ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Со станции Холодная Речка до Сухуми я доехал на электричке. Шел пятый час вечера. От вокзала до Дома правительства Абхазской АССР, где помещалось Министерство лесного хозяйства, нужно было пройти половину города.
Много раз мне доводилось бывать здесь, и теперь, уверенно шагая по улицам со своей перекинутой через плечо сумкой, испытывал ощущение, будто вернулся в собственную юность.
Шестнадцатилетним школьником однажды, томимый жаждой путешествий, удрал из дому, добрался до Одессы. Оттуда, купив на последние рубли билет палубного пассажира, поплыл на пароходе «Победа» Черным морем в Сухуми. На палубе оказался в плотном окружении профессиональных нищих, которые перебирались на промысел в те же края.
Полуоборванные бродяги, они могли при случае и зарезать. С тех пор я хорошо запомнил, как победил страх, как прорвалось врождённое чувство жадного любопытства к людям, кем бы они ни были.
Предводителем нищих был старый еврей Соломон. «Хочешь, станцую тебе всю мою жизнь?» — спросил он, когда я простодушно рассказал о том, что в Сухуми на Почтамте меня должен ждать денежный перевод от родителей.
Именно тогда, на ночной палубе, освещённой косым светом мачтового прожектора, я убедился в поразительных возможностях танца, увидел целую поэму горестной человеческой жизни, поэму, пропетую без помощи слов.
И это была не просто история одного человека, а история всего народа — униженного, гонимого. Но вечного.
По прибытии в Сухуми вся орава нищих, возглавляемая Соломоном, почтительно дожидалась у Почтамта, пока я получал деньги, а потом повела на базар, где мы приобрели три литровые бутылки огненной чачи и кулёк персиков на закуску.
Для полного блаженства местом распития был избран кинотеатр под открытым небом. При свете первых звёзд компания, передавая друг другу бутылки, с энтузиазмом предавалась просмотру английской комедии «Джордж из «Динки-джазаІ», а под конец свалилась на землю между рядами стульев и уснула.
Сейчас, идя по Сухуми, я с улыбкой вспоминал, как пробудился в полном одиночестве и тотчас полез в карман, убеждённый, что деньги, оставшиеся на обратный билет в Москву, исчезли. Но они были целы.
Я не чувствовал своего возраста, разницы лет. И теперь, входя в подъезд Дома правительства, взбегая по ступенькам лестницы на второй этаж, где помещалось министерство, ощущал себя все тем же шестнадцатилетним Артуром, готовым к любым неожиданностям, авантюрам. Всё время помнил о задании Йовайши — найти клад, зарытый Семеновым. И вот конечная, и главная, цель командировки приблизилась. Я был в Сухуми.
— Извините, все уже разошлись по домам, — объяснил единственный сотрудник министерства, молодой парень, встретившийся в коридоре. — У нас штат всего четырнадцать человек, включая министра. Что ж вы не позвонили заранее? Мы бы забронировали вам номер. Где вы хотите остановиться?
— Если можно, в гостинице «Абхазия». В своё время я прожил в ней целую зиму.
— Она на ремонте. Хотя давайте попробуем. У меня там знакомая администраторша.
К моему удивлению, сотрудник по фамилии Гогуа надел тёплую зимнюю дублёнку и меховую шапку.
— Вам не жарко? — спросил я, когда мы вышли на улицу. — Сейчас, наверное, градусов восемнадцать...
— Конец октября, осень, — важно ответствовал Гогуа. — На Чукотке уже мороз.
Да, Гогуа был типичным представителем этого города, где высшим шиком было похвастаться новой богатой одеждой, все устремления сугубо материальны, а главной целью любого парня — жениться на москвичке.
По дороге к гостинице Гогуа неоднократно встречал знакомых, останавливался посреди тротуара, подолгу говорил с ними.
— Нужные люди, понимаете. Надо поприветствовать, иначе обидятся.
Пока он беседовал с очередным знакомым — одутловатым, страдающим одышкой толстяком в тесном джинсовом костюме, я увидел на уличном лотке фрукты, купил целлофановый пакет коричневых груш бэра, бросил в сумку.
Наконец подошли к белому округлому зданию гостиницы «Абхазия», стоящему на приморской набережной. Все вокруг было перекопано. Внутри, в пустом вестибюле высились помосты для маляров.
— Дайте ваше командировочное удостоверение, паспорт и обождите, — сказал Гогуа, направляясь к стеклянной загородке, за которой сидела администраторша.
Минут двадцать я слонялся по вестибюлю. Усталость от командировки стала наваливаться, захотелось спать.
— Вот ключ от номера на третьем этаже, — сказал, подойдя, Гогуа. — Гостиница, как я уже говорил, не работает. Есть только один трёхкомнатный для иностранцев и один номер — броня КГБ. Там сейчас никто не живёт. Вас поселили на двое суток с обязательством выехать по первому требованию. Давайте отнесём вашу сумку. Придется вести вас ужинать в «Рицу», здесь ресторан закрыт.
Я поблагодарил Гогуа за заботу, отказался от ужина и, уговорившись с ним завтра, в пятницу, поехать по лесным хозяйствам, поднялся по лестнице на третий этаж.
В номере было сумрачно. Включил свет, заперся, огляделся. Роль окна выполняла балконная дверь, вместо письменного стола у кровати стоял круглый столик с телефоном. Ни ванны, ни душа. Из крана умывальника сочилась тощая струйка холодной воды.
Я достал из сумки целлофановый пакет, вымыл одну из груш и, сбросив плащ, рухнул на постель. Даже не было сил съесть грушу, снять куртку. Чувствовал себя полностью обес-точённым.
Шел только седьмой час вечера. Еще можно было выйти в город, с которым у меня было столько связано.
Внезапно я осознал истинную причину своей обесточенности: все друзья, знакомые или уехали отсюда, или же давно оборвали связь со мной, человеком безвестным, никакого интереса и выгоды не представлявшим... Некуда было идти в этом городе. Разве что подняться на гору, которая в своё время называлась горой Сталина, где был ресторан и где когда-то меня едва не убили.
...В ту зиму я жил в Сухуми у человека, которого считал самым близким другом. Оба писали стихи, обоих не печатали. Будущее не сулило никакого просвета. Тем не менее мы были молоды, беспечны. Верили, что все лучшее впереди.
Однажды в середине марта, когда уже сильно припекало солнце, когда на набережной появились продавцы весенних цветов, оба сидели на скамье, любуясь морем, как раз тут рядом, против гостиницы «Абхазия». Мимо нас прошла девушка. В чёрных волосах её была приколота красная роза. Девушка прошла раз, другой. Затаив дыхание, мы следили за ней как за олицетворением соблазна.
То, что она присела рядом на скамью, показалось чудом. Я сорвался с места, купил неподалёку мокрый букетик фиалок и, потрясённый собственной храбростью, вручил красавице.
К моему удивлению и радости, та благосклонно приняла дар и не стала отказываться от приглашения пойти погулять по весеннему городу. Приятель, который, не проронив ни слова, присутствовал при завязавшемся знакомстве, наотрез отказался составить нам компанию.
Молча проводил до первого перекрёстка и отстал.
Улицы уводили все дальше от моря, мы поднимались в гору мимо зацветающих кустов мушмулы. Пролетела первая пчела. Девушка доверчиво взяла меня под руку. Ее звали Лола.
Шли, болтая о том о сём. Я уже принял решение провести её по спирали шоссе на вершину горы Сталина, где стоял ресторан. Всех денег, что у меня имелись, должно было хватить на обед с бутылкой хорошего вина. А там будь что будет!
Лола была в возрасте, называемом «цветение плоти». На одном из поворотов пустынного шоссе не выдержал магнитного притяжения, поцеловал её в губы. И они доверчиво раскрылись...
Я совсем потерял голову.
Из-за ресторанного столика далеко внизу был виден освещённый солнцем город, синяя стена моря.
Подогреваемый отличным красным вином «Киндзмараули», я угощал девушку, рассказывал о том, как впервые попал в Сухуми с компанией нищих, читал наизусть собственные стихи.
Наступил вечер. «Проводишь домой?» — спросила Лола.
Подозвал официанта, расплатился и увидел, что на все про все осталась жалкая трёшка. «Ничего. Займу у кого-нибудь», — бесшабашно подумал я.
Спускались серпантином шоссе, целуясь на каждом шагу. Теплые руки обнимали мою шею, нежное тело прижималось вплотную...
Из-за поворота полоснул свет фар. Легковая автомашина подъехала, остановилась. Стекла её были опущены. Машина была набита молодыми усатыми красавцами. Я решил, что сейчас предстоит драться, отстаивать своё право на любовь. Был готов ко всему.
Но Лола, отстранив меня от машины, начала о чём-то говорить с парнями, что-то им горячо доказывать. Судя по всему, они были знакомы! Мало того, разговор шёл на непонятном грузинском языке. Я ждал, набычась. Исполненный ревности.
Вдруг машина развернулась и уехала вниз. Лола снова взяла под руку, прижалась.
— В чём дело? Кто они такие?
— Так. Знакомые. После скажу, — ответила Лола. — Знаешь, тебя любит Бог.
— А ты?
Было уже совсем темно, когда Лола, приложив палец к губам, ввела меня в одну из комнат деревянного домика рядом с железнодорожной станцией и заперла за собой дверь.
Часа через два я шёл, перешагивая через рельсы, шёл наугад, под звёздами. Хотелось петь. Еще бы! Чувствовал себя дважды рождённым.
На прощанье Лола открылась. Оказалось, что она — наживка, приманка для приезжих толстосумов. Что ищет знакомства с ними, заводит на гору в ресторан. Что этот маршрут на самом деле выбирает она, а потом является банда, грабит, а то и убивает, скидывает тело в пропасть. Что она пожалела меня. Тем более что видела оставшуюся трёшку и с трудом убедила бандитов не пачкаться.
Лишь на рассвете я добрался до приятеля. Одетый, мрачный, он ещё не ложился.
— Где тебя носило? Я уже звонил в милицию, в морг.
Я почувствовал себя виноватым. Почувствовал, что, если бы действительно оказался в морге, приятелю стало бы легче.
— Извини. Если можно, я лягу. Спать хочу.
— У тебя было с ней что-нибудь, было? — домогался, снедаемый завистью, приятель. — Отвечай, чёрт возьми!
Вспоминая об этом рискованном приключении в номере сухумской гостиницы, я улыбался, на ощупь взял с круглого столика грушу, ел, вдыхая её нежный аромат, и думал о том, что без истории с Лолой жизнь была бы беднее, и пожалел, что не рассказал о ней своему батюшке или даже старцу отцу Николаю. Я был убеждён, что они бы меня не осудили.
Ночью проснулся от яростного треска. Треск раздавался над самым ухом.
Вскочил, зажёг свет. Из лежащего на круглом столике целлофанового пакета с грушами прыснули на пол огромные чёрные крысы. Одна из них заметалась по паркету. Пришлось запустить в неё ботинком.
«Еще одна деталь этого путешествия», — подумал я. Все груши были покусаны, пакет разодран.
Вынес остатки в коридор и решил попробовать уснуть, не выключая электричества.
«Интересное дело, — думал я, снова улёгшись и запрокинув руки за голову. — Поселяют в номер, забронированный КГБ, гостиница на ремонте, ресторан закрыт. Крысам нечего жрать. Я покупаю груши, вспоминается чудная, в общем, история с Лолой, и вот нападение крыс... И это сейчас, когда я приблизился к главной цели поездки — поискам записей Семенова...»
Утром, проснувшись, я получил такое доказательство неслучайности всего происходящего, что замер, онемел.
Передо мною за стеклом балконной двери в голубом небе висел крест!
В первую секунду я решил, что это сон, что мне кажется. Однако крест продолжал неподвижно стоять в воздухе.
Рывком поднялся, кинулся к двери, распахнул её, вышел на балкон. И перевёл дыхание.
В море против гостиницы стоял на якоре пассажирский дизель-электроход. Верхний конец мачты, увиденный с постели, был явным, уже кричащим знаком, безусловно связанным с моим намерением завтра же приступить к исполнению поручения Йовайши.
Я ещё не знал, что через одиннадцать лет именно крест-брелок к ключу ляжет в ладонь в самом начале путешествия по Египту...
Так или иначе нужно было довести дело до конца. Уже невозможно было, находясь здесь, отступиться.
Робость охватила меня. Я понял, что в одиночку просто боюсь ехать на Каштак отыскивать закопанный клад алхимика, и тут мне пришло в голову узнать через справочную телефон «Геологоразведки», попробовать найти тех приятелей, которые несколько лет назад показывали загадочную штольню на высоте 2400 метров.
Неожиданно быстро дозвонился. Нукзар, не расспрашивая ни о чём, сказал, что с удовольствием повидается, составит компанию, тем более что завтра суббота, нерабочий день. Я положил трубку, оделся, сошёл в вестибюль.
До условленной встречи с Гогуа оставалось полчаса. Вышел на улицу, прошёл по мосткам над разрытой траншеей, собираясь успеть позавтракать в соседней столовой, когда кто-то окликнул:
— Артур! Я тебя помню! Зазнался? Не узнаешь? — Обросший щетиной чистильщик в круглой кепке призывно махал рукой.
— Вано?! Хоть ты один в этом городе меня помнишь! — Я подошёл к его будочке на углу.
— Давай обувку тебе почищу!
Я сидел в расшатанном кресле, Вано энергично махал щётками по ботинкам и рассказывал о городских новостях.
— Помнишь, клумба здесь была? Большая цветочная клумба-календарь, каждое утро цветами число выкладывали. Так вот, под ней жил царь крыс со своими подданными. Когда ремонт начался, когда стали здесь копать, трубы прокладывать, землю туда-сюда бульдозером двигать, крысы вышли из-под земли. Тысячи крыс! Из-под клумбы, из подвалов гостиницы. Это утром было, сам видел. Все они во главе с царём пошли вон туда, в соседнюю гостиницу «Рица». Царь седой, крупный, а за ним поток, тысячи тысяч! Движение остановилось, машины не могли проехать, клянусь! Все ушли!
— Не все.
— Может, не все, — согласился Вано, откладывая щётки. — Как думаешь, у них разум есть? Представляешь, под клумбой, под невинными цветочками у них был целый город, много этажей с подземными ходами...
Расплатившись с чистильщиком, я увидел остановившуюся поодаль «Волгу», из которой вышел Гогуа.
Так и не позавтракав, выехал в леспромхозы.
История, рассказанная Вано, воскресила чувство омерзения. Хруст целлофанового пакета, ночное пиршество этих тварей, которые теперь, видимо, совершали свои набеги из «Рицы»... «Косная, тёмная сила бытия, — думал я, сидя на заднем сиденье машины. — Что ты мне хочешь сообщить, на что намекаешь?»
Вспомнилось, как однажды был приглашён в ресторан той же «Рицы» на банкет, организованный по случаю возвращения из зарубежных гастролей молодёжного танцевального ансамбля Абхазии. Стройные красавцы в черкесках лихо отплясывали между накрытых столов. Особенно хорош был один, ухитрившийся танцевать с бокалом вина на ладони и не проливший ни капли. Навсегда запомнилось его имя — Зураб, его породистое, хрящеватое лицо с тонкими усиками. А через месяц весь город был потрясён известием, что все танцоры арестованы. Они знакомились с приезжающими курортницами, увозили их показать горы. Там насиловали, грабили и убивали.
Узнав об этом, я содрогнулся. Весь тот вечер сидел рядом с выродками, чокался с ними... Было точно такое же чувство омерзения, как ночью при виде застигнутых врасплох крыс.
«Зачем эти крысы напомнили о Зурабе? Простая цепь ассоциаций? Нет, чтобы помнил о все том же тревожном потоке тёмного, страшного бытия, текущего под внешне приглаженной, ухоженной, как цветочная клумба, действительностью».
Через одиннадцать лет судьба вновь показала мне в высшей степени благополучного Зураба в аэропорту Шереметьево-II.
Под покровом цивилизации люди в массе своей несут в себе зверское начало. Несмотря на все ухищрения психологов, политиков, моралистов, количество преступлений в стране, на земном шаре растёт. Видимо, что-то в корне неверное, ошибочное кроется в устремлениях мира, в самых его основах.
Можно было отчаяться от этих мыслей. И я был рад хоть на время уйти от них, переключиться.
Вместе с Гогуа и лесниками ходил по делянкам, обозревал в бинокль горные склоны и опять повсюду видел страшные незаживающие раны на теле земли.
Убийство людей, убийство природы — все это было наглядным выражением того же крысиного начала...
В сущности, командировка была закончена. Вечером мы возвращались в Сухуми. По дороге заехали в кассы «Аэрофлота». Я купил билет до Москвы. Оставался последний день, день поездки на Каштак.