Глава 20 «Мы с тобой одной крови»

Глава 20

«Мы с тобой одной крови»

Привлекательная, тщательно ухоженная земля. В парке Хасбрук, расположенном в Арлингтоне — парке моего детства — все было на своем месте, не считая слегка диковатых по виду кустов, растущих на другом берегу пруда.

Я снял сандалии и побрел пешком по мягкой зеленой траве. Между зелеными стеблями проглядывала черная земля — земля прерии. Мой старый дом и поле прерии — если они еще остались — всего в квартале отсюда, и еще видна синяя водонапорная башня, возвышающаяся над этим ландшафтом. Всего через несколько минут я нашел ответы на многие вопросы: как сильно изменился район? Сохранилась ли небольшая ферма, стоящая через дорогу? И самое важное — осталось ли хоть что-нибудь от того лоскута прерии?

Шайен, Тори и я шли по улице Уэст Томас. Вскоре в поле зрения появились очертания моего старого дома. Его перестроили и он стал практически неузнаваем, но я был рад и даже немного горд, увидев, что посаженный мною в детстве клен все еще жив и теперь вымахал больше чем на тридцать футов (9 м).

Я помню, как однажды со своим другом Питером воздвиг на своем дворе — он был тогда еще совсем без деревьев — самодельный вигвам из палок и покрывал. Стояла весна, и ветер был живым и немного резким. Установить вигвам ровно оказалось непросто, и — не знаю уж, почему — мы ощущали тогда присутствие духов коренных американцев рядом с собой. Казалось, что внутреннюю силу этой земли, как и мощь людей, изначально ее населявших, не сломили даже десятилетия размежевания и возделывания. Вероятно, что мы, будучи еще детьми, не знавшими ни компьютеров, ни электронных игр, были гораздо ближе к земле, чем взрослые. Мы приходили домой, скидывали с себя школьные одежды, бросали в угол рюкзаки и бежали на улицу. Если здесь и присутствовали духи индейцев, то они были так же уместны, как ветер, птицы и травы прерии. Они были частью детского мира, полного волшебства.

Стоя на углу, знакомом с детства, я глубоко вздохнул и осмотрел все вокруг. Фермы не было. Исчезла и прерия. Только новые дома и асфальтированные дороги. Я попытался найти следы растений прерии около водонапорной башни. Может, еще остались в живых бородачи, айра или просо. Нет, ничего не было — только скошенная трава. Все, что осталось от прерии из моего детства — это земля.

Пройдя недавно по сохранившейся прерии в районе Гусиного озера, теперь я понимал, что прерия моего детства была связана с чем-то бо$льшим, она была частью практически бесконечного поля, протянувшегося до самых Скалистых Гор. Эта земля помнила отпечатки копыт и лап бесчисленных бизонов, лосей и волков, а также следы мокасин индейцев и повозок первых переселенцев из Старого Света. Однажды я видел, как по тому клочку прерии прошелся огонь, и для меня стало очевидным, что ему предшествовали тысячи других пожаров, каждый из которых вновь давал прерии жизнь, очищал ее для нового начала. Поле было частью чего-то древнего, необъятного, живучего. Для меня лично тот кусочек прерии был послом самой природы, дикой и девственно чистой, связывающей тебя с Жизненной Силой.

Моя давняя подруга Дженис Рэй писала однажды о возвращении в Джорджию в своей книге «Лоскутное одеяло». Если ландшафт ее детства состоял из «непреодолимой изгороди из высоких деревьев», то мой был соткан из высокой — до самого пояса — травы. И даже сейчас мои чувства как нельзя лучше выражают слова из книги Рэй: «Мы с тобой одной крови».

Кровь и плоть человека глубоко укоренены в земле, на которой он родился и вырос. Существует определенная связь между человеком и местом его рождения, и она проявляется, когда человек однажды возвращается домой — их тянет друг к другу, как наэлектризованные ионы. Отец рассказывал мне, как однажды вез своего деда в Мичиган из Иллинойса, где тому сделали операцию по удалению опухоли. «Он был очень подавлен, — говорил мне отец, — но с приближением к родному Мичигану он все больше и больше оживал, наливался энергией и силами. Во время остановок он уходил на прогулку по знакомым местам, а я боялся потерять его».

Стоя посреди улицы, по которой проносились автомобили, я закрыл глаза и бросил на землю несколько смятых табачных листов — так поступали индейцы, выражая свое почтение. Возможно, некоторые духи прерии все еще были здесь — под ровно подстриженной травой газонов, асфальтом, деревом и кирпичами. Может, еще можно было восстановить фрагмент земли, где молодое поколение смогло бы коснуться того, что узнал однажды я. Такие вещи всегда начинаются с молитвы и озарения.

...Для своей семьи я построил простой сельский дом в оставшемся еще нетронутым сосновом лесу на юге Таллахасси. Первопроходцы называли сосновую экосистему «прерией с деревьями», так как сосны довольно свободно разбросаны среди высоких золотистых трав. Здесь можно было бы свободно ехать на колеснице.

Я часто сжигал подлесок в лесных массивах рядом со своим домом, чтобы стимулировать рост мятлика и других аборигенных растений. Я закапывал в землю сосновые саженцы и наблюдал за их ростом из года в год. Во Флориде мне часто попадались лиатрис, ваточник, астры и некоторые другие растения, характерные, скорее, для прерий Иллинойса. Можно сказать, что у меня во Флориде был свой клочок прерии.

Меня сильно тронуло то, что прерии южнее Чикаго стали заповедными зонами. Некоторые фрагменты прерии восстанавливают — на школьных дворах, домашних участках, просто на незанятой земле, а также на территории заброшенных заправок и в промышленных районах. Прерия возвращается лоскуток за лоскутком, неся с собой надежду и исцеление. Ее небольшие очаги есть не что иное, как проявление на материальном уровне мечтаний и видений многих людей.

По дороге в мотель мы заметили дорожный знак с надписью «Парк-прерия». Я понял, что небольшая полоса прерии все же выжила и здесь, не попав под пресс урбанизации. Возможно, фрагмент прерии был восстановлен силами «Коалиции Чикаго за сохранение природы» — сетевой организации, состоящей из более чем двухсот землевладельцев, предпринимателей, правительственных структур, а также гражданских движений за сохранение окружающей среды. Коалиция эта поставила своей целью создание «зеленой» зоны в третьем по размеру мегаполисе страны.

— Почему они назвали парк прерией? Ведь прерии там уже нет, — спросил я девочек, поворачивая в указанную на знаке сторону.

— Да конечно, нет там ничего, — сказала Шайен со скепсисом. Тори согласилась. Я надеялся переубедить их. На дороге встречались рекламные щиты, расписывающие все прелести жизни в пригороде. Однако сам пригород был вытоптан. Возможно, эту тенденцию еще можно было обратить вспять?

Дорога уперлась в автомобильную стоянку. Мы припарковались, вышли из машины и увидели, что парк состоит из площадок для бейсбола. Стоило ли удивляться? Слово «прерия» часто использовалось в неправильном значении в местах, где пригороды получают образные имена — например, Крутые Холмы или Равнины. Их названия, к сожалению, это все, что напоминает о прериях прошлого.

Я надеюсь, что однажды настанет день, когда парки настоящих прерий будут столь же многочисленны, как и бейсбольные площадки. Если бейсбол — любимое занятие Америки, то прерия — ее природное сердце. В ней течет живая кровь Среднего Запада и всех его жителей. Нам нужно снова и снова возвращаться на ее просторы, чтобы восстановить силы, чтобы насытить душу. Без нее, как и без воздуха, не может быть жизни.

В детстве спортивные состязания давались мне нелегко, и чаще приносили досаду и разочарование, чем удовольствие. Мне было сложно противостоять напористому, уверенному в себе сопернику. Только в колледже, играя в софтбол, где не требовалось исключительной ловкости, я обрел чувство уверенности. Я наслаждался игрой и даже выиграл несколько матчей. Тогда игра обрела ценность именно как веселье, а не состязание.

Пока я рос, прерия оставалась антитезой соперничества. Каждый раз, отправляясь в путешествие сквозь густые высокие травы, я мог оставаться самим собой. Эта земля обладала кротостью и в то же время воспитывала идущих по ней. Я никогда не ходил в прерию с целью заполучить что-то, и при этом никогда не уходил оттуда с пустыми руками.