Глава 5 Сила истины

Глава 5

Сила истины

Вопрос первый:

Возлюбленный Ошо,

Ты протекаешь через меня с невероятной силой и свежестью одновременно. Откуда у меня такая потребность защищать тебя?

В этом заключается один из самых фундаментальных законов жизни, что все высшее чрезвычайно уязвимо. Корни дерева очень сильны, в отличие от его цветов. Цветы дерева уязвимы — достаточно лишь подуть сильному ветру, и цветы погибнут.

То же самое справедливо и в отношении человеческого сознания. Ненависть очень сильна в отличие от любви. Любовь — она как цветок: ее запросто раздавит камень, сожрет дикий зверь. И когда вы достигаете высот сознания, в вас начинает цвести наивысшее, то, что мы называем просветлением,и это самый уязвимый цветок во всей вселенной.

И при этом вы ощутите любовь, огромное сострадание, за каждым моим словом или движением вы увидите силу. Эта сила происходит от того, что я сам и все мои слова — все это мой собственный опыт. Я — сам себе авторитет. Я не заключен в кавычки.

Сила, которую вы ощущаете, — это сила истины.

Цветок, танцующий на ветру, не кажется слабым. И на солнце, и под дождем в нем видна невероятная сила. Эти две особенности могут показаться противоречащими одна другой, но на самом деле противоречия здесь нет. Цветок получает силу из своих корней, из земли. Сила течет к цветку — это в него втекает его же собственный сок. Цветок ни у кого не одалживал его — он принадлежит только ему.

И поэтому он может танцевать на ветру, под дождем, на солнце; но с другой стороны, поскольку цветок есть наивысшее выражение сущности растения, он уязвим. Даже со всей его силой уничтожить его очень просто.

Представьте, как Сократ беседует с жителями Афин. За каждым его словом стоит чудовищная сила — человек в одиночку стоит против всего мира. Но мы не видим слабости. Он не боится. Его сила влияет даже на судий, потому что ни один человек,говорящий заимствованную истину, не будет говорить с такой уверенностью.

Верховному судье Сократ сказал:

- Ты можешь убить меня,но помни: твое имя войдет в историю только за один этот поступок — за то что ты решился убить Сократа. Больше тебе нечего предложить. И все эти судьи, и все эти люди, которые будут решать мою судьбу, будут забыты, как если бы они вообще никогда не появлялись на свет. Можешь убить меня, но тебе не убить мой дух.

Ему был вынесен смертный приговор, но все присутствовавшие вне всяких сомнений были впечатлены его словами, потому что им нечего было противопоставить; Сократ говорил так ясно, так истинно, и опровергнуть его было невозможно — он всегда выходил правым в суде. Все же, раз это была демократия, то истина была решена большинством голосов. И те идиоты, которых было большинство, так даже и не поняли, о чем говорил Сократ. Его слова пролетели мимо их ушей.

Возможно, что именно поэтому они и решили отравить его, как это было принято в Греции. Они не могли терпеть человека, который так далеко ушел от них и так высоко поднялся над ними. Его красота, его истина, его честность — от всего этого они ощущали себя неполноценными. Он был сильнее толпы, которая и решила его участь.

Посмотрите, какая сила. Судьи были впечатлены такой силой. Им пришлось уступить большинству, но они выдвинули несколько условий,чтобы как-то помочь Сократу. Они сказали:

- Если большинство решит напоить тебя ядом, то тут мы уже ничего не можем поделать. Но у нас есть несколько других предложений — это в нашей власти. Во-первых, ты покинешь Афины и поклянешься никогда не возвращаться.

Сократ сказал:

- Это невозможно,потому что где бы я ни оказался,везде меня будет ждать одно и то же. — К тому же афинская цивилизация и ее культура в то время находились в самом расцвете. Вполне возможно, что ни один другой город никогда больше не поднимался до таких высот. — Если Афины не могут терпеть меня, то я не думаю, что это под силу другому городу. Если вы прогоните меня,то кто примет меня? И я не хочу уходить из Афин — я люблю этот город, я люблю его молодость, я люблю здесь тех немногих умных людей, которые могут понять меня. Меня не беспокоит толпа, я думаю о тех избранных, с которыми у меня есть душевная связь. Нет,я не уйду из Афин. Это будет хуже смерти.

Тогда судьи сказали:

- Есть еще одно предложение: ты остаешься в Афинах, но перестаешь говорить, перестаешь учить.

И тут Сократ впервые за время всего процесса рассмеялся. Он сказал:

- Ваши просьбы становятся все более нелепыми. Кем будет Сократ без его учения? Кем будет Сократ без истины? В этом вся моя жизнь,вся моя суть. Пожалуйста, не надо мне вашего снисхождения — смерть куда более достойное решение, чем уступки и компромиссы со всем, что противоречит моему сердцу.

И он принял смерть. Хотя у него были другие варианты.

Несомненно, в этом человеке присутствует сила, невероятная мощь. Но всего одна чаша яда смогла погубить его, потому что яду безразлично, кто его пьет — тупица или сам Сократ. Перед ядом Сократ оказался уязвим.

Так что, эти два явления не противоречат друг другу.

Вы чувствуете мою любовь, вы чувствуете мою силу — так и есть. Я могу выступить один против всего мира... на самом деле, именно этим я всю жизнь и занимался. Но те, кто обладает чувствительным сердцем, определенно увидят и мою уязвимость. Для меня достаточно одной пули. Пуля не увидит, убивает ли она зверя, глупца или будду.

Поэтому мысль о защите меня возникла в тебе в силу этой второй причины. Все мои санньясины чувствуют то же самое. Они чувствуют одновременно и мою силу и мою уязвимость. Мои санньясины по всему миру задают себе тот же самый вопрос: «Если в этом человеке заключена такая сила, то зачем волноваться о его безопасности?»

Сила идет из одного источника, а опасность смерти такого человека — из другого. Противоречия здесь нет.

Это в порядке вещей, что санньясины делают все возможное, чтобы огородить меня; просто им известно,что пламени свечи хватит силы, чтобы осветить целую комнату, но при этом оно так беспомощно: стоит только распахнуть окно, и ветер тут же задует его.

Противоречия здесь нет. Это два явления, имеющие разные причины.

Вопрос второй:

Возлюбленный Ошо,

Стирать твои одежды, готовить тебе еду, помогать тем, кто приходит к тебе с вопросами, нести твою весть в самые дальние уголки мира; находясь в тысячах километров от тебя, жаждать лишь коротко взглянуть на тебя — почему все это так мне дорого? Почему тайна этого ночного неба, наполненного тобой, так ценна?

Когда вы чувствуете нечто подлинное в этом абсолютно неискреннем мире; когда вы чувствуете нечто, настолько же чистое как любовь, в этом мире, где даже любовь нечиста, где нельзя найти ничего, что бы было достойно людей... И вот внезапно вы встречаетесь с человеком словно с другой планеты, говорящим на другом языке, указывающий пути к звездам, изо всех сил пытающийся помочь вам, без всякой причины — просто потому что ему нравится помогать людям достигать звезд.

Естественно, вам доставит огромную радость все, что вы делаете для такого человека, даже самая мелочь. Что именно вы для него делаете — не важно.

Мне вспоминается один случай из жизни Гаутамы Будды. Его старший двоюродный брат захотел принять посвящение, но прежде он сказал Будде:

- Послушай, Сиддхартха, — это была фамилия Будды, — перед тем как я приму посвящение,я хочу, чтобы ты выполнил несколько условий, потому что после посвящения я уже ничего не смогу тебе сказать — тогда ты уже будешь мастером, а я просто тенью. Поэтому давай разберемся со всем этим до посвящения, потому что пока я еще твой старший брат,а ты мой младший. — В Индии, по традиции, старших нужно уважать.

Будда спросил:

- Что это за условия?

Тот ответил:

- Да ничего особенного... так, мелочь. Первое: я всегда буду рядом с тобой. Так что ты не сможешь, посвятив меня, сказать: «Ананда, отправляйся туда-то и неси мою весть». Нет уж,я буду с тобой,так что помни об этом после посвящения. Это совершенно... ведь я хочу стирать твои одежды, я хочу ухаживать за твоим телом, я хочу массировать твои ноги после долгих переходов от одной деревни к другой. Я хочу проследить, чтобы тебе хватало хорошей пищи. Я хочу быть уверенным, что ты не замерзнешь в прохладную ночь, и что в жаркие дни ты не будешь сидеть в душном помещении. В общем, такая мелочь. Я и не для себя это прошу. Второе условие: ты не сможешь отказаться встретиться с людьми^ которыми я захочу, чтобы ты встретился. Пусть даже посреди ночи... и это ведь тоже не для меня, потому что ради встречи с тобой люди проходят тысячи верст, неся с собой огромную любовь, желая просто припасть к твоим ногам и послушать тебя, желая просто посмотреть на тебя, чтобы поверить в существование такого человека. Я не могу им отказать. Но твои охранники кажутся мне слишком уж суровыми. И третье условие: с кем бы ты ни говорил, я всегда буду рядом. Никто не сможет сказать,что ему хочется поговорить с тобой наедине. И это тоже не для меня, потому что чем дальше весть о тебе идет по миру, тем больше к тебе будут приходить друзей и преданных — но тем больше ты будешь наживать себе врагов. Я не хочу оставлять тебя в одиночестве — ведь кто знает? Твой гость может быть недругом. Ты так уязвим, что убить тебя раз плюнуть. Следовать за тобой сложно, но расправиться — очень просто, потому что, следуя за тобой, человек должен расправиться со своим эго, а это весьма нелегко, но убить тебя... такого изящного и утонченного человека. Я не оставлю тебя одного ни с кем, без исключений.

В Индии когда старший брат просит нечто подобное — или вообще что угодно, — младший брат безоговорочно все принимает. И Будда просто от души рассмеялся. Он сказал:

- Отлично! Твои условия приняты.

И только однажды,за все сорок два года,проведенных в обществе Ананды, Будда был вынужден просить его уступить ему по поводу одного из условий,потому что он пошел в свой дворец,который оставил двенадцать лет назад, чтобы увидеться со своей женой. Будда сказал:

- Я ее знаю: она очень гордая женщина. Перед тобой она и слезы не проронит. И меня она тогда встретит, как если бы я просто пожаловал на день по делам. Но все двенадцать лет она наверняка вся кипела внутри от злости. И не потому, что я ушел от нее... ведь я отлично ее знаю. Она не может злиться по этому поводу. Я знаю ее характер. Ее предки были воинами, и каждую девочку в ее семье с детства приучали, что ее муж однажды уйдет на войну, и что она не должна будет лить слезы, чтобы они не стали на пути у мужа. Она должна будет лишь припасть к его ногам и отпустить в полной уверенности, что он не оставляет дома рыдающую жену. Так что, дело не в том,что я ушел. Проблема в том — я отлично это знаю, — что я не сообщил ей о моем уходе, я не доверился ей. От этого она страдает, и твое присутствие не позволит ей раскрыться и выложить начисто все то, что она накопила за эти двенадцать лет.

И Ананда сказал:

- Я понимаю. Ради нее я сделаю исключение.

И все так и случилось. Когда Будда пришел к жене, первым делом она сказала ему:

- Поиск истины тут не при чем — на самом деле, я только горжусь, тем что мой муж ищет истину и что он всю жизнь посвятил истине. Мне больно вот отчего: почему ты ничего мне не сказал? Неужели ты думаешь, что я бы остановила тебя? Все двенадцать лет я жила с этой болью, потому что ты не доверился мне. Я очень боялась, что Ананда, твой вечный спутник, придет с тобой, и что я в таком случае не смогу сказать тебе все это — ведь он не только твой старший брат, но и мой тоже, по родству. Я бы не смогла все это сказать. Я очень благодарна тебе,за то что ты пришел один.

Когда Будда покинул свой дом, его сын был всего одного дня отроду. Он появился на свет всего за двадцать четыре часа, до того как Будда исчез. И вот теперь жена привела его двенадцатилетнего сына и сказала:

- Он все время твердит, что хочет увидеть своего отца, узнать как он выглядит, и почему весь мир говорит про него — либо хорошее, либо плохое, — и почему он никак не идет домой. Вот он, твой сын, и я хочу, чтобы ты дал ему свое наследство. Что ты можешь оставить своему сыну?

У Будды была только одна его чаша для подаяния. Он протянул ее сыну, которого звали Рахул, и посвятил его в санньясу. И тогда жена Будды зарыдала, упала к его ногам и сказала:

- Только ты способен на такое. Откуда у тебя такая сила! Ты оставил меня, не говоря ни слова,ты оставил своего новорожденного сына. И теперь в наследство ребенку ты даешь чашу для подаяния! Ни один отец еще не поступал так с собственным сыном. Ты делаешь из него нищего! Но я счастлива быть рядом с таким сильным человеком. Прошу тебя, посвяти и меня, посвяти и своего отца — он уже стар и все двенадцать лет он ждал тебя. Он очень зол. Ты его единственный сын. Кто сядет на его трон после его смерти? Но прошу тебя, не обращай внимания на его слова — он любит тебя, хоть он и рассвирепеет и наорет на тебя.

Будда сказал:

- Об этом не беспокойся. Я знаю его.

И его отец закричал от злости:

- Ты предал всех нас!

Но Будда только тихо слушал. Когда отец закончил, Будда лишь сказал:

- Будь добр, посмотри мне в глаза, посмотри на мое лицо. Неужели ты не видишь, что не я бежал тогда из дворца? Ты злишься на другого человека, но почему-то выливаешь свою злобу на меня. Я уже не тот — тот человек давно умер.

И отец Будды вгляделся в его лицо, посмотрел ему прямо в глаза. На некоторое время воцарилась тишина. Затем он сказал:

- Да, ты прав. Ты изменился. Ты теперь другой человек, ты полностью преображен. Я уже одной ногой в могиле, но все же могут ли и мои глаза тоже стать такими? Не поздно ли уже для меня обрести такую же силу? Помоги мне, помоги старику, который в любую минуту может отдать концы.

И отец Будды тоже стал санньясином.

Все,кто жил возле Будды, знали его силу,но в то же время оберегали его как могли. Человеку со стороны сложно будет это понять.

И то же самое происходит между мной и вами. Людям извне очень сложно, почти невозможно осознать, почему вы так оберегаете меня. Им просто непонятно, и это не их вина. В их жизни они еще не встречали человека, чья сила превосходила бы силу самой могущественной власти в мире, но который при этом был бы столь уязвим. Немного яда, пуля, крест — и его нет.

Нужно защищать высшие ценности жизни. То что стоит недорого само себя защитит. Камню не нужна защита, но защита необходима розовому кусту, который растет возле камня. Камень мертв — еще более мертвым ему не стать. Его не от чего оберегать.

Но роза полна жизни, красоты, цвета, притягательности. В этом ее опасность: она сильна,но сила притягивает опасность. Любой может сорвать ее. Камень никто не тронет, но цветок может сорвать любой прохожий.

Так что, все это вполне естественно, и не нужно усматривать здесь никаких противоречий. И помогите же разобраться, тем кто видит здесь противоречие. Им еще никогда не приходилось таким образом вступать в контакт с человеком, которого бы они любили и за его силу и за то, что, несмотря на его силу и его истину, его тем не менее нужно оберегать, потому что он находится в постоянной опасности — в любую секунду мир может раздавить его.

И это не значит, что вы должны оберегать меня оружием — вполне достаточно одного вашего желания защищать меня.

Когда я сидел в первой тюрьме в Америке, судебный маршал сказал мне:

- Ну вы и задали нам хлопот! Похоже, весь мир считает своим долгом вас защищать! Нас теперь везде принимают за врагов. Нам звонят с угрозами,что,мол,если с вами что-нибудь стрясется, репутация Америки будет разбита. Нам только звонят с угрозами, а вам присылают цветы, вы получаете телеграммы и телефонные звонки в свою поддержку; журналисты осаждают тюрьму со всех сторон!

Поэтому они и меняли тюрьмы — пять тюрем за двенадцать дней. Это было совершенно излишне, потому что все тюрьмы были одинаковыми. Ради чего тогда было таскать меня по пяти тюрьмам? Они просто хотели скрыться от журналистов — от людей, которые раньше обо мне слыхом не слыхивали и которые теперь начинали знакомиться со мной, — потому что они незаконно, недемократично, без всякого повода и без ордера на арест хватать невинного человека. За все двенадцать дней в заключении я не видел ни одного человека,настроенного ко мне недоброжелательно. Даже преступники выступали в мою защиту. Меня оберегали везде, где бы я ни был. Мне говорили:

- Мы видели тебя по телевизору, Бхагван. Но ты не бойся этих псов — ты их одолеешь, потому что они не правы.

И судебный маршал сказал мне:

- Такого на моем веку еще не было... за твоей судьбой следят сотни тысяч человек по всей стране.

В конце концов, они додумались вот до чего: как-то глубокой ночью тайком ото всех они перевезли меня в другую тюрьму. Никто не знал,где я. Они сказали мне,что я должен расписаться в их бланке чужим именем, что я должен подписаться именем Дэвид Уошингтон.

Я сказал им:

- Это же противозаконно. Вы заставляете меня совершить преступление. Но зачем вам это? Просто чтобы никто не проведал, что я в это тюрьме, и тогда вы сможете сделать со мной что угодно... Вы сможете даже убить меня — я ведь никогда не был в этой тюрьме, — а вы потом просто заполните фальшивую справку об освобождении Дэвида Уошингтона.

Я сказал им:

- Сами заполняйте этот бланк. Своей рукой я не буду делать ничего противозаконного. Заполняйте бланк, а я потом подпишу.

Маршал заполнил бланк, и расписался своим именем. Он посмотрел на подпись и спросил:

- Что это?

Я ответил:

- Должно быть Дэвид Уошингтон.

А потом я сказал ему:

- Запомните, это мое имя, и его знают во всем мире. Завтра утром вам придется встретиться с журналистами, и они спросят вас: «А где же Дэвид Уошингтон?» Найдите его, и пусть он повторит мою роспись. Или найдите кого угодно, кто бы мог расписаться за меня.

И тем же утром,в пять часов,они снова повезли меня в другую тюрьму. Я просидел там всего три-четыре часа, потому что они поняли, что сделали глупость, и что на этом их могут поймать. И я сказал им:

- Завтра утром об этом будут говорить в новостях.

Когда нас только везли из аэропорта, со мной была девушка, которую вскоре должны были выпустить. Я сказал ей:

- Сделай мне небольшое одолжение.

Она сказала:

- Бхагван, я сделаю все что ты хочешь.

Я сказал:

- Я ничего не хочу. Ты просто сиди тихо в углу — ведь со мной будут разбираться в первую очередь. Ты сиди и просто слушай весь разговор, а потом ты все передашь журналистам, которые будут ждать за дверьми. Когда тебя выпустят, просто повтори телевидению, радио и прессе все, о чем говорили мы с маршалом.

Именно так она и поступила. Америка обо всем узнала уже из шестичасовых новостей. Всем было так стыдно. Всем американцам было стыдно за их бюрократическую машину. И вот что забавно: те, кому раньше не было до меня никакого дела, кто и имени моего никогда не слышал, теперь эти люди были готовы защищать меня — повсюду.

Я думаю так, что если в вас есть нечто, что указывает на вашу подлинность и делает вас олицетворением истины, люди непременно встанут на вашу сторону. И уж совсем разумеется, что близкие вам люди будут защищать вас еще сильнее, даже иногда чересчур сильно. Например, Вивек весьма осложнила мне жизнь — я это понял только за те двенадцать дней, — потому что она оберегала меня от всего так усердно, что я попросту разучился что-либо делать. За все эти годы я даже забыл, как выдавливать на щетку зубную пасту... или как менять постельное белье; стал забывать брать с собой в ванную полотенце. За те двенадцать дней я только один раз принял душ,да и то благодаря постоянным напоминаниям Вивек, которая, встретив меня в суде, первым делом спрашивала:

- Ты помылся?

Я говорил ей:

- Я помоюсь, просто как-то странно самому нести полотенце и мыло. Может, было бы лучше, если бы я просто пролежал эти двенадцать дней с закрытыми глазами.

За двенадцать дней я ни разу не менял ни простыней, ни наволочек. Даже сестры в больничных палатах стали заботиться обо мне! Они говорили:

- Вам надо бы поменять простыню, надо постирать вашу одежду.

Я отвечал им:

- Да не волнуйтесь. Осталось всего несколько дней, и тогда я буду мыться сколько захочу, буду менять робы и простыни... не переживайте.

Все они действительно очень за меня переживали, видя, что я почти как ребенок. Старшая медсестра даже стала следить,чтобы я чистил зубы по утрам. Она говорила:

- Не получите завтрак! Хотите есть — марш чистить зубы!

И она не отступала!

Я соглашался:

- Уже иду.

Она потом говорила:

- Забавный вы человек. Обычно к нам пристают: «Дай то, дай это». Только вы один не жалуетесь и ничего не просите. Наоборот, это у нас голова болит, потому что вы вообще ничего не делаете. Только лежите себе с закрытыми глазами! Может у вас там в душевой грязно? Так вы ходите в наш душ, мы никому не скажем, потому что это не разрешается. Обычно заключенным нельзя мыться в душевой врачей, но для вас — без вопросов, в любое время. Мойтесь себе на здоровье, только не запирайтесь изнутри. Мы сами прокараулим, чтобы никто не вошел.

Я спросил:

- А что так?

Они сказали:

- Мы вам не доверяем. Запретесь изнутри, а вдруг с вами что-нибудь случится, вы упадете или еще что? Как нам тогда войти? И тогда все узнают, что мы пустили вас в нашу душевую, а это против правил.

И они каждый день приносили мне свежую одежду. Они ухаживали за мной как могли. И в день, когда я уезжал, все сестры — их было пятеро — все они ревели.

Я удивился:

- Вот те на! Что же вы ревете?

Они сказали:

- Жалко вас отпускать.

Я сказал:

- Ничего себе! Если бы меня там не ждали мои люди, я бы остался с вами.

Они ответили:

- Мы понимаем. Вы стали частью нашего заведения всего за несколько дней, так что мы можем себе представить, что чувствуют те, кто живет возле вас много лет. Но эти несколько дней мы не забудем никогда.

И у них были все мои фотографии из газет, потому что кроме как из газет брать им их было неоткуда... они попросили,чтобы я расписался на них.

Я сказал:

- Вы бы позвали фотографа.

Они ответили:

- Нельзя. Даже автографы брать нельзя. Вы просто тихонько распишитесь нам на память.

Просто будьте собой, и вас будут защищать все вокруг. Потому что чем глубже вы живете в самодостаточности, тем в большей опасности оказывается ваша жизнь, но в таких же пропорциях вырастают вокруг вас и защитные силы, силы любви и дружбы. Эти силы всегда находятся в равновесии.