Глава 14 ОБЩЕСТВО ПРЕВРАЩАЕТ ВАС В ТОЛПУ, МЕДИТАЦИЯ ВЫВОДИТ ВАС ИЗ ТОЛПЫ

Глава 14

ОБЩЕСТВО ПРЕВРАЩАЕТ ВАС В ТОЛПУ, МЕДИТАЦИЯ ВЫВОДИТ ВАС ИЗ ТОЛПЫ

Почему изначально люди были уведены в сторону от своей истинной сущности?

Человек рождается с неизвестным, непознаваемым потенциалом. Когда он приходит в этот мир, его истинное лицо еще не видно. Он должен его найти, ему предстоит исследование, и это очень красиво. В этом и состоит разница между существом и вещью.

Вещь не обладает потенциалом; она — это то, что она собой представляет. Стол — это стол, стул — это стул. Стул никогда не превратится во что-то другое; у него нет потенциала, он обладает только своей данностью. Он не является ничьим семенем. Человек — это не вещь, и это влечет за собой все страдание и всю радость, все вызовы и все беспокойства.

Ребенок приходит чистым, на нем ничего не написано; нет никаких указаний на то, кем он должен быть, — ему открыты все измерения. И это первое, что необходимо понять: ребенок — это не вещь, ребенок — существо.

Он еще не состоялся, ему еще предстоит случиться. Он — это процесс, и невозможно предугадать, где он закончится, каков будет конечный результат его жизненных опытов, переживаний, беспокойств, экстазов, что получится в конечном счете. Суммарный итог его жизни вначале неизвестен. Ребенок не приносит с собой карты. Астрологи и хироманты обманывают тебя, и им это удается, поскольку для этого у них есть все возможности. Родители хотят знать, что произойдет с их ребенком, они делают это из любви, поэтому их и эксплуатируют всевозможные мошенники. И эти мошенники предсказывают: «С ним случится то-то или то-то», но это не причиняет большого вреда; они эксплуатируют тебя чуть-чуть. Их предсказания никогда не исполняются.

Настоящую проблему представляют собой священники, политики и педагоги. Политика не интересует истинный потенциал ребенка; он заинтересован в том, чтобы этот ребенок стал частью его игры во власть. Он вкладывается в каждого ребенка, ибо каждый ребенок — его потенциальный сторонник или противник. Предвыборную кампанию нужно начинать как можно раньше, потому еще до того, как ребенок встанет на ноги, его направляют на путь, который будет исполнять желания политика, но уничтожит внутреннее семя в ребенке.

Священник также заинтересован; он тоже инвестирует в детей. Папа тем более значителен, чем больше в мире католиков. Если католиков не станет, какой смысл будет в Папе, кого он будет интересовать? Каждый новорожденный обладает определенной силой, которая может быть использована политиками и священниками.

Вскоре, когда ребенок станет вполне оперившимся гражданином мира, его нужно будет захватить. Если он родился в католической семье, то он должен стать католиком; или если, по счастью, он сирота, тогда о нем позаботится Мать Тереза и обратит его в католичество. Это великая удача. Чем больше в мире сирот, тем больше Нобелевских премий сможет получить Мать Тереза и тем больше будет католиков. Чем больше в мире нищих... Их легко можно обратить в католичество.

Иисус говорит, что не хлебом единым жив человек. Это верно в отношении подлинного человека, но не в отношении масс. А что касается масс, я утверждаю, что человек жив хлебом, и одним только хлебом. И вокруг одни только массы. Где ты встречал настоящего человека? Эти политики, священники и педагоги не предоставляют ни одного ребенка самому себе, чтобы тот мог стать подлинным, обрел свое истинное лицо и нашел себя. Повсюду люди, которые имеют корыстные интересы в отношении каждого ребенка. А ребенок — это чистый лист, на нем ничего не написано, и каждый испытывает искушение написать на нем что-нибудь. Родители, естественно, хотят записать туда свою религию, касту, свою философию, политическую позицию — ведь ребенок должен представлять их самих. Он должен нести их наследие.

Если на протяжении веков они были индусами, ребенок должен быть индусом и нести наследие индуизма будущим поколениям. Их не интересует собственный потенциал ребенка — он никого не волнует, — их интересуют личные вложения, и естественно, каждый родитель вкладывается.

Родители так много отдают детям: дают им жизнь, растят, дают им образование — и все это делается с определенными условиями — не важно, высказано оно вслух или нет. Однажды они скажут: «Мы столько для тебя сделали — сейчас настало время тебе сделать что-то для нас». Возможно, они и сами не осознают, что делают, — просто именно так их воспитали собственные родители; поколение за поколением происходит одно и то же.

Учитель заинтересован в том, чтобы ученик представлял его самого. Религиозный учитель заинтересован в том, чтобы ученик был моделью его учения. Я хочу, чтобы ты запомнил: каждый заинтересован в ребенке с теми целями, которые абсолютно не интересны ребенку.

А ребенок очень беспомощен, он не может бороться против всех этих людей. Они сильны; он зависит от них. Если они захотят что-то из него сделать, ему придется этим стать. Ребенку абсолютно ясно: если он выступает против своих родителей, он проявляет непослушание, он их предает. Эти идеи тоже внедрены родителями, священниками, учителями — и он чувствует вину.

Любое самоутверждение с его стороны превращается в проступок, а удовлетворение малейшего требования родителей, учителей, священников, политиков, — которое не более чем прихоть, — высоко вознаграждается. Ребенок с самого детства начинает учиться политике, становится лицемером — ведь, если он говорит правду, его наказывают. Теперь в его распоряжении простой расчет, и мы не можем осуждать его за это.

Когда я был ребенком — а из собственного опыта я могу говорить более авторитетно, так как не знаю, каково было твое детство, а знаю только свое — это была ежедневная проблема. Меня постоянно просили быть честным. Я сказал отцу: «Когда ты просишь меня быть честным, помни об одном: честность должна быть вознаграждена, а иначе ты толкаешь меня на нечестность. Я готов».

Очень быстро я вычислил, что правду говорить невыгодно — потому что за это наказывают. А ложь приветствуется — ты вознагражден. Это был решающий, очень важный момент. И я четко дал понять своим родителям: «Если вы хотите, чтобы я был честен, честность должна быть вознаграждена — и не когда-то в следующей жизни, а здесь и сейчас, потому что честен я здесь и сейчас. А если честность не приветствуется и вы меня за это наказываете, тогда вы заставляете меня лгать. Так что пусть это будет четко определено, и тогда для меня это не проблема — я всегда буду честен».

Не думаю, что любой ребенок способен это вычислить и заключить четкий контракт со своими родителями, но со своим отцом я сделал это. И как бы это ни было против него, против его морали, его общества, его репутации — каковы бы ни были последствия, я всегда говорил правду. И за это я должен был быть немедленно вознагражден. «Иначе, — говорил я, — как ты знаешь, в следующий раз я скажу то, что ты хочешь услышать, — но помни, что это будет ложь».

Когда я впервые сказал это своему отцу, он ответил: «Мне нужно подумать. Кажется, ты хитришь. Ты накидываешь на меня неуловимую сеть... Сначала ты совершаешь какую-нибудь шалость, потом ты честен — и я должен вознаградить тебя за эту шалость!» Я сказал: «Тебе решать, хочешь ли ты, чтобы я был честен. Я буду делать то, что хочу, в любом случае. Шалость будет в любом случае. Она уже случилась, и только после встает вопрос: быть мне честным или нет. Так зачем впутывать сюда шалость? Она уже произошла. Теперь уже ничего не поделаешь, ее невозможно отменить.

Но ты можешь заставить меня солгать — и я солгу. И я сделаю это с таким лицом, что ты будешь полностью уверен, что я говорю правду. Я научусь. Если все развернется именно так, то пусть так и будет, но помни, что это ты ответствен за то, что отвлек меня от правды, так как поощрял ложь и наказывал правду. Можешь подумать. Я не тороплюсь. Обращайся, если что».

И случилось вот что... За два-три квартала от нашего дома жила семья очень ортодоксальных браминов. Брамины полностью сбривают волосы, оставляя над седьмой чакрой лишь небольшой островок волос, которые продолжают расти. Они зачесывают их вверх и убирают под шапку или тюрбан. И то, что я сделал... Я взял и отрезал волосы их отца. В Индии летом люди спят на улице. Кровати и кушетки выносят из домов, и весь город ночью спит на улице — в домах слишком жарко.

Он спал, и я в этом не виноват... У него была такая длинная чоти — этот пучок волос называется ноты. Я никогда ее раньше не видел, потому что он прятал ее под своим тюрбаном. Во время сна она свесилась и коснулась земли. И она была настолько длинной, что я не смог устоять. Я побежал домой, схватил ножницы, отрезал ее и отнес к себе в комнату.

Утром, должно быть, он обнаружил, что произошло. Он не мог поверить: ведь в ней содержалась вся его чистота, вся религиозность — и теперь его духовность была разрушена. Все вокруг знали, что, если что-то идет не так, первым делом нужно идти ко мне. И он пришел незамедлительно. Я сидел снаружи, так как знал, что он придет. Он посмотрел на меня. Я тоже на него посмотрел.

— На что ты смотришь? — спросил он.

Я ответил:

— А на что смотрите вы? На то же самое.

— На то же самое?

— Да, на то же самое. Назовите это.

Он сказал:

— Где твой отец? С тобой я вообще не хочу разговаривать.

Он вошел в дом и привел моего отца. Отец спросил:

— Ты сделал что-то этому человеку?

— Этому человеку я не сделал ничего, но я срезал чоти, которая, без сомнения, не может ему принадлежать — ведь пока я срезал ее, чем был занят он? Он не смог этого предотвратить.

— Я спал, — ответил он.

— А если бы я отрезал вам во сне палец, вы бы тоже продолжали спать?

— Как я могу спать, если кто-то отрезает мой палец? — сказал он.

Я ответил:

— Это доказывает, что волосы — это мертвая вещь. Их можно срезать, и человек не будет ранен, не пойдет никакой крови. Так вокруг чего столько шума? Мертвая вещь свисала до земли, и я подумал, что вы всю жизнь без надобности носите ее внутри своего тюрбана — почему бы не освободить вас от нее? И я заключил контракт со своим отцом, что всегда буду искренним.

Я вынес его чоти и сказал:

— Если вы так в ней заинтересованы, можете забрать ее обратно. Если в ней содержится ваша духовность, ваше браминство, можете связать ее и положить в свой тюрбан. В любом случае она мертва; она была мертва, когда была соединена с вами, и осталась мертвой, когда я ее отсоединил от вас. Можете вложить ее в свой тюрбан.

Я повернулся к своему отцу.

— Мое вознаграждение? — сказал я прямо на глазах у этого брамина.

— О каком вознаграждении он говорит? — спросил тот.

— В этом трудность... — ответил отец. — Вчера он предложил заключить контракт о том, что если он искренен и говорит правду... Но он не только сказал правду, но и предоставил объяснения. Он изложил всю историю, которая действительно логична, в том смысле, что это была мертвая вещь. Так зачем о ней беспокоиться? И он ничего не скрыл.

И он наградил меня пятью рупиями. В те дни в этой маленькой деревушке пять рупий были огромной суммой.

Брамин разозлился на моего отца:

— Ты испортишь этого ребенка. Ты должен не рупии ему давать, а выпороть его. Теперь он будет отрезать чоти и у других. И если за каждую чоти он получит по пять рупий, тогда со всеми браминами в городе будет покончено — ведь все они по ночам спят на улице, а во время сна невозможно держать чоти в руках. Что ты делаешь? Это станет прецедентом.

Отец ответил:

— Но это мой договор. Если ты хочешь наказать его, это твое дело — я не буду вмешиваться. Я награждаю его не за шалость, а за правду — и я буду награждать его за это всю жизнь. А что касается самого поступка, ты можешь сделать с этим что хочешь.

— Ты ставишь меня в еще более затруднительное положение. Если я сделаю что-нибудь этому мальчику, думаешь, все останется на своих местах? Я семейный человек, у меня жена, дети, дом — завтра мой дом будет сожжен.

Он был очень зол:

— Особенно сейчас это создает мне сложности. Завтра я должен ехать на церемонию в другую деревню, и если люди увидят меня без чоти...

Я сказал:

— Не переживайте. Я отдам вам вашу чоти обратно. Можете тоже вознаградить меня за это. Просто не снимайте тюрбан — и все. Даже ночью пусть он будет на вас. Это не такая уж и проблема — всего лишь вопрос одной ночи. Да и кто посреди ночи пойдет искать вашу чоти? Все будут спать.

— Не надо мне давать советов, — ответил он. — Я с удовольствием поколотил бы тебя, но знаю, что это создаст целую цепь событий.

— Цепь уже создана. Сначала вы приходите жаловаться; затем вы не вознаграждаете меня за абсолютную искренность и честность — говорю вам, что не смог устоять перед искушением. И я никому не причинил вреда; не было никакого насилия — из вашей чоти не пролилось ни капли крови. Пожаловавшись моему отцу, вы уже создали цепь реакций.

Он сказал отцу:

— Ты только послушай!

— Меня это не касается, — ответил тот.

Я сказал отцу:

— Вот в чем состоит все учение браминов: в цепочке реакций.

— Держи свою философию при себе, — ответил отец. — И прекрати ходить на эти лекции садху, монахов и махатм, после которых ты приходишь к таким странным выводам.

— Но это мои слова, и они ничуть не странны. Они в точности иллюстрируют теорию кармы: ты совершаешь поступок, за ним следует реакция. Он совершил поступок, пожаловавшись на меня; теперь последует реакция.

И она последовала. Ведь он рассказал мне про другую деревню... Он был очень зол на меня, а когда ты зол, ты зол — он был полностью вне себя. Поэтому он срывался на жене, на детях... Я наблюдал за всем этим; он вынес свои вещи и погрузил их на коляску.

И в момент, когда он вышел, я сказал жене:

— Вы понимаете, куда он едет? Он уезжает навсегда, а вы даже не подозреваете. Он приходил к моему отцу и сказал, что уезжает навсегда и никогда не вернется.

Жена тут же заголосила:

— Остановите его!

Люди побежали и остановили повозку.

— Почему ты меня задерживаешь! Я должен успеть к поезду!

Ему отвечали:

— Только не сегодня. Твоя жена рыдает и бьет себя в сердце — она может умереть!

— Странно. Зачем ей бить себя и почему она плачет?

Но люди не позволили ему уехать, они стащили вниз его сумку и чемодан.

Человек, который управлял повозкой, сказал:

— Я не повезу вас. Если вы оставляете навсегда жену и детей, я не буду в этом участвовать... Маленьких детей!

Брамин ответил:

— Я не оставляю их, я вернусь, но сейчас у меня нет времени тебя убеждать. Я могу опоздать на поезд, так как до него ехать две мили.

Но никто не хотел его слушать, а я подстрекал людей: «Остановите его, иначе его жена и дети... Вам придется заботиться о них. Кто будет их кормить?»

Его притащили назад вместе со всеми сумками, и, естественно, он был очень зол и швырнул сумки в жену. Та спросила:

— Что ты делаешь? Что мы сделали не так?

Я был среди толпы.

— Никто ничего не делал. Этот мальчик предупредил меня, что последует реакция. Причина в том, что три дня назад я читал в храме лекцию по философии причинно-следственных связей и он присутствовал там. Теперь он преподает мне урок.

И он сказал мне:

— Прости меня — и я ни слова больше не скажу об этих причинах и следствиях. И если хочешь, можешь срезать чоти у кого угодно, я не буду жаловаться. Можешь отрезать мне голову, я не пожалуюсь, потому что я хочу остановить эту цепочку раз и навсегда. Мой поезд отходит...

Все заинтересовались:

— В чем дело? Мы не понимаем. Кто срезал твою чоти?

Я сказал:

— Видите? Цепочку невозможно остановить. Люди спрашивают: «Чья чоти? Кто срезал? Где эта чоти!» Загляните под его тюрбан!

Человек, который считался самым большим силачом в городе, подошел к нему и сорвал с него тюрбан; чоти свалилась на землю.

Мой отец также был там и все видел. По дороге домой он сказал мне:

— Я буду награждать тебя, но не пользуйся преимуществами нашего контракта!

— Я не пользуюсь, — ответил я. — И это не контракт между мной и тобой. Контракт состоит в том, что я всегда буду говорить правду, а ты будешь меня за это вознаграждать.

И отец сдержал слово. Что бы я ни делал, как бы ужасно это ни выглядело в его глазах, он всегда вознаграждал меня. Но такого отца трудно отыскать — обычно отцы насильно насаждают ребенку свои идеалы.

Моего отца осуждал весь город:

— Ты портишь ребенка!

— Если у него такая судьба — быть испорченным, тогда пусть он таким и станет, — отвечал он. — Я не буду ответствен за то, что вмешался в его судьбу, и он не сможет сказать: «Мой отец испортил меня». Если он счастлив, становясь испорченным, тогда что в этом плохого? Что бы и когда ни происходило в его жизни, я не хочу вмешиваться. Мой отец вмешивался, и я знаю, что был бы совершенно другим человеком, если бы он этого не делал. И я уверен, что он прав в том, что каждый отец подталкивает своего ребенка ко лжи, ведь и меня подтолкнули к этому. Когда мне хочется смеяться, я серьезен. Когда мне хочется быть серьезным, я должен смеяться. Пусть хотя бы один человек смеется тогда, когда он этого хочет, и будет серьезным, когда хочет быть серьезным. У меня одиннадцать детей, но мне кажется, их у меня только десять.

Он всегда считал, что у него всего десять детей. Он никогда не считал меня своим ребенком, он говорил: «Я дал ему полную свободу быть самим собой. Почему он должен нести какой-либо образ меня?»

В лучшем обществе... А когда я говорю о лучшем обществе, я имею в виду общество, которое понимает цельность каждого человека, уважает даже маленького ребенка и ничего не впечатывает в него. Но, кажется, такое общество еще очень, очень далеко, поскольку все вынашивают свои корыстные интересы и не могут прекратить свои игры; они используют людей и эксплуатируют их.

Кто-то становится президентом; ты никогда не думаешь о том, что он стал президентом ценой чего-то внутри тебя, что в тебе что-то было убито — именно поэтому он смог стать президентом страны. Если позволить каждому оставаться уникальным, оригинальным, тогда те, кто становятся президентами и премьер-министрами, кто управляет миром, кто разрушает его на протяжении тысячелетий и продолжает разрушать сейчас, не смогут больше делать все это.

С развитием индивидуальности образуется совершенно новый вид общества: это будут не сообщества, а коммуны.

Не будет никаких наций, в этом нет необходимости. Какой в них смысл? Земля едина. Вы продолжаете чертить на карте линии, и из-за этих линий вы сражаетесь, убиваете и уничтожаете друг друга. Это такая глупая игра, что, если бы все человечество не было бы безумным, было бы невозможно представить, каким образом это может происходить. Какой смысл в нациях? Какой смысл в паспортах, визах и границах? Вся эта Земля принадлежит нам, и где бы человек ни захотел находиться, он имеет на это право.

Солнце не является чьей-то собственностью, Луна не является чьей-то собственностью, ветер, облака, дождь — все это никому не принадлежит. Почему тогда ты проводишь эти линии?

Несложно догадаться, что скоро мы увидим подобные линии и на Луне. Сейчас их нет, но скоро там будет Русская зона, Американская зона, Китайская зона. Там никто не живет и никогда не будет жить. Кажется, не существует возможности возникновения жизни на Луне. Луна — это мертвая планета, там нет ни единой капли воды. Да, ты можешь пробыть там несколько часов в скафандре, с баллонами кислорода и прочим, но это не дает возможности человеку жить там. Но люди уже водружают там свои флаги...

Нет никого, кто мог бы увидеть этот флаг, отдать ему честь, — нет даже птицы, которая бы на него накакала! Первое, что сделали американцы, — это вкопали столб и водрузили на него флаг. Что за глупость? Для кого? Но вскоре за ними последуют другие идиоты. Они отправятся на Марс, на другие планеты, и повсюду они будут делать то же самое.

Нации никому не нужны — за исключением политиков, которые в них нуждаются, потому что без наций не может существовать политики; за исключением генералов, которые в них нуждаются, потому что без наций невозможны войны; за исключением промышленников, которые производят оружие и без наций могут потерять свой бизнес. Что произойдет с заводами, выпускающими ядерное оружие, и всеми средствами, вкладываемыми в это? Если нет наций, тогда нет необходимости создавать ядерное оружие. Для кого?

Простое решение по спасению человечества заключается в том, что нужно стереть все эти линии на карте — именно на карте, потому что на самой Земле их нет. Просто убери с карты эти линии — и тебе не нужно будет вступать в Третью мировую войну и иметь по всему миру столько военных подразделений.

Миллионы людей только и занимаются тем, что поворачивают то направо, то налево... Тот, кто со стороны понаблюдает за этим, удивится. Зачем люди продолжают поворачиваться направо, затем налево, затем кругом, затем шагом марш, встать в строй, разойтись? Ежедневно миллионы людей по всей Земле... Наблюдающий за этим со стороны определенно подумает, что здесь что-то не так — какие-то болтики и винтики нужно поставить на место.

Нации могут существовать, только если твоя личность фальшива. Все эти церкви и религии могут существовать, только если у тебя нет подлинного лица, — какой смысл человеку с подлинным лицом идти к попу? Для чего? Ему не нужно идти ни к какому религиозному учителю, ни в какой храм, ни в какую синагогу. К чему ему становиться мусульманином, христианином или индуистом? Зачем? Обладая своим подлинным лицом, ты будешь чувствовать себя настолько удовлетворенным, настолько реализованным и спокойным, что не потребуется никакого поиска. Ты все уже нашел. Но эти люди не позволят тебе это найти. Они будут отвлекать тебя по одной простой причине: у них есть собственные планы, собственные идеи, и во имя этих идей ты должен быть принесен в жертву. Политики принесут тебя в жертву во имя их политики. Верующие принесут тебя в жертву во имя их вида политики. Никого не интересует сам ребенок, и причина ясна: ребенка нужно отлить в определенную форму, которая будет соответствовать обществу, нации, какой-то конкретной идеологии.

В России ребенок должен учиться коммунизму с самого детства. Он должен знать имена Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Ленина — это коммунистические боги. В некоммунистических странах ситуация та же, отличаются только имена.

Каждый приносит себя в жертву какой-то глупой идеологии, теологии, политике или религии. Именно поэтому люди отвлекаются от своей сути.

Но ребенок позволяет это по одной простой причине — он не знает, кем он должен стать. Естественно, он зависит от своих родителей, от старших, которые знают лучше. Но он не понимает, что они не знают лучше; они находятся в той же лодке, они столь же невежественны, что и сам ребенок. Разница только в том, что ребенок невинен. А они хитры — но при этом невежественны; и благодаря хитрости они продолжают прикрывать свое невежество заимствованными знаниями.

Мой дедушка любил ходить на встречи к разным махатмам, к святым и брал с собой меня. Он говорил: «Если ты не пойдешь, я не пойду. Там так скучно. А ты вносишь живость». А я всего лишь задавал правильные вопросы. Что еще может делать ребенок?

Один индуистский монах, Свами Видьянанда, в сезон дождей обычно приезжал в наш город. В течение четырех месяцев он читал здесь лекции — он был очень знающим учителем. В первый день я пришел вместе со своим дедом — я просто встал, и из-за дедушки никто не мог выгнать меня или заставить сесть.

Все знали, что в этом отношении мой дед — опасный человек. Если бы кто-то сказал: «Мальчик, сядь, ты не разбираешься в таких великих вопросах», он бы ответил: «Но я тоже не разбираюсь, а мне семьдесят. Поэтому помолчи, разбирающийся!» И он сказал бы мне: «Спрашивай».

Было ясно, что они не могут меня вышвырнуть, не могут остановить, поэтому я спросил Видьянанду:

— В том, что вы говорите, я хочу прояснить одно: это заимствовано или пережито? Помните, что вы находитесь в храме Бога.

Это был Рама Мандир, лучшее место в городе, красивейший храм с прекрасным мраморным холлом; здесь устраивались самые лучшие встречи.

Я сказал ему:

— Посмотрите на эту статую Рамы и вспомните, что вы находитесь в священном месте; помните о своей мантии и о том, что вы монах. Не обесчестьте вашу робу и вашего Бога; скажите правду — вы испытали на собственном опыте все, о чем говорите? Вы знаете Бога? Видели ли вы его — так же, как видите сейчас меня? Разговаривали ли с ним так же, как разговариваете сейчас со мной? Или вы просто научились этому из книг?

Воцарилась глубокая тишина. Он колебался.

— Ваше сомнение говорит само за себя, — сказал я. — Лучше скажите правду; если вы встречались с Богом, тогда почему вы колеблетесь? Кажется, вы несколько напуганы — я вижу у вас на лбу испарину, а тут не жарко...

Монах ответил:

— Я никогда не задумывался об этом. Но поскольку я санньясин и нахожусь в храме Бога, я не могу быть неискренним. У меня нет опыта. Я говорю о том, что слышал, что прочел и чему был научен.

И тогда я сказал ему:

— Уходите! Уходите отсюда немедленно. Найдите человека, который познал все на собственном опыте, и приведите его сюда. Вы сыплете заимствованную чушь на головы этих бедных людей и заставляете их считать, что они тоже знают, — я знаком с этими глупцами, они все из моего города, и они разговаривают так, как будто они что-то знают!

И я сказал этим людям:

— Послушайте своего гуру!

Он был гуру почти для всего города, потому что в течение многих лет — а на тот момент ему было около шестидесяти — он приезжал на четыре месяца к нам в город провести сезон дождей. Но этот раз был последним. С тех пор я даже не слышал о нем.

Пока я путешествовал по Индии, я продолжал интересоваться, что произошло с Видьянандой, жив он или умер, — что с ним произошло? В конце концов я встретил его там, где никак не ожидал, — неподалеку от Мадраса, в Адьяре. Адьяр — это штаб-квартира теософского движения. Я был в Ченнаи, где давал несколько бесед, после чего мои слушатели захотели поехать посмотреть Адьяр. Адьяр прекрасен: теософы сделали по-настоящему великую работу. Они создали прекрасное место; но сейчас оно пустует, никто сюда не приезжает. Они построили прекрасные дома, коттеджи, разбили огромный сад — это была целая колония.

В Адьяре находится, наверное, самое большое дерево бо. Когда теософское движение было живо, под этим деревом проводились собрания; в тени его кроны могли поместиться тысячи людей. И в Адьяре располагается одна из лучших в мире библиотек. Теософы собрали манускрипты из Китая, Тибета, Ладакха[1], Монголии, Кореи — неизвестные места, неизвестные языки, — у них была огромная подземная библиотека древних писаний. В этой библиотеке я обнаружил того человека, он работал библиотекарем и не был больше монахом.

Я спросил его:

— Что произошло?

— В тот день ты изменил всю мою жизнь, — ответил он. — Я больше не смог говорить с той же уверенностью, что раньше. Я утратил мужество. Я пытался, но каждый раз во мне возникал вопрос, почему я говорю все это людям, если сам этого не знаю? Возможно, это не так — кто знает? Я совершаю грех, потому что люди будут думать, что и они знают. В тот день в твоем городе...

Он не сразу узнал меня. Мне пришлось напомнить ему, ведь в последний раз он видел меня еще ребенком. Но его — хотя к тому времени ему было уже около девяноста — я узнал; с шестидесяти до девяноста меняется не так много... Да, ты становишься старее, но никаких значительных перемен не происходит. Он постарел, подряхлел, но в каком-то смысле и помолодел, стал более живым.

— Вы постарели на тридцать лет, но я вижу, что ваши глаза стали более молодыми, более живыми, — сказал я.

— Да, потому что я отбросил ту поддельную жизнь. Теперь я тот, кто я есть. Я не знаю — я нахожусь в поиске, но не уверен, что смогу познать в этой жизни, ведь так много упущено.

— Никогда не будьте пессимистом, — сказал я. — Это может случиться в любой день — это может случиться сегодня. И если этого не происходит, это означает, что где-то вы еще держитесь за заимствованное. Могу ли я, спустя тридцать лет, задать вам еще один вопрос?

Он сказал:

— Я буду обязан тебе за это, потому что тот первый вопрос сослужил мне великую службу. Он отнял у меня мое монашество, мое махатмовство, моих последователей — все.

Я спросил:

— Почему вы начали работать библиотекарем? Это опять занятие того же рода. Теперь вы ведете поиск в древних писаниях, найденных в Тибете, в Ладакхе, в Непале. Вы все еще не смотрите внутрь себя. Тогда вы искали в напечатанных книгах, теперь ищете в древних рукописях, думая, что эти люди должны были знать. Но вы снова занимаетесь той же ерундой. Но печатные издания не знают... Они продолжают печатать Библию за Библией — миллионы Библий, — но напечатанная книга остается книгой, она никогда не станет даже христианином.

И вы думаете, что сможете найти истину в рукописных текстах? Те люди просто работали писарями. Они всего лишь копировали и получали за это деньги. Они не были знающими, это были просто переписчики, и они использовали примитивный метод. В те дни печать была недоступна, поэтому людям приходилось переписывать то один манускрипт, то другой, то третий — и потом они их продавали. Вы думаете, эти люди был знающими?

— Ты снова прав, — сказал он. — Я провел в этой подземной библиотеке двадцать лет, исследуя всевозможные неизвестные методы, идеологии — и они очень впечатляющие и логичные, — но определенно я занимаюсь тем же; я не смотрю внутрь себя. С этого момента ты больше нигде меня не встретишь.

Он бросил эту работу в тот же день. Пока я еще был в Адьяре, он уехал. Когда я вернулся с прогулки... Территория была огромна, когда-то это была очень оживленная коммуна; во времена Анни Безант здесь проживали тысячи людей. Когда я пришел в главный офис и спросил о Видьянанде, мне ответили: «Он уехал. Что вы ему сказали? После вашей встречи в библиотеке он пришел сюда и сказал: "Я уезжаю, и уезжаю навсегда. Я покончил с книгами. Хотя я уже слишком стар... Но, возможно, нескольких дней будет достаточно, или хотя бы перед смертью я встану на верный путь. Может быть, в следующей жизни я завершу мой поиск, но я должен по крайней мере начать"».

Никто не задает вопроса: «То, что ты знаешь, является твоим знанием?» — Это не твое знание, отложи его в сторону, оно ничего не значит. «То, чем ты занимаешься, является твоим желанием? Ты действительно услышал сигнал в своем сердце?» — Если это не так, не трать на это больше ни одной минуты.

Люди продолжают делать то, что другие заставляют их делать, — и они будут продолжать заставлять их. С большим трудом верится, что родители перестанут заставлять детей быть всего лишь носителями их собственных идей; что учителя перестанут впихивать в них то, что знают сами, — как будто они и вправду знают! Они только притворяются, что знают.

В высшей школе моим директором был математик. Я не изучал математику, но любил приходить в его кабинет, когда видел, что он один, чтобы поговорить о высшей математике — потому что сейчас обычная математика не применяется ни в психологии, ни в биологии, ни в химии, ни биохимии. Они выше ее.

Он говорил мне:

— Почему бы тебе не начать посещать мои занятия?

— У меня нет проблем, так как я не изучаю математику, но, если во время ваших занятий у меня будет свободное время и вы позволите, я с удовольствием приду. Только пусть вас не потревожит мое присутствие — ведь я не буду трупом, я буду живым.

— Что ты подразумеваешь под «быть живым»?

— В точности то, что это означает: быть живым. Просто дайте мне шанс, и вы увидите.

Я всегда интересовался множеством разных вещей и пытался понять, действительно ли они основываются на знании или это только теория, — ведь, если они теоретические, тогда они не могут быть истинными; они могут обладать лишь практической пользой, быть полезными и удобными. К примеру, эвклидова геометрия — именно этот курс он читал, когда я пришел первый раз... Сейчас даже ребенок может понять, что определения Эвклида неверны. Эвклид говорит: «У линии есть длина, но нет ширины». Как линия может существовать без ширины? Это настолько просто, что даже не нужно быть математиком.

Я не математик, и уж точно не был им в то время, но я сказал ему:

— Вы говорите глупость — что у линии есть длина, но нет ширины. У нее есть ширина! Нарисуйте на доске линию, у которой не будет ширины, а будет только длина, — тогда я поверю в эту гипотезу.

— Теперь я понимаю, что ты имел в виду, говоря «буду живым», — сказал он. — Я закончил аспирантуру по математике, но этот вопрос никогда не приходил мне в голову. Так говорит Эвклид, этому учат в каждой школе, в каждом колледже, в каждом университете, поэтому я никогда не задумывался... Но, возможно, ты прав.

— Это легко измерить. Вы рисуете на доске мелом линию — и вы все еще утверждаете, что у нее нет ширины? «Точка, — говорит Эвклид, — не имеет ни ширины, ни длины». Как такое может бьпь? Возможно, ее длина и ширина очень, очень малы, но это не значит, что их нет совсем. Необходимо только увеличительное стекло. Подождите, я схожу в кабинет химии и принесу увеличительное стекло, чтобы вам показать.

— В этом нет необходимости, — ответил он, — я понимаю. Но чему мне тогда учить? Эвклидова геометрия считается завершенной, и это — базовые определения.

— Они всего лишь теоретические, — ответил я. — Нужно понять одно: эти гипотезы имеют практическое значение, они не истины.

Так что в отношении всего, что ты знаешь, необходимо выяснить, является ли это предположением, полезным в жизни, или истиной, которую ты познал и прочувствовал на собственном опыте. Если это предположение, отложи его в сторону — и ты почувствуешь такое облегчение! Все эти гипотезы, все заимствованные знания, которые скопились и которые ты несешь на себе, — ты тащишь непомерный груз, который сломил тебя; отставь его в сторону.

Будь невежественным, прими это «Я невежествен». И с этого места ты можешь начать свой поиск. На каждого ребенка навешивают груз. Я надеюсь, что когда-нибудь будет не так. В действительности в этом нет необходимости, потому что, преподавая эвклидову геометрию, можно просто дать понять, что это не истина, а всего лишь гипотеза. Она помогает изучать треугольники, окружности и прочее. Но помни, что основа всего этого — гипотеза и все строение гипотетическое.

Точно так же гипотетическим является и твой Бог, вся пирамида теологии основывается всего лишь на гипотезе. Если ты начнешь вглядываться в суть вещей, на это не потребуется большого ума — необходима всего лишь невинность, чтобы видеть.

Тот директор вызвал меня в свой кабинет и сказал:

— Больше не приходи на мои занятия. Теперь мне будет сложно иметь дело со студентами. Они увидели мое невежество, а до сих пор я пользовался авторитетом. Ты разрушил это.

Но в каком-то смысле он был искренним человеком.

Он сказал:

— Я понимаю тебя, но не проделывай того же с другими преподавателями, они могут тебя не понять. И теперь мне ясно, почему столько жалоб поступает в твой адрес, почему тебя обвиняют в том, что ты причиняешь неудобства. Но это не было неудобством. Ты открыл мне глаза; я никогда не смогу быть прежним. Но что меня больше всего озадачивает, так это то, что я никогда не задумывался об этом, я просто это принял.

И именно это я хочу, чтобы ты взял на заметку. До сегодняшнего момента ты все просто принимал; ты принял все, что тебе говорили. Тебе нужно начать задавать вопросы и сомневаться. Не бойся авторитетов — их не существует. Ни Кришна, ни Христос, ни Мухаммад — никто не является авторитетом. Если они и авторитеты, то только для самих себя, не для тебя.

Если когда-нибудь в один прекрасный день ты познаешь истину своего подлинного лица, ты станешь авторитетом только для самого себя. И тогда ты также не будешь являться авторитетом для кого бы то ни было. Никто не может быть авторитетом для кого-то еще. Сама идея авторитета должна исчезнуть из мира. Да, люди могут делиться своим опытом, но это не будет авторитетом.

Я не хочу ничего в тебя насаждать — ни единого слова, ни единой концепции. Все мое усилие состоит в том, чтобы сделать тебя бдительным и избегающим любых авторитетов. И в момент, когда ты почувствуешь, что на тебя навешивают какой-то авторитет, вышвырни его. Покончи со всем, что было тебе дано, что было в тебя внедрено, — и истинное лицо начнет проявляться. Ты не знаешь и даже не можешь себе представить, каково твое истинное лицо, твое истинное существо. Ты узнаешь его только тогда, когда увидишь, когда столкнешься с самим собой лицом к лицу, когда не будет никаких помех и ты останешься в полнейшем одиночестве.

В этом одиночестве расцвели все те, кто когда-либо расцветал.

И их не так и много. Только время от времени... Это странная трагедия, что рождаются миллионы людей — и лишь изредка человек расцветает. Потому я говорю, что нет никакого садовника, никакого Бога, присматривающего за тобой и заботящегося о тебе, — иначе расцветали бы миллионы деревьев, но расцветает только одно... Приходит весна, и зацветает только одно дерево; миллионы деревьев остаются бесплодными. Что за садовник смотрит за садом?

Это достаточное доказательство того, что садовника нет, Бога нет; но это не означает, что ты должен становиться пессимистом. На самом деле это дает тебе новое измерение: ты должен сам стать садовником. Хорошо, что Бога нет, потому что ты сам можешь стать собственным садовником. Но тогда вся ответственность — на тебе, ты не можешь никого обвинять. Я забираю у тебя Бога, чтобы ты перестал обвинять этого бедного старика. Его обвинили уже достаточно: он создал мир, он создал то, он создал это. Я отвожу от него все эти обвинения — его не существует.

Ты создал его, просто чтобы переложить на него ответственность. Забери ее обратно.

Прими свое одиночество. Прими свое невежество.

Возьми на себя ответственность — и ты увидишь, что случится чудо.

В один прекрасный день ты увидишь себя в совершенно новом свете, в каком никогда не видел ранее. В этот день ты по-настоящему родишься. До этого был всего лишь процесс подготовки к рождению.

Существуют причины, почему люди были уведены от своей сути. И первая — в том, что ты не знаешь, что есть твоя суть. Вторая — есть люди, которые спешат впечатать в тебя некоторые собственные идеи, ведь, как только идея внедрена, психологически ты порабощен.

Христианин не способен найти истину, индуист не способен найти истину, потому что и христианство, и индуизм — это тюрьмы; одни обременены Кораном, другие обременены Торой.

Поэтому вопрос не в том, что нужно отбросить. Вот почему и иудей, и христианин, и индуист, и парси, и сикх... Любой найдет в том, что я говорю, что-то относящееся к нему, ибо это подходит каждому.

Не имеет значения, обременен ты Библией или Кораном. Я не заинтересован в том, чтобы ты отбрасывал Библию; я заинтересован в том, чтобы ты отбросил любой вид мусора, который ты несешь. И я называю это мусором, потому что это дано тебе другими, оно не твое.

Запомни: только то, что ты пережил на опыте, является твоим.

Ты знаешь только то, что знаешь. Пусть оно не так велико, не беспокойся; семена всегда маленького размера, но они несут в себе потенциал. Это не вещь; это существо, готовое прорваться наружу, — необходима только возможность.

И именно в этом, по моему мнению, заключается функция мастера: создать возможность. Не дать знания, дисциплину, доктрину или догму, но создать возможность, при которой все эти вещи постепенно, понемногу исчезнут. Они не держатся за тебя, это ты прочно ухватился за них.

Поэтому когда я говорю, что они исчезнут, я имею в виду, что ты медленно, медленно разожмешь свой кулак. Конечно, это потребует времени, потому что ты так долго считал, что держишься за что-то ценное, — но даже если ты понимаешь меня, снова и снова будет приходить мысль, что, возможно, если ты отбросишь их, ты потеряешь нечто ценное. Но в этом нет ничего ценного. Вот критерий: ценным является только то, что ты познал, — это ты никогда не сможешь потерять. То, что можно потерять, за что тебе приходится цепляться, не является ценным — ведь оно может быть утрачено. Это указывает на то, что это не твой опыт.

Нужно принять тот факт, что общество будет продолжать делать то, что оно всегда делало, но мы можем отыскать разумных людей и вытащить их из общества. Именно это я подразумеваю под саннъясой.

Люди не понимают этого, так как считают, что я пытаюсь создать некую религию, создавая определенную атмосферу медитации и индивидуальности. Нет, я не создаю никакой религии. Это абсолютно безрелигиозная религия.

Я создаю эту атмосферу только для того, чтобы вы начали отдаляться от толпы, чтобы толпа вытолкнула вас из себя и не позволяла больше войти обратно. Иначе вы захотите быть внутри. Кто хочет находиться снаружи толпы? Ведь в толпе так тепло, так комфортно.

Я даю тебе это всего лишь как стратегию, как средство для того, чтобы люди начали тебя избегать, — куда бы ты ни пошел, они будут поворачивать обратно. Это единственный способ спасти тебя; ты не должен смешиваться с толпой. В противном случае для меня и моих санньясинов было бы гораздо проще, если бы мы не были столь отличны от других. Вокруг меня быстро собралось бы намного больше людей. Но я не заинтересован в большом количестве людей, я не политик, не Папа — что мне делать с толпами людей?

Я заинтересован только в тех немногих избранных, которые достаточно разумны и отважны, чтобы выйти из привычного тепла и отбросить удобство толпы. Холод ты почувствуешь только вначале — очень скоро твое тело начнет вырабатывать собственное тепло. Твое существо начнет создавать собственную ауру.

Поэтому необходимо вытолкнуть человека из толпы, и затем уничтожить все, что было дано ему толпой, потому что он будет продолжать нести толпу в своем уме. Вытолкнуть человека из толпы очень легко — это не составляет большого труда, — но он носит толпу в своем уме. И тогда начинается вторая, более трудная часть работы: вытолкнуть толпу из его ума. Нужно сделать и то, и другое: вытолкнуть человека из массы, а затем вытолкнуть массу из человека, чтобы он просто остался в одиночестве.

И для меня нет ничего более великого, чем быть оставленным в полнейшем одиночестве, в своем чистейшем, неотъемлемом существовании.