ГЛАВА 20
ГЛАВА 20
— Самый сильный ян, — продолжал я, — морская соль и зеленый чай.
— Почему?
— Морская соль затягивает раны, из-за высокого содержания йода, а он необходим — это знают все.
— Дальше.
— Зеленый чай, чай высушенный обычным способом, без обработки, из-за которой становится черным.
— Что еще?
— Можно все?
— Но только не со стороны твоего Учителя, а со стороны того, в чем живешь и лечишь, со стороны своего мира и народа, со стороны своей жизни. Только тот мастер, кто возвращается к своему месту жизни, к месту ошибок прошлого, к тому месту, которое ведет к личной бесконечности по имени совесть. Начинай мальчик, а я послушаю то, что привело тебя ко мне. Хватит бояться, хватит сомневаться, нужно начинать.
И я снова начал.
Следует категорически исключить из пищи — хлеб, картофель, мясо, сахар и все продукты, содержащие его. Соль употреблять только морскую. Также не употреблять сливочное масло и все молочные продукты. Все готовить только на растительном масле.
Есть можно каши — рис, овсяную, гречневую, пшеничную, пшенную, — кроме перловой и манной и вермишели. Один стакан крупы варить в 5–7 стаканах воды. С кашами можно есть любые овощи в любом виде. В неделю можно съедать 4 яйца. Два раза в неделю можно рыбу, кроме консервов. Рыбу можно с любыми овощами либо как отдельный прием пищи. С кашами — нельзя!
Ягоды, фрукты — как отдельный прием пищи, ни с чем не смешивать, т. е. на завтрак — яблоки либо арбуз. Мед (натуральный) — тоже как отдельный прием пищи, ни с чем не смешивать.
Можно готовить любые овощные супы, постные борщи, рыбные котлеты, овощные рагу, голубцы, начиненные кашей.
Можно есть горох, фасоль, бобы, но не чаще одного раза в неделю. Как можно больше употреблять зелени. Исключить любую жидкость — пить только зеленый чай (на 1 литр воды — 2 столовые ложки чая), после еды не пить 2–3 часа.
Обязательно утром натощак выпивать 1 стакан зеленого чая со щепоткой морской соли (каждый день).
В редких случаях, для удовольствия, можно употреблять кисломолочные продукты, но отдельным приемом пищи.
— Хорошо, Сергей, — улыбнулся Учитель. — Это похоже на то, чему учил тебя Ням. Что знаешь еще, только не общее, а главное?
— Ну, одно из главных — это чистка крови.
— И это знаешь? — удивился Учитель.
— Да, — гордо ответил я и начал о крови. О текучем движении, несущем в себе информацию окружающего. Кровь, в ней много лишнего. Она собирает все, но ее хозяин должен уметь отделять необходимое для того, что бы жил он — создание, подобное Создателю. Кровь за десять дней делает полный оборот. Мы должны поставить фильтр — препятствие, которое пропускает только то, что необходимо для созидания, разрушаться мы уже давно научились. Десять дней есть только один рис с элементарной гарантией чистоты. Кишечник — то место, где крови больше всего. Вся эта кровь пробегает сквозь рис. Кишечник забирает в себя грязь, а рис — ян выталкивает ее из тела в унитаз. Вот это и есть фильтр, который нам дала мать-природа. И не нужно распинаться на хирургических столах, подставляя себя под чужие фильтры, созданные человеческим невежеством.
И тут я снова, как актер со сцены, объявил:
— Чистка крови:
Любая крупа должна быть прокалена на сковородке. В течение десяти дней есть рис или пшеничную крупу, желательно, чтобы у вас была гарантия качества и чистоты этих двух круп. Крупу варить в пяти-семи частях воды с морской солью. В день можно съедать только одну столовую ложку подсолнечного масла. Можно добавлять свежий укроп и петрушку. И больше ничего.
Жидкость. В сутки выпивать шестьсот граммов зеленого чая, не больше (на пол-литра воды — три столовые ложки чая). Триста граммов нужно выпить со щепоткой морской соли, а триста — не соленого. Если это кому-то покажется трудным, значит вы не больны!
Учитель засмеялся.
— Почему? — поинтересовался он.
— Потому, что кровь очищается, — твердо ответил я.
— Что еще интересного скажешь? — спросил Фу Шин.
— Знаю даже сухую пятерку.
— Рассказывай.
Я глубоко вдохнул и начал:
— Пятисуточное голодание. Это называется “пять сухих”. Женщина, чтобы хирург не делал аборт, может сделать “пять сухих”. Пять дней можно смело не пить. Организм обезвоживается, но с человеком ничего страшного не происходит. Воспалительные процессы уходят. Уходят даже венерические заболевания. Суставы как будто смазываются изнутри и перестают хрустеть, но к воде нельзя прикасаться вообще, иначе священное очищение будет недействительным. Все ненужное, отрицательное гибнет в человеке и отторгается. На пятые сутки ничего постороннего и паразитирующего в организме практически не остается; организм жадно сохраняет жидкость, но только для СЕБЯ. Эта система для сильных людей, она приносит омоложение и восстановление.
Окончив, понял, что все было на одном выдохе.
— Достаточно, — Фу Шин махнул рукой, — дальше и так все ясно. А теперь четко и понятно, основные символы корейской Школы.
Я задумался на несколько минут, пришел в себя только тогда, когда Учитель протянул мне чистый лист бумаги и карандаш. Генерал подошел ближе и склонился надо мной. Подумав несколько секунд, я набросал на листе то, что прочел в гранитной книге, скрытой в лабиринте дракона.
1. Отличие человека от животного. 1. Философия.
2. Любовь. 2. Психология.
3. Совесть. 3. Медицина.
4. Добро и Зло. 4. Владение собой.
5. Счастье. 5. Оккультизм.
6. Истина. 6. Истина.
Думающего всегда будут тревожить главные вопросы жизни, хотя он может даже не подозревать, что именно эти вопросы и являются законами космоса.
Великий хаос. Человек должен изучить незыблемую азбуку Космоса, неколебимые его законы. Изучив их и научившись пользоваться ими, он только тогда начинает понимать, что никаких законов не существует. Но этого мало — просто знать, законы нужно изучить в совершенстве, чтобы получить свободу.
Наверное, каждый думающий человек хочет ясно понять, чем же он отличается от животного. А поняв это или считая, что понял, стремился понять, что такое любовь. Любовь человеческая. А любовь всегда приводит к совести, которая в свою очередь задает вопрос, что такое добро и зло. Потом счастье, которое уже рядом с истиной. Шесть основных вопросов жизни, шесть основных законов космоса.
1. Человек отличается от животного тем, что только он способен пожертвовать собой во имя чего-то, этим побеждая самое сильное на земле — инстинкт самосохранения.
2. Животное стремится к сохранению своего вида, человек — к сохранению разума. Часто жертвуя даже физическим здоровьем своего кровного рода, человек научился бояться не смерти, а ошибок прошлого.
Сила человека в сохранении разума. Человек человека любит за что-то, за те качества, которые он нажил в прошлых жизнях. Ошибки прошлого ранят в самое сердце. Человек стремиться их не повторять и поэтому тянется в любви, к состоянию и чувствам, к искренности и разуму, силу тела оставляя на потом.
3. Человек стремиться быть без совести. Совесть — это состояние между желаемым и содеянным. Если совести нет — значит он всегда делает то, что желает. И это также отличает его от животного.
4. Добро и зло, разрушение и созидание. Понимание этого рождается в законах Школы.
5. Счастье — триедино, как и Бог, который Истина. Счастье тела, интеллекта и духа. Счастье — это Учитель. Тело приносит радость, интеллект приводит к мысли, которая еще больше тянет к телесной радости. Счастье духа без Учителя невозможно, ибо тело все время хочет, а духу учат.
6. Истина рождается тогда, когда владеешь законами Космоса. Истина невидима теми, кто не владеет этими законами, а значит — непосвященными. Это и есть доказательство того, что секретов не существует. Просто они неподвластны ленивым и невежественным. Посвященные — это не какие-то таинственные монахи, а ищущие люди, со здоровым телом и духом, — воины света.
Истина рождается в нас. Зерно, брошенное Учителем.
1. Философия — стремление понять окружающее нас.
2. Психология — стремление понять, что движет поступками людей.
3. Медицина — стремление понять биологический механизм человека.
4. Владение собой — понимание собственного движения в движении окружающего. Движение в движении.
5. Оккультизм — понимание того, что выходит за рамки понимания общества. Потому что оно (общество) для облегчения собственного состояния создает упрощенные до бессмысленности рамки под названием — закон, стоящий на рыхлом фундаменте под названием — сила. Насколько было бы проще подойти к знаниям, но они всегда пугают тупых и невежественных. Это и заставляет нас убеждать себя и последующие поколения в ограниченности окружающего мира. Но часто фундамент не выдерживает и рушится, придавливая большее количество тех, кто его же и создал. После чего общество, по имени стадо, ибо нет ничего страшней мудрости толпы, создает новые, еще более абсурдные рамки. Не замечая, либо боясь заметить земных Учителей, которым, кстати, не нужны ни власть, ни слава. Так чего же их бояться? Любая революция несет за собой еще больший деспотизм, чем тот, который она ниспровергла. Так сказал Лао Цзы, и мне кажется, что с этим вряд ли кто будет спорить.
6. Истина не может быть разной, поэтому, наверное, не стоит повторяться.
— Неплохо, — согласно кивнул головой Фу Шин. — Думаю, что твой Учитель дал тебе и соединение.
— Соединение двух шестерок, — торжественно объявил я.
Отличий человека от животного существует множество. В данный момент было приведено одно из важнейших. Поэтому чем больше будет найдено этих отличий, тем больше будет восприниматься Школа. Отличие человека от животного необходимо пропустить через философию, психологию, медицину, владение собой, оккультизм и Истину. Так же необходимо через эти дисциплины провести любовь, совесть, добро и зло, счастье и Истину. Таким образом появляется философский фундамент Школы, пока еще без боевого искусства.
Я поклонился своим слушателям. Фу Шин с генералом также ответили поклоном.
— Меня интересует движение, — опять заявил генерал.
Я глянул на Учителя.
— Двигайся, — предложил он.
— Движение, — уже усмехнулся я. И понял — все получается.
— Покажи, — усмехнулся генерал.
— Но ведь сперва нужно сказать, — удивился я.
— Ну, так расскажи и покажи, — хмыкнул Фу Шин.
— Рассказывай, — оживился генерал.
— Еще раз шестерка, — объявил я.
Шестерка — символ боевого Дракона.
1. Земляной дракон. Свастика, бегущая по часовой стрелке, бегущая по солнцу, по жизни и бесконечности.
2. Водяной дракон. От силы вращения ее концы всегда загибаются против. В ней четыре головы дракона. Где же шестерка?
3. Воздушный дракон. В этом мире есть четыре основные стихии.
4. Огненный дракон — солнечный. Они порождают, соединяясь, вибрационные психозы, вулканы и смерчи, землетрясения и остальное разрушение. Но, соединившись в человеке, они порождают великого разрушителя, овладевшего символами стихий. Представьте того, который владеет техникой дракона-разрушителя. А каждый дракон имеет шесть боевых форм. Эти четыре формы порождают пятого дракона по имени Верховный Разрушитель. Все вместе рождают шестого Дракона — Истинного, того, который рождает жизнь. Истинный рождает жизнь, соединение может рождать разрушение, но если из четырех стихий выпадет хоть одна — на земле не останется жизни. Ни одно дерево не сможет расти. Поэтому соединение может разделяться, разрушение так же нужно, как и созидание. Но Истинным называется шестой, тот который созидает. Разве можно что-нибудь разрушить, если оно не создано? Создатель, стоящий впереди, стремится создать океан любви, оставив в памяти войны с безумием и невежеством.
5. Верховный разрушитель.
6. Истинный.
— Итого, драконов шесть, — так сказал мне Учитель Ням.
— Дальше, — хрипло потребовал генерал.
— Что? — не понял я.
— Дракон.
— А что дракон? Дракон — это падающий с дерева лист, на который влияют четыре стихии. Земля тянет к себе, лист бывает влажный от воды и падает тяжело, ветер его подхватывает, а солнце сушит и взрывает легкостью в полете. Дракон — это та сила, которая не сопротивляется и от этого непобедима. Школа Ссаккиссо — стихиальная школа, — заявил я, уверенно глядя в глаза китайскому генералу. — Ведь не зря дракон в эмблеме Тибета, — гордо сказал я, сразу поняв, что переборщил в подхалимстве, но ни один из слушающих меня не усмехнулся.
— Движение! — снова потребовал генерал.
Я показал одну из сложных форм. Генерал сел в кресло и ушел в себя.
— Иди отдыхай, — приказал Фу Шин.
Вот оно и пришло, это время — время задавать вопросы, время, ради которого живешь жизнь. Я поклонился, как учил патриарх Ням.
— Спрашивай, — мне показалось, что Фу Шин просит, но эти слова шли у меня изнутри. Голос, идущий из тебя, — драгоценные мысли Учителя. Всего лишь спросить, но что? Что спрашивать? Разве можно спросить о самом главном? А разве нельзя? Что делать, что делать? Я начал впадать в панику, она медленно поднималась с ковра, лежащего на полу, окутывая меня с ног до головы. В голове начала просыпаться боль, все острее и ярче вспыхивая. Паника уверенно переходила в страх, потом — в сковывающий сердце ужас. Мне начало казаться, что я уже успел потерять главное в своей жизни.
"Спрашивай, — приказывал я себе. — Спрашивай!" "Все равно ошибешься", — шептал демон, переодевшийся в ужас. Захотелось бежать как можно дальше к Няму или Андреевичу, но они были слишком далеко. Зато рядом надо мной, бросив свой прищуренный тигриный взгляд, возвышался Патриарх северо-тибетской Школы. Каждым нервом я ощущал давящую непостижимую силу верховной Школы.
"Будет ли еще ждать Фу Шин?" — обожгла безжалостная мысль. Он смотрел спокойным, но очень тяжелым взглядом. Еще через мгновение показалось, что эти глаза меня сейчас оторвут от пола и вышвырнут из дома.
"Спокойнее", — раздался внутри меня голос то ли Няма, то ли Фу Шина. Я осмелел и сел в кресло, мгновенно опять куда-то провалившись. "Когда же все это кончится?” — подумал я.
Ослепляющая ярость вдруг захлестнула и провалила еще глубже. Чернота и какие-то жуткие полупрозрачные морды, но этим меня уже не испугаешь.
Вспомнился первый выход из тела, первый серьезный страх, который на долгое время оттянул выходы в астрал. Ням предупреждал, что низкие сущности будут мешать и пугать, но что так, я даже не предполагал. Фильмы ужасов показались детским лепетом.
Не бойтесь, говорят в умной литературе, и с вами ничего не случится. Конечно, если не боятся, все будет хорошо, но как не боятся — этому не учит никто, зато способов выхода из тела дают тысячи. Ням работал над моим страхом, а он все равно оказался невероятно силен. Так что же происходит с людьми, которые начитались умных книг и не имеют рядом Учителей?
Я изо всех сил напряг все мышцы, существующие в теле, и мгновенно расслабился — это, казалось, простое упражнение, выбросило меня снова в комнату на кресло.
— Пока будешь думать, — снова раздался во мне голос Учителя, — я кое-что тебе расскажу. Ты давно понял, что правда — это одна из основных сущностей Господа, и знаешь, что люди забыли об этом. Но запомни на все свои следующие жизни: правда — это великая светлая сила и страшное черное оружие, которым часто пользуются демоны. Путь уже привел тебя к тому месту, которое требует выбора, и выбирать будешь ты. Не слова лжи равны силе — ложь слаба и не скрываема. Слова правды равны силе разрубающего Небесного меча. Слова правды никто не сможет запретить говорить воину, и не потому, что воин силен, а потому, что истинный воин — древний смысл земли. Ты стоишь на месте силы, еще один шаг — и ты выберешь сторону. И я не в силе приказать какую. Даже Он не сделает этого, потому что Он уже все сделал для тебя. Попробую попросить тебя только об одном: не бей людей правдой, от нее умирают особенно мучительно. А теперь бери эту силу и пользуйся, как захочешь, ошибки прошлого больше не станут ранить твое сердце, ты победил их знанием. Школа давно приняла тебя, а ты еще этого не понял.
Я медленно сполз с кресла и уткнулся лицом в ковер возле ног Фу Шина.
— Да встань ты, — недовольным тоном проговорил Учитель.
Я сразу же вскочил и выполнил Школьный поклон.
— И запомни — это было главное, а концентрация удара, я имею в виду тот вопрос, который ты готовил, на него ответ простой. В твоей Школе — в основе волна, в тибетской — три шара, а разве в волне основное начало не три? Ведь на третьем всплеске идет разрушение препятствия. В этом мире все имеет две стороны и об этом не стоит забывать. Значит, три — это шесть, а шесть в твоей Школе — основное число. Даже вера, надежда и любовь — это не три, а шесть, все в этом мире имеет две стороны. Изучив и поняв эти законы, ты поймешь главное: их не существует, так же, как и не существует сторон и чисел, — Фу Шин надолго задумался. — А с ребятами, если есть силы — попробуй еще, — и, махнув рукой, он повернулся к генералу.
Поклонившись двум мастерам я пошел к выходу. Медленно направляясь через двор к мостику я ощутил, что стал за один разговор с Учителем другим человеком. Никто ко мне не подходил, как будто меня не существовало в этом мире. Находившиеся во дворе исчезали кто в доме, кто за домом, а кто в самом приятном месте — на кухне. Одна маленькая Джисгуль пристально глядела из окна. Мне казалось, что она вот-вот заплачет, не в силах даже улыбнуться, я показал ей язык. Девочка исчезла. Только на средине брошенной через арык железобетонной плиты я вспомнил о ребятах — оборванных, голодных и гниющих.
— Вернись, — услышал я голос внутри себя. Когда я обернулся, Фу Шин уже стоял на крыльце. Подбежав, я упал на одно колено.
— В поселке и в городе много школ, говорите, что от меня и тренируйте, только не берите больше десяти сомов — это и будет вклад в новую для тебя Школу, — улыбнувшись, Учитель снова зашел в дом.
Наверное, никогда в моей измученной голове еще не было такого количества мыслей, они с грохотом бегали, стучали, не давая осредоточиться ни на мгновение. Казалось, со всего мира слетелись демоны только для того, чтобы потешиться надо мной. Но я верил, я чувствовал, что это их последний бал, он, наверное, будет продолжительный, только бы пережить. Что нужно уставшему, странствующему по жизни монаху, который мечтает только об одном: понять окружающее его?
Вот я и пришел в дом, который не понимал и боялся, в дом испытаний и отчаянья. Кто встретил меня в нем? Усталость жены, страх и непонимание ребят, молодость и глупость, которых я не разглядел с самого начала. Туман из густого, ледяного и непроглядного отчаянья, туман, состоящий из постоянного ощущения собственной вины, окружал меня плотной стеной целых полгода. Этот туман был со мной в горячем котле, когда женщины, спасая, вновь запускали сердце. Он окружал меня даже в объятьях дрожащей Саши, душил во снах, пугая жену, заставлял вскрикивать и плакать по ночам. Эти полгода дали мне тысячу лет, они то ломали душу, то сращивали ее. Эти полгода пытались уничтожить ненужного, непонимающего Школу. Эти полгода дали силы для книг, вырванных из души, в которой больше не осталось места для переломов. Эти шесть месяцев, даже не похожих на время, ставшие для меня тысячелетием, стерли ошибки прошлого, показав будущее.
В доме, кроме обычного гниения тел, начала появляться самая тяжелая болезнь. Я чувствовал, как она заполняет окружающее пространство. Из-под одеял отказался вылазить один из ребят, он лежал одетый и только поворачивался на бок для того, что бы поесть. Начиналась настоящая паника, страх перед неопределенностью вошел в полную силу. Мы с Татьяной долго совещались, но так и не придумали выхода, его просто не существовало. Мое объявление о том, что Учитель разрешил тренировать, не обрадовало никого, итак было понятно: Чуйскую долину не удивишь боевым искусством.
Я вынес решение: пять дней без воды и еды — это должно было остановить раны. Через несколько дней голодовки стало четко видно, что правильного питания мало кто придерживался.
После тяжелых пяти дней все мы аккуратно вышли легкой пищей и задумались над будущим. Многие из ребят были абсолютно не готовы ни к тренировкам, ни к жизни в долине. Это я понял, когда один из них начал разговаривать плачуще поющим голосом, а другой вдруг зарыдал и сквозь бормотание слышалось только одна фраза: "Хочу есть". Невежество смешалось с безумием. "Что же делать? — терзался я. — Ведь выжить мы сможем только за счет тренировок, а кто будет заниматься этим?"
Проснувшись однажды утром, я увидел в доме только растерянную Татьяну.
— Танюша, а где все? — зевнув, спросил я. И сразу понял, что жена напугана и растеряна.
— Так где же? — насторожено повторил я свой вопрос. Татьяна, всхлипывая, молчала.
— Ты что, плохо слышишь? — сорвавшись, заорал я, саданув кулаком в стену.
— Ушли, — уже открыто плача, сказала жена.
— Куда? — поинтересовался я.
— Огороды вскапывать, — всхлипывая, ответила она.
— Ну, так чего ревешь? Что, тоже спятила? — удивился я ее слезам. — Вскопают разочек, накупим крупы, отъедимся и начнем тренировать. Тем более, за вскапывание огородов всегда и везде хорошо платят.
Татьяна, громко зарыдав, упала на кровать, закрыв голову руками.
— Да что же это такое? — заорал я, начав с силой трясти ее за плечи.
— Боюсь, боюсь, — сквозь рыдания бормотала она.
Так боятся она могла только моего гнева, а срывался я не так уж часто. Я начал трясти ее изо всех сил и сразу понял, что ничего не добьюсь. Татьяна рыдала, а я сидел рядом на полу, захлебываясь от бессилия и ощущения подкравшейся, но еще непонятной беды.
— Они, они, — вдруг забормотала жена, — копают за то, чтобы покормили.
Я испугался сам себя, стоявшая рядом табуретка разлетелась вдребезги. Пометавшись по комнате, я пробил стенку платяного шкафа и на какое-то время потерялся в ярости. В себя пришел лишь тогда, когда увидел Татьяну, оцепеневшую в обломках кровати. Случилась непоправимая беда, позор пришел в наш дом. Работать за еду могли только рабы, и это лучше, чем азиаты, вряд ли кто знал.
Еда — это то, к чему воины всего мира относятся очень осторожно и с большим уважением.
"Что будет? — с ужасом думал я. — Что будет, когда об этом узнает Фу Шин?" Мы потеряли достоинство, еще не обретя его. Я лег возле Татьяны в обломки кровати.
За окном стояла чернота. Я поднялся и вышел в коридор. В самой большой комнате лежали уставшие и сытые. Я говорил и говорил, объяснял и объяснял, но было видно, что голод уже создал рабов.
Ледяное белое утро.
— Они снова ушли, — дрожа от страха сказала Татьяна.
Мы с ней уже не ели два дня, но это не пугало, ведь жили Школой. Умывшись и одевшись получше, я направился к Ахмеду. Шел по улице, глотая ледяной туман, и раздумывал о том, как лучше все объяснить сыну Учителя. Это была наша первая большая ошибка, но, к сожалению, не последняя. Ахмед встретил приветливо и с уважением, сразу же сунув мне в руку деньги, ничего объяснять не пришлось. Разговаривать и отвечать на вопросы не хотелось. Азиат понимал и это.
— Если хочешь, заходи, — он мотнул головой в сторону своего дома.
— Не, я пойду.
— Давай.
Но когда я подошел к калитке, Ахмед снова обратился ко мне.
— Серега, — позвал он.
Я обернулся и увидел в его руках неизвестно откуда взявшуюся огромную папиросу. Курили молча.
Я медленно выплыл со двора и полетел над долиной.
— Серега, — где-то совсем рядом раздался сердитый голос Джисгуль.
Я оглянулся. За спиной, сложив руки на груди и выставив одну ногу вперед, стояла девочка. Она была одета в теплый, украшенный яркими вышивками халат и выглядела почти взрослой.
— Что, опять обкурились, как верблюды? — ехидно поинтересовалась она. — Иди, папка зовет.
Я задрожал от ужаса и, спотыкаясь, побрел к дому Фу Шина. Это была очень сильная папироса и, похоже, конец моих похождений в Чуйской долине.
— А представляешь, если б правда позвал? — захохотала за спиной противная девчонка. — Ладно, не дуйся, пошли лучше к Сашке.
Я вспомнил, что давно не был у Искена. Глаза Саши последнее время пугали все больше и больше, в них разгоралась настоящая любовь.
— Иди и не разговаривай, врубись в тягу, — грамотно посоветовал мне ребенок. — А то вообще сдуреешь, как ишак.
Взявшись за руки, мы плыли с Джисгуль в белом тумане, не касаясь ногами мокрого снега. Трава, которую сотворил Создатель, на этот раз вызвала из космоса тревогу, сомнения и запоздалую совесть.
Глаза Саши — черные, со сверкающим огнем любви. Глаза жены — карие, блестящие болью и усталостью, с любовью, переходящей в безумие. Как пожалеть вас, добрых женщин этого мира? Как помочь вам, верящим в мою силу? Зачем вы верите в то, чего нет, зачем выбираете меня своей жертвой?
Моя судьба выбрала самое сложное испытание — испытание красотой, нежностью, доверчивостью, преданностью, прозрачностью женских тел, женской жадностью и женской ненавистью.
Учитель Ням говорил, что нельзя ранить нежных птиц — женщин, а если они сами с размаха грудью залетают в душу, что делать?
Как отказать женщине, встречающейся на пути и пробуждающейся от жалости при виде измученного воина? Кто может пожалеть лучше, чем такая птица? Кто может дать больше, чем такая птица? Кто даст ответ вместо осуждения?
Простите, не проклинайте даже на мгновение, мои жадные и нежные белые птицы.
— Ну, как тяга, ничего? — поинтересовалась маленькая Джисгуль.
— Хух, — выдохнул я, — очень даже ничего.
— У нас плохого не курят, — строго сказала девочка. — Только ты, Серега, лучше не кури, плохо это.
— Да знаю, — согласился я. — Куда уже хуже.
Джисгуль с грохотом открыла калитку и в одно мгновение скрылась в доме.
— Ну, привет, лекарь, — с трудом подняв руку, поприветствовал меня Искен. — Знаю твои проблемы и поэтому давай не будем, — одной фразой стер мою неловкость мастер. — Иди лучше Сашке помоги чай готовить.
Я развернулся и побрел на кухню.
— Зачем ты так? — спрашивала девушка прижавшись к моей груди — Зачем так долго не приходил?
Ее волосы и губы пахли виноградом, а матовые ладошки прижались к моей груди. Она вздыхала судорожно и как-то с надрывом. Я не ошибся, к девушке в душу забралась любовь, жалость к самому себе окутала с ног до головы.
— Что делать мне? — у кого-то спрашивала Саша.
— Мне больно без тебя, — бесконечно повторяла она, тряся меня за плечи.
Я молча побрел к Искену.
— Дай опия, — попросил я.
— На, за тебя почему-то не боюсь, — сказал Искен и, порывшись под ковром, швырнул мне черный шарик.
Я проглотил горький кусочек и упал рядом с мастером.
— Держись, лекарь, — усмехнулся Искен.
Испуганная девушка протянула мне пиалу с чаем.
Очнулся вечером, махнув рукой Искену и не дожидясь Саши, пошел в свой дом. Извилистая, серебристая от снега дорога указывала путь в темноте. Все были в сборе.
— Отъедаемся два дня и начинаем тренировки, — спокойно объявил я и поплелся спать.
Опий честно выполнял свою задачу. Кто-то уже долго тряс меня за плечо, с трудом открыв глаза, я увидел Татьяну.
— Пошли в кухню, — сказала она. — Уже день и еда на столе.
Из кухни я сразу ушел обратно в комнату, есть со всеми не хватило сил, на многих было попросту противно смотреть. Жадность и страх — не слишком привлекательное зрелище.
Вот и наступило время, о котором совершенно не хочется писать. Но кто скажет, есть ли у меня на это право? Чуйскую долину действительно не удивишь боевым искусством.
Вот и начались наши хождения по школам. Немного повезло в русских районах, и даже встретился наш фотограф с совершенно обалдевшими глазами. Он рассказал, что усердно копит деньги и хочет побыстрее уехать домой. Я понимал его. Русские в русских районах были какие-то не такие, но все же свои. Из этих районов потянулись к нам в дом больные, но еды не хватало, ребята ходили шатаясь, уже не скрывая слезы отчаянья.
Все доходы жителей долины шли с железной дороги, остальные, как понял я, в основном жили наркотиками и центральной трассой, бегущей вдоль Тянь Шаня. Самый настоящий коридор смерти.
Я уверен, ни один шаолиньский монах древности не посмел бы это оспорить. Представьте идущих голодных людей, шатающихся от усталости и безнадежности. Я, жена и самые стойкие из ребят. Пятнадцать километров вдоль трассы, а по бокам, с двух сторон, такие же голодные продают шашлыки, молоко, лепешки и коноплю на стаканы — как семечки. Но эти люди с сидящими рядом хилыми, чумазыми и тоже гниющими детьми были у себя дома.
И снова пятнадцать километров обратно, голодные, после тренировки, в ожидании только одного: того дня, когда выдадут деньги со странным названием — сомы. Они проедались в одно мгновение — и снова голод.
Как устал от этого чувства, преследующего меня все полгода. А как менее подготовленным ребятам?
Коридор заставил задуматься, и эти мысли легли тяжелым камнем на сердце. Все изменилось в моей жизни, ошибки прошлого ушли из памяти, от них осталась только одна усталость. Я буду помнить волшебную долину, как самое прекрасное в жизни. Долинная боль и даденное долиной знание оставили в сердце гордость за древний Космос. Как мало жить в нем! Его нужно впитать каждой крошечной клеткой, из которых слеплено тело, потом принять душой и стать счастливым.
Долинная боль, тебя не перепутаешь ни с чем, потому, что тебя нужно прожить. Теперь я знаю: Фу Шин забрал мои ошибки, отдав взамен бесконечность. Каждый делал свое, бредя по коридору. Каждый выживал как мог, как было ему дадено.
— Дай сом, — я обернулся, за спиной стоял фотограф. — Ведь ты главный, дай сом.
Если б у меня был сом, конечно бы, дал. Это была последняя встреча с фотографом, он пострадал меньше всех. Ненавижу фотографов и фотографии, так же, как и математику с математиками. Он уходил грязный, оборванный и перепуганный. Долина умела пугать и принимать.
Среднеобразовательные школы. Я думал, что мое поколение плохо учили в стране Советов. А чему могла советская власть научить киргизов, дунган, уйгуров и корейцев любого поколения?