Рождение

Рождение

Если допустить, что человек для Бога — муравей, то можно допустить, что человек для муравья — Бог.

Моя повесть написана не от большого вдохновения и не от скуки. Я пишу её, чтобы рассказать о том, что не смоет время. Ещё я пишу её потому, что меня очень сильно попросили написать обо всем, что со мной было. Можно сказать, что это история грехопадения, история Каина, история льва из колена Иудина. Но скорее всего, это история простого парня, который попал в непростую историю. А может быть, это история гордого и эгоцентричного сукиного сына. В мире, сотканном из наших мыслей, не исключен ни один из этих вариантов.

Вот моя история. Меня зовут Максим. Я родился 1 декабря 1980 года в Ленинграде, в семье Николая и Татьяны. Отец работал поваром, а кем была мама, я не помню. О раннем детстве у меня почти не осталось воспоминаний, но кое-что запомнилось. Некоторые события и факты, о которых я расскажу, могут показаться не значимыми, но это не так — без них история не сможет обрести целостность.

В годик, или в полтора, мама ездила со мной в Севастополь к бабушке, и там приключилась неприятность. Это была какая-то площадь. Помню, что все вокруг такое огромное — дома, люди, и я, совсем ещё маленький, перебираю ножками вдоль небольшого круглого возвышения, на котором стоят автоматы с газировкой. Я только-только делал первые шажки. И тут, я спотыкаюсь и падаю ладошкой левой руки на разбитый стакан, который кто-то оставил рядом с бордюром. Я не помню боли. Я удивленно смотрел, как что-то красное потекло из раны на моей ладони. Помню испуганные глаза матери, которая сразу раскричалась и подхватила меня на руки. Я не понимал, о чем она кричит и кому. Оказалось, она кричала, чтобы кто-нибудь вызвал скорую. Потом приехала скорая и меня куда-то увезли. Странно, что эти воспоминания сохранились так отчетливо. Конечно, я тогда не знал, что это — автоматы с газировкой, это — стакан, а это — скорая. Я знал только, что это — мама и что вокруг меня что-то происходит — какое-то волнение, суета, лица докторов, разглядывающих мою ладонь. Каждый раз, когда я вижу шрам на левой руке, я вспоминаю эту картинку из детства.

Мы жили в доме N31 и квартире N31. В ранние годы моего детства у отца случались «запои». Они были не частыми, но продолжительными. В такие дни мне нельзя было заходить в его комнату. Робко заглядывая за дверь, я видел, как отец валяется на полу в животном состоянии, а мать бегает вокруг него. Это были самые ужасные картины из моего детства. Я видел, как иногда к отцу приезжала неотложка и врачи что-то с ним делали, пытаясь привести его в чувство. Слышал, как он стонал, а потом засыпал. Просыпаясь, он требовал у матери, чтобы она принесла ему ещё бутылку. Отказывать было бесполезно. Он орал истошным голосом и мог вытворить все что угодно. Мать, от страха, или из жалости, приносила ему выпить. Я боялся его в такие моменты, потому что мне казалось, что это — не мой папа, а кто-то другой. Этот «кто-то другой» не любил детей. Он вообще никого не любил, кроме себя и алкоголя. В таком состоянии он мог меня оттолкнуть, или ударить просто так — ни за что. Мне, маленькому ребенку, было непонятно, зачем взрослые пьют эту гадость, от которой им так плохо. В такие дни у меня не было папы. Потом эти «запои» прекратились. Алкоголь я невзлюбил с самого детства.

Когда я был постарше, у меня появились два брата. Сергей родился, когда мне было семь лет, а ещё через два года родился Коля. Мы жили в коммунальной квартире из трех комнат. Две комнаты были наши, а в одной жила соседка. Я про неё ничего не знал, кроме того, что к ней в гости иногда приходят разные дяденьки, которые с утра уходили также поспешно, как накануне появлялись. Зачем они к ней приходят, я тоже не знал.

В школу я пошел с шести лет и поначалу учился хорошо. Со многими ребятами я быстро подружился. Мы катались на «тарзанках», играли в футбол, лазили по крышам, в общем, были как все дети. В нашем классе училась одна девочка, её звали Ира. Она мне очень нравилась с первых дней школы. Она была не такая, как другие девочки — её никто не дергал за косички, она почти ни с кем не разговаривала и была все время погружена в учебу. По всем предметам она была абсолютной отличницей. Помню, как она расплакалась, когда кто-то из учителей поставил ей четверку, вместо пятерки. Для неё это была настоящая трагедия. Я смотрел, как Иришка плачет, и мне было её очень жалко. Я хотел подойти и как-нибудь её успокоить, но стеснялся это сделать. Однажды я проводил её из школы до дома. Даже не помню, как мне выпала такая честь. Мы шли по улице, и мое сердце замирало, потому что я шел рядом с самой красивой девочкой в классе, а для меня она была самая красивая и во всем мире. Я нес её портфель и думал о том, что мне хочется провожать её каждый день. Не постесняюсь написать, что я мечтал, когда вырасту, быть с ней и любить её всегда. Это был такой возраст, когда в голове не было никакой пошлости. Первая любовь — самая чистая, самая искренняя, навсегда врезающаяся в сердце.

Примерно в то время у меня дома появился видеомагнитофон «ВМ-12» советского производства и несколько кассет с мультиками. Ни у кого в классе такого чуда техники ещё не было. Мне хотелось, чтобы ребята приходили ко мне после уроков смотреть мультфильмы, но отец запрещал приводить друзей домой. Мне было не понятно, почему так. Я свободно ходил в гости к другим ребятам. Чужие родители всегда были рады маленьким гостям, встречали с улыбкой, чем-нибудь угощали, и вообще, в гостях была какая-то другая атмосфера — теплая и доброжелательная. У меня дома все было не так. Мать тайком пускала ко мне друзей, когда отца не было дома. Если он неожиданно приходил, когда мы сидели, собравшись кучкой возле телевизора, он всех выгонял, и мне было очень стыдно перед ребятами за это. Я знал, что их родители так не поступили бы. Отец говорил, что они — «малолетние гопники», хотя это было не так — они были простые ребята, такие же как я сам.

В нашем дворе росли две сестры — Таня и Оля. Они были близняшки, я всегда их путал. Их можно было отличить только по количеству передних зубов. Мы дружили. Однажды я позвал их смотреть мультики. Мы сидели втроем и смотрели «Ну, погоди», как неожиданно нагрянул отец. Даже несмотря на то, что со мной были не «малолетние гопники», а две прилежные девочки, он выгнал их и запретил приводить в дом.

Больше всего мне стало обидно, когда отец позвал меня в прихожую и сказал: «Встречай, я привел тебе подружку, будешь с ней смотреть мультики». На пороге стояла девочка из соседнего двора, которая мне очень не нравилась. Она была из семьи, в которой родители сильно выпивали. Будучи ещё совсем маленькой, она постоянно ругалась нехорошими словами и на всех обзывалась, в том числе и на меня. С ней совсем невозможно было разговаривать. Её звали Оля. Стиснув зубы, я сидел рядом с ней и смотрел мультики, которые поставил нам отец. Больше всего мне хотелось, чтобы она поскорее ушла.

В детстве я боялся отца. За непослушание он лишал меня вечернего просмотра мультиков на несколько дней. Бывало такое, что он наказывал меня ремнем. Впрочем, мать тоже меня иногда била. Поводом могла быть какая-нибудь незначительная провинность, шалость или запись в школьном дневнике. Была такая закономерность — когда меня бил отец, мать защищала, а когда била мать, защищал отец.

Однажды, на летних каникулах, родители ездили отдыхать к кому-то из друзей в область. Помню деревянный двухэтажный дом, а вокруг — зелень, деревья, все такое солнечное, красивое, живое — не как в городе. Там, на этой даче, высокая светловолосая девочка учила меня играть в шахматы. Она была значительно старше меня, ей было, наверное, лет тринадцать. Помню, что она казалась мне очень взрослой и очень умной. Её звали Ира. Целыми днями мы сидели с ней в саду под солнышком, и она показывала мне различные шахматные комбинации. Я ни разу до этого не играл в шахматы и все время норовил походить не так, но Ира обучала меня с большим терпением. Мне очень понравилась эта игра.