Освобождение

Освобождение

«— А куда мы едем?

— В Мексику.

— А что там, в Мексике?

— Мексиканцы»

(из к/ф «От заката до рассвета»)

В кабинет, где я работал, довольно часто заглядывали «режимники» — проверить, чем я там занимаюсь. То, что они видели, не вызывало негативной реакции и меня это успокаивало. Для меня это были страшные люди, которые могли одним щелчком пальцев отправить меня в ШИЗО и лишить остатков здоровья.

Через несколько месяцев программа по учету больных была готова и успешно расползлась по компьютерам врачей. Незадолго до её завершения ко мне заглянул один заключенный, который работал при штабе. Его должность называлась «связист», он занимался всем, что связано с электрикой, — от проводки кабеля до ремонта телевизоров, которые ему приносили на починку дяденьки в форме. У него тоже был свой маленький кабинет, заваленный микросхемами, паяльниками и прочим железом. Его звали Виталик, он был из Колпино.

Мне сразу вспомнился тот Виталик из Колпино, который промелькнул в моей жизни много лет назад, когда я встречался с Ирой «Солнышко». Это было, когда я ездил купаться и встретил её на берегу. Перед глазами выплыла сцена, как она, выйдя из воды в купальнике и с влажными волосами, прыгнула в салон черного «Митсубиси» и уехала по дороге красивой жизни с Виталиком, оставив меня провожать её взглядом и осмысливать тот факт, что в этой жизни все решает черный «Митсубиси».

Это был другой Виталик, но совпадение имен напомнило мне про тот давнишний случай и про то, как я сейчас далеко от той жизни, которую мог бы прожить, если бы не повстречал на своем пути Иру «Солнышко» и некоторых других личностей.

— Меня послал к тебе начальник колонии, — сказал Виталик.

При слове «начальник колонии» в этом месте было принято вскакивать и падать ниц, но я сдержался.

— Чем обязан? — спросил я.

— В колонию должны завезти гуманитарную помощь, которая включает в себя несколько компьютеров, — сказал Виталик. — Начальник колонии хочет организовать компьютерный класс. Ты согласен поучаствовать в этом?

Отказаться от этого предложения было бы все равно, что послать начальника колонии.

— Помогу, чем смогу, — ответил я.

Виталик заулыбался.

— Другого ответа я и не ожидал.

Так я стал ответственным за компьютерный класс. Это были допотопные компьютеры, из которых я быстро соорудил локальную сеть и установил на них «Героев-3» и «Варкрафт». Компьютерный класс был совместным проектом режимников и воспитателей, под него было выделено просторное помещение в корпусе штаба, а мне было разрешено свободно передвигаться по территории колонии. Статус «злостного нарушителя» был снят. Когда я рассказал главному врачу обо всем этом, он засмеялся:

— Ну и надо ли было им над тобой столько издеваться, чтобы в конечном счете к тебе же и обратиться, — сказал он.

— И правда, — ответил я.

Несмотря на то, что внешне все складывалось благополучно, я не расслаблялся. Коварство и переменчивость этой лживой и гнилой системы были мне хорошо знакомы. В МОБе все складывалось ещё благополучнее, и тем не менее я оказался здесь.

В свободное время я читал книги и строил планы на будущее. Я настолько глубоко проникся ненавистью к системе, что не мыслил своего существования в её рамках после освобождения. В школьной тетрадке я писал свои мысли на этот счет:

…Система создана для того, чтобы поработить человека. Находясь в ней, на любом её уровне, человек будет оставаться винтиком, шестеренкой, но никак не свободной личностью…

Будучи программистом, я как нельзя лучше понимал, что «система» — это просто огромная машина, целиком построенная на коллективном внушении и строго алгоритмизированная.

…Система запрограммировала сознание людей на то, что миром правят деньги и секс. В промежутках между сексом (который только в редких случаях можно назвать Любовью) человек должен зарабатывать деньги, без которых у него не будет секса…

Находясь в этих местах я стал понимать истины, на которые у простого обывателя, находящегося на так называемой «свободе», скорее всего, просто не хватает времени. Эта истина заключается в том, что человеческое общество болеет тяжелой болезнью, а «система» — это внешнее проявление этой болезни. Мысль о том, что существующая модель общества на корню не правильная, всё сильнее укреплялась в моем сознании. Это сопровождалось чтением духовной и философской литературы. Я понимал, что эта тюрьма и всё, что в ней происходит, является лишь следствием искажения вышестоящей модели и что эта болезнь, этот вирус, за несколько коротких как миг тысячелетий распространился по всему земному шару, выдавая истинное за ложное, а ложное за истинное.

Возможно, я никогда не пришел бы к этому выводу, торгуя компьютерами или попивая с подругой пиво в кинотеатре, но слишком высока была цена этих открытий. Когда я прочитал серию книг «Звенящие кедры России», все мои умозаключения подтвердились: «система» была дурманящей иллюзией, порабощающей сознание людей. Человек может и должен жить независимо ни от каких рамок, в гармонии с природой и в единстве со Вселенной. Именно тогда в моей тетрадке появилась такая запись:

…Надежда говорит, что всё впереди и заставляет двигаться дальше. Ты закрываешь глаза и явно видишь свою мечту — окруженную лесом полянку, речку, яблоньку, родничок. Твоя дочка радостно бежит к тебе по траве и бросается в твои объятия. Ты — здоровый и ещё достаточно молодой, берешь её за ручки и с безграничной любовью глядишь в её ангельски чистые и прекрасные глаза. Природа вокруг дышит любовью. Она, твоя дочурка, наверное, даже не догадывается, как безумно ты её любишь. Ты с трудом сдерживаешь наворачивающиеся на глаза слезы счастья, а она, этот светлый ангел, рассказывает тебе про то, что ей приснился непонятный сон.

— Какой? — спрашиваешь ты её, а она говорит:

— Папочка, мне приснились мрачные и больные люди, которые живут в непонятном месте, где все каменное и грязное. Там огромные каменные дома, в которых живут много людей, и они не любят друг друга…

Она рассказывает тебе свой сон, и ты понимаешь, что ей приснился город. Как он закрался к ней здесь, вдали от зла, от цивилизации? Вы живете в глухом лесу, где в округе нет даже ни одного поселка. Доченька, только бы ты поменьше думала об этой грязи. Она заканчивает свой рассказ и спрашивает:

— Что это за место, папочка?

Но ей не нужно знать о том мире, чтобы ни одно семечко зла не проросло в её душе. Ей не нужно знать, что такое боль и страдание; ей не нужно знать, что такое богатство и нищета; что такое власть и система; что такое гордость и унижение; что такое преступление и наказание, грех и искупление… И ты отвечаешь ей:

— Не знаю, доченька. А как ты думаешь?

Она немного поморщит лобик, раздумывая, а потом ответит:

— Я тоже не знаю, папочка, но мне кажется, что это нехорошее место.

Ты улыбнешься, поцелуешь её в лобик и скажешь:

— Значит, и не надо о нем думать, мой цветочек.

Она обнимет тебя, и ты, в который раз, зажмуришь глаза и скажешь в душе: «Спасибо тебе, Отец мой Небесный! Спасибо за это счастье!»

Конечно же, после всего, что пришлось пройти, у меня не оставалось сомнений: Бог есть. Чтобы открыть для себя эту истину, пришлось ни много ни мало — повисеть несколько лет на волоске от смерти. Каждый раз, когда я попадал в очередную мясорубку системы, я начинал читать синюю книжечку, и ситуация вокруг меня потихоньку выправлялась.

Я стал более сдержанно относиться к людям, которые отрезали себя от внешнего мира уходом в круглосуточные молитвы. По их примеру я не поступал, но «Отче наш» выучил наизусть и время от времени читал эту молитву про себя.

Работая в компьютерном классе, я изучал новые приемы программирования. Через какое-то время ко мне обратился начальник режимной части.

— Ты написал очень хорошую программу для врачей, — сказал он. — Мог бы ты и для нас написать программу?

За все годы, проведенные на Онде, режимники впервые заговорили со мной по-человечески. Эти люди здесь решали все.

— Конечно, — ответил я. — Нет проблем.

На горизонте снова нарисовалась перспектива досрочного освобождения. Я начал писать программу для режимной части. В своей основе она почти ничем не отличалась от той «Системы учета и контроля», которую я создавал в МОБе, но была существенно шире по функционалу. Название новой программы объединяло в себе философские догмы об относительности пространства и времени и мое отношение к системе. Она называлась «ПУСТОТА». Для дяденек в форме это расшифровывалось как «Программа учета спецконтингента и таблица оформления трудоустройства автоматизированная», но Виталику из Колпино и некоторым другим «ученикам» компьютерного класса я пояснил истинное обозначение этого названия: мы все существуем в пустоте — весь мир от этой злополучной Онды и до самой далекой звезды существует исключительно в нашем сознании. Кроме сознания, наполняющего собой бездонную пустоту, ничего больше нет. То, что многие из нас оказались здесь, — это следствие отклонения от Вселенского сознания. То, что в мире есть Онда и подобные места, — это следствие отклонения от Вселенского сознания. Вся существующая модель государственной власти, разделившая мир на части, именуемая социумом, — это страшная болезнь. То, что люди не понимают этого, — это тоже следствие отклонения от Вселенского сознания. Именно поэтому наши анкеты занесены в программу «Пустота» — мы все отклонились от курса. Сознание, сияющее как Бог, существует везде и всегда, а мы — лишь его песчинки.

— Вам понятно? — спросил я.

— Давай лучше в героев поиграем, — побегав глазами, ответил Виталик.

Понимая, что материал не усвоился, я печально вздохнул.

— Давай.

Иногда мне даже не верилось, что в этом месте такое возможно — пока все заключенные стонали от гнета фашистского режима, мы играли в Героев по сети.

Вскоре Виталик освободился досрочно. Перед этим он позвал меня к себе и достал сотовый телефон.

— Это я оставляю тебе, — сказал он. — Спрячь понадежнее.

Я был очень удивлен. Сотовый телефон на Онде — неслыханное дело. Чтобы позволить себе так рисковать, нужно быть героем не только в игре, но и в жизни. Теперь этот риск ложился на мои плечи.

Раз в месяц в колонию приезжал выездной суд на рассмотрение дел о досрочном освобождении. Помимо компьютерного класса, я занимался ещё тем, что к их приезду переносил в кабинет, в котором проводится заседание, один из компьютеров для секретаря. На этом компьютере печатались постановления о вынесенных решениях и отдавались на руки заключенным. Пока проходили заседания, я сидел в приемной — на тот случай, если компьютер вдруг откажется печатать. Конечно, это был лишь предлог. Настоящей целью моего нахождения там было желание примелькаться перед глазами у судей.

У этих заседаний была одна особенность: когда судья выносит решение, все присутствующие ненадолго удаляются из кабинета в приемную. Видимо, судье требуется время, чтобы посоветоваться со своей совестью. В один из таких перерывов молодая девушка, которая была секретарем суда, села на скамейке недалеко от меня. Она показалась мне очень красивой, а главное — я не чувствовал от неё волн предвзятости и высокомерия, которые обычно исходят в сторону заключенных.

Мне было строго-настрого запрещено разговаривать с кем-либо из представителей суда. Режимники предупредили:

— Если с кем-нибудь заговоришь — вылетишь из компьютерного класса и поедешь в штрафной изолятор!

Это была внушительная угроза, но мне очень захотелось познакомиться с этой девушкой. Рядом с нами не было ни одного дяденьки в форме и я наплевал на страх:

— Как тебя зовут? — спросил я.

Она посмотрела на меня немного удивленно. Перед ней сидел коротко-стриженный зэк в тюремной робе. Больше всего я опасался, что она сейчас подойдет к кому-нибудь из режимников и скажет, что я к ней пристаю. Это была бы моя смерть. Но этого не случилось.

— Оксана, — ответила она.

— А я Максим, — представился я, всем существом выражая свое искреннее расположение и чистоту помыслов. — Ты не хотела бы, Оксана, улететь отсюда в Мексику?

Её лицо стало ещё более удивленным.

— А что в Мексике? — спросила она.

Я понимал, что в любую секунду судья пригласит всех вернуться в кабинет. Времени на знакомство было очень мало.

— Мексиканцы, — ответил я и быстро передал ей бумажку, на которой был записан мой номер сотового. — А ещё там тепло и…

Я не успел закончить предложение, потому что судья выглянул в приемную и позвал всех участников заседания в кабинет. Дело было сделано. Я обливался холодным потом. Только что я провернул немыслимую по меркам этого места операцию — знакомство с девушкой, которая к тому же ещё и секретарь суда. За этот разговор меня могли запросто посадить в ШИЗО, а если бы узнали, что у меня есть сотовый телефон, то я провел бы там весь остаток своего срока. Это был настоящий адреналин.

Через месяц после этого события программа «Пустота» была завершена. Внешне она чем-то напоминала собой социальную сеть — это был список анкет с возможностью быстрого поиска и фильтрации. В каждой анкете содержались полные сведения о заключенном и три фотографии — одна в профиль и две в анфас. Режимники были очень довольны, и я подал прошение о досрочном освобождении.

Мое дело было передано на рассмотрение. В те дни я как никогда раньше обращался к Богу в молитвах о том, чтобы меня освободили. Перед сном я часто представлял себя с Оксаной. Она мне ни разу не позвонила, но я все равно думал о ней. В моих мыслях, мы жили в Мексике, в вигваме у подножия скалы, рядом с племенем индейцев. Мы питались яйцами ящериц, живущих в пустыне, и супами из диких трав. Мы играли на испанских гитарах и носили широкополые сомбреро. Мы сидели на высокой скале под солнцем и наблюдали полет орла. Мы стояли под струями водопада, и другой реальности нам было не надо. Все это я представлял себе как наяву и не переставал мысленно просить у Бога, чтобы он помог в исполнении этих намерений. До конца срока оставался один год, но после всего, через что пришлось пройти, каждый день в этих стенах казался вечностью.

Мои молитвы были услышаны. Суд освободил меня досрочно. Не описать всю полноту эйфории, которая наполнила меня в тот момент. Мне захотелось станцевать джигу-дрыгу прямо в кабинете у судьи, но я сдержался. Нужно было сохранить видимое спокойствие. Я ещё не знал, что ждет меня впереди, но я знал, что осталось позади — страх, ненависть, унижения и боль. Конечно, я не рассчитывал, что мир упадет к моим ногам, но было ещё достаточно сил и здоровья, чтобы попробовать сказку сделать былью.