.41. 

.41. 

Той весной 1908 года пятнадцатилетняя Павлина впервые в своей жизни ослушалась отцовского приказа. Своим секретом, который хранила так долго, она поделилась лишь с Константином — единственным, от кого у нее не было тайн. Может быть, надеялась она, хоть он поможет ей рассеять тьму, что постепенно сгущалась вокруг нее.

Идя на утреннюю тренировку и словно невзначай поравнявшись с Константином, Павлина незаметно сунула ему в руку записку, написанную печатными буквами, которым он недавно ее научил: «Встретимся на нашем месте. Перед вечерней тренировкой».

Константин быстро пробежал глазами записку. Несколько минут наедине с ней — так мало и так много для него. Он уже не раз пытался представить, каким могло быть их будущее, его и Павлины. Но даже в мыслях он не мог вообразить ничего более или менее правдоподобного. Да и какая у них могла быть жизнь? Что он мог предложить ей — у него и у самого ничего не было, кроме тех лохмотьев, что едва прикрывали его тело. Да и то эти обноски достались ему лишь потому, что их не захотел никто другой в лагере.

Во время перерыва между тренировками,  когда Закольев отлучился, чтобы переговорить с мужчинами в лагере, Павлина со всех ног бросилась к их пещерке, куда в последнее время ей случалось приходить так редко. Словно перелетев через перекинутый над стремительным потоком мостик, она в считанные минуты была на месте. Константин уже ждал ее там.

У нее в запасе было всего несколько минут, пока ее не хватились. Едва переводя дыхание, она попросила Константина подвинуться ближе. Его сердце забилось учащеннее, когда Павлина положила руку ему на плечо и горячо прошептала на ухо:

— Отец взял с меня слово, что я буду молчать и никому не выдам этого... Это секрет. Однажды он рассказал мне, что Елена не моя мать… Она умолкла, чтобы он смог осознать всю важность того, что она решилась открыть ему, даже не подозревая, что для Константина это была совсем не новость. Не дождавшись его ответа, заговорила снова:

— Мою настоящую мать убил зверюга с белыми волосами, и с тех пор... Словом, он каждый день теперь преследует меня в кошмарах, этот беловолосый человек, ласково заговаривает со мной, чтобы усыпить своим голосом и потом убить. Я пытаюсь убить его первой, прежде чем он заговорит, но он всегда успевает произнести одно слово. Мне никак не удается запомнить это слово, но каждый такой сон кончается моей смертью.

Ее голос дрожал — эти слова явно давались ей с трудом.

Едва ли кто-то мог подслушать их здесь, но Павлина придвинулась совсем близко к юноше — ей не просто была приятна их близость. Сейчас она была ей необходима.

— Могу поспорить, что беловолосый тебе стал сниться после того, как папка понарассказывал тебе на ночь всякой ерунды, — хмыкнул Константин.

Павлина отчаянно закрутила головой:

— Папка сказал, что он настоящий. То есть что такой человек действительно есть, его зовут Сергей Иванов.

Она отстранилась и встревоженно смотрела на Константина, словно ожидая, какой будет его реакция на эти слова. Она ожидала увидеть в его глазах все: удивление, любопытство, даже недоверие — чтобы увериться самой, что не зря рискнула поделиться с ним секретом.

Но он только нахмурился.

— Ты что, Контин?

Константин, который на мгновение задумался о чем-то своем, поднял на нее взгляд:

— Нет,  ничего...  Просто  не  ожидал  услышать,  что твоя настоящая мать умерла... Причем такой смертью...

Павлина вдруг поняла, что он чего-то недоговаривает. Вернее, не хочет поделиться с ней тем, что уже было известно. Она стала тормошить его, вопросительно заглядывая в глаза, но вдруг вскочила, тревожно вскрикнув:

— Я совсем забыла! Мне же надо бежать...

Павлина поспешно выползла на четвереньках из пещеры. Егорыч станет ее ругать — он ждать не любит. Самто он не доложит о том, что она отлучилась без спросу, но вот если вернулся отец...

Напуганная, Павлина перелетела мост и помчалась обратно в лагерь.

Константин же остался в пещере, раздумывая над именем, которое только что назвала ему Павлина. Сергей Иванов. Нельзя сказать, чтобы оно было ему незнакомо. Он уже слышал это имя, давно, в случайно подслушанной беседе. И запомнил его не просто так — этот человек вполне мог быть его отцом.

Константин уже давно догадывался, что он тоже один из тех сирот, которых забирали в лагерь от убитых родителей. Как-то раз он случайно услышал, как Шура тайком перешептывалась со своим сыном — разговор был о каком-то Сергее Иванове. Константин напряг слух, и ему удалось выхватить из разговора пару слов: «Одного младенца убил... Мальчика... Другого забрал в лагерь...» Константину вдруг показалось, что разговор шел не о ком ином, как о нем, поскольку он всего пару минут назад расстался с Шурой и Туморовым.

Но тот секрет, которым неожиданно решила поделиться с ним Павлина, не оставлял ему выбора. Ему следовало чтото придумать, чтобы Павлина окончательно не утвердилась в мысли, что Сергей Иванов — ее смертельный враг. Но как сказать ей об этом? Если она хоть словом обмолвится атаману о том, что Константин тоже знает тайну своего рождения, последствия могли быть непредсказуемыми и смертельно опасными. К тому же Константин не был до конца уверен, что этот человек, этот самый Сергей Иванов, и есть его отец. Так что он просто не мог допустить, чтобы все в их с Павлиной жизни пошло наперекосяк из-за одной неправильно понятой фразы.

Поделиться своими сомнениями, даже с Павлиной, было слишком опасно для них обоих. Но и молчать — разве он вправе был молчать?

В тот вечер, когда Павлина уже почти уснула, атаман вошел в ее комнату, присел на край кровати и посмотрел на нее долгим взглядом, прежде чем разбудить.

— Павлина... ты была доброй и послушной дочерью... И я горжусь, что у меня такая дочь. Ты не похожа на остальных, на обычных девчонок — и все потому, что ты и есть необычная. У тебя особые дарования и особая судьба. Как и у твоего отца.

Он умолк, чтобы его слова, произнесенные мягким тоном, каким он обычно разговаривал с Павлиной, получше отпечатались у нее в голове. Затем он поднес руки к своей шее и вытащил что-то, чего Павлина никогда не видела у него прежде. Закольев подал ей серебряный медальон на цепочке. Она приняла его, не зная, что делать.

— Этот медальон — твой ровесник, — сказал он. — Я подарил его твоей матери в тот самый день, когда она подарила мне тебя.

Слеза скатилась у Павлины по щеке. Она отвернулась и вытерла ладонью щеку, а Закольев тем временем продолжал.

— Открой его, — сказал он, указав на маленькую защелку.

Внутри медальона Павлина увидела две маленькие выцветшие фотографии: мужчину с черной бородой и бледную женщину. Она, не отрываясь, смотрела на фотографии, внимательно слушая своего отца:

— Это мои мать и отец — а твои дедушка и бабушка. Помнишь, я рассказывал тебе про колдуна, который убил твою мать? Про человека, которого зовут Сергей Иванов?

Она кивнула.

— Он убил и моих родителей тоже — это на их лица ты сейчас смотришь. Все случилось в один день.

Он сделал глубокий вдох, и Павлина поняла, что даже сейчас он скорбит об этой утрате. Она погладила его по руке:

— Отец!...

Он убрал свою руку и быстро заговорил:

— Мы жили все вместе, счастливо, в маленькой казацкой станице. Мне приходилось то и дело отлучаться с различными поручениями, так что тебя я оставлял на попечении дедушки с бабушкой. Ты у нас с матерью была единственным ребенком. Мне казалось, что в станине, среди своих, вам ничто не угрожает.

Со своего задания я вернулся рано, а ты как раз была тогда у Шуры. Она рассказала, что твои дедушка с бабушкой оставили тебя у нее, чтобы она присмотрела за тобой, а сами поехали покататься на лужок, возле реки. Я решил поехать туда, к ним. Но как только я выехал на луг, меня окружили вооруженные люди, и они тут же набросились на меня...

С голосом, дрожавшим от гнева, он продолжал:

— Пока я пытался вырваться, Сергей Иванов изнасиловал и убил твою мать. Затем повернулся к твоим дедушке с бабушкой и зарубил их насмерть. Прежде я не мог тебе рассказать все до конца, но теперь — теперь тебе нужно знать все, как было, потому что... Потому что я хочу тебя просить об одном поручении.

Много лет назад я дал клятву найти и убить этого зверюгу,который отнял жизнь у твоей матери... Который отнял жизни у них всех...

Павлина никогда прежде не видела, чтобы отец плакал и теперь, глядя на его слезы, она была потрясена до глубины души.

— У меня есть свои люди, — с трудом продолжил он сквозь рыдания. — Закаленные, такие, как Королёв. Но негоже, чтобы я перекладывал на их плечи такое дело, как месть за своих родителей и жену. Это всецело мой долг, моя кровная месть, дело моей чести.

Он пристально посмотрел на нее и добавил:

— Но я старею... да и никто из нас не вечен... так что позволь мне передать этот факел, эти право и честь тебе.

Он пристально глядел на нее, стараясь прочитать ее чувства, затем пояснил:

— Сергей Иванов знает меня в лицо...

Закольев помолчал, чтобы Павлина могла уловить смысл того, что он хотел сказать ей: молодая женщина, к тому же совершенно незнакомая этому человеку, будет обладать решающим преимуществом. Мое дитя, мое будущее, думал он в этот момент, сама пойдет по следу зверюги,который преследовал меня все эти годы...

Затем он добавил:

— Если бы у меня был сын, я бы возложил на него этот долг. Сына у меня нет, зато у меня есть такая способная дочь. Теперьты знаешь, ради чего тебе пришлось все эти годы провести в изнурительных тренировках, почему я возлагаю такие надежды на тебя. И почему я передаю тебе этот медальон — чтобы ты не забыла, кто виновен в смерти твоей матери и моих родителей.

— Я не забуду, — сказала Павлина, и ее глаза стали холодными и жесткими — совсем такими, как у ее отца, Дмитрия Закольева.

На следующее утро Павлина проснулась чуть свет, чтобы сразу же начать тренироваться. Направляясь к овину, где они обычно встречались со стариком Егорычем, она увидела, как Шура с коромыслом в руках вышла из своей хижины. Вспомнив, что Шура тоже должна знать правду о том, как умерли ее близкие, она тут же окликнула старуху.

Шура поставила ведра на землю и пошла навстречу Павлине — она всегда была рада перемолвиться словечком со своей любимицей. Но, заметив, что улыбка вдруг сползла с ее лица, Павлина проследила ее взгляд и увидела, что Шура смотрит на Закольева, показавшегося на пороге своей избы. Он молча наблюдал за ними, потом жестом показал Павлине, что ей следует немедленно идти тренироваться. Когда Павлина снова повернулась к Шуре, та уже успела подхватить ведра и, не оглядываясь, поспешила прочь.

В тот день у Павлины все выходило лучше, чем когда-либо прежде. Она отбивала нападение нескольких противников. В прошлые годы мужчины, которых ставили с ней  в спарринг, работали с ней вполсилы, как с новичком. Сейчас они работали против нее так же жестко, как и против друг друга. Она  тоже получила  несколько ушибов и ссадин, но быстро о них забыла.

Эти мужчины были выше и сильнее ее, но даже Егорыч, который мог подсесть под небольшую лошадь и поднять брыкающееся животное в воздух, был не в силах сбить ее с линии атаки. Павлина была гораздо ловчее и куда как быстрее, чем все остальные. Казалось, она видит их насквозь, чувствует каждую слабину в их теле, в их стратегии, чтобы снова и сном сбивать их с ног. Что поражало ее противников больше всего, так это ее недетская и неженская сила. Павлина могла брыкаться, как лошадь. Мощь, которая исходила из нее, была невероятной для женщины ее размеров. Казалось, словно она притягивает силу из самой земли.

Ее ладони, ступни и локти словно сами находили уязвимые точки на теле соперника, обездвиживая даже самого сильного мужчину. Если противник пытался захватить ее или нанести удар кулаком, она била по нерву на его руке. Раньше, чем противник бил ее правой ногой, она успевала подбить под ним левую ногу.

В действительности у Павлины не было никакого желания кого-то убивать — даже беловолосого зверюгу,который неотступно преследовал ее в кошмарах. Она была совсем не уверена, что сможет заставить себя сломать ему шею, перебить кадык или вонзить нож ему в сердце. Но эта цель была всем для ее отца, поэтому она будет стараться изо всех сил, чтобы исполнить его волю и подготовиться к этому заданию как можно лучше.

Когда же она спросила у Закольева, почему он не воспользуется ружьем или пистолетом, тот ответил:

— Ружье может дать осечку, а стрелок промахнуться. Тем более пистолет. Руки или нож — это самое надежное оружие, если с близкого расстояния... и самое подходящее тоже.

«Подходящее» — что за странное словцо, еще подумала она тогда. Да и сам папка временами тоже вел себя странно, поймала она себя на мысли. Но ведь, в конце концов, он был главным в казацком отряде и специалистом в подобного рода вещах. И все  же сомнения понемногу начинали закрадываться ей в душу. Жизнь ее, прежде такая простая и понятная, начинала превращаться в загадку... Однако и она понемногу начала замечать, каких именно звеньев недостает, чтобы разгадать эту загадку.

Наконец и сам Закольев убедился, что его дочери в лагере равных не было — разве если не считать Королёва, который по-прежнему отказывался «впадать в детство» и спарринговать с ней. Но это было даже к лучшему — однорукий гигант, если его завести, мог запросто и убить, под горячую руку. Закольеву было достаточно и того, что он не лез к ней с другими целями, кроме поединка. По этой причине Закольев смотрел на такое своеволие сквозь пальцы, хотя это было явное неподчинение его приказу, по которому каждый из мужчин в лагере должен был спарринговать с атамановой дочерью. Но, в конце концов, он все это делал для Павлины. Он делал ради нее все.

И снова атаман Дмитрий Закольев проснулся в холодном поту после очередного кошмара. Крики умолкли только тогда, когда его глаза резко открылись. Но вместо кошмарного сна накатил холодный шепоток воспоминаний, чтобы тоже исчезнуть. Он потер лоб, словно стараясь стереть из памяти остатки образов, нарисованных кошмаром... голос старого соученика... лицо девушки, той девушки в казацкой станице... все тычут в него пальцем... день на лугу... появляется ребенок... вспышки, что наплывают одна на одну... и все из-за Сергея Иванова, зверюги,который убил его жену.

Он громко застонал, затем огляделся, в страхе, что его стон был услышан.

— Это сон, всего лишь сон, — пробормотал он и встал с постели, стараясь расходиться.

Скоро, уже скоро Сергей Иванов умрет от руки Павлины. Ах, скорее бы, скорее.

Стоя одна, в лесной темноте, и раздумывая над смыслом сказанных отцом слов, Павлина невольно теребила рукой медальон. Печально взглянув на ночное небо, она со вздохом подумала, что лучше бы отец не рассказывал ей про смерть ее матери или про ее задание. С этим заданием пришел конец и ее прежней, по-детски невинной жизни, вместе с которой исчезла и вера в то, что миром правят любовь и доброта. Да и Константин в последнее время как-то отдалился от нее, а тут еще это задание... оно, словно темное облако, закрыло прежде светлый горизонт ее будущего.

После того разговора с отцом редкие улыбки на ее лице лишь подчеркивали растущую меланхолию и решимость, что становилась все тверже — раз она приняла тот факел, что передал ей отец, она сделает дело отца своим собственным. Павлина знала, какими ужасными были ночи ее отца, его стоны и бормотание не раз будили ее среди ночи. Но теперь и она страдала от непонятных видений, которыми наполнились ее сны. Там, во сне, ей все виделась незнакомая и загадочная местность, то ли лес, то ли луг... печальное лицо женщины, которой могла быть она сама, только старше... губы этой женщины шевелились, но Павлина не могла разобрать ее слов. Иногда во сне она встречала и беловолосого человека, но всегда — спиной к себе, так ни разу и не увидев его лица.

Просыпаясь, она оказывалась в столь же непонятном мире. Теперь, когда ее тело стало наливаться, мужчины уже смотрели на нее другими глазами — в особенности Королёв. Из-за его взглядов у нее порой мурашки по коже бегали. Она с трудом выносила его присутствие, делая вид, что просто не замечает однорукого великана. До тех пор пока ее отец оставался главным в лагере, ей ничего не угрожает, в том числе и со стороны Королёва. С любым другим мужчиной она может справиться без особых сложностей, благо по бойцовскому мастерству в лагере ей не было равных.

Однажды, через несколько дней после того памятного разговора с отцом, Павлина уже было переступила порог своего дома, но случайно услышала, как Оксана в приглушенных тонах разговаривает с Еленой. Павлина остановилась и прислушалась.

— Да, атаман стал какой-то не такой... задумчивый, что ли… а тут еще одного из наших, Леонтьева, убили во время последнего набега… Ах, неужели эти набеги никогда не прекратятся? — сказав это, Оксана быстро добавила: — Поверь, я все это говорю потому, что беспокоюсь за нашего атамана.

— Да я-то что… — понурилась Елена.

Когда Павлина вошла, женщины быстро сменили тему, а вскоре Оксана заторопилась и поспешила уйти. Все в лагере изменилось — это Павлина и сама уже давно заметила. Люди сновали, словно тени, переговаривались шепотом, при встречах с ней притворялись любезными. Елена был особенно осторожна. Все чаще Павлина спрашивала себя: а действительно ли все они изменились или это просто у меня начинают на все открываться глаза?

Как-то давно, когда Павлина была младше, она спросила у Елены, зачем мужчины регулярно выезжают из лагеря. Ответ Елены был краток:

— Они несут патрульную службу по приказу царя.

Она хотела побольше расспросить об этом Шуру, но возможность для этого все никак не выпадала. Шура лишь почтительно кивала, когда ей случалось пройти рядом, но редко заговаривала с Павлиной, да и то обходилась парой слов. Тем больше было удивление Павлины, когда в один из дней старуха остановила ее с таким видом, словно ей самой хотелось поговорить с Павлиной.

— Что случилось? — спросила удивленно Павлина, но Шура только молчала и лишь просительно смотрела нее, не решаясь заговорить. — Шура, что с тобой? — переспросила Павлина.

Старуха медленно огляделась, направо, потом налево. Затем с трудом произнесла:

— Я была здесь... вскоре после того, как ты родилась. Это я тебя вынянчила.

Несколько ошарашенная этим вступлением, Павлина в нетерпении оборвала ее:

— Да, я знаю — ты мне столько раз рассказывала. Шура еще раз боязливо огляделась, затем прошептала:

— Павлина, ты ведь не выдашь меня, скажи? Не выдашь свою старую няньку?

— Ну о чем ты говоришь, Шура? Я не пойму, к чему…

Теперь уже Шура перебила ее:

— Ах, хочу тебе рассказать что-то, да как бы не накликать беду на свою старую голову. Но ты ведь меня не выдашь, особенно нашему атаману? Все, что я тебе скажу, — только для твоих ушей, договорились?

— Даже папке Дмитрию ни слова?

— Особенно ему, — ответила Шура. Ее била нервная дрожь, но неожиданно ее словно прорвало: — Все на самом деле не так, как тебе кажется, дочка. Эта родинка на твоей шее...

Павлина невольно прикоснулась к своей шее, где у нее краснело багровое пятно.

— Эта родинка? Такая же, как и у моего отца?

— Да... То есть нет! — в сердцах воскликнула Шура. — Никакое это не родимое пятно! Это ожог, от пламени — твои крики и до сих пор у меня в ушах...

— Что ты такое  говоришь? — воскликнула Павлина громче, чем хотела бы сама. Но, когда она увидела перепуганное лицо Шуры, которое совсем побледнело от страха, ее голос смягчился. — Шура, ты говоришь что-то совсем непонятное...

Но Шура только бессвязно лепетала:

— Такая крошка... ты была такой маленькой, когда они принесли тебя. Такое милое дитятко... Ты совсем не такая, как он. Ведь он столько душ невинных загубил...

Шура не договорила — заметив, что к ним приближается один из мужчин, она заковыляла прочь, оставив потрясенную Павлину саму разбираться в том, что она только  что услышала.