ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Память забросила меня в экспедицию на Дальний Восток. Тяжелая работа, не менее тяжелый начальник, разочарование и злоба — вот то, что принесла мне экспедиция. По ночам из-за технического спирта снились идиотские сны. В коллективе ни с кем не сошелся, после чего пришла черная меланхолия, периодически переходящая во взрывы ярости. Я зашвырнул эмалированное ведро, добросив его до самого центра реки.

Дальний Восток. Летом необыкновенная красота, но надоела и она. Перестали удивлять яркие цветы и даже огромные листья лопуха.

Я шел сквозь тайгу, давя все живое на своем пути. Впереди вспыхнуло круглое сине-зеленое озеро, бьющее перламутром по глазам. Вдруг оно вздрогнуло и поднялось вверх, крупные бабочки в две ладони — махаоны Маака. Они пили воду из лужи.

Озеро, летящее над головой. Стало ясно, что заблудился, а когда стало страшно, встретился маленький узкоглазый человечек, в котором я сразу ощутил то, чего не хватало всю жизнь. Он, наверное, ощутил гораздо большее и поэтому, взяв меня за руку, повел с собой. Это не сказка, просто мир, в котором я жил, так получилось, не дал ничего, но ухитрился забрать самое главное — веру, надежду, любовь.

Маленький кореец вел за собой “мертвого” человека, он сразу понял — так нужно. Не принято у мастеров оставлять умирающих от отчаяния и неверия в собственную душу. Откуда мне было знать, что даже есть душа. А он вел меня за собой и приговаривал:

— Нисего, сто больная, нисего, сто мертвая, зато сильная и сердитая. Это холосо.

Не знал я тогда, что вел меня за собой один из крупнейших мастеров одной из шести оставшихся корейских общин. В Северной Корее свирепствовал Ким Ир Сен, в южной — Чон Ду Хван. Знания хранились в тайных и затерянных местах, так было всегда. Хочется верить, что пришло время…

Ведь разрешили же написать эту книгу, может, что и получится. Из восточных знаний вышло все, ибо они самые древние, и все это человечество изуродовало до предела, назвав религией. Может быть, религия и хорошо, но в ней нужно родиться. Что осталось нам, загнанным? Мы действительно успешно загнали сами себя. Может, стоит повернуться в сторону самых древних, чистых и неменяющихся Знаний?

Земля, на которой росли сосны, как будто заволновалась, самая высокая волна в центре была прорезана длинным тоннелем. Если эти насыпи были насыпаны человеческими руками, то очень давно. Огромные сосны и сухие камни росли из земляных волн. Тоннель, в который мы зашли, был выложен сверху, снизу и по бокам обструганными бревнами, через каждые два метра — небольшие, в полроста, входы. Сухо и тепло. Большая печь в самом конце стояла на земле, и если кормить ее деревом, то зимой было тепло. Перед входом в земляной вал стояли два огромных котла с горячей и холодной водой, под горячий котел два монаха равномерно подкладывали хворост.

Метрах в десяти за котлами была большая, со странными тренажерами, площадка. Эти тренажеры назывались станками — вкопанные в землю бревна, ощетинившиеся вбитыми в них острыми ветками. Это были “деревянные люди”. Изогнутые бревна, с большим количеством деревянных рук, чем-то похожие на ежей, назывались драконами. В три обхвата бревна, качающиеся на толстых цепях, назывались волной. За площадкой, метрах в двадцати, была кухня — такие же котлы, за которыми приглядывало несколько монахов.

Всего в тоннеле жило человек пятьдесят. Странное место, странные люди. Почему они так живут? Что им нужно? Я попытался задуматься, но думать не было сил.

Человек, который назвал себя Юнгом, завел меня в низенькую келью. Мы шли с ним несколько дней, и поэтому он смилостивился надо мной, сразу выйдя. Я провалился в глубокий, тяжелый сон. Это было какое-то особенное место, но какое, я даже не предполагал. Приснилась прошедшая жизнь, восемнадцать с небольшим лет — пугающие, пустые, совсем никакие, я остро ощутил это и проснулся. Очевидно, было утро, но в тоннеле, конечно же, темно. Выйдя на ощупь, я очутился на большой поляне. Братья по общине, очевидно, долго уже сидели, скрестив ноги, расслабленно, с какой-то внутренней непостижимой силой, они смотрели на вход в тоннель. Я вышел, и сила общины, в сотню пар глаз, обрушилась на меня, стало страшно, но что было терять.

Я ощутил, что попал в место силы, вернее, не я, а мое внутреннее Я. Оно понимало, что такое место силы, а я был просто в неведении и отчаянии. При моем появлении Юнг что-то резко сказал, монахи вскочили и рухнули на одно колено, протягивая вперед руку. Я понял — кланяются мне. Сердце заколотилось, казалось, оборвутся внутренности. Почему они кланяются мне? Может, упасть на колени тоже? Я повернулся к тому, который меня привел, и вдруг не увидел человека. Напротив стояла то ли хищная птица, с огромным, жестким клювом, то ли дракон. Страшное втянутое лицо, мне показалось, что руки высохли, а суставы стали больше. В тот миг понял, что эти руки могут вырвать кусок моего тела. И вдруг Юнг засмеялся:

— Стласно? — спросил он.

— Угу, — промычал я.

— Интелесно? — спросил он.

— Угу, — снова промычал я.

— Нлавиться? — улыбнулся мастер.

— Угу, — промычал я, чувствуя себя полным идиотом.

— Эта сила, — засмеялся Юнг. — Наусю. Сесяс иди, — он указал пальцем на братьев по общине.

Каждый занимался своим делом. Кто рубил дрова, кто кормил огонь под большими котлами, готовили есть, но большее число работало на станках. Я слонялся среди монахов, тупо все разглядывая. И никак не мог понять, куда же попал? Что творится вокруг? Красивая, немыслимая сказка. Может, книги детства свели с ума? Но все оказалось более прозаичным. Начали наступать холода. “Боже мой, — думал я, — что за идиотская жизнь? И так все время голодаю". Слоняясь среди корейцев, я постоянно думал о еде. Тем более, что ничего мясного не было и в помине. Каша и трава. Трава и каша. Я сходил с ума от этого рациона.

Через несколько дней меня немножко попустило. Оказывается, растительная пища очень сильно освобождает нервную систему от лишних перегрузок, да и вообще оттого, что хотелось есть, все страдания отходили в сторону. Попросту жутко хотелось жрать. Поэтому кусты с попадавшимися на них ягодами съедал чуть ли не до корней.

Каши и трава забирали грязь, которую накопил в себе за годы бездарной жизни. Мозги прояснялись. Как только привык к голодному состоянию, снова извечный вопрос: “ В чем же он — смысл жизни?” В священной общине меня начали учить не в чем смысл жизни, а учить жизнь, окружающую меня. В общине на меня никто не обращал внимания. Если я подходил к какому-то монаху, он на мгновение замирал с улыбкой на лице, а потом снова продолжал заниматься своим.

Я ходил за Юнгом, как привязанный, а он рассказывал удивительные легенды о какой-то Небесной стране утренней прохлады, где все прекрасное и живут сильные люди, маленькие и красивые. Берегли они свою страну, воевали, защищая свои синие горы, покрытые сверкающей от росы зеленью, водопады, подобные клинку небесного меча, острые и холодные. Защищали от набегов огромных кочевников, которым тоже нравилась Небесная Страна. Но люди не боялись, ведь у них был Великий Дракон Ссаккиссо. Он выпросил у Создателя силу воина. Создатель сжалился и дал маленькому народу героя. Мать назвала его именем священного Дракона Ссаккиссо. Имя Дракона разрушителя, пятого дракона в священной шестерке.

Число шесть прошло сквозь меня и через мою жизнь. Космическое число шесть, на котором стоит незыблемый фундамент Истины.

Стихий — четыре: Земля, Вода, Воздух, Солнце. Все это есть и в нас самих. Мы маленькие повторения Космоса, живущие в нем, получившие разум.

Я поразился, когда узнал определение разума. Оказывается, есть четкая формула, что такое разум. Кланяюсь своему Учителю, только четкое изложение этого и дало мне возможность услышать Фу Шина.

Если эти четыре стихии соединяются, на Земле происходят ураганы, землетрясения, пробуждается пятая стихия. Имя ее Дракон Ссаккиссо — великий разрушитель. Но слава Создателю, что шестая стихия — это жизнь. Потому что, когда соединяются Земля, Воздух, Вода и Солнце, на земле появляется жизнь.

Великая воинская шестерка. Ибо тот воин является светлым воином, который силу несет во имя жизни и океана любви, океан должен растечься по нашей Земле и залечить ее черные раны.

Юнг мог открыть ладонь и быстрым движением больше чем на половину погрузить ее в ствол сосны. На цепях раскачивали огромное бревно и бросали в подошедшего Юнга — и бревно нежно оседало в его скрещенных руках.

— Пасть водяного Дракона, стихия Вода, — гордо улыбаясь, говорил Юнг.

Был случай, который просто поразил: в Юнга запустили бревном, дрожа на цепях, оно полетело. Он, не сходя с места, выбросил вперед руку. Бревно лопнуло, как щепка.

— Земля, — строго сказал Юнг. — Каменный Дракон, еще можно — Алмазный.

Юнг потихонечку учил меня, тщательно все объясняя. Мы говорили о стихиях: стиль каменного Дракона, то есть Земли. Огромная, всеразрушающая мощь, то, что больше всего подходит людям с крепким костяком, укрепляя и увеличивая их силу.

Земля — это самый сильный Инь, такой же сильный, как и женщина. Он так же взращивает в себе.

Вода — стиль мягкий, текучий, тоже Инь, но вода может быть твердой, как металл. Ведь твердый и острый кусок льда — страшное оружие. Вода может называться металлом. Он тоже может быть текучим, как вода.

Воздух — порывистый, легкий, способный разрушать мощные преграды.

И все прожигающий Ян, высшая мужская сила — Солнце. Отец, поднимающий вверх ростки. Дракон, прожигающий преграды, испаряющий воду и плавящий металл, взрывающийся при встрече с воздухом.

Я видел несколько кусков рельса, перерезанные неизвестно как. А Юнг рассказывал о Патриархе родовой школы Ссаккиссо. Это он разрубил металл. Это он — тот, кто лечил людей не травами, а прикосновением рук и ласковым словом, — Учитель Ням.

Я ощутил, что травы — это мое. Я чувствовал их, но Юнг предупреждал, что они обладают силой аккумулировать энергию составляющего травяные сборы, а значит, тело должно быть чистым, без болезней, которые можешь передать через травы. Душа должна быть чистой, потому что ее ты передаешь больше всего. Мысли должны быть чистые, как водопады Небесной Страны.

Я тянулся к травам, они уже почти перестали бояться меня. Ведь я не употреблял мясного и не считался в этом мире убийцей, убивающим постоянно или поощряющим убийство.

Осенью, когда сосны уже собрались покрываться первым снегом, в общине случилось событие: все ели мясо. Не знаю, откуда взяли его, наверное, уложили какого-то меньшего брата алебардами или стрелами. Но Юнг мне мяса не дал, пообещав объяснить потом. Я долго мрачный бродил вокруг тренировочной площадки, борясь с обидой, с голодом и набегающей вязкой слюной.

Создатель сотворил всех зверей, но среди скал лежало круглое, как земля, огромное яйцо Дракона. Звери долго жили на земле, Дракон все не выходил из своего кокона, а когда разорвал яйцо, с удивлением глянул на мир. Рожденный Дракон шел, разбивая деревья, хвостом отламывая куски от скал. Увидел змею, удивился: она текла между камней, как ленивый ручей.

“ Я ведь тоже такой, — подумал Дракон. — Тело круглое и длинное.” И решил он научить змею ползать. Встретил оленя, удивился Дракон: ведь и рога у меня такие. И научил сражаться рогами оленя. Рыбу научил плавать, птицу — летать. Могучий тигр понравился Дракону мощью своей и такими же когтистыми лапами, клыками страшными. Научил Дракон тигра лапами драться. И пастью овладел тигр. Понял Дракон, что это достойный соперник, и предложил Дракон сразиться Тигру с ним. Бой несколько дней продолжался, и были они на равных. Дружба у них навсегда получилась.

На многих эмблемах Тигр и Дракон, обнявшись, смотрят вперед, единое целое — Инь и Ян, Тигр и Дракон.

Любовь медленно и постепенно вливалась в мое мертвое тело, оживляя его.

Быть Драконом — это быть стихиями в Космосе. Твердым, как Земля; гибким, как Вода; порывистым, как Ветер; сжигающим, как энергия Солнца. Но стремящимися, соединившись, порождать жизнь.

И каждый Учитель, знающий Верховного разрушителя, боится его внутри себя. Ведь все равно разрушение — это то, что идет из темноты, даже если во имя созидания. Жаль, что часто на разрушение приходится отвечать разрушением. Куда денешься? Для этого и воины на Земле — мудрые воины.

Был Великий воин, молодой и дерзкий. Со всеми он стремился в бой, хотел постичь истинную силу воина. Зашел высоко в горы и начал дышать силой Неба, наполняясь энергией Солнца. Испугались демоны. Сила огромная, еще несколько вдохов — и даже им плохо стать может.

— Чего хочешь ты? — спросили они.

— Самым сильным воином на Земле стать, — ответил мастер. — Чтобы побеждать всех животных и людей.

Полетели демоны к Создателю. Испугались демоны.

— Я даю эту силу ему, — ответил Создатель.

— Додышался, — ответили демоны воину, — услышал тебя Создатель. Иди, исполнено желание твое.

Воин стал непобедимым. Но встретил однажды старого Учителя.

— Давай сразимся, — предложил воин. — Ты всю жизнь был воином и учил воинов. Жизнь на это потратил, до старости дожил, а я легко могу победить тебя.

— Я сражусь с тобой, — сказал старик, — но только если разобьешь эту пагоду.

Разбил воин заколдованную пагоду, и вышел оттуда другой воин — тело человека, а голова львиная. Убил он дерзнувшего спасти его от волшебного плена.

Испугались демоны. Щедр и справедлив, как всегда, Создатель.

Юнг тренировался на снегу, отталкивая и принимая раскачивающееся на цепях бревно. Я видел уже много тренировок, но настоящих боев — ни разу. Монахи становились друг напротив друга и очень медленно, с абсолютно одинаковой скоростью двигались. Медленный поединок. В нем было видно, кто проигрывает и почему. У всех всегда выигрывал Юнг, его движения были очень плавны, в них угадывалась необыкновенная сила. Движения были самые короткие и поэтому до цели доходили первыми. Работающие с Юнгом монахи после каждого прикосновения становились на правое колено, протягивая вперед Юнгу правую руку, как бы отдавая ее. Юнг слегка кланялся и, улыбаясь, показывал рукой, что монах может встать.

Однажды ночью мы долго разговаривали, я просил, чтобы Юнг рассказал о первом Патриархе родовой школы. Великий Учитель уже несколько раз на три-четыре года удалялся в уединение. Вдали от общины самые лучшие ученики выкопали небольшую землянку, вход завесили шкурой, деревянный пол выстлали мхом, на котором тает снег и становится тепло. В этот раз его не видели пять лет. Но до сих пор ученики из общины раз в четыре дня носят еду и по этикету оставляют за десять метров от землянки.

— Учитель разговаривает с Создателем, — объяснил мне Юнг. — Он научился слышать его.

Еще Юнг объяснил мне, что община знала заранее о появлении “грязного” и “мертвого” человека. Юнг плохо владел русским языком, поэтому ему было сложно общаться со мной. Иногда его образы поражали. Они были неправильные и одновременно правильные как никогда. Он объяснил мне, что я его лестница, а потом, смеясь, поправился — ступень. Меня же Юнг назвал мусоропроводом, объяснив, что когда я вернусь в свой мир, то через душу пройдет много мусора. Я не понимал до конца, да что там до конца, потом стало ясно — не понимал вообще.

Еще мне очень хотелось заниматься боем. В больших городах, в те времена уже начали просачиваться такие слова, как каратэ, У-шу, Кунг-Фу, но к бою Юнг меня не подпускал. Он усиленно заставлял всматриваться в окружающее, в действие, происходящее вокруг меня.

Утром община всегда тренировалась. Я не отрывал взгляда от Юнга. Внезапно Юнг остолбенел. Зимняя тишина ударила в уши, станки замолкли, ничьи руки не ударяли по ним. Юнг расширившимися глазами смотрел мне за спину. Я резко обернулся и увидел застывших монахов. Через площадку, среди станков, медленно шел к нам в странной одежде высокий, с длинными седыми волосами и такой же бородой, старик. Он шел прямо, и снег под его ногами почему-то не скрипел. Великий Учитель, пройдя сквозь оцепеневших людей, подошел к Юнгу.

— Мальчишка, — спокойно произнес Ням. — Когда ты успел стать таким грязным? Или ты успел полюбить человеческую лесть? Я думал, что Создатель призвал меня для высшего покоя. Будет ли мне прощение за поспешные шаги?

Юнг дрожал, как дерево во время бури.

— А может быть, ты начал хранить секреты, которые я с мольбой пытаюсь передать всем, кто рядом? Может, ты забыл, что секреты есть только у мертвых? Может, ты и не ученик мне уже? Молчи, не раскаивайся, вспомни, что раскаяние — это сокрытие. Кто раскаивается, тот пытается скрыть содеянное. А скрывают только черное, светлое — отдают. Истинное раскаяние — это деяние. Мы должны быстрее учить его, — Патриарх Ням кивнул в мою сторону, а потом сделал шаг и вышел из поля моего зрения.

Я понимал, что очень нехорошо стоять спиной к Учителю, и делал невероятные усилия для того, чтобы повернуться. Было больно, тело окаменело. Через какое-то время с болью и невероятным трудом я медленно повернул голову в сторону Патриарха.

— Его нужно учить из рук в руки, — усмехнувшись, повторил Ням.

Юнг упал лицом в снег. Патриарх сурово смотрел на его спину, потом перевел взгляд на меня. И тут я понял, что вся моя душа, все мое тело принадлежит Школе и Общине. Больше всего я боялся умереть или проснуться. Откуда было мне знать, что приобретаю невероятной силы энергетический кокон, в котором жить будет очень тяжело. Придется гореть в эмоциях, в чувствах, в любви, в боли, из-за отношения людей друг к другу. Люди, оказывается, сотворили такие рамки, что раздавили все чувства, даже любовь. Люди знают, что есть уважение, преклонение, понимание, но совершенно забыли, какие они на вкус, на запах, на ощущения. Прикосновение к силе. А разве не из этого состоит сила?

Когда внутреннее побеждает внешнее? Когда человек перестает жить законами, которые создал сам, а начинает жить законами Космоса, которые стоят на фундаменте понимания.

Животное пользуется законами постоянства — инстинктами, но человек не должен каждый раз делать одно и то же действие, забыв о чувствах. Если у вас нет водопоя и вы не ходите каждый день к нему одной тропой, разве демоны смогут поймать вас в свой капкан? Человек не должен забывать, что он человек. Иначе он никогда не обойдет выставленных на пути черных ловушек. Если человек хотя бы на мгновение остановится перед чужой болью, то уже не попадет в подготовленный для него капкан.

Я тоже упал рядом с Юнгом, а когда поднялся, рядом никого уже не было. На белые шапки сосен опускался синий вечер.

Патриарха не было пять лет. Его с трепетом ждали, не зная, увидят снова или нет. Тяжелее всех было Юнгу. Он все время был в неведении: если Ням не вернется, то Юнг должен стать первым Патриархом. Ням не говорил, вернется или нет. Это было тяжкое испытание годами. Ням вернулся и был чем-то недоволен.

Лицо общины стало особенным. Ученики с трудом сдерживали радостные улыбки. В общине в очередной раз происходило событие. Ведь Ням принес мудрость Создателя и мудрость Верховного Дракона. Непостижимое состояние Учителя. Великий труд и знания лежали на плечах непобедимого бойца и Патриарха корейской Школы.

Первый Патриарх, который еще много десятилетий назад завершил шестерку, а значит — постиг Истину. Философия, психология, медицина, владение собой, оккультизм и Истина. Вот еще одна шестерка. Но как далеко мне было до ее расшифровки!

Первый Патриарх тайной родовой школы. Сколько же сил и умения нужно, чтобы что-то объяснить людям, стоящим на разных уровнях. А ведь он учил и меня, и Юнга. Какая же пропасть разделяла нас двоих?

Я кланяюсь полным этикетом перед двумя своими Учителями — Учителем Нямом и мастером Юнгом.

Самое сложное в учении — это быть рядом с Учителем. Даже не доходя несколько метров, казалось, попадаешь в другой мир. Воздух становится выпуклым, объемным и густым. Деревья, особенно хвоя, становились зеленее и ярче. Глядя на кору, мне казалось, что я ощущаю ее вкус — иголки кисловато-горькие, кора смоляная. Десять минут общаться с Учителем было хорошо и легко, немного погодя ощущался жар, окружающая температура действительно поднималась, после чего начинал сильно потеть, еще чуть позже — плечи и голову сдавливало, приходилось напрягаться, чтобы запомнить важные вещи.

Наше общение началось с запомнившихся слов. До этого на меня Ням практически не обращал внимания. Учитель показывал технику полураспевая, полуговоря на каком-то языке. Я не знал, что существует звук движения. А Патриарх двигался, сопровождая медленные, необыкновенной красоты движения звуковым пояснением. Это называется — голос Дракона, язык Космоса. Видя и слушая, главное не пропустишь. Я ходил вокруг станков и зверел оттого, что и здесь никому не нужен, я терял веру во все. Как легко меня можно было уничтожить в тот момент!

Но вот он позвал меня, позвал, не открывая рта. Он мог так разговаривать, когда хотел. Вот тогда я и ощутил изменение мира рядом с Учителем. Он улыбнулся и сказал:

— Знающему далеко до Любящего, а Любящему далеко до Радостного, — потом, задумавшись, сказал: — Как сможшь вылечить, так сможешь и убить. Как сможешь полюбить, так же можешь и убить. Любое действие может убить человека, если слишком полюбишь себя, а убить себя тебе не будет дано. Среди людей себя убивают те, которые слишком себя любят. В Школе полюбивший себя становится демоном. Ученик, имеющий знание, так просто не может умереть, знания держат на земле, поэтому материальная смерть похожа на избавление, настоящей является духовная. Ты можешь легко превратиться в чудовище. Школа даст силу. Какая эта сила, будешь знать только ты. Школа даст возможность стать лекарем, и деньги могут убить тебя. Больные будут поклоняться и возносить, а здоровые… Есть ли вообще такие? Но самое страшное, ученик, — Ням вздохнул, — ты можешь стать мужем всех жен на свете. А это страшнее денег. Жалость пронзит сердце, ты захочешь спасти каждую, а она захочет только тебя. Это страшнее чем смерть. Это — жизнь с желанием, опасная ступень, одна из ступеней силы, ступень узкая и неустойчивая. Когда идешь по ступеням, то нужно не забывать: в начале ступени силы и знания, это только потом — сила и знание объединяются. Если оступиться, можно упасть в несуществующее поклонение. Вот такие испытания, а если идти дальше, может, дойдешь и окунешься в Океан Любви.

В эти главы впрессована вся жизнь и первая книга “Рецепт от безумия”. Но разве можно не вспомнить самых дорогих людей в жизни: Учителя и мастера, давших жизнь? Разве была бы без них загадочная Чуйская долина?

— Тебя интересуют женщины, — усмехнулся Ням, — и поэтому запомни: человек отличается от животного тем, что только он один может принести себя в жертву во имя кого-то или чего-то. Только он один имеет страх перед тем, что способен сделать больно ближнему.

Я вздрогнул и увидел перед глазами четкую картину. Это было прямо в центре серого города. Большая течкующая сука-дворняжка отгоняла от себя кобелей. Она даже рвала, не подпуская к себе, здоровенного, откуда-то сорвавшегося кобеля. Судя по болтающемуся ошейнику, он был чей-то и породистый. Было еще штук пять разномастных. Сука злобно бросалась на них и подобострастно приседала, заискивая перед маленьким кобельком. Он был никакой, да еще и на трех лапах. Все не мог достать высокую суку, а она вилась перед ним, преданно смотрела в глаза, стараясь лизнуть в морду. Я ярко увидел это, как на чудесном экране. Помню, что тогда в далеком городе обратил на это внимание, но ничего не понял. А сейчас, сидя перед Учителем, внезапно сильно захотелось понять, — почему же животное так зазывало маленького, ничтожного, трехлапого кобелька, пренебрегая сильными и красивыми? Видение пропало, и я поднял глаза на Учителя. Он улыбался:

— Я объясню тебе, — не размыкая губ, ответил Ням. — Животное живет законами — они называются инстинкты. Самое сложное — это определение: чем человек отличается от животного. Таких определений несколько. Чем больше ты найдешь этих определений, тем выше уровень твоего мастерства. Животное никогда не пожертвует своей жизнью во имя своих детенышей. Потому что гибель его означает гибель детенышей, и только лишь человек…

Эта сука знала, чувствовала глубоким, животным чутьем, что от трехлапого будут здоровые щенки. Она чувствовала на запах его здоровье, а ей нужны щенки, которые выживут. И только лишь человеческая женщина, зная, что может быть беда, способна полюбить даже больного мужчину за его человеческий разум, за идею, которую он несет. Вот уже два отличия, ищи остальные, ученик.

Мне невероятно сильно захотелось снова выпить коньяку. Я понимал, что Андреевич может это не одобрить. Да и вообще, кто знает, о чем думает он, любимый ученик Фу Шина, в этой летящей, клепаной-переклепанной алюминиевой машине. Но выпить хотелось. И тут я вспомнил, кто это все затеял. Я протянул руку и подергал за ногу сидящего Федора, у которого за выпуклыми очками виднелись потухшие глаза.

— Федор, — прошептал я. — Купи еще коньячку.

Я бил наверняка. Ни Андреевич, ни я никогда ни у кого ничего не просили. Это не принято у людей, которые имеют учеников и относятся к живым школам. Федор вышел из прострации и сунул деньги проходящей стюардессе.

— Ну ты и дракон, — ткнул меня в бок Андреевич.

Моя голова дернулась, и я глазами попал в глаза стюардессе. От этого память снова забросила к Патриарху Няму. Рядом с ним я пробыл коротких три года, три мгновения.

— Надо идти, — сказал он мне, — тебя ждут в твоем доме. Иди, пробуй, только не превратись в демона. Их очень много. Ты будешь встречаться со страшным зверем, который подставляет спину и катает на себе демонов: глупость, жадность, страх, зависть, подлость, обман, предательство, злость, ненависть и беду. Видишь, как много? Смотри, не стань одним из них, ведь тебя вырастила школа Ссаккиссо, и ее божественная шестерка твердая и гибкая, как сталь Небесного меча. Столь же холодная и горячая. В стали Небесного меча спрятаны две силы. Все в мире делится надвое. Сперва три, триединство знают везде. Вспомни: вера, надежда, любовь; Бог отец, Сын и Святой дух; знающий, любящий и радостный. Много триединств, но каждое имеет две стороны. Вот здесь и рождается космическая шестерка.

Тогда мне было очень сложно понять все это.

Я рыдал, как женщина, не стесняясь общины и Учителя, сжав в кулаках траву Дальнего Востока, уткнувшись лицом в его землю.

— Когда можно вернутся? — спрашивал я у Учителя.

— Приедешь домой, — отвечал он, — можешь сразу обратно.

— Ну год, ну два, — сквозь слезы причитал я.

До этого прощания Ням показывал пасть дракона. Я делал движения, повторяя за ним, а перед глазами мелькали лица знакомых людей.

— Ошибки прошлого ранят в самое сердце, — сказал, нагнувшись ко мне, Ням.

И только тогда я понял, что даже ростом не вышел, если ко мне нагнулся кореец. Не вышел и умом, если Патриарх рассказал о русском языке. Я благодарен. Откуда мне было знать по тем временам, что существуют великие русские, постигшие древнюю мудрость. В среднеобразовательной школе об этом забыли рассказать. Но Патриарх был Патриархом.

— Вам не нужны наши традиции. Берите знание, но так, чтобы оно стало вашим. Иди и постарайся не умереть душой.

— Ну год, ну два, — рыдал я, — и я вернусь.

— Конечно, вернешься, ведь у тебя только вторая степень мастерства.

Однообразный поход к Транссибирской магистрали описать невозможно, может, отдельной книгой. Книга о бесконечных сосновых волнах.

… Красивая женщина, какая красивая женщина. “Не надо,” — приказал я себе. Ее глаза медленно вливались в мои. Из голубых превращаясь в синие, приближаясь все ближе и ближе. Пухлые губы приоткрылись:

— Сейчас, — сказала она Федору и, нервно выхватив деньги, убежала.

— Ка-ка-кая-то о-она, — сказал Федор, и его две звезды снова погасли.

— Ну, дракон корейский, — хмыкнул Андреевич. — Гуляй, — и махнул рукой.

Ну вот, Андреич все-таки меня сделал виноватым. В этом его сила. Рядом, через проход, дремала моя жена. Сколько боли принес я ей! Не умел лгать, а община — отучила вообще. Сколько же боли я принес этой раненой птице.

Никто не понимал меня больше. Она приняла школу, приняла меня, приняла мою боль, мой страх и мою тяжесть и еще толпы учеников, больных, женщин, бесконечно бродящих вокруг со своей женской силой. Она понимала, что со мной нужно разделить тяжесть школы. Не упрекала и не проклинала. Только иногда тихо плакала, покрываясь серебристой паутиной.

Тридцать три года, белая как лунь, верящая, понимающая и любящая. Редко, но страшно срывающаяся на ненависть. Но ведь и она не без демонов. И втискивались они в нее, не щадя меня, взрывая в ней ошибки моего прошлого.

Боль моя, сидящая напротив, через проход, в противно дребезжащем самолете. Не мог я отказывать женщинам, не мог не стрелять в нежных птиц. Никто не может так просить, как женщины, и нельзя отказать, нет таких сил, если понимаешь женщину. А они, не понимая себя, думают, что это любовь с первого или какого там взгляда. В любой женщине живет настоящая женщина.

— Я знаю, не ты виноват, любимый, виноват тот, второй. Как хочется, чтобы он быстрее ушел, — так иногда в отчаянии говорила жена.

Мы жили с ней уже много жизней, она все понимала. Объяснять не нужно, но женская, материнская сила порою захлестывала разум. Я боялся, чтобы она не обозлилась. Она боялась, чтобы не обозлился я. Этот страх иногда приносил необъяснимую, упоительную любовь. Внешнее смешивалось со знаниями и с уважением друг к другу. Мне порою казалось, что это божественное состояние.

"Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый тебе учитель". Мы были истинными учителями друг для друга, но блаженство иногда переходило в величайшую тяжесть. Сверхмягкое переходит в жесткое, сверхжесткое переходит в мягкое. Это жизнь, которая должна вылиться в Океан Любви, если ошибки прошлого не разорвут сердце, ведь они ранят прямо в него.

Где же стюардесса с белыми волосами, синими глазами, в голубой пилотке, с открытыми дрожащими губами и крошечным вздернутым носиком?

— «Де коняк?» — еле прогундосил Федор.

— Сейчас, — я встал и пошел прямо туда, куда ушли длинные ноги.

В самолете летел первый раз, где что не знал. Впереди, за какой-то занавеской, стояла она и прижимала к груди бутылку. Она дрожала, казалось, самолет передал ей свою вибрацию. Увидев меня, она тяжело задышала, и скрипнув зубами, схватила за руку. В одной ее горячей руке дрожала бутылка, в другой — моя рука.

— Там, в конце, дверь налево, — всхлипнула она.

— Сейчас буду, — ответил я и, тяжело вздохнув, вырвал бутылку.

“Зачем?” — мелькнула мысль. Я собрался уходить, она одним рывком повернула меня к себе, от неожиданности я чуть не выронил коньяк.

— Приди, — умоляюще попросила голубоглазая.

“Как пьяная,” — подумал я.

— Ну через год — два, я приеду снова к вам, — так обещал я общине.

Прошло десять лет. Десять лет непонимания окружающего, непонимания близких и родных, непонимания рвущихся к плоти женщин. Больные, ученики. Они тоже зачастую не понимали, и только жена всегда рядом.

Истинная Школа — это философия и понимание движения. Много, очень много нужно понять. Те, которые стремились к Школе, хотели без конца бегать, часами стучать по груше, хотели стать мастерами, даже не вникая как, пренебрегая легендами, порождающими чувства, пренебрегая самими чувствами. Животные, живущие законами, всегда попадающиеся в капкан. Больные выздоравливали и понимали движение, но процесс был долог. Учить и не лечить невозможно. По закону, построенному людьми, я стал шарлатаном и попал за предзонники, обсыпанные колючей бахромой.

Страшные годы пересылок, тюрем, санчастей и зон. Мир, в котором я родился, снова попытался раздавить меня. Не хочется вспоминать, но куда денешься.

Через десять лет, стоя на коленях, я обнимал ноги Учителя. “Хотя бы не прогнал,” — думал я. А он погладил по голове и удивился, что встретились так быстро, да еще и в этой жизни. Позже японский клан и лабиринт дракона заново перевернули жизнь.

… Я шел с бутылкой коньяка на свое место.

— Пить будем? — спросил у Андреевича.

Мы выпили по стакану. Федор уже не реагировал ни на что. В голове воспоминания наталкивались одно на другое, и я вспомнил, что если встать с кресла и пойти налево до конца, будет еще одна дверь налево.

Длинные ноги, синие глаза, голубая пилотка, с золотыми крылышками на изломе. “In vino — veritas”.

— Запомни, — говорил мне Патриарх, — в лабиринте дракона ты видел горящих женщин, горящую крысу и горящего жертвенного агнца. Стоящую на гранитной книге, с разорванной грудью, жену, сквозь раны которой билось сердце. Это означает — пришло время рассказать тебе: люди твоего астрологического знака редко доживают даже до двадцати пяти. Овен — первый огненный знак — символ жертвенной воли, первый знак по месяцу. Крыса ты тоже огненная — первый знак по году. Огонь разорвал бы тебя, но школа приняла твое тело и душу. Мужской огонь сжигает женщин, двойной огонь сжигает женщин и может сжечь того, кто его носит в себе. Обрати внимание на жену. Школа спасла тебя и тебе же дала ее. Гони демонов, иначе потеряешь и себя и даденную. Школа спасла тебя, дала жизнь, так бери же ее.

Я встал, шатаясь, побрел мимо жены прямо и до конца. Туда, где должна быть дверь налево. Где же эта левая дверь? И вот я толкнул ее. Маленькая комнатка. Белый унитаз посредине. Прикрыв дверь, я увидел рядом еще одну дверь, узенькую и неприметную, через такие двери в тюрьме заводили в пенал.

Вспомнилось, как провинился в очередной раз и два здоровенных вышибалы открыли такую дверь и втолкнули в пенал. Подумаешь, даже не карцер, в котором на ледяном полу пролежал десять дней. День летный, день нелетный. День кормят, день — нет. А тут тепло, только лишь жесткая цементная шуба на стенах. Узенький, душный пенал. Долго стоять, оказывается, очень тяжело, и даже мне, лилипуту, не удалось там присесть, спина упиралась в шубу, коленям было особенно больно. Снова постоял, снова присел. Через время понял, что не могу ни стоять, ни сидеть. А если и могу, то только мгновение. Встал — сел. И надо же такое придумать. Согнув шею и подняв ноги вверх, лег спиной на пол. Блаженство от смены позы. Перележал. Я хрипел, кричал, обдирал голову и руки, не чувствуя онемевших ног, но все же каким-то чудом встал. Через двое суток выпал в открывшуюся дверь. Два здоровенных жлоба взяли за ноги и, протащив по грязному полу, зашвырнули в камеру.

Я толкнул белую дверь, так похожую на вход в тюремный пенал.