себе.

Ни один нищий не задумывается. Он просто дает тебе возможность быть добродетельным — ты должен чувствовать себя обязанным ему. Он ставит перед тобой лестницу, по которой ты можешь подняться в рай. Ни один нищий, хотя он и попрошайничает, никогда не чувствует себя ниже тебя.

Ум настолько хитер, что способен принять любое направление и исказить твое простое, естественное существо.

Конечно, никто не хочет попрошайничать, никто не рождается, чтобы просить подаяние. Но сексуальный инстинкт способен принять любую форму — он может превратиться в жадность богатого или в жадность бедного.

Когда я был профессором, один мой студент, обучающийся в аспирантуре философского отделения, всегда приходил в дорогой одежде и выглядел весьма респектабельно. Однажды я выходил из вокзала — я постоянно путешествовал из Джабалпура по всей Индии, двадцать дней в месяц я отсутствовал в городе. Я мог вернуться через три дня на несколько часов — просто чтобы показаться в университете, потому что меня не могли отпускать так надолго и я не мог брать столько выходных — иначе откуда бы я брал деньги?

Итак, это было вступление... Один из моих студентов брал мою машину и парковал ее в том же месте, где обычно это делал я. Машина всегда была припаркована, и это был признак того, что я в университете. Я говорил ему: «Пригоняй машину к двум часам дня, а в четыре можешь уезжать — всего два часа. Все будут думать, что я здесь; это самые насыщенные часы, когда все приходят. И каждый знает, что раньше двух меня не бывает — с двенадцати до двух я сплю, так что проблемы нет».

Поэтому раз в четыре дня я приезжал и уезжал: приезжал утром, а уезжал вечером. И там был один нищий, который постоянно получал от меня одну рупию — каждый раз, когда я приезжал или уезжал, я давал ему рупию. Однажды я просто случайно увидел этого своего студента рядом с тем стариком, как раз за навесом, где была припаркована моя машина. Я подошел ближе: что сын богача может делать рядом с этим нищим? А этот нищий отдавал ему рупии...

Я вышел наружу и подозвал их. Они оба задрожали. Старик сказал:

— Пожалуйста, не говори никому — это мой сын.

— Сколько ты зарабатываешь? — спросил я. — Этот юноша обеспечен лучше всех в университете; должно быть, ты набираешь тридцать, сорок или даже пятьдесят рупий в день?

— Ты прав, — ответил он.

— И сколько же у тебя на счету в банке?

—Теперь я не могу что-либо от тебя скрывать, — сказал он.

У него оказалось пятьдесят тысяч рупий.

— Тогда почему ты нищенствуешь? Ты мог бы заняться каким-нибудь бизнесом.

— Это и есть мой бизнес. И он не требует никаких вложений — где еще в Индии ты заработаешь пятьдесят рупий в день?

— Верно, — ответил я.

— И я оставлю сыну достаточно денег, он сможет прожить богатую жизнь. Я еще проживу сколько-то лет, так что заработаю для него достаточно; даже сейчас он уже хорошо образован. Но, пожалуйста, не говори никому, иначе это может помешать его карьере.

Этот человек просит подаяние и не считает, что в этом есть что-то плохое. Для него это бизнес, не требующий вложений и приносящий хорошие доходы. Все, что нужно делать, — это дурачить людей.

Сексуальный инстинкт может принять множество форм. Он может обернуться жадностью. Он может превратиться в жажду власти. Он может превратиться в тонкую игру эго под названием «Я более свят, чем ты».

Именно этим занимаются монахи; у них нет другого источника удовольствия. Они истязают себя и отрекаются от всего, что ты считаешь удовольствием и радостью.

Тогда что заставляет их стрелки идти, что заставляет их тикать? Откуда они берут энергию? Энергия берется из позиции «Я более свят, чем ты», «Вы все грешники, а мы — единственные, кто не грешен, мы святые». И они с небес будут смотреть на тебя, сгорающего в адском огне.

Благодаря отречению ты можешь отбросить секс, отбросить удовольствие от вкусной еды, отречься от одежды, ходить голым, отказаться от всех видов собственности — но странным образом ты останешься привязанным ко всем этим вещам.

Когда я был в Мумбай, ко мне пришел вместе со своим учеником один индуистский монах, который хотел узнать, какая именно медитация подошла бы ему.

Я сказал ему:

— Завтра утром встретимся на пляже, где и займемся медитацией. Лучше, если ты придешь туда, так как это вопрос практики.

— Но завтра утром мне будет сложно приехать. Я смогу послезавтра.

— А что за проблема завтра? — спросил я.

— Проблема в том, что мой ученик завтра утром должен сделать некоторую работу, он не может поехать.

— Так пусть он делает свою работу — ему не нужно приходить.

— Ты не понимаешь, — сказал монах, — я отрекся от денег.

— Ты все больше запутываешь меня. Ты отрекся от денег — прекрасно, но какое отношение это имеет к тому мужчине, его завтрашним делам и тому, что ты не можешь прийти в мою медитационную группу?

— Ты что, не понимаешь простых вещей? — сказал он. — Я не могу прикасаться к деньгам, поэтому вместо меня он обращается с ними. А в Мумбай я должен ехать на такси — кто будет платить? Я не могу касаться денег; я от них отрекся. Все мои деньги у него; он платит за меня, и если кто-то жертвует деньги мне, получает их он. Я полностью вне этого, я не имею ничего общего с деньгами.

— Прекрасное распределение сил! — сказал я. — Ты не имеешь ничего общего с деньгами, но что ты делаешь с этим человеком? Ты отправишься на небеса, а этот человек попадет в ад — он, бедняга, все время служит тебе, следует за тобой везде, но все же попадет в ад. Если ты отрекся от денег, тогда живи без денег, страдай без них. Но к чему посылать его в ад? Ты ответствен за это, и ты отправишься в еще более глубокий ад, чем он!

Люди находят странные способы, не понимая, что они делают. Они просто следуют мертвым догмам, мертвым принципам. Они отрекаются от денег, потому что деньги веками осуждались религиозными людьми. Я сказал:

— Это еще больше усложняет дело. Если бы ты опускал руку в собственный карман, все было бы гораздо проще, но ты опускаешь ее в чужой карман. Это воровство! Чем ты занимаешься? Ты вор-карманник. И ты гораздо более опасный вор, чем кто-либо другой, потому что обычный вор по крайней мере пользуется собственной рукой, а ты, вытаскивая деньги из его кармана, используешь его руку. Рука — его, карман — его, а ты полностью вне этого, ты над всем этим.

И я сказал ученику:

— Уезжай прямо сейчас, пусть он остается здесь. Я не отпущу его вместе с тобой. Уезжай как можно быстрее и туда, где он не сможет тебя разыскать, ибо этот человек прокладывает для тебя дорогу в ад. И все деньги, что у тебя есть, — твои. Он отрекся от денег и не может на них претендовать.

— Правда? Все деньги? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду, говоря «все»?

— Ну, когда мы едем куда-нибудь, обычно у меня в кармане двести-триста рупий, но в нашем храме их тысячи.

Я сказал:

— Все эти деньги твои, отправляйся за ними. Я задержу его здесь, чтобы ты мог взять деньги и уехать. А если он попытается уехать отсюда, я сдам его полиции, — ведь он отрекся от денег. Он не может даже заявить в полицию, что их у него украли.

— Что? — воскликнул монах. — Я приехал сюда учиться медитации!

— Я учу тебя тому, что такое отречение, — ответил я. — А то, что ты делал до сих пор, — это обман. Ты обманывал себя, этого бедного человека и Бога — обмануты все.

Отрекись от чего-нибудь — и ты привяжешься к этому еще больше, чем был привязан прежде. Твои мысли постоянно будут крутиться вокруг этого.

Древняя притча. Один человек очень хотел постичь тайну чудес. Он столько слышал о том, что в Тибете, среди высочайших вершин Гималаев живут святые, которые могут этому научить, — они владеют всевозможными видами чудес. Так что он постоянно служил различным святым. В Индии их так много — так же как и здесь. Когда я впервые приехал сюда и увидел, сколько тут святых, я подумал, что эти люди не оставят меня в покое.

Этот человек нашел одного очень старого мудреца, которому начал прислуживать: массировать ноги, приносить еду и делать все, что в его силах. Этот мудрец знал — как знал и весь город, — в чем причина такого служения. Старый мудрец говорил ему:

— Я простой человек и не знаю никаких чудес.

— Это верный признак святости, — отвечал человек. — Те, кто кричат об этом, недостойны. Ты тот, кто знает секрет.

— Это непросто, — отвечал святой. — Если я скажу, что знаю, тогда ты скажешь: «Научите», но, уверяю тебя, я не знаю никаких чудес и не думаю, что кто-либо знает, — разве что такие люди, как ты, которые продолжают сочинять мифы о чудесах. Но чудес не существует.

Однако человек не сдавался; день и ночь он прислуживал мудрецу. Однажды ночью, когда старик хотел спать, человек начал делать ему массаж.

Тот сказал:

— Прекрати!

Но человек ответил:

— Я не перестану до тех пор, пока вы мне не расскажете. Если хотите уснуть сегодня ночью, просто расскажите мне секрет, чтобы я мог творить чудеса.

— Хорошо, — ответил старик. — Я расскажу тебе. Он очень прост. Иди домой, прими душ, сядь в позу лотоса и вот тебе тибетская мантра: «Ом мани падме хум». Повтори ее пять раз, и утром ты сможешь совершать любые чудеса, какие только пожелаешь.

Услышав это, человек вскочил и выбежал из комнаты.

— Подожди! — крикнул старик. —Ты не дослушал условие.

— Я приду снова утром, — ответил тот.

— Нет, нужно выполнить условие, иначе мантра не сработает.

— И что это за условие?

Мудрец ответил:

— Когда будешь повторять мантру, ты не должен думать об обезьянах.

— Не беспокойтесь, — сказал человек. — За всю свою жизнь я ни разу не подумал об обезьянах. Я всегда думаю только о мудрецах и святых, так что это пустяк, а не условие.

Но как только он вышел из храма, он повсюду стал замечать обезьян — они сидели на деревьях, скрывались в кустах...

Он сказал:

— Боже мой! Сегодня вокруг столько обезьян!

Их всегда было много, просто раньше он не отрекался от них, а теперь отрекся. К моменту, когда он подошел с дому, он уже не мог понять, кажется ему это или нет, — толпы обезьян преследовали его, корча рожи. Он сказал:

— Первым делом нужно принять ванну, возможно, это поможет.

Но ничто уже не помогало. Пока он принимал ванну, обезьяны заполнили ванную комнату. Он сел в падмасану, закрыл глаза — и вдруг... обезьяны, и не одна, а целая толпа! Он не смог произнести короткую мантру «Ом мани падме хум» даже один раз. Обезьяны никуда не исчезали. Он пытался всю ночь: снова ванна, та же позиция, закрытые глаза, но эти обезьяны...

Еще до рассвета он ворвался в храм. Мудрец расхохотался, но человек был очень зол! Он сказал:

— Не время для смеха! Вам смешно?!

— Я всегда говорил тебе, что не знаю никаких чудес, секретов и мантр, но ты не слушал меня, вот мне и пришлось соврать.

— Если вам пришлось соврать, вы по крайней мере могли не упоминать об этих обезьянах!

— Но без обезьян мантра не была бы завершенной. Они побеспокоили тебя?

— Побеспокоили? Вы старый мудрец и я считаю вас своим мастером, иначе я убил бы вас!

Как только ты отрекаешься от чего-то насильственно — а само слово «отречение» означает насилие по отношению к себе, — ты разделяешь себя. Любое отречение создает в тебе состояние шизофрении: одна часть отвергается, а другая приветствуется, — ты расколот надвое.

Все эти религии преступны, потому что создают в человечестве раскол. Ты можешь быть целостными, только если ты естествен.

И я понимаю затруднение спрашивающего. Но его затруднение состоит лишь в том, что он не может провести четкого различия. Да, мои санньясины обнаруживают, что многие привычки, которые они долгое время пытались отбросить, исчезают сами по себе. Они даже не прикладывают никаких усилий. В действительности даже если бы они хотели вернуть эти привычки, это было бы невозможно.

Но это не отречение, а трансформация. По мере того как ты становишься более осознанным, более естественным, более безмолвным, обретаешь больший мир с самим собой — без всякой борьбы, в глубоком приятии, — ты начинаешь видеть бессмысленность этих привычек и просто больше не можешь продолжать их. Не то чтобы ты перестаешь что-либо делать, наоборот, внезапно, в один день ты замечаешь: что случилось? Какая-то привычка, которая преследовала тебя двадцать четыре часа в сутки, не появляется уже много дней — и все эти дни ты даже не вспоминал о ней.

Среди моих коллег в университете был один профессор, заядлый курильщик. Доктора запрещали ему курить, жена, дети, коллеги — все были против, так как это сжигало его легкие, разрушало здоровье. Врачи сказали: «Если вы не перестанете, медицина не сможет вам помочь. Вставая утром, вы первым делом выкуриваете сигарету, и последняя процедура перед сном — это сигарета, и так постоянно».

Его невозможно было увидеть без сигареты во рту. Когда заканчивалась одна, он прикуривал от нее следующую. Он никогда не носил зажигалки — в этом не было необходимости; он просто носил полные карманы сигарет. Однажды я сидел в учительской. Так получилось, что один из стульев без всяких усилий с моей стороны с первого же раза закрепился за мной. Я просто пришел и сел на него, так как он был свободен. Постепенно все начали считать, что это мой стул. В учительской не было ничьих личных стульев, любой профессор мог сесть на любой стул. Только этот стул был моим, так как люди побаивались меня, — я не интересовался сплетнями, не интересовался кино, политикой; мне было не важно, кого выберут деканом, кого проректором и прочее. Было совершенно ясно, что я считаю это все дерьмом. Поэтому не только этот стул, а еще два с левой и два с правой стороны были в моем распоряжении. Только изредка кто-то мог подойти и робко спросить: «Могу я здесь сесть?» «Без проблем», — отвечал я.

Как-то раз ко мне подошел этот профессор; его практически трясло. В дрожащей руке он держал сигарету. Я до сих пор помню эту картину: его обожженные пальцы, обожженные губы. Я сказал:

— Да, садитесь. Могу я быть чем-то полезен? Сюда никто не подходит, пока не почувствует во мне какую-то необходимость.

Он ответил:

— Только в одном: я хочу бросить курить. Обо мне беспокоятся врачи, семья, друзья, и все они разгневаны. Не то чтобы я не хочу бросать — я испробовал все возможные способы, — но я не могу жить без сигарет. И это верно, что они меня погубят. Вы могли бы помочь?

— Да, я могу помочь, — ответил я. — Во-первых, скажите всем своим друзьям, врачам, жене, родителям и детям: «Я буду продолжать курить, и хватит уговаривать меня бросить. Я слышал это уже множество раз; если вы не прекратите, я уйду из дома».

Можете переехать ко мне домой. Это сработает, этой угрозы будет достаточно. Скажите им, что никогда не вернетесь домой, если кто-нибудь будет упоминать о сигаретах. И скажите также следующее: «Отныне, если у меня получится, я буду курить даже во сне», дайте им это понять совершенно четко.

— Но, — сказал он, — как же это поможет мне бросить?

— Не нужно бросать, просто сделайте то, что я сказал. Отбросьте саму идею бросить — это первый шаг. А второй — продолжайте курить, но будьте осознанным.

— Что вы имеете в виду? — спросил он.

Я ответил:

— Когда достаете пачку, вытаскивайте ее из кармана осознанно. Покажите, как вы это делаете.

Он достал пачку сигарет. Я сказал:

— Это неосознанно. Вы не бдительны даже во время такого простого действия. Нужно прочувствовать все — как ты опускаешь руку в карман, насколько тяжела пачка, ощутить саму пачку, ее поверхность. Попробуйте прямо сейчас.

Он попробовал:

— Так совсем по-другому.

— Хорошо. А теперь вытащите сигарету — не как обычно. Будьте бдительны. Постучите ею по пачке — не как вы это делаете всегда, а осознанно. Если обычно вы постукиваете три раза, постучите шесть — это не повредит, но сделайте это осознанно. Положите сигарету в рот, подождите немного, не торопитесь. И носите теперь с собой зажигалку. Сделайте еще паузу, будьте бдительны; и проделайте то же самое с зажигалкой. Зажгите сигарету, продолжайте все осознавать. Начните курить. Вдохните дым; почувствуйте, как он входит вовнутрь, как выходит наружу — осознавайте это. Это то, что делал Будда, — только он делал это без сигарет. Он проделывал это с чистым воздухом. А вы современный человек — вы проделываете это с грязным воздухом; но это не повредит, осознанность остается той же. Не важно, совершаешь ли это со свежим утренним воздухом или грязным сигаретным дымом.

И какая разница — умрешь ты двумя годами раньше или двумя годами позже? Что ты будешь делать, если твоя жизнь продлится на два года больше? Ты выкуришь еще больше сигарет, а эти люди еще больше будут донимать тебя, — так что не переживай, забудь об этом. Нет необходимости бросать курить — нужно с полным вниманием осознать, что происходит.

Это был по-настоящему очень разумный человек, так как всего лишь через двадцать четыре часа он доложил мне:

— Я чувствую себя полностью по-другому. И я могу делать то же самое просто с дыханием.

Я ответил:

— Это неплохо. Попробуйте просто с дыханием. Можете не использовать сигарет, но всегда носите их с собой. И как только вы почувствуете беспокойство, вытащите одну из них — но по-новому, новым способом.

В течение семи дней этот человек делал випассану с дыханием.

— Вы выбросили сигареты? — спросил я.

— Нет, они отпали сами по себе, — ответил он. — И эта осознанность помогла мне не только бросить курить, но и прочувствовать многие другие вещи, которых я раньше не осознавал.

Медитирующий человек заметит, что его привычки отпадают сами по себе, но это не он их отбрасывает. Я повторю категорически: в моем понимании религиозности нет места отречению. Но это не означает, что ты останешься прежним.

Я даю тебе потенциальный метод трансформации, который освободит тебя от всего бессмысленного, ненужного, глупого; всего, что является лишь твоим реагированием, что ты делал просто по привычке или из желания отомстить и сделать наоборот.

Да, в тебе родится совершенно новый человек, который поймет, что не имеет никакого отношения к себе-прошлому, — и это естественно, потому что прошлый ты — это не что иное, как клубок старых привычек, потерянный где-то по дороге. И ты даже не можешь вспомнить, где именно ты его потерял.

А твоя новая суть постоянно оттачивается, очищается и обновляется твоей осознанностью.

Я хочу научить тебя только одному — осознанности. Она освободит тебя от всех твоих проблем. Но если осознанность в тебе отсутствует, тогда, что бы ты ни делал, это создаст только еще большие проблемы и ты все больше и больше будешь отдаляться от собственного естества; эти проблемы будет очень трудно решить, потому что они надуманные.

Но даже если тебе удастся разрешить их, это не сыграет никакой роли; твое извращение начнет двигаться в другом направлении, примет другую форму. Возможно, теперь оно войдет через другую дверь — ибо в твоем доме множество дверей, и о многих из них ты даже не подозреваешь.

Но благодаря свету, благодаря пламени осознанности ты впервые узнаешь свой дом — со всеми его дверями, со всеми его окнами. И как только твой дом озарится светом, я больше не скажу: «Делай то, не делай этого». В этом не будет необходимости; ты сам будешь поступать только правильно.

Люди постоянно спрашивают меня: «Что правильно, а что неправильно?» Мой ответ таков: правильно все, что исходит из осознанности. А что происходит без осознанности, не правильно. Поступки не могут быть правильными или неправильными — верным или неверным может быть только источник, из которого они исходят.