Система

Система

«— Доброволец, на выход.

— Я не записывался.

— Опять бунтуешь?»

(из к/ф «12 обезьян»)

Если быть реалистом и признать печальный факт, что через человеческие умы на Землю просачивается ад, то Онду можно смело охарактеризовать, как Особое Подразделение Ада, или сокращенно «ОПА». Это была не просто «ОПА», это была конкретная «ОПА». Здесь все держалось на страхе и ненависти, и было доведено до высшей точки маразма и абсурдности.

Отряд представлял собой большую секцию, уставленную двухъярусными кроватями и разделенную по центру коридором. Секция полностью просматривается, нигде ничего не занавешено, на всех кроватях заправка «по белому» — одеяло сложено в несколько слоев наподобие конвертика, который завернут в белую простынь и заправлен под подушку. Все подушки и торчащие из-под них «конвертики» с одеялами выровнены в одну линию. Армейским баракам такое, наверное, даже и не снилось. Жизнь протекает по распорядку, составленному в лучших сталинских традициях. С подъема до отбоя сидеть или лежать на кроватях запрещено. Рядом с каждой кроватью стоят две деревянные табуретки — для верхнего и для нижнего яруса. Сидеть на них нужно молча, сложив ноги вместе и положив руки на колени.

В каждом отряде есть старшина и четверо его верных помощников, называемые «дневальными». Это ставленники дяденек в форме, из числа очень «положительных и надежных» заключенных. Они занимаются тем, что с подъема до отбоя «следят за порядком». Один дневальный патрулирует по секции, один стоит на дверях и «регулируют движение», один на подхвате и один дежурит в ночь. Все передвижения в отряде делаются из очередей, по «командам», строго по пять человек. Это выглядит примерно так: слева от входа стоит несколько лавочек для очереди в туалет, справа — для очереди в умывальник. Если человек захотел, например, в туалет, нужно подойти и сесть в очередь на соответствующую лавочку. Дневальный, который стоит на дверях на входе в секцию, дает команду: «Пять в туалет встали». Пять человек должны одновременно подняться с лавочки. Если они встанут вразнобой, дневальный прокомандует: «Сели», и будет поднимать и сажать несинхронную пятерку до тех пор, пока они не встанут одновременно. После команды «Встали» следует команда «Подошли» — пятерка подходит к двери на выход из секции, но за порог не выходит, а стоит, уткнувшись в край дверного проема. Следующая команда «Шаг влево марш» означает, что надо от края дверного проема сделать четкий и одновременный шаг влево и встать по центру дверного проема. Следующая команда «С левой ноги в туалет шагом марш» означает, что пятерка проходит в туалет, а очередь на лавочке сдвигается. Выходить из туалета надо всей пятеркой — когда все сделают свое дело и будут готовы к выходу, надо открыть дверь и выкрикнуть «Дневальный, туалет готов». Если коридор свободен, дневальный командует «Из туалета вышли». Пятерка ровным строевым шагом возвращается в секцию и расходится по своим табуреткам.

Для придания этому процессу ещё большей нелепости, набор команд может быть усложнен промежуточными командами. Например, между «Встали» и «Подошли» может быть вставлена команда «Повернулись», по которой следует повернуться по направлению к выходу. Все команды должны выполняться четко, синхронно и молча. Распорядок дня соблюдается минута в минуту. Выход на улицу происходит несколько раз в день — на прием пищи и на две так называемые «проверки» — утреннюю и вечернюю. Когда подходит время выхода на улицу, дневальный командует «Построились на выход» и начинает по пять человек запускать в раздевалку. Принцип тот же: при команде «Пять подошли» пятерка заключенных из общего строя подходит к двери, затем «Шаг влево марш» и «С левой ноги в раздевалку шагом марш». Когда пятерка одела на себя бушлаты, ботинки и шапчонки, дневальный их выпускает и запускает в раздевалку следующую пятерку. Вся жизнь с подъема до отбоя — это нескончаемые потоки очередей и выполнение различных команд.

Личными делами, такими как написание писем, чтение книг или просто прогулка по локальному участку, можно заниматься только в «личное время», которое наступает после семи часов вечера. До этого времени распорядок плотно забит. С подъема разрешен только туалет и умывальник, затем выход на завтрак, потом утренняя уборка, утренняя проверка и так далее. Все время, которое человек не задействован в каких-нибудь мероприятиях, нужно проводить на своей табуретке, сложив руки на коленях и молча слушая непрекращающиеся крики дневального: «Пять в туалет встали», «Подошли», «Шаг влево марш», «С левой ноги в туалет шагом марш», «Пять в умывальник встали», «Подошли», «Шаг влево марш», «С левой ноги в умывальник шагом марш», и ответные выкрики заключенных: «Дневальный, туалет готов», «Дневальный, умывальник готов». «Из туалета вышли», «Из умывальника вышли», «Пять в туалет встали»…

Мозг просто разрывался на части от осознания того, что все это происходит на самом деле. Сказать, что это было похоже на какое-то массовое безумие, это все равно, что ничего не сказать. Тут делалось все, чтобы унизить и максимально довести до абсурда любое действие. В числе прочего маразма, передвижение по секции должно происходить строго «по кругу», против часовой стрелки. Если спальное место человека находится с левой стороны секции или по центру, он не может, зайдя в секцию, пройти к своей табуретке напрямую — он должен по правой стороне обогнуть всю секцию по кругу и никак иначе.

Обращение происходит по фамилиям, никакого приятельского обращения по имени, равно как и никаких «прозвищ» тут нет и быть не может. Когда дневальный или старшина обращаются к человеку по фамилии, в ответ надо громко и четко выкрикнуть свое имя и отчество.

Чтобы отнять и без того ничтожно малое количество личного времени, регулярно проводятся «массовые мероприятия» бредового характера. Их перечень весьма разнообразен: «устранение недостатков на одежде», когда дневальные выстраивают весь отряд и начинают выискивать мельчайшие дырочки и потертости на робе. У кого «недостатки» найдены, занимаются шитьем. Аналогичным образом происходит «устранение недостатков на спальных принадлежностях», только вместо одежды проверяются простыни и наволочки. «Чистка кружек», «Протирка тумбочек и табуреток влажными тряпочками», «Марширование по локальному участку» и многое другое составляет культурно-развлекательную программу этого удивительного лагеря, помимо ежедневных уборок и хозяйственных работ, которые являются обязательными.

Внешний абсурд всего происходящего вполне соответствует внутреннему состоянию постоянного напряжения и ожидания какой-нибудь очередной гадости от старшины и дневальных. Такие явления, как доносы и обоюдная слежка друг за другом, процветают в полный рост. Более того, для многих это считается нормальным, а некоторые даже соревнуются в количестве доносов, написанных за день.

Механизм работы этой чертовой системы настолько отлажен, что администрации лагеря не надо принимать в нем никакого участия. Они только делают пофамильные проверки в отрядах два раза в день, но даже в этом нет никакой необходимости — находясь под постоянных вниманием дневальных, дальше штрафного изолятора тут никуда не убежишь. Все, что остается людям в форме, это смотреть и радоваться, как заключенные сами себя охраняют и сами себя наказывают.

Как программист, я увидел вокруг себя не просто лагерь с очень жестокими условиями, а громадную самообслуживающую машину, которая вращает внутри себе тысячу с лишним человек, превращая их во взаимозависимые шестеренки. Тщательно продуманная иерархия, командный интерфейс, бинарная логика и строгая последовательность во всех действиях напоминала собой алгоритм программного кода, не допускающего ни компромиссов, ни исключений из правил, ни сбоев в работе системы. Именно тогда я впервые задумался, что вся модель социума построена по примерно такому же алгоритму, но в разы более разветвленному, а люди являются просто материалом для обеспечения жизнедеятельности системы.

Самое примечательное, что человек может существовать без системы, а система без человека не может, но люди — в данном контексте эти старшины и дневальные — даже не понимали, что, став частью системы, они превращались в её шестеренки, в марионеток, не имеющих собственной воли и действующих строго по предписаниям. У меня не укладывалось в голове, почему старшина, занимая свою «властную» должность, не понимает, что он может изменить систему и быть её «программистом», а не «программируемым» ей. «Неужели власть страха сильнее, чем власть здравого смысла и человечности?» — думал я.

Мне было ясно, что эта система является лишь крохотным филиальчиком огромной мировой системы, контролирующей человеческое общество. Можно сказать, что это была её миниатюрная модель, в которой особенно контрастно проявлялись фундаментальные основы вышестоящей модели — страх, подлость, лицемерие и корыстолюбие, прикрытое словом «работа». Как у любого программного кода, у системы верхнего уровня должен быть программист, автор. «Кто является программистом, который запрограммировал весь мир?» — думал я.

Единственное, что не могли здесь запретить — это думать. Я сидел на своей табуретке, стараясь как можно дальше абстрагироваться от окружающего меня безумия, и пытался понять, как такое вообще может быть. Мне было очевидно, что для любого нормального, уважающего себя человека предпочтительнее было бы умереть, чем находиться здесь, будучи униженным и раздавленным до состояния марширующего под команды зомби. Одно дело — это лишение свободы, и совсем другое — это обезличивание и втаптывание в грязь. Таких пунктов в моем приговоре не было.

Я отчетливо понимал, что больная психика тех насильников и убийц, которые тут сидят, даже рядом не стояла с больной психикой людей в погонах, которые все это придумали. Нужно было обладать не только очень изощренным умом, но также и хорошим знанием психологии, чтобы сделать унизительным и нелепым любое действие — от похода в туалет до сидения на табуретке с опущенной головой и сложенными на коленях ладошками. Причем они делали это руками самих же заключенных.

Даже воздух тут был пропитан коллективных страхом и ненавистью. Одни, как и я, сидели подавленные и думали о своем, стараясь не замечать того, что происходит вокруг. Другие крутили головой и высматривали, где кто-нибудь тихонько начнет перешептываться или что-нибудь тайком передаст своему соседу по табуретке. Если что-нибудь замечалось, тут же писалась докладная записка и передавалась дневальному. Это делалось в открытую, без какого-либо стыда, а главное — совершенно добровольно. Здесь ни у кого не было никаких привилегий, кроме, пожалуй, старшины, который жил обособленно, в отдельной комнатке, собирая подати со своих приближенных и занимаясь разбором бесчисленного множества докладных записок. Ценой его обособленного положения была кровь и страдания тех людей, которых он отправлял в штрафной изолятор.

Зачастую, чтобы попасть в штрафной изолятор, достаточно было не так посмотреть или сказать не то, что от тебя хотят услышать. По этой причине очень многие заключенные перед старшиной падали ниц и соревновались между собой в умении делать это наиболее изящно. Впрочем, и на старшин писались докладные — старшинами других отрядов, которые, ежедневно чередуясь, ходили с обходами по всем отрядам, и прочей челядью, обслуживающей работоспособность системы за пределами отрядов. Поэтому старшины жили в постоянном страхе оказаться на табуретке. На любом уровне иерархии здесь не было ни друзей, ни общности, ни доверия друг к другу.

Это была огромная безжалостная машина, ломающая психику и убивающая дух. Я видел, как у некоторых людей в буквальном смысле терялся рассудок от всего происходящего. Как правило, это сопровождалось уходом в религию. Человек начинал с утра до вечера неслышно перебирая губами читать молитвы и то и дело осенять себя крестным знамением, а всё «личное время», которого и так было очень немного, проводил за чтением Библии.

Годы спустя, когда у меня открылось духовное зрение, я могу только предположить, что видели эти люди там — в этом скопище духовных нечистот, ужей и насекомых. Но в то время я считал, что у этих людей просто-напросто съехала крыша.

В целом, контингент здесь делился на три категории. Первая, подавляющая своим большинством, — это так называемые «активисты». В неё входили все служители ада, от стукачей самого мелкого ранга до старшин, бригадиров и прочих трехголовых церберов.

Вторая категория — это те, кого активисты называли «серой массой». В неё входили люди, которые на захотели становиться активистами и стиснув зубы терпели всё, что над ними вытворяли, начиная от постоянного участия в различных «хозяйственных работах» и заканчивая уборками туалета.

И третья, самая малочисленная категория, — это так называемые «нарушители». Чтобы в неё попасть, нужно быть очень дерзким или просто сумасшедшим, потому что ни один нормальный человек не захочет к себе такого внимания, которое оказывалось этим людям. Впрочем, бывали исключения, когда статус «нарушителя» прикреплялся по каким-нибудь совсем не заурядным причинам. Именно так это приключилось со мной: когда обо мне узнали, что я программист, меня пригласил к себе в кабинет главный врач колонии и попросил настроить его компьютер. У меня появилась надежда, что моя специальность будет востребована и мне не придется находиться целыми днями в отряде. Но всё пошло совсем иначе. Когда меня вернули в отряд, старшина начал меня расспрашивать, для чего меня вызывал главный врач и что я так долго делал в его кабинете. Я сказал, что меня попросили настроить компьютер и, возможно, ещё вызовут.

— Будешь докладывать обо всем, что ты там видишь и слышишь? — спросил старшина.

Этот вопрос ввел меня в недоумение. Мне стало понятно, что тут всё настолько гнило, что заключенные следят не только за другими заключенными, но и за сотрудниками, которые не имеют прямого отношения к режимной части. Старшина хотел, чтобы я был его агентом в той среде, в которую до меня не был вхож ни один заключенный.

Я понимал, что стукачей тут тьма, а программист всего один, поэтому сказал, что не буду заниматься такой ерундой. Мой отказ был воспринят как оскорбление в адрес режимной части и плевок в лицо «системы». Тогда я ещё не знал, что врачи в этой колонии ничего не решают и что режимная часть ведет негласную войну с врачами, собирая на них любой компромат через своих «активистов». Это была внутренняя возня, а я невольно оказался в ней замешан и попал под жернова. За мою неслыханную дерзость меня записали в нарушители. Как сказал доктор Гонзо: Вот и делай после этого людям добро…