Глава 13. Слушать со вниманием

Похоже, что следующие примеры из словаря Евгеньевой: «слушать со вниманием, отвлечь внимание противника» – прямо продолжают предыдущий разговор. Возможно, они позволят глубже понять, что значит «направить внимание».

Слушать со вниманием – это, с одной стороны, направлять внимание на то, что слушаешь. С другой, если вспомнить определение этого словаря, это «сосредоточенность… слуха на каком-либо объекте». Тут сразу возникает вопрос: направлять внимание и сосредоточивать слух – это одно и то же? Если исходить из требований логики, то получается, что так.

Но в таком случае направленность и есть иное имя для внимания. Как, впрочем, и сосредоточенность. Что, по сути, означает, что вниманию отказывается в собственном существовании. Однако само русское выражение «слушать со вниманием» звучит так, что усомниться невозможно: внимание существует и распознается носителем языка. Причем распознается как нечто дополнительное к слушанию или любому иному восприятию.

Но ведь и сосредоточенность или направленность тоже дополнительны к восприятию. Можно слушать с сосредоточенностью или с направленностью. Можно, но все же подобные словосочетания не ощущаются естественными для русского языка, в отличие от «слушать со вниманием». Гораздо естественней – слушать сосредоточенно.

А уж направленность вообще не сочетается ни со слухом, ни со зрением. «Смотреть направленно» или «слушать направленно» звучит просто глупо. Хотя при этом мы понимаем, что вполне можем направить и слух, и зрение на что-то определенное. Однако направленное внимание звучит естественно, а направленный слух – как искусственная конструкция.

Слушать со вниманием – естественно!

И это опять возвращает меня к тому, что внимание каким-то образом добавляется к восприятию, и это вполне доступно нашему наблюдению. И, наверное, самонаблюдению. Что, кстати, еще вопрос! И вопрос важный.

Вот я слушаю нечто со вниманием. И вдруг решил проверить, со вниманием ли я слушаю. Для этого мне необходимо куда-то поглядеть, обратить свой внутренний взор, то есть поток восприятия, на свое собственное состояние. Естественно, оно в этот миг отвлекается от того, что я слушал. Следовательно, пропадает и внимание? И я обнаруживаю, что пытаюсь рассмотреть самого себя, но не обнаруживаю того внимания, с которым слушал.

Как же в таком случае я могу знать, что слушаю со вниманием? При этом я определенно знаю про себя, когда такое случается. Есть два предположения: либо я вспоминаю это задним числом, либо внимание не есть сосредоточенность восприятия, а является чем-то самостоятельным и может сохраняться какое-то время и после того, как восприятие завершено. И в такие мгновения, если направить внутреннее созерцание на него, его еще можно ухватить. Пусть как отток чего-то, какой-то среды, которая только что заполняла мое сознание.

Первое предположение гораздо вероятней. Мы ведь действительно помним, что были весьма сосредоточены на чем-то – настолько сосредоточены, что нас ничто не отвлекало и даже ничто не существовало. Мир как бы сжался в узкий коридор света, и было только то, что внутри этого коридора. Именно это состояние языковеды и пытаются передать словом «сосредоточение», хотя это явно нечто иное.

Очень правдоподобное предположение, но вот беда: мы не просто помним подобные состояния, мы их как-то умудрились запомнить! А для этого их надо было видеть прямо во время их существования. И если это и ощущалось как восприятие со вниманием, значит, мы видели свое внимание прямо во время его существования. И, значит, внимание можно наблюдать непосредственно.

Если бы это было не так, мы бы имели опыт наблюдения себя только без внимания, поскольку оно ускользало бы от нас с каждым переключением восприятия. Но мы, похоже, действительно способны наблюдать себя в состоянии внимания, ухватывая то ускользающее нечто, что только что было направлено на слух, а вот уже перетекает в наблюдение за восприятием. Знаменитый парадокс, описанный в прошлом веке как наблюдение за наблюдателем…

Не хочу сейчас вдаваться в это дзэнско-чаньское, а в действительности йогическое упражнение и всю его метафизику. Пока для меня важнее то, что собственное внимание всегда можно ухватить за хвост, то есть успеть заметить. И оно не исчезает, как только я задумал переключиться на наблюдение за ним. Этот как раз признак того, что внимание не есть явление метафизическое!

Оно явление психологическое, то есть имеющее некую, условно говоря, плоть и кровь. Метафизика, как она исходно была заложена Аристотелем и развивалась в Новое время после Декарта, болела некой отстраненностью от действительного мира. Во времена после Аристотеля она строилась по законам логики. Это сохранилось и после Декарта, однако значительно усилилась некая математичность самого подхода к метафизическим понятиям.

Психологизм, как это видно на примере многих философов прошлых веков, изгонялся из философского способа думать, чтобы произошло некое очищение исследуемых понятий. Особенно ярко это отразилось на феноменологии Гуссерля, которая в сущности является разновидностью логики. Почему я говорю о ее математичности?

Да потому, что никто, включая Канта или Гуссерля, не задался вопросом о действительной природе того же Логоса или Разума. Точнее, им казалось, что будет очень хорошо, если их оторвать от живого человека и рассматривать как некие космические явления, которые существуют сами по себе. И которые редкие философы могут использовать, а остальные люди только портят своей низменной связью с миром и обычной жизнью.

В итоге метафизические понятия оказались подобны знакам или числам. И если меняешь в таком знаке хоть черточку, меняется весь знак всецело. И если у тебя только что была единица, то двойка – это полностью иное, и в ней нет и следа от единицы! Это переключение из черного в белое, из света в тьму! В сущности, это возрождение платонической страсти к математике, где математические символы и стали основой всех идей.

Аристотель лишь пытался по-своему повторить с помощью логики то, что Платон сделал с помощью математики. Если вдуматься, то в этих их усилиях была воплощена мечта о точном языке философствования. А точнее того, как мы думаем. Именно эта мечта подвигла Канта на критику чистого разума, а Гуссерля – на очищение феноменов.

Однако психологизм не просто портил жизнь Гуссерлю. Он действительно должен был быть изгнан из подобного описания Логоса, если мы строили гипотезу того, как должен работать этот вселенский Разум в чистом виде. Психологизм, можно сказать, пачкал следами живого все чистые построения философов. Он лишал их знаки однозначной точности, какой удается достичь в математике.

Внимание, будь оно знаком внимания, исчезало бы сразу, как только мы переключили восприятие, на которое оно направлено. А оно не исчезает! Мы умудряемся его заметить. Очевидно, что оно не знак, а вещь или даже вещество!

Последнее вовсе не обязательно. Но внимание явно ведет себя как свойство чего-то вполне вещественного. К примеру, как боль. Мы ведь тоже считаем, что она есть и что мы ее наблюдаем в себе. Хотя при этом есть вещество тела и есть его состояние, которое мы описываем словом «болит». И длится не боль, длится состояние тела, которое называется этим словом.

С вниманием происходит нечто подобное. И это значит, что оно либо некая очень тонкая среда, подобная сознанию, либо свойство подобной тонковещественной среды. Если вообще не какого-то органа вроде того же самого Логоса или хотя бы Разума, который мы еще не научились созерцать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.