ГЛАВА 9

ГЛАВА 9

Фу Шин был в хорошем настроении и на этой тренировке решил побаловать ребят техникой под названием "молодой тигр играет с жертвой".

— Ну что, ребята, — усмехнулся он, — давайте все, только не бояться, нападать по-настоящему. Кто будет халтурить, сразу же накажу.

Далеко не каждому везло видеть технику против нескольких, особенно технику молодого тигра. Все кинулись одновременно. Фу Шина в тот момент не боялся никто, ученики прекрасно знали, когда он может хлопнуть ладонью или сильно толкнуть. Но в тот день Учитель был действительно сильным, играющим тигром. Гриша кинулся первым, пытаясь обмануть. Он выбросил вперед правую руку и в то же мгновение, изменив стойку, левую обрушил на грудь Учителя. Мягкий уход, — и Фу Шин, схватив тигриной лапой дерзкий кулак, одним движением раскрыл его ладонью и тут же ею встретил в грудь, выскочившего сбоку от Григория следующего ученика. Третий, который рванулся почти одновременно с Гришей, был настолько уверен, что Фу Шин наносит удар Грише, что не увидев Учителя там, где ожидал, всю свою силу выбросил в пустое место и рухнул как подкошенный.

За четвертым и пятым Фу Шину пришлось немного погоняться, правда, у всех пятерых не было никаких шансов, но, оставшись только вдвоем, ученики почувствовали себя совсем неуютно. Остальные, лежа на земле, старались схватить взглядом то, что происходило дальше: вскакивать не было смысла, потому что одним легким прыжком Фу Шин уже был между двумя. Троим, лежащим на земле, было и так понятно, что у одного оторвана рука, у другого — проломлена грудь, а третий сам не смог бы подняться.

Все было по-честному, Учитель к нему даже не коснулся. Ребята увидели, что Учитель слегка развеселился, сделав одному захват, он развернул ученика на месте, приняв его ягодицами увесистый удар, который от души, метясь в Учителя, влепил другой ученик. Фу Шин в хитром и подвижном заломе держал за руку ученика, вращая им во все стороны, как только хотел. Последний, еще не поверженный ученик старался изо всех сил и уже полминуты бегал вокруг Учителя, пытаясь хоть как-то в него попасть. Но что он ни делал, везде мгновенно возникали разные части тела хихикающего, попавшего в мягкий захват и полностью потерявшего контроль над устойчивостью собрата по Школе.

Внезапно вертящийся в захвате обрел жесткую стойку и мягко, с невероятной силой, рукой, которая была в руке Учителя, намертво захватил суетящегося. На этот раз двое учеников и Учитель стояли на месте. Учитель — вросший ногами в землю, они — на цыпочках, в таком захвате, что даже боялись шевельнуться.

Бой закончился. Ученики пали ниц перед великим мастером, а ведь это были взрослые мужчины, старше тридцати, которые прозанимались больше десятка лет у ведущих мастеров мира. Учитель сложил из рук тибетский символ: кулак силы, упирающийся в стену мудрости и справедливости, сделав поклон в сторону лежащих в пыли мастеров.

День поединков был окончен. Ученики, смущенно отряхивая пыль, пошли мыться за сарайчик, в котором жили. Настроение было не «очень», сегодня никому не удалось оставить хотя бы темного пятнышка на белоснежной рубахе Учителя.

Ночь пришла внезапно, как всегда приходила в долину, разбросав над ней свои огромные цветные звезды. Холод неудержимо расползался, проникая в любые щели и, казалось, даже сквозь камни. Обычное утро, пробежка к чуйскому каналу. У Гриши семена тревоги в груди разрастались все больше и больше. Что-то неизбежное и необычное ощущалось впереди. Вернувшись с пробежки, ученики увидели сидящих на единственном ковре, вынесенном из дому, двух величайших мастеров времен и народов. Совершенно не похожие Фу Шин — старый тигр и Зюгай — орел, вылетевший из еще пылающих войной джунглей Вьетнама.

Зачем эта пятерка мылась в ледяном арыке — было непонятно. Всем одновременно подкосило ноги, ученики лежали перед мастерами. Только что мокрые и чистые, теперь грязные до безобразия. А кто бы смог выдержать и не упасть в небольшом дворике, который за одно утро неожиданно стал редким на земле местом воинской силы.

Из-за дома, весело смеясь, выглядывала чумазая малышня. Больше всех радовался тринадцатилетний Рашид, именно тот, который в будущем сыграет с чеченцами злую шутку.

— Идите отмываться, ребята, — смеясь, сказал Фу Шин. — только снова быстро не вбегайте, а то опять будете грязными.

Ученики поняли, что заходить нужно тихо и расслабленно, кланяясь, с заранее опущенной головой. Иначе, бодро влетая во двор, ударяешься о находившуюся в нем силу, и то, что не устоишь, понятно само собой.

Они снова побежали к чуйскому каналу, а два мастера продолжили прерванную беседу. Зульфия подала плов. Ученики, вернувшись тихонько, по очереди проскользнули во двор и замерли у стены. У них появилась счастливая возможность немного сбоку, но все же смотреть на беседующих мастеров, двух символов разных школ — северной и южной. Не верилось, что эти люди видятся впервые. Кто угодно мог смело сказать, что полулежа за блюдом плова, беседуют два добрых старинных друга. Только лишь тот, что помоложе, едва заметно почтительнее.

Они смеялись, размахивали руками, и ученики, можно сказать, увидели чудо: жена Фу Шина вынесла маленькую фарфоровую бутылочку рисовой водки и чуть больше наперстка, лазурного цвета стаканчики, обвитые золотыми драконами. И всем стало сразу понятно, что рисовая водка наливается в какую-то необыкновенно дорогую для сердца реликвию.

Зюгай надолго замолчал, рассматривая один из пяти тонких стаканчиков из Ляджура, в который были врезаны и плотно притерты драконы из золота. Летящие по лазурному небу золотые драконы — символ радости и праздника, символ самого краткосрочного на земле, ведь радость и праздник такие короткие в нашей жизни.

Зюгай вздохнул и поставил стаканчик возле фарфоровой бутылки. Слегка приподнявшись Фу Шин взял стаканчик в свою большую руку и, улыбнувшись, глубоко засунул его в нагрудный карман Зюгая. Обмен был уже завершен, осталось самое незначительное.

Никто из учеников даже не мог подумать, что Зюгай приехал за Гришей. У ученика пришел срок выбирать школу, две школы готовы были его принять. Стоящий возле забора и восхищенно косящийся на Учителей, Гриша даже не представлял, что Фу Шин забрал его у Зюгая. Это Зюгай уже знал, когда Зульфия вынесла стаканчики — символ краткосрочного счастья. Отныне Гриша принадлежал Фу Шину и тибетская школа могла обрести в будущем еще одного великого мастера. Кто мог спорить с первым Патриархом северо-тибетской школы — колыбели мудрости и боевого искусства всего мира?

Но все же у Зюгая была надежда — вдруг Гриша выберет его. Стаканчиков у Фу Шина было только пять, они передавались из поколения в поколение. Сколько их было раньше, Фу Шин не знал, но сейчас их осталось четыре и один ученик, в которого он верил.

Фу Шину очень хотелось, чтобы эти четыре стаканчика простояли еще тысячу лет, а ученики приходили сами. Зато гордый Зюгай теперь имел право получить от Патриарха ответ на любой свой вопрос.

Задал ли он этот вопрос? — наверное, знают только двое. Два мастера непринужденно вели беседу до самого вечера, со вкусом, не спеша ели плов, потом пили чай, угощались дыней, иногда пили из маленькой фарфоровой бутылочки, возле которой стояло уже четыре стаканчика. Из-за Тянь-Шаня снова кто-то невидимый бросил в долину черное покрывало ночи, с вышитыми на нем огромными звездами.

Утро началось все той же пробежкой к чуйскому каналу. Гришу беспокойство заполнило до верху. Ледяная вода ничего не изменила, он даже не ощутил ее. Когда прибежали во двор, то все пятеро одновременно остолбенели. На серой стене дома висели два знамени. Первое — по средине золотого поля сплелись в одно целое тигр и дракон, Инь и Ян. Второе — в лазурном небе парил черный орел, Инь и Ян.

Фу Шин стоял в потертой, черной, скупо расшитой золотом парадной тибетской форме Верховного Учителя, оставшейся от Учителя Фэя. Форма тибетского Учителя напоминала обычную крестьянскую одежду, отличаясь только тем, что была великолепно сшита и немного обсыпана золотом. В руках сверкал, непривычной формы, короткий меч, с широким и кривым лезвием.

Зюгай тоже был одет в старинную, длинную, с широкими рукавами черную рубаху, такие же черные, только узкие брюки. Рукава рубахи оканчивались тонкой окантовкой, красной, как кровь, поперек груди была такая же одна тоненькая кровавая полоска. В руках два небольших кинжала — кованые когти орла.

Ученики ринулись в свой сарай, через мгновение они лежали лицом к земле в своих истертых, видавших виды формах. Через какое-то время пятеро учеников одновременно ощутили, что нужно встать. Встав, каждый по очереди сделал низкий школьный поклон двум Учителям. Потом снова по очереди, не делая ни единого лишнего движения, ученики выполнили школьный этикет перед Фу Шином, приветствие и уважение Учителям тибетской школы Небесному и земному. Перед Зюгаем выполнили этикет уважения к земному мастеру и гостю.

После церемонии Учителя сложили свое оружие, каждый под своим школьным знаменем. Фу Шин был удивлен такой привязанности к древним обычаям главы южных школ, хотя и понимал, что молодой мастер, пусть беззлобно, ведь древние традиции во времена земных изменений почти потеряли свою силу, но все же хотел ковырнуть старика.

Фу Шин был доволен собой: всего лишь неделю назад он ощутил желание обучить учеников древней традиции приема гостя. То, что он не сопротивлялся своим желаниям уже много десятилетий, снова спасло школу, она даже не дрогнула. В забытом месте, в священной долине вершилось таинство — с помощью древних законов Космоса, соединенных двумя людьми с чистыми душами, рождался третий, для еще больших страданий в разрушающемся мире.

Люди с удивительными судьбами, герои, хранящие в себе разум земли, терпеливо ждущие много жизней и готовые отдавать знание достойным.

Теперь пришло время боев между учениками. Ребята поняли, что бои должны быть серьезные. Сразу сработала древняя мудрость боевых школ. Гриша понял, что бои будут красивые и серьезные, но в нужный момент каждый из учеников позволит победить себя, не паникуя, без уродливой техники. Ранее враждующие стали единой школой.

Все поняли, если будет и дальше суетливая конкуренция в бою с Гришей и попытка нанести хоть какой-то удар, Гриша не пощадит, как всегда, а жестко победит. Только что родившийся старший ученик тоже понял остальных. Фу Шин улыбался. Даже в прищуренных глазах Зюгая мелькнула любовь.

Четыре боя были короткими. Ребята поняли, что с Гришей нужно работать по очереди. После четвертого боя Зюгай не спеша поклонился ученикам — это была высшая похвала. Фу Шин, в свою очередь, поклонился Зюгаю. Вьетнамец в сторону Фу Шина сделал какой-то жест рукой.

— Гриша, — сказал Учитель, — наш гость захотел поработать с тобой.

Этот момент Андреевич запомнил на всю жизнь. Весь мир покачнулся, в глазах стало темно, как поздним вечером. Он поклонился, еле выпрямившись, изо всех сил стараясь не шататься и еле подняв кулаки, которые показались двухпудовыми гирями, стал в стойку. “Только бы не упасть,” — единственная мысль в голове. Напротив в изящной стойке на одной ноге и, широко расставив руки, стоял многократный чемпион Юго-Восточной Азии, ведущий бой преимущественно в технике орла. Из прищуренных глаз Зюгая вырвался взгляд и обжег Григория. Андреевич помнит, как ничего не поняв, он очень поздно увидел летящий ему навстречу широкий рукав. Реагировать было поздно, край рукава хлестнул по сжатому кулаку, пронзительная боль родилась в кисти, пробежала по руке и ударила в мозг. Схватившись за голову, Андреевич, какое-то мгновение, шатаясь, стоял. Он помнит до сих пор, как умолял себя не упасть.

— Смотри, не упал, — засмеялся рядом стоящий Зюгай, — значит, хороший боец будет.

Фу Шин поклонился ему.

Какое-то время Гриша приходил в себя, потом ученики снова стали перед двумя мастерами. Фу Шин и Зюгай одновременно, повернувшись друг к другу, поклонились, потом поклонились ученикам, которые задрожали, мгновенно покрывшись испариной. Внезапно, с огромной скоростью, в течение нескольких минут Зюгай выполнял технику, которая ученикам не снилась в самых сказочных снах. Раздавались хлопки широкими рукавами, свист открытых ладоней, мелькающие руки невозможно было увидеть. И тут, когда Зюгай внезапно остановился и застыл, глядя вперед, до молодых мастеров дошло, что он всего лишь раз пять касался земли и то только одной ногой.

Через мгновение начал выполнять технику Фу Шин. Большой, высокий, старый тигр сжимался, как пружина, распрямлялся, нанося в разные стороны удары жуткой силы, было слышно, как его кулаки гулко ударяют по воздуху, а сложенная лапой тигра рука рвет его. Ноги были такие же легкие и быстрые, как и руки.

Внезапно движения Учителя стали какие-то рваные, как кадры старого кино, начали пропадать фазы ударов, кулак был виден только в начале и в конце. Между этими двумя точками движения не были смазаны или почти невидимы. Между началом и концом не было ничего. Фу Шин продолжал двигаться, его на мгновение не стало, и так же внезапно он появился в нескольких метрах от места, где исчез, потом еще несколько раз. И вдруг исчез на несколько минут, всем показалось, что перед ними соединились мгновение и вечность.

Первым, как гость, обращаясь к Грише, заговорил Зюгай. Он улыбнулся и вдруг, нарушив все традиции, сказал древнюю восточную поговорку: “Был бы ученик, — снова улыбнулся Зюгай, — а Учитель, — он сморщился и махнул рукой, — всегда найдется.” После чего искренне и заразительно рассмеялся.

— Послушай, мальчик, — сказал он, обращаясь к Грише. — по законам Космоса пришло время выбирать школу, которая тебя заберет, сделав своим сыном и будет оберегать. Перед тобой две школы. Нужно сделать продуманный выбор.

Гриша подбежал к Фу Шину и упал на колени:

— Примите, Учитель, — со страхом и надеждой попросил он.

— Ты быстро думаешь, это хорошее качество, — ответил, глядя на него, Фу Шин.

— Поздравляю, мастер, — сказал Зюгай.

И они с Фу Шином поклонились друг другу. Не знаю о чем думал Зюгай, но мне кажется, он часто вспоминает, откуда же Фу Шин знал, что ученик выберет его, ведь отдал уникальную реликвию и ценность, значит — знал. Подарки не забирают, а старые тигры не ошибаются. Может, Зюгай был уверен, что так будет еще тогда, когда в его карман опустился символ кратковременного счастья, а этикеты выполнял, уважая Фу Шина и древние традиции, кто знает?

С того памятного момента у тридцатитрехлетнего Григория Андреевича начался последний этап, который никогда уже не изменится. Его приняла высшая школа жизни.

А ведь Чуйская долина — родина северо-тибетской школы. Тибетская школа — вершина всех школ в мире, древнейшая школа, школа “Тигр-Дракон”, школа Инь-Ян. Тигр и Дракон, тело и дух имели технику всех школ в мире, технику соединения Инь-Ян, соединения легкого с тяжелым, сжимающегося с расширяющимся, вбирающего с отдающим. Но были еще школы корейские, дунганские, уйгурские и киргизские.

Я понял, как будет нелегко. Стало жалко ребят, но предложить им вернуться — означало оскорбить. Я понимал, что здесь обычными диспутами, как на родной Украине, не обойдешься. Вспомнив еще раз о ребятах, меня осенило: ведь все, что я им говорил, они не принимали всерьез и решили прошвырнуться в увлекательную поездку. Что же делает с людьми невежество! Экскурсия в смерть? Я вспомнил невежество города, куда менее опасное.

С медиками было легче, их хотя бы можно ставить перед фактом излечения. Пусть не понимали то, что я им вдалбливал, но факт есть факт. Впрочем, о медицине чуть позже. Зато с религиозными фанатиками был кошмар. Больше всего вывели из себя евангелисты, ранее они назывались баптистами и протестантами. Евангелисты однажды попались мне на турбазе. Я отдыхал с ребятами летом, после тяжелого города, потока больных и всяких, благодаря свободе появившихся чудотворцев. Мы сидели в домике и вели прекрасную беседу за чашкой зеленого чая. Внезапно раздалась громовая музыка и лес взорвал рок-н-ролл. Голоса радостно и фальшиво начали орать дикие слова: “Спасибо, Иисус, что тебя распяли, спасибо, что ты за нас пострадал.” Мы выбежали из домика и ахнули — они при всем этом еще и лихо отплясывали. Потом самый главный, как оказалось, пастор, вдруг заорал в микрофон:

— Теософия, оккультизм, буддизм и остальные демоны, прочь отсюда!

Это было уже слишком, хотя бы потому, что затрагивало уважаемых мною и ребятами людей: Блаватскую, Рерихов, Андреева, Гумилева и еще многих, самых лучших русскоязычных. Мне, наверное, стоило не спешить, внимательно осмотреться и разобраться, но усталость и желание побыть в тишине взяли свое.

— Послушай, дорогой, — сказал я, отвлекая пастора от микрофона. — У тебя что, монополия на истину?

Он посмотрел на меня абсолютно тупыми и пустыми глазами.

— Почему это ты назвал нас демонами?

— А вы кто? — спросил он.

— Я человек, который пытается понять окружающее, опираясь на древнее знание, которое сохранили мудрецы. Это то, из чего вышла и ваша вера.

— Нет ничего, кроме Иисуса. — заявил евангелист.

— Как, вообще ничего? — удивился я. — А то, что было до христианства.

— Все заблуждение, — заявил лупоглазый пастор. Его прихлебатели злобно смотрели на меня.

— Ого, сколько времени человечество заблуждалось! — удивился я.

— Да, — подтвердил пастор. — Может быть, и к тебе придет когда-нибудь Бог.

— Сам дурак, — разозлился я.

— Это почему же? — удивился пастор.

— Потому что не Бог пришел ко мне, а я к нему.

— Это заблуждение, — заявил лупоглазый, и прихлебатели дружно закивали головами.

— Так вы что, не признаете ничего?

— Ничего, — подтвердил тот, кивнув головой.

— Да-а, — протянул я, — ты даже круче Папы Римского, он и то более терпим.

— Мне бы, пожалуйста, аргументы, — усмехаясь попросил я.

— Какие аргументы? — напыщенно сказал лупоглазый. — Иисус — это как небо, разве небу нужны аргументы? Вот стоит дом, разве ему нужны аргументы?

“Вот это идиот”, - подумал я.

— А Будда тоже как небо и как дом. Так в чем же разница?

— Вот они, заблуждающиеся, смотрите, — он обернулся к окружившим нас людям.

Вся турбаза вышла поглазеть на удивительный диспут. Лупоглазый был непробиваем, его аргументы были изумительны: “Не хочу, потому что не хочу.” Появилось страшное желание заехать ему в лоб, но я продолжал:

— А ведь буддизм признает любую религию, даже христианскую.

— А что буддизм? — заявил лупоглазый. — Буддизм не брезгует ни чем.

— А вы, получается, брезгуете всем, — рассмеялся я.

— И ты когда-нибудь познаешь Бога, — выпучив глаза, он снова уселся на своего любимого конька.

Я понял, что все это бесполезно.

— А теперь, придурок, слушай, — я был почти на пределе. — Если ты славишь Бога, кстати, православный — это тот, кто имеет право славить. Но баптисты, насколько я помню, не мирятся даже с церковным батюшкой, ведь так?

Лупоглазый кивнул головой в знак согласия.

— Так вот, если ты славишь Бога, то запомни: в данный момент ты славишь его на какой-то безграмотной фене, уж никак не на русском языке — это раз. Во-вторых, тебе дали право славить, а не оскорблять присутствующих. В-третьих — ты не спросил ни у кого: хотим ли мы слушать эти твои вопли, тем более, что люди приехали в лес отдыхать. И в-четвертых, тебе не повезло, ты влип между боксерами, поэтому собирай манатки и вали как можно быстрее. И не переживай, здесь тоже думают о Боге.

Вся турбаза дружно зааплодировала. Евангелисты свернулись в одно мгновение. Только лишь позже я узнал, что это было по-настоящему. Хитрый наркоман, отсидевший срок за наркотики, выйдя из зоны, понял, что жизнь очень сложная и сильно изменилась в последнее время. Он долго маялся, и вдруг его осенило. Лупоглазый пошел в появившиеся у нас в городе американские общества евангелистов. Рассказал свою страшную историю и то, что уверовал. Хотя еще тогда по его зрачкам я определил — вряд ли, и все время ждал, что после призыва славить Бога он прогундосит вечно наркоманское: “в натуре”.

Ему помогли, и он закрутил мозги всей улице, на которой жил в поселке. Вот и появились первые пятнадцать обожателей, которые начали кормить его салом. Крутил он их по-зоновски умно. В тот раз был его первый выезд на люди, нашел куда приехать, ведь на турбазах отдыхают. Они снимали этот выезд на видео, очевидно, для отчета. Да, подпортили мы им тогда с ребятами.

Следующее столкновение было с автокефальной церковью. Действительно, огромное количество всяких уродов вьются вокруг учения Христа. Скопцы, чтобы быть ближе к Нему, отрезающие себе половые органы, святее, видите ли, они станут. Мормоны, заводящие себе несколько жен: видите ли, за Иисусом ходило много женщин. Ох, и расплодилось на нашей матушке-земле. Даже не знаю, как все это назвать. Уже тогда это все раздражало до боли, и только после беседы с Фу Шином я успокоился.

Так вот, автокефальная церковь. Я и еще несколько ребят сидели в офисе у Федора. Прекрасная кухня, красивая мебель. Мы пили чай из ажурных чашек и умничали о чем-то возвышенном. Дверь с матовыми стеклами отворилась, и Федор пропустил вперед двух мужичков с блаженно-хитрыми физиономиями. Они как-то жалостливо посмотрели на нас.

— Вот, отцы, — без вступления начал умный Федор, — сидит наш психолог, — он указал пальцем на меня.

Два мужичка с четками мне слегка поклонились.

— Он решает, кому выдавать деньги, а кому — нет. В нашей фирме с Сергеем Анатольевичем очень считаются.

— Я думаю, — начал один из отцов, когда все уселись, — выслушав, молодой человек не посмеет отказать.

“Ну да, черта с два, — подумал я. — Тут и так из Федора чуть не зубами для школы деньги вытаскиваешь, тем более, что недавно он купил спортинвентарь. Мало того, что тренируется, познавая несуществующие секреты, так еще себе и комедию заказал. Ну что же, пусть спонсор радуется, лишь бы спонсировал.”

— Если святые отцы убедят, обещаю, что деньги выдам, — пообещал я.

Святые отцы усмехнулись и с жалостью посмотрели на всех нас. “Куда же ты денешься?” — засветилось в их глазах. “Размечтались”, - подумал я.

Диспут начинался. Но что рождается в споре? В споре рождается ненависть. Вот она и родилась. Один из священников подал другому какую-то толстую брошюрку, цветную и глянцевую.

— Смотрите, молодой человек, — начал священник, кладя на стол брошюру.

На ней был изображен красавец Иисус, сильно смахивающий на секс-символ. “Опять американцы,” — подумал я.

— Вы ведь против абортов, — продолжал святой отец, — убийства дитя в материнской утробе?

Эх, святой отец, если бы ты знал, дорогой, сколько я за свою врачебную практику сталкивался с этим кошмаром! Будучи травником от корейской родовой общины, я усвоил самое главное: секреты есть только у мертвых и тех, у кого нет ничего. Лечащий, который болен сам, подлежит смертной казни. Вылечить нельзя только двоих: того, кто не хочет, думаю, понятно почему, и мертвого, ведь ему это уже не нужно. И еще лечащий должен определять сам, что такое созидание и разрушение, а значит — добро и зло. Сколько женщин, молоденьких, молодых и не очень, рыдали, хватая меня за руки, а то и за ноги, умоляя дать траву для срыва беременности. Убивать в утробе — это огромный грех, но эти женщины рыдали и клялись, что у них нет возможности содержать ребенка и нет даже денег на аборт и что, если я не помогу, они либо наложат на себя руки, либо убьют уже родившегося ребенка. И решать приходилось мне. Я с усмешкой посмотрел на святых отцов.

— Конечно, против, — ответил я.

— Так вот… — продолжали отцы.

Брошюрка открылась — и за ликом Христовым, я чуть не вскочил со стула, на фотографии — таз, в котором лежал разорванный зародыш. Священник перевернул еще страницу: рука врача держала крошечные, но достаточно четко оформленные ножку и ручку зародыша. “Вот суки,” — подумал я про себя.

— Ну, что вы скажете, молодой человек, правда страшно?

Действительно, было так страшно, что святого отца хотелось треснуть стулом по башке.

— Мы хотим взять деньги для того, чтобы как можно больше издать таких брошюр.

Злость во мне закипала, как вулкан. “Нет, — сказал я себе. — Держись.”

— Видите, — продолжал святой отец, — разве можно отказать церкви?

— Хорошо, — медленно и с расстановкой выдавил я. — Ответьте мне, почему такой страшный способ борьбы против абортов вы выбрали? Может, вместо этих кровавых фотографий, которые, как мне кажется, способны плодить только извращенцев и садистов, стоит прибегнуть к Евангелию, к каким-то собраниям, ну может, еще к чему-то, но не так же.

Я беспомощно развел руками, стало противно до тошноты. Святые отцы снисходительно улыбнулись.

— Молодой человек, — продолжил тот, который молчал, — мы живем в реальном мире, вокруг сейчас все воспринимают все буквально и поэтому необходимо демонстрировать правду.

— Да, хорошенькая правда, — вздохнул я.

— Что поделать, — священники печально вздохнули и развели руками.

“Ну отцы, держите, — решил я. — Вот вам логика, которая даже не присутствует в ваших умных головах.”

— Хорошо, я дам вам деньги.

У Федора от удивления поднялись брови и неестественно ярко засверкали очки.

— Но у меня к вам одна просьба.

Отцы закивали умными головами.

— Какая? — осведомились они.

— Дайте слово, что вы выпустите еще одну брошюру после этой, поверьте, не менее полезную.

— Конечно, — улыбнулись они.

— Вы ведь против гомосексуализма? — спросил я.

Святые отцы поморщились и дружно закивали головами. Они были действительно тупые и поэтому до сих пор ничего не поняли.

— Значит так, следующая брошюра: вот такой же прекрасный образ Христа, — я указал пальцем на бородатого Сильвестра Сталлоне.

Отцы с готовностью закивали головами.

— А за Христом, сразу, на следующей странице, мы ведь живем в реальном мире, поэтому — один мужик реально пользует другого. Желательно, чтобы четко и во всей красе, главное — не упустить ни одной детали. Ну так что, даете слово?

У святых отцов отвисли челюсти. Сперва отцы потемнели, потом позеленели. А когда поняли, что денег не видать, как своих ушей, побледнели. Потом вдруг вскочили с места, один не выдержал и схватив своей хилой лапкой чашку с чаем кинул ее мне в голову. Куда уж ему попасть, ведь он этому не тренировался.

— Сидеть! — рявкнул я.

Они хлопнулись обратно на стулья.

— Смотрите, — обратился я к ребятам, — они проповедуют ненасилие и любовь. Вот их ненасилие, — я ткнул пальцем в осколки чашки на полу. — Я же учу вас бою, вместе с тем спокойно и мирно беседую. Ведь правильное слово своей силой подобно небесному мечу. Так что, отцы, может, применить к вам действие? Тем более, что этим я занимаюсь уже давно, представьте, как это будет страшно и больно.

Двое просителей приклеились к стульям, дрожа и потея.

— Поэтому, ребята, запомните еще раз: движение тела, техника боя — для просветления разума и души. А теперь — вон отсюда! — обратился я к отцам.

Они ломанулись к двери, как нашкодившие жирные коты.

— Эй, брошюрку забыли! — крикнул я и вышвырнул мерзкий журнальчик в окно.

— Ну, ты и даешь, — Федор развел руками и аккуратно вышел из кухни, бесшумно прикрыв дверь.

Не знаю, может, был и не прав. Ни в коем случае не хочу сказать, что не встречал прекрасных и умных христиан. Просто наш невежественный мир слишком засорился всякой дрянью и заразил меня. Сколько бессонных ночей и мучений принесли эти новые духовные течения, мне, молодому, приехавшему от учителя, как тогда казалось, спасать мир.

Школьные законы основаны на элементарных логических построениях и законах природы. Но люди отказались от логики, им совершенно не интересны законы природы, которую почти полностью уничтожили. Получалась какая-то необъяснимая пугающая мистика. Я держал в руках бесценное сокровище, которое всем необходимо, но оно было не видимо. Разве мог я тогда понять, как много нужно сделать, чтобы кто-то разглядел доверенное Учителем сокровище. И поэтому древнейшие законы философии, которые создавали тысячелетиями для понимания окружающего, я, напыщенный и обиженный на весь мир, вбивал в рамки софизма, упиваясь победами над местными божками.

По ночам часто просыпался с криком от безжалостных снов, заводивших в черный тупик. А рядом, целуя в страхе мои глаза, сидела знающая истину, совсем не удивляясь ей, моя жена, прощающая любую боль, безжалостно и небрежно причиненную мной. Она знала, понимала и верила, становясь женщиной, которая хочет помочь близкому. Это было и мое прощение, и первая ступень пути, которую я так долго искал, забыв посмотреть на жену, которая была рядом. Действительно, можно проглядеть истину, родившуюся перед глазами. Любящая жертвовала собой во имя призрачного пути, к которому я так рвался, она верила в меня и поэтому уже стояла в начале его.

Понимала ли она? Да и зачем понимать то, что идет от Бога. Это было в ней, и она, не мудрствуя лукаво, отдавала себя, как и должно женщине. Наверное, демоны тогда уже начинали бояться меня из-за того, что рядом рождалась такая женщина. Она становилась человеком, которого Бог создал по своему подобию.

Понимал ли я это? Нет. Я мучился и искал, тыкаясь, как глупый кутенок, возле первой ступени, ведущей к Истине, о которой мне столько рассказывал Ням. Женщина первая поняла школу, данную Учителем. Она отошла от животного, поборов страх, жадность и желание выжить, злобу и подошла к человеку, научившись жертвовать во имя кого-то, то, на что не способен никто, кроме человека. И это был я, озабоченный надуманными проблемами, жалеющий только себя, витающий в облаках, ищущий неизвестно где.

Женщина пережила и эту боль. Вот такие они, женщины, и других не бывает, потому что всегда с нами и видят нас такими, какие мы есть. Наши женщины никогда не предают нас, но наше безумие и ошибки способны влиться в них. Мы сильны, но так небрежны, и убиваем свой путь в начале, на который женщина всегда ступает первая, жена и мать. Так решил Господь, потому что сила всегда начинается со слабости.

Ошибки прошлого ранят в самое сердце, но я верю Няму с Фу Шином. Они откроют секрет единственной школы, той, первой, которую подарил людям Создатель. Ошибки прошлого растают в прошлом. Я верю, я очень этого хочу, с ошибками не быть мастерству. Но есть ли безгрешные в нашем мире? Вот он, ваш неумелый ученик, который всегда сумеет уйти вовремя, только дайте знак, не убивая последнего, что осталось, — той капли гордости, которая так еще пригодится в этой жизни. Ведь два Учителя — Кореи и Тибета — могут помочь одному сумасшедшему, но жаждущему ученику. Разве они отказывали кому-то? Тем более, что он понял свои ошибки, ошибки прошлого. Как хочется, чтобы это понял еще кто-нибудь и чтобы больше никогда не писались такие страшные книги. Если что-то любишь — боишься потерять. И как однажды сказал Учитель: "Не нужно бояться и терять, нужно любить."

— Ну-ну, Андреевич, что же дальше? — встрепенувшись, спросил я.

— А что дальше, слушай внимательно: у Учителя пятнадцать детей. Что-то он в последнее время разошелся. Самому младшему два года.

— Ух, — я даже хрюкнул.

— Слушай, — перебил Андреевич. — Сколько у него братьев и когда кто приехал, я еще не понял, но есть один — старший.

— Хух, — снова выдохнул я.

— Рашид, старший сын, женат, трое детей. Старшая дочь Фатима, замужем, четверо детей. И вообще здесь шестеро детей — почти позор, очень мало. Еще появился какой-то дядя, разберешься сам. В общем, здесь родственников целая куча, так что Серый — дерзай. Я увижусь с Учителем и сразу уеду, дел дома много, а вы с Татьяной — вперед. Да, еще запомни, — Андреевич второй раз в жизни погрозил мне пальцем, — с женщинами аккуратно, а лучше вообще никак. Помни, что твой Учитель говорил. Ну, и привет передашь от него, если получится.

— Да уж, — вздохнул я.

— И запомни еще: тяжелое это место, школы воевать начинают, при этом входя в большую силу. Да и мастеров здесь, как собак нерезаных. Поэтому, Серый, дыши, тренируйся. Боюсь я за тебя.

— Ладно, — махнул я рукой.

— Я думаю, ты все понял.

И Андреевич, упав на кан, мгновенно уснул, а я поплелся искать Татьяну.