ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

— Breakfast! — в дверь купе постучали, голос проводника удалялся по коридору. — Breakfast!

Я с трудом открыл глаза.

Саша Петров брился, стоя перед зеркалом. За окном вагона проплывали пальмовые рощи. В просветах между ними сверкал под солнцем Нил. По нему шло белое пассажирское судно.

Только что мне снилось, будто я зимой иду к метро. Куда-то делись все дома, улицы, деревья... Голое заснеженное пространство. Впереди чадит костёр, у которого греется человек. Это Тарковский. «Андрей, что ты здесь делаешь?» Тот указывает рукой в сторону, где торчат два обгорелых телеграфных столба.

Я понимаю, что это — мои покойные родители. «Катастрофа, — говорит Тарковский. — Царство сатаны».

Переход от сна к яви казался нестерпимым. Я заставил себя умыться. Проводник подкатил к раскрытой двери купе тележку с завтраком на подносах, стал устанавливать откидной столик.

— Водка? Шнапс? Шампань? — требовательно спрашивал этот низкорослый усатый человек в служебной куртке, бегая глазами по разбросанным на полках вещам.

— Вали отсюда, проваливай, — сказал Саша и приступил к завтраку.

Проводник дёрнул меня за плечо.

— Шампань? Водка? Шнапс? Шахер-махер!

Пришлось широко развести руками, показывая, мол, ничего нет. Проводник вытащил из нагрудного кармана бумажку в 10 фунтов.

— Но, — сказал я.

— Сорок! — неожиданно промолвил Саша, утирая рот и вынимая из своей сумки бутылку шампанского.

Началась яростная торговля. В конце концов Саша продал шампанское за 25 фунтов.

— Водка? Бренди? — не унимался проводник. — Шахер-махер!

Мы с трудом выставили его в коридор и закрылись в купе.

— Откуда он знает это «шахер-махер»?

— Когда строили Асуанскую плотину, тут было полно нашей публики, «ченчили», торговались, — сказал Саша. — Оставили по себе славу...

В окне замелькали плантации бананов, пригородные селения с минаретами.

К двенадцати дня прибыли в Асуан.

Южная жара стояла здесь, в этом провинциальном по сравнению с Каиром городе.

В скверике на привокзальной площади, прямо на траве, зелёной, как в детстве, сладко спали какие-то парни. В тени под деревьями ждали седоков разноцветные лакированные коляски. Лошади отгоняли хвостами мух. Чуть в стороне среди припаркованных автомашин виднелся автобус со знакомой надписью — «Lucky Turs», где прибывших туристов встретил местный гид — парень с загипсованной рукой, подвешенной к груди перекинутым через шею шёлковым шарфом.

— С прибытием! — сказал он. — Меня зовут Мохаммед.

— Значит, вы будете нашим пророком! — Он явно понравился Изольде Егоровой. — Что вы мне напророчите?

— Обед в отеле. — Он пропустил её в автобус, свободной рукой помог поднять сумку.

Изольда обернулась, кокетливо оправляя поля своей широкополой шляпы.

— А что ещё?

Но Мохаммед уже помогал подняться пожилой чете специалистов по романской литературе.

Через полчаса мы с Сашей Петровым размещались в сто третьем номере отеля «Рамзес».

Вместо подушек в изголовьях низких кроватей лежали длинные валики.

— Смотрите! — Саша раздвинул зелёные занавески, выглянул в раскрытое окно. — Наискосок от нас магазин фирмы «Wrangler»! Кто бы мог подумать! Побегу скажу Сергею Петровичу.

Когда он ушёл, я запер за ним дверь, принял душ и, прежде чем одеться к обеду, лёг в трусах на свою кровать. Подсвеченные солнцем занавески колебались от лёгкого ветерка.

«Сегодня двадцать девятое декабря, — думал я. — Послезавтра Новый год. Господи, за что Ты послал мне эту передышку? Еще никогда, ни разу я не был так свободен от забот».

Закрыл глаза. Опять предстало заснеженное пространство сна, чадящий костёр, вспомнились слова Тарковского: «Катастрофа. Царство сатаны».

Я не любил заниматься толкованием сновидений, старался не придавать им значения. Хотя хорошо знал, что сны бывают вещие, предостерегающие.

Всё-таки никогда не удавалось освободиться от мыслей о своей стране, о том, что осталось там... Везде отравлял себе жизнь этими мыслями.

Стало зябко. Оделся. Причесывая перед зеркалом ещё не просохшие волосы, увидел седину на висках, подумал: «А как с рукописью? Неужели все так или иначе уже решилось?».

Спустился в ресторан и увидел, что опоздал. Кроме обедающего Мохаммеда, никого из группы уже не было. Мохаммед здоровой рукой указал на место против себя, объяснил, что все только что уехали с гидом на экскурсию к Асуанской плотине. Что за мной ходили, стучали в дверь номера.

— Нисколько не жалею, — сказал я. — Видел я грандиозные стройки!

Обед состоял из печёного лука, тушёного мяса с овощами, коротеньких египетских бананов и апельсина.

Мохаммед подозвал официанта, что-то сказал, тот принёс на подносе бутылку вина, два бокала.

— Давайте немного выпьем за вас, вашу страну, — улыбнулся Мохаммед. — Я учился в университете Лумумбы, знаю, какой сейчас мороз. Как можете так жить? В таком климате.

— Что у вас с рукой?

— Упал на мотоцикле. Проходит. — Он не хотел говорить о своей руке. Как и мне не хотелось говорить о родине. Мохаммед это почувствовал.

Молча распили бутылку. Вино было розовое, вкусное.

Теперь я поманил официанта. Показав два пальца, заказал кофе.

— Знаете, у нас в ресторанах кофе очень дорогой, — сказал Мохаммед.

— Ничего.

Я тотчас расплатился с официантом, когда тот поставил на стол два джезвея с восточным кофе, две чашечки.

— Пока их нет, посетите наш базар, — посоветовал Мохаммед. — Таких вещей, какие бывают здесь, не бывает во всём Египте.

— Хорошее дело. Это далеко?

— Начинается на соседней улице.

Пили обжигающий кофе, разговаривали о базаре, а в мыслях вставал «Националь», такие же надраенные джезвеи, тот же запах кофе и Андрюша Тарковский в пору работы над сценарием.

Вспомнилось, как рассказал Андрею о случайном знакомстве с одним парнем, который ошеломил сообщением, что у меня, Артура, открыт третий глаз — аджна. И без того небольшие глаза Андрея сузились. «Дьявольщина, дьявольщина! — воскликнул он и тут же спросил: — А сам парень, кто он? Что может?»

Парень этот мог многое.

«К чему это я вспомнил здесь о Володе Кравцове?» — подумал я, выходя из полутьмы ресторана на жаркую улицу.

И сразу же пристал подросток с ведром. Он то дважды показывал ладонь с растопыренными пальцами, что означало десять фунтов, то тянул заглянуть в ведро.

Я заглянул. И увидел кишение маленьких, величиной с карандаш, крокодильчиков.

Этого ещё только не хватало! Я отмахнулся от пацана, решительно пошёл прочь и наткнулся на идущую навстречу жену руководителя группы. Наталья Георгиевна обрадовалась.

— Как хорошо, что вы остались! Они все уехали на плотину — и Сергей Петрович, и Саша. А я пошла по магазинам. Хочу на базар и боюсь. Там пристают к иностранкам, щипаются. Давайте пойдём вместе!

— Ладно.

— Тогда я зайду в отель, оставлю там покупки, переоденусь. Миленький, обождите минут десять-пятнадцать. Вон тенёк, можно посидеть.

Под полосатой маркизой у отеля стояли вычурные белые стулья. Сел на один из них, вытянул ноги. Подросток со своим ведром продолжал маяться возле входа.

«К чему это вспомнился Володя Кравцов?» — снова подумал я.

Неожиданный сон с появлением Тарковского, его фраза о царстве сатаны, джезвеи в ресторане отеля «Рамзес», давние встречи с Тарковским в «Национале» — цепочка строилась и не выстраивалась.

...В то время я только начинал интересоваться йогой, парапсихологией. Еще о лаборатории Йовайши и помина не было, она существовала тогда буквально в подполье — где-то в подвале.

Сейчас странным казалось само это сочетание: видеть наяву улицу города Асуана с её цокотом копыт, конными фаэтонами, изукрашенными блестящими эмблемами, множеством арабских надписей; лихих мотоциклистов; мальчика, продающего живых крокодилов, а в умозрении созерцать случайного знакомого — русоволосого парня Володю Кравцова, который много лет назад однажды утром пришёл в гости и так буднично произнёс:

— Знаете ли вы о том, что у вас открыта аджна — третий глаз?

— Думаю, это возможно лишь в результате длительной нравственной работы над собой, — ответил я.

— У кого как, — сказал Володя и добавил: — Вернее, почти открыт. Один лепесток лотоса загнут. Хотите, попробую отогнуть.

— Валяйте. — Мне стало смешно.

Володя сел на стул напротив и попросил прислушаться к своим ощущениям. Через несколько минут явственно почувствовалось, как по телу забегали прерывистые импульсы.

— Не напрягайтесь, — сказал Володя, не сводя с меня глаз.

Вскоре импульсы исчезли. Зато стало ломить между бровями.

— Вот и все. — Кравцов встал, трижды выдохнул и вынул из кармана пиджака колоду игральных карт. — В душе вы не верите, что у вас открыта аджна. Перетасуйте эту колоду. Положите её на стол рубашкой вверх. Так. А теперь смотрите, только не старайтесь угадать, просто смотрите и сразу называйте очередную карту.

— Туз пик, — сказал я.

Володя открыл карту и показал её. Это был туз пик.

— Семерка червей.

Следующей была семёрка червей.

— Семерка треф, — произнёс я. Меня начал охватывать страх.

Володя показал семёрку треф.

— Бубновая семёрка. — Я хотел сбить ужасающее везенье, сам протянул руку, перевернул верхнюю карту.

Передо мною была бубновая семёрка.

— В чём дело? Что это все значит? Фокусы? Зачем вы меня разыгрываете?

— В вас полностью открылось то, что принято называть интуицией, — ответил Володя Кравцов. — Снова перетасуйте колоду, опять же положите её перед собой вверх рубашкой, сами разложите её на красную и чёрную масти.

Как ни старался я переломить удачу, по несколько раз подряд то откладывал карты в сторону красной масти, то в сторону чёрной, а в результате колода оказалась разложена поровну, абсолютно правильно.

— А теперь, если не трудно, вылечите мне зуб, флюс назревает, — попросил Володя. — Собственно, за этим я и пришёл.

— Я не умею.

— Для этого вам достаточно посмотреть вот сюда, на мою щеку, и мысленно на задержке дыхания прокрутить прану по часовой стрелке.

— А сами не можете?

— У меня нет дара себя лечить. И у вас будет то же самое.

Я подчинился. Несколько раз проделал то, о чём просил Володя, и в процессе целительства вдруг осознал, что вижу этот самый зуб, третий слева вверху, воспалённую десну вокруг него.

— Прошло, — сказал Володя. — Не болит.

— Третий слева на верхней челюсти?

— Конечно. Ну вот, все получается, — как ни в чём не бывало констатировал Володя.

Так это началось. Так я начал лечить. Видеть. Убедился в силе интуиции. Тогда же, обрушив на Кравцова шквал вопросов, услышал от него рассказ о том, что все его необыкновенные знания — от бабушки, которая была последней монахиней разорённого монастыря.

Напоследок Володя Кравцов решил поделиться самым главным.

— Конечно, вы взрослый человек, сам не люблю, когда пихают в спину. Но вы, Артур, должны дозреть и креститься.

— Откуда вам известно, что я некрещёный? — спросил я, тогда даже в мыслях не представлявший себя верующим.

— У крещёных появляется некий знак на лбу, — заявил Володя. — То, что называют парапсихологией, — преддверье иного мира, мира духов. Это опасно для души, если она не находится под защитой Христа. Послушайте, что произошло со мной несколько лет назад, хотя я, конечно, крещён с рождения. Я работаю дворником во дворе дома, где живу. Один раз, зимой, убирал до вечера снег, намахался лопатой, пришёл домой, попил чаю, сижу усталый. Вдруг вижу себя не на своей бедной кухне, а в каком-то замке, вроде стеклянного. За стенами, вверху, внизу — звезды. Передо мной у стола мужчина. Спрашивает: «Будешь мне служить?» И сразу через зал процессия самых красивых женщин, каких только можно вообразить. Блондинки, брюнетки, негритянки... Куда там журналы мод и всякие «мисс Вселенная»! Сумасшедшей красоты бабы. Следом въезжают автомобили, один другого шикарней. Не смейтесь, все это было так же реально, как я вижу вас! Короче, он говорит: «Все это и многое другое будет твоё, если будешь мне служить!» И я понимаю: это сам сатана. Пододвигает какую-то бумагу, перо гусиное. Что улыбаетесь? Думаете, легенда?! Ведь вы не мне не верите — Христу не верите! Христос говорил о нём как о личности. Это вам не художественная литература, не какой-нибудь Мефистофель. Хотя тот тоже не на пустом месте возник... Только мысль о Христе и спасла. Наотрез отказался. Глядь: сижу на своей кухне, будто не было ничего. Как вы думаете, отстал он от меня?

— Кто его знает! — Я совсем очумел тогда от этой исповеди и про себя с сожалением решил, что Володя Кравцов спятил.

Всегда легче всего именно таким образом заслониться от необычных проблем, может быть от самых важных. Особенно если они исходят от другого человека...

— Извините! Вы меня заждались? Идемте же скорей на базар. — Переодетая в белое гипюровое платье, Наталья Георгиевна чрезвычайно оживилась. Стало видно, какой красавицей она была в молодости. Хищной красавицей. — Вы бывали на восточных базарах? Нет? Как же я люблю торговаться на восточных базарах!

Шел рядом, слушая её болтовню, а сам продолжал думать о Володе Кравцове, о той метаморфозе, которая с ним произошла.

С той памятной встречи мы не виделись лет пятнадцать. Как возник в моей жизни Володя, так и исчез, больше не звонил, не заходил. Но вот два года назад я услышал от одного пожилого кинорежиссёра, что некто Володя Кравцов вылечил его от рака лёгкого. Правда, не до конца. Приходится ездить раз в месяц на сеанс, подлечиваться, капсулировать опухоль. За каждый сеанс режиссёр платил ему деньги. И я набился в очередной раз поехать вместе. Я не умел лечить злокачественные опухоли, знал, что те, кто занимается этим, да ещё берет тысячи, — шарлатаны, сводящие людей в могилу. Вместо того чтобы вовремя сделать операцию, использовать последний шанс, больные поддавались самообману. Порой у них исчезали боли, но метастазы росли...

Володя Кравцов теперь наверняка уже не был дворником. В четырёхкомнатной квартире, обставленной антикварной мебелью красного дерева, за стёклами буфетов и книжных шкафов тесно стояли разнообразные бутылки с заграничными наклейками — громадная коллекция вин, коньяков, водки и виски.

В гостиной, куда нас проводила Володина жена — энергичная красотка, уже собравшаяся уходить со старшей дочерью в музыкальную школу, чинно сидели на стульях ожидающие приёма пациенты. Человек двенадцать. Преимущественно это были женщины.

Почтительно следили они за тем, как Володина жена приоткрыла дверь в соседнюю комнату, что-то сказала. Оттуда тотчас выглянул Володя. Ничуть не удивился.

— Сейчас, сейчас. Покончу с больным и, конечно, без очереди приму вас. А вы, граждане, уж извините, придётся обождать!

Дверь закрылась.

Я сел на низкий плюшевый диван рядом с режиссёром. В гостиную из глубины квартиры за вкатившимся мячом вбежала другая дочь Кравцова, лет шести. А следом за ней большой чёрный пёс.

Девочка была хорошенькая, в коротком белом платьице. Я сначала даже не сообразил, что это такое — красное — торчит у пса между задними лапами. Девочка бегала по ковру, играя с мячом, и каждый раз, когда она нагибалась, пёс накидывался на неё сзади, огуливал своим членом.

Она хихикала. Все пациенты с ужасом наблюдали происходящее.

Я вскочил с дивана. Отогнал зарычавшего пса. Схватил девочку за руку. Протащил по всей квартире в поисках матери. Но мать уже ушла.

Тогда я загнал пса в пустую комнату, захлопнул дверь, засунул снаружи в её ручку ножку стула. Запертый пёс злобно залаял.

— Что такое? Что случилось? — Володя Кравцов выпустил пациента, поманил.

Оставшись с ним наедине, я грубо, не стесняясь в выражениях, рассказал об увиденном.

— Ну и что тут такого? Преувеличиваете. Собака просто играет с ребёнком. — Загадочная улыбочка заиграла на губах у Володи. — Как ваши дела?

Эта комната для приёма больных была обставлена аскетически просто. Медицинская кушетка, коврик на полу, а над ковриком — прикреплённый кнопками к стене разворот из какого-то иностранного журнала: абсолютно голая девица стоит на четвереньках посреди пляжа.

— Здесь вы лечите? Под этой фотографией?

— Зачем все преувеличивать, искать какой-то смысл? Просто красивая баба. Мулатка.

— Впечатление, что вы ещё раз побывали в стеклянном дворце.

— Побывал... — Лицо Кравцова странно исказилось, как бы одеревенело.

— Володенька! Господь с вами! Неужели это так бывает?! Ведь вы первый человек, который дал мне импульс, подтолкнули креститься! Вы это все серьёзно насчёт хозяина стеклянного дворца?

— Куда уж серьёзнее, — глухо ответил Кравцов. — Молитесь за меня...

— Володя! А может, вы просто устали от бедности, соблазнились богатством? И теперь сваливаете свою слабость на свои же фантазии, на сатану. Ведь это скорее духовная сила зла, чем некий тип в неком дворце.

— Да? Вы в этом уверены? А кто же искушал Христа на кровле дворца?

Мне стоило большого усилия воли поднять внезапно отяжелевшую руку, перекреститься. Я вышел из комнаты и, не попрощавшись с режиссёром, уехал.

...Поглощенный воспоминаниями о Кравцове, я только сейчас заметил, что иду уже по Асуанскому базару. Казалось, шагнул из той квартиры прямо сюда.

У Натальи Георгиевны разбежались глаза.

— Глядите, какие бусы, ожерелья! Но это все пластмасса, подделка. У вас есть жена? Мы найдём ей что-нибудь настоящее! А вон гипюр! И шифон!

Видимо, у неё была особая страсть к полупрозрачным или дырчатым тканям.

Пока она бегала от одной лавочки к другой, я обнаружил, что и здесь меня сопровождают бродячие шелудивые собаки. Попытался оторваться от них и потерял из вида свою спутницу.

— Коллега! — крикнул мне толстый продавец с мучнисто-белым лицом.

Я удивился, подошёл. Продавец указал на стоячую вешалку, где, распятые на плечиках, висели женские платья. Платья были как платья, вроде тех, что продают на рынках Душанбе и Ашхабада, может, чуть получше. Я перебирал их руками, чтоб не обидеть добродушного толстяка, увидел: что-то мелькнуло золотом. Это оказалось просторное белое платье — галабея с золотым египетским орнаментом у ворота: цветущие лотосы, ключи жизни, птички, летящие в разные стороны.

Вопросительно взглянул на продавца, понимая, что куплю для жены эту вещь, сколько бы она ни стоила. Тот сначала по-английски, а затем на пальцах объяснил, что платье стоит сорок фунтов.

Я уже вытащил из кармана бумажник, как услышал сзади взволнованный голос Натальи Георгиевны:

— Куда вы делись? Господи, какое платье? Почем? Сорок фунтов? Нет, дорого! Пусть он снимет его с вешалки, даст посмотреть. Не торопитесь. Помните: надо торговаться и торговаться!

Когда продавец стал снимать платье с плечиков, под ним обнаружилось точно такое же, только чёрное с золотом.

— Хочу взять и это, — сказал я, понимая, что сейчас отдам большую часть своих денег и останется только уповать на то, что по возвращении в Каир переводчица Нина не обманет.

— Плохие платья, плохие! Золоченые тряпки! — пренебрежительно затараторила Наталья Георгиевна, силой уводя меня от продавца.

— Коллега! — послышалось в спину.

Короче говоря, за сорок фунтов я купил оба эти платья.

— Ну?! Теперь вы поняли, что вам меня Бог послал! Мы ещё найдём для вашей жены какое-нибудь настоящее украшение!

Она заставила меня пройти до конца базара, отыскала ювелирную лавочку. То отчаянно кокетничая с продавцом, то пренебрежительно махая на него рукой, всё-таки выторговала всего за двадцать фунтов сиреневые аметистовые бусы.

— Ваша жена будет довольна, вот увидите!

Стало ясно: не столько покупки, сколько сам процесс торговли доставляет Наталье Георгиевне высшее удовольствие. И самая любимая её фраза — «Хау мач?»

На обратном пути к отелю она заново обошла все лавки, осмотрела все товары у всех продавцов, которые уже запомнили её, что-то приобрела совсем по дешёвке и не преминула не без гордости сообщить, что её всё-таки два раза ущипнули за ягодицы.

Я совсем ошалел от такого напора и говорливости. Войдя наконец в свой номер, бросил свёртки с покупками в сумку, рухнул на постель.

— Где это вы так долго были? — подозрительно спросил Саша Петров. — Мы уже час как вернулись с плотины. А где Наталья Георгиевна?

Он явно ревновал.

— Цела, — невнятно отозвался я. — Слишком много торговли.

И уснул мёртвым сном.

Перед ужином в дверь номера постучали. Явилась целая делегация женщин, которым Наталья Георгиевна рассказала о необыкновенно удачных покупках. Пришлось показать оба платья и аметистовые бусы, Я испытал непривычное чувство — мне завидовали. И за столиками ресторана продолжалось бурное обсуждение. Женщины решили завтра же с утра пораньше ринуться на базар — кто за такими же платьями, кто за аметистовыми бусами.

— А вы, оказывается, хитрован! — сказала Изольда Егорова, подойдя ко мне в вестибюле после ужина. — Вы должны уступить одно платье. Только одно.

Наглая алчность светилась в её коровьих глазах.

Ничего не ответил, вышел на улицу. Здесь уже горели фонари. Пройдя несколько кварталов, оказался на набережной. Послышался цокот копыт, звон бубенчиков. Местные жители мирно катались с детьми на лакированных пролётках вдоль Нила.

Стоял у парапета, смотрел, как струение воды дробит отражение звёзд, с горечью думал об этой алчности, о Володе Кравцове, о Наталье Георгиевне. Казалось, я должен ей быть благодарен. Но душа не могла избыть отвратного ощущения...

С реки потянуло прохладой. Всё-таки стоял конец декабря.

Вернулся в отель. Саша Петров как раз выходил из номера.

— Сергей Петрович и Наталья Георгиевна зовут играть в бридж. Умеете?

Я отказался, сказал, что не умею. Оставшись один, включил телевизор, сел в кресло.

Показывали видеоклип. Немолодая певица в белом одеянии невесты пела и пританцовывала для своего слащавого жениха с усиками. С балкона соседнего дома за ней наблюдала в бинокль жирная пожилая пара. Ритм музыки участился. Послышалась барабанная дробь. Под эту дробь певица стала трясти задом. Эта тряска длилась и длилась. Вдруг старик, отбросив бинокль, начал задирать халат на своей старухе, валить её на пол балкона...

Я выключил телевизор, подошёл к окну, раздвинул зелёные занавески. В темноте кровавым неоном светилось название магазинчика — «Wrangler». Из-за этой надписи и отблеска фонарей звёздного неба совсем не стало видно.

«Катастрофа... Царство сатаны» — снова вспомнились слова Тарковского из утреннего сна.