ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

В то утро я, как всегда, собирался впритык, перед самым отъездом. За окном сеялся холодный октябрьский дождь. И в квартире было холодно — ещё не топили.

Кто его знает, какая погода будет там, на Черном море. На всякий случай я достал из шкафа пакетик с плавками, бросил в стоящую на кресле сумку. Потом аккуратно свернул пушистый, связанный из собачьей шерсти серый свитер, подаренный год назад больной, которую вылечил от мастопатии, только нагнулся уложить его в сумку — грянул отчётливый голос...

Еще не успело пройти замешательство, а голос уже с более властной интонацией ударил из центра головы, повторил: «Обрати внимание на все детали этого путешествия».

Теперь, одиннадцать лет спустя, вспоминая ночью в номере каирского отеля «Фараоны» это событие, я впервые заподозрил его связь с посещением монастыря.

Да, как раз за два дня до отъезда в ту командировку на Кавказ мне удалось побывать в одном из немногочисленных действующих монастырей Севера России.

Я приехал на междугородном автобусе. Стояли последние дни золотой осени, бабьего лета. У стен монастыря лепился городок, грязный и страшный. Жители его, похожие на бродяг, месили грязь между автостанцией, продмагом и водочным ларьком. У покосившихся чёрных изб на огородах среди увядающей картофельной ботвы дозревали кочаны капусты. Под светлым, холодным небом на берёзах трепыхались последние листочки.

Заранее купив обратный билет до Москвы на рейсовый автобус, который должен был пройти здесь через три часа, я стремительно шагал к монастырским воротам. Три часа, конечно, составляли ничтожно малый срок. Но я почему-то был уверен, что успею, прорвусь к старцу, задам свой единственный вопрос и получу ответ. Тем более что в боковом кармане куртки лежала бережно сложенная записка от священника, которого старец знал, любил, благословлял. Этот священник годом раньше крестил меня, был моим духовным отцом.

К тому времени у меня появилось множество знакомых, верящих в Бога. Двое из них, как и остальные, пользовались моим даром целительства, лечились у меня сами, присылали лечиться своих родственников, друзей. И при этом не упускали случая каждый раз с фанатичной яростью доказывать, что занятие это дурное, дьявольское. В глубине души я подозревал, что их ярость вызвана элементарной завистью — они не могли делать того, что делаю я. И не потому, что у них не было способностей. В скрытом виде дар целительства таится в каждом человеке без исключения. Как и иные фантастические свойства, не востребованные будничной жизнью. Семь лет занятий в лаборатории, ежедневные упражнения, непрестанный духовный поиск, которому нет конца, — это был труд, обрекающий на лишения... Мало кто хотел на него отважиться. «Стучите, — говорит Христос, — и вам отворят».

Эти фанатики однажды довели меня до слез. «Я же из сострадания, — оправдывался я, — с детства видеть не могу чужое горе, падаю в обморок, даже когда кому-нибудь делают укол. Если человеку больно, у меня сразу боль в том же месте, спазм...»

«Да не слушайте вы их, — утешал батюшка. — Если эти духовные лентяи так принципиальны, зачем они у вас лечатся? Гоните их от себя».

Но червь сомнения всё-таки грыз. Я знал: официально Русская Православная Церковь выступает категорически против целительства. И хотя батюшка говорил, что это ревность бессилия, что когда-то в первые века христианства при каждом храме был свой целитель, меня терзала совесть. Фанатики с пеной у рта доказывали: Бог посылает болезни за грех, и никто не смеет вмешиваться своими энергиями...

«Гоните их в шею! — повторил батюшка. — Пусть откроют Библию. Болезни и смерть вошли в мир после грехопадения, от дьявола, а не от Бога».

Наконец я, очевидно, настолько надоел духовному отцу со своими сомнениями, что, когда пришёл проститься за несколько дней перед командировкой на Кавказ, тот сказал: «На Севере, в монастыре живёт старец отец Николай — душа и совесть нашей Церкви. Ему очень много лет, сорок из них провёл на каторге, в тюрьмах. Между прочим, он человек с двумя университетскими образованиями — Сорбонна и Петербург. Я знаю, что сейчас он встал после болезни, начал принимать людей. Вот записка, езжайте немедля. Пока он не ушёл от нас в другой мир».

Входя под арку монастырских ворот, я волновался не только оттого, что был ограничен во времени. Я знал: от ответа старца, можно ли заниматься целительством, зависит вся будущая жизнь.

Тщедушный чёрный монах, встретившийся на тропинке из плит, устланной палыми листьями, сперва пытливо глянул в глаза, потом ответил на вопрос:

— Старец отец Николай, слава Богу, восстал от хворости. Действительно, принимает в своей келье. Однако сейчас ведёт службу вон в том храме, — и монашек, взмахнув рукавом рясы, указал на дивной красоты большую белую церковь с синими луковицами куполов, испещрённых золотыми звёздочками.

— Извините, а сколько продлится служба?

Монашек сдвинул рукав рясы, взглянул на электронные часы:

— Три с половиной часа.

У меня упало сердце. Я понял, что из моей затеи ничего не вышло.

Оставалось подняться по стёртым ступеням белой паперти, сняв кепку, перекреститься и войти в сумрак, пахнущий ладаном и дымом свечей.

Это были все те же, похожие на бродяг люди, точно такие же, каких я видел перед стенами монастыря. Бедно одетые, заморённые, но как вдумчивы и чисты были их глаза, которые хотелось назвать очами. Казалось, здесь собралась вся Русь. Такая же, какой она была при Иване Грозном и Петре.

Сам не заметил, как оказался в первых рядах. Стиснутый тёплым телом молящихся так, что трудно было воздеть руку и перекреститься, я наконец увидел отца Николая.

Маленький, в золотой митре, с очень длинной, белой, как снег, бородой, сначала он показался смешным, похожим на американского Санта Клауса, каким его изображают карикатуристы.

Но постепенно, втягиваясь с ходом литургии в её таинство, не поддающееся до конца никакому рациональному объяснению и непостижимым образом понятное душе, я теплел сердцем к этому священнику — проводнику Божественной энергии сюда, на грешную землю.

В какой-то миг лучистый взгляд старца и мой взгляд встретились, и я с тоской подумал о том, что вот мы рядом в пространстве, но поговорить невозможно, задать вопрос не удалось.

То ли это была особенная, монастырская служба, то ли, поглощённый своим незаданным вопросом, я постоянно отключался от её хода, во всяком случае, когда, встав с большим медным крестом перед алтарными вратами, отец Николай начал проповедь, это показалось неожиданным. Обычно проповедь произносят в конце богослужения.

Украдкой я глянул на часы. До посадки на автобус оставалось тридцать пять минут.

Голос отца Николая был тих и слаб. Он рассказывал о том, что сегодня, восемнадцатого октября по новому стилю, Православная Церковь чтит память святых Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена, Московских и всея Руси чудотворцев. А также преподобных Доминиана пресвитера, целебника Иеремию и Матфея, прозорливых...

Сердечно, как про самых близких, он говорил о давно, много веков назад умерших людях.

Потом, повернувшись прямо ко мне, глядя в глаза, отец Николай продолжал:

— Они творили добро и терпели за это поношения. Но никогда не сетовали. Ибо перед ними был пример Иисуса Христа — Бога нашего. Христос поднимал мёртвых, лечил слепых, прокажённых. А книжники и фарисеи кричали: «Он исцеляет людей силою князя бесовского!» Так было. И так будет всегда. Если вы бескорыстно, из сострадания оказываете помощь ближнему, не страшитесь никаких клевет. Кто учил химию, знает, что такое лакмусовая бумажка. Истинная любовь и сострадание — наша лакмусовая бумажка. Если любовь и сострадание есть в душе человека, ничего дьявольского нет и не может быть в его делах. И не мните, будто то, что творили Христос и апостолы, совсем недоступно обычным смертным. Человек есть великая тайна. А Христос обещал навсегда остаться среди нас. И это тоже великая тайна. Скрывать свои таланты, боясь поношений, — грех перед Ним, Господом нашим. Так торопитесь же содеять добро угнетённому, накормить голодного, исцелить болящего!

Отец Николай поднял руку с крестом, сотворил крестное знамение и снова взглянул мне прямо в глаза.

Я вернулся в Москву вечером накануне отъезда на Кавказ. Духовный отец был далеко, за городом, и, переполненный ощущением свершившегося чуда, прямо с автовокзала я за-ехал домой к Йовайше — бывшему руководителю лаборатории парапсихологии, где я занимался семь лет.

Мы очень давно не виделись. Игорь Михайлович обрадовался неожиданному гостю, угостил жареной картошкой с грибами, чаем с мятой. Рассказал, что занят обменом квартиры, через полгода собирается окончательно переехать в Алма-Ату, куда его пригласили будто бы преподавать в каком-то институте, а на самом деле учить сотрудников облучать биоэнергией клетки растительных и животных тканей.

Он нисколько не постарел. Был бодр.

Выслушав меня, Йовайша ничему не удивился.

— Обыкновенная телепатия. У вас был вопрос. Вы получили ответ. И ответ замечательный. Теперь вы успокоились?

— Но ведь у других людей, собравшихся в храме, наверняка тоже были свои вопросы?

Йовайша засмеялся.

— Артур, ваше стремление дойти во всём до самого конца не будет удовлетворено никогда. За каждой разгадкой всегда — новая тайна. В этом ваша трагедия, но и вечный стимул для продвижения вперёд. Скажите лучше, чем вы теперь заняты?

Узнав о том, что завтра я выезжаю в командировку от центральной газеты с заданием написать статью о судьбе лесов Кавказского хребта, обрамляющего Черное море, Игорь Михайлович тотчас спросил:

— А в Сухуми? В Сухуми не будете?

— Обязательно. Должен проехать по всему побережью от Лазаревской до Сухуми.

— Прекрасно. Артур, постарайтесь распланировать поездку так, чтоб осталось свободное время. Помните, вы ездили в археологические экспедиции, методом биолокации нашли могилу, датированную до нашей эры? Так вот, под Сухуми в посёлке Каштак четыре года назад умер один человек. Художник, алхимик, пьяница. Несколько лет подряд я снимал по соседству комнату, тоже у одного по-своему замечательного человека, философа, так сказать.

— Его звали Платон, — перебил я. — А художника — Константин Васильевич Семенов. Я его знал.

— Ну, мир тесен, — развёл руками Йовайша. — А вы видели тигли в его мастерской?

— Не только видел, но и вдыхал вонючий дым, когда Константин Васильевич из разной дряни плавил в них якобы серебро. Делал из этого металла браслеты и кольца, продавал курортникам. Я ведь целых два месяца, будучи бедным студентом, бесплатно пользовался его гостеприимством, жил в сарае над самым обрывом к морю.

— Так вот, дорогой Артур, однажды я попросту украл у Константина Васильевича кусочек этого «серебра», отвёз в Москву, в Институт цветных металлов и золота. На анализ. Оказалось, что это действительно серебро, причём высочайшей пробы!

— Игорь Михайлович, ну не может быть!

— Может, — твёрдо ответил Йовайша. — Платон, его вечный оппонент, по секрету рассказывал, что Семенов мог делать и золото. Алхимия родилась в Египте. С тех пор тайну превращения элементов пытались разгадать выдающиеся умы разных стран и веков — Авиценна, Фрэнсис Бэкон, Спиноза, Гельвеций, Эдисон. А что вы скажете об историческом факте — курфюрст Саксонии Август при помощи «философского камня» изготовил в своей алхимической лаборатории 17 миллионов золотых рейхсталлеров. Легче всего отвергнуть, посмеяться. Но как быть с Константином Васильевичем? Он бедствовал, все пропивал. А когда припирала нужда, у него опять дымились тигли... Он ведь совершил кругосветное путешествие. Был в том же Египте, в Тибете. Вы в курсе дела?

— Теперь вспоминаю. Он много чего мне рассказывал... Тогда я думал, все это — чепуха, бред спивающегося человека.

— Дорогой мой, чудо порой демонстрирует себя в разных обличьях. Мы невнимательны, потом машем после драки кулаками. Вот Семенов умер. А этой зимой Платон прислал мне письмо, где пишет, что Константин Васильевич, который терпеть не мог Советскую власть, не хотел, чтоб ей достались секреты, запаял в железной канистре все свои бумаги с алхимическими рецептами, закопал на участке. И вы, Артур, должны её отыскать.

— Но это, прежде всего, аморально! Нарушать волю покойного... И, кроме того, ведь не будем же мы с вами, овладев секретом, стремиться к обогащению.

— Не будем, — согласился Йовайша. — А вам не кажется, что завтрашний день сначала нашей страны, а потом и всего мира приговорил человечество к катастрофе? Армады химических, металлургических заводов отравляют землю, воздух и реки. А если всё-таки есть способ иного воздействия на материю? Дело не только в золоте и серебре. Дело в принципе. Безусловно, существует совершенно иной подход, каким бы он ни казался фантастичным сегодня. Имейте в виду, любое растение владеет тайной превращения элементов. Один учёный, кажется Берцелиус, выращивал салат на стеклянной крошке, поливая его корни только дистиллированной водой. Когда он сжёг растения и проанализировал состав золы, содержание серы оказалось в ней в два раза больше, чем в семенах. Откуда она взялась? Если вы посадите семя любого дерева в кадку с определённым количеством земли, а потом, когда оно вырастет, взвесите это дерево и эту землю, вы увидите, что дерево весит много килограммов, а земли не убавилось ни грамма...

— Больше не агитируйте! Ладно. Я попытаюсь найти эту канистру хотя бы из присущей мне любви к приключениям. До сих пор любимая книга — «Остров сокровищ», чтоб вы знали, с кем имеете дело.

— Знаю, — улыбнулся Йовайша. — Только будьте, пожалуйста, осторожны. Никому не говорите об этой затее, неровен час...

— Игорь Михайлович, а ведь Семенов был одинок. Кто теперь владеет его домом и участком? Толстый гинеколог?

— Так вы и гинеколога застали? По логике вещей, наверное, он. Понимаю, это затруднит ваши действия. Можно было бы обратиться к помощи Платона, но он стар, болен чем-то серьёзным. И вообще, лучше никого не подключать.

— Ясно. — Я встал из-за стола.

— Когда предполагаете вернуться? — спросил Йовайша.

— Скоро. Командировка всего на десять дней.

«Каким же нужно быть ротозеем, — думал я через одиннадцать лет, лёжа ночью на кровати в номере каирского оте-ля, — чтобы не сопоставить то, что, казалось бы, кричало о взаимосвязи: сперва поездка в монастырь, ответ старца на незаданный вопрос, потом неожиданное задание Йовайши. И сразу, на следующий день, — голос: «Обрати внимание на все детали этого путешествия».