ГЛАВА 15

ГЛАВА 15

Во дворе Учителя было столько людей, что у меня сразу подкосились ноги. Гарем, очень сдержанно хихикая, стоял на самом дальнем плане, спрятавшись за машинами. Соседей, родственников и просто друзей полное изобилие. Одни сидели на лавочках, другие на корточках у стены, и было понятно, что не хватит даже силы Фу Шина разогнать их. Любой народ не может без зрелищ, я и сам их люблю. Но подобная ситуация расстроила окончательно. Что подумают о нас? Кто смотрит? Это было загадкой. Я шарил глазами по толпе, пытаясь определить мастеров.

Из дома появилась Джисгуль, важно таща за собой пластиковое кресло, которое было явно редкостью в поселке. Девочка поставила кресло между двумя кустами винограда. Фу Шин в спортивном костюме вышел из двери, все радостно завопили, мгновенно замолчав, как только Учитель поднял руку и сел в кресло. Джисгуль повисла на руке отца, Андреевич склонился и начал что-то тихо говорить. Весь показ занял около часа. Фу Шин встал.

— Хорошо, — сказал он. — Есть дом. Живите, работайте. Появятся вопросы — отвечу.

И вдруг он направился ко мне. Я почувствовал: еще немного — и сделаю плечом вмятину в джипе Рашида.

— Не ломай машину, — попросил Учитель. — Идите к Искену. Он вас ждет.

— Учитель, — отважился я.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Сергей, сейчас сбор урожая, людям помочь нужно, и еще, пожалуйста, полечи моих.

Я молча кивнул головой.

Фу Шин, улыбнувшись, взял за руку Джисгуль и зашел в дом.

“Боже мой, — подумал я, — сколько хлопот. Зачем ему все это?” Но, вспомнив Няма, выгнал из головы ненужные мысли. “Делай хоть что-нибудь,” — повторил я слова своего Учителя.

— Ну что, Серый, — ко мне подошли Андреевич с Сашей. — Маленькое представление кончилось, — сказал он. — Билеты на самолет у меня, завтра улетаю. А сейчас идемте к Искену.

И мы втроем направились обратно в дом к умирающему воину. Искен сидел в той же позе.

— Ну что, воительница, — сказал он, — попалась?

— А что попалась! — вдруг закричала Саша. — Не собираюсь я никого предавать. И вообще, что я такого делаю? На танцы бегаю, как наш губошлеп? Так нет же. Сам знаешь, чего хочу. — И вдруг, закрыв лицо руками, она горько заплакала.

— Ладно, все, — махнул рукой Андреевич. — Слушай, Искен, что я тебе скажу. Вот перед тобой лекарь, считай, что чудеса творит. Может, попробуешь?

— Ты мне, Гришка, зубы не заговаривай, — усмехнулся Искен. — По глазам вижу — завтра уезжаешь. Ладно-ладно, не виню, — азиат махнул рукой. — Разве бы ты поверил, что Искен не по предгорьям летает, а в клетке сидит.

— Искен, — снова повторил Андреевич. — Так, может, попробуешь?

Азиат со стоном лег на бок.

— Мы втроем знаем законы медицины. Нельзя вылечить только двоих — мертвого и того, кто не хочет. Я третий, — Искен засмеялся хриплым голосом.

— И почему так? — поинтересовался Андреевич.

— Потому, — продолжал азиат, — что я уже мертвый. Вылечить — это значит не дать умереть. Кому нужен полудохлый тигр? Так что, лекарь, — он обратился ко мне, — приходи в гости. Только учти: здесь часто смотрит на меня Создатель. На меня, — он приподнялся, — на проигравшего воина, и плачет горькими слезами под названием опиум. — У Искена снова получилось, и он громко захохотал.

— Я приеду еще, — тихо сказал Андреевич.

— Ты-то приедешь, — закашлявшись, сказал азиат. — А я где буду? Давайте, ребята, идите. А ты, лекарь, не стесняйся, приходи, ножики покидаем.

Андреевич хотел еще что-то сказать, но Искен поднял руку:

— Уходите, — хрипло попросил он. — Мне пришло время варить. Идите же, — и он снова закашлялся.

Мы вышли в темноту.

— Может, подышим? — предложил я Андреевичу.

— И я с вами, — послышался почти детский голосок Саши.

Андреевич мгновение думал:

— Идемте, — махнул он рукой.

Предгорье напоминало, что существует резко-континентальный климат. Густой ледяной воздух медленно скатывался с гор. На этот раз отдышали без приключений, потому что нас охранял Андреевич. Отправив Сашу, к дому Учителя шли молча, каждый думал о своем.

Утром нас оказалось на два человека меньше. Андреевич, как всегда, уехал, не попрощавшись, и Федору тоже не дал этого сделать. После чая в поселке начался переполох. От дома Учителя через несколько улиц двигалась уникальная процессия. Мы караваном тащили на себе пожитки, а вокруг толпа азиатов: дети, взрослые, все радостно и возбужденно переговаривались. Впереди всего этого с мрачным лицом шла жена Учителя. Вокруг нас становилось людей все больше и больше. И вот, наконец, железные голубые ворота. Мы были почти возле предгорья, предпоследний дом. Дом одного из сыновей Учителя. За воротами начиналась плотная крыша из винограда, тоже одичавшего и густого. За виноградом, перед домом, большой старый орех. За орехом маленькая летняя кухня, за ней огород, полностью заросший коноплей, и несколько фруктовых деревьев.

— Вот вам ключ, — сказала Зульфия и передала его Татьяне. — Поддерживайте порядок, живите.

Она развернулась, махнула рукой и вышла со двора. Двор был забит азиатами, которые стояли и молча глазели на нас. До меня дошло, что это были наши наниматели на лук.

— Ждать полчаса, — объявил я.

По деревянной лестнице в несколько ступенек мы зашли в дом. Побросав рюкзаки в угол комнаты, сели в зале на лежащий посреди ковер. Прекрасный дом, четыре комнаты и даже мебель.

— Ну вот и пришли, — объявил я. — Во дворе ждут наниматели, завтра с утра работа на луке.

— Интересно, — пробормотал один из ребят, — мы что, сюда на сельскохозяйственные работы приехали? Да и вообще, зачем это все нужно?

Я внимательно посмотрел на ребят. Было видно, что они раздавлены климатом и непонятными азиатами. Многим уже не нужна была школа. “Странно, — подумал я. — Все свалилось на меня.” Долина безжалостно обрушилась на мою бедную голову. У них не хватило смелости сказать все Андреевичу. И что теперь?

— Ну, — спросил я, — что дальше?

— А что, у меня была прекрасная работа, — заявил один из подопечных.

— Отлично, — сказал я. — Мы на лук, а ты на свою прекрасную работу.

Все молчали, злобно глядя на меня. “Да, попался, — мысли в голове кувыркались, как сумасшедшие. — Ведь нет ни денег, нет ничего. Да и, вообще, в свое время решили начать новую жизнь, отстаивать школу, зарабатывать, тренироваться."

— А я, вообще-то, у себя дома фотографом был, — заявил один из ребят.

— Продолжай, — предложил я.

— А что, продолжай? Фотоаппарат есть, кое-что на базаре купил.

— Ты и на базаре был? — удивился я. — Так вот, где они гуляли, пока я по полянам шастал.

— Знаете что, — обращаясь ко всем, сказал фотограф, — я понял: мне это не нужно. Буду фотографировать людей, заработаю на билет и поеду домой.

“Интересно, — подумал я, — кому здесь нужны его фотографии?”

— Жить буду в маленькой комнатке, — продолжал фотограф. — Могу и в летней кухне.

Меня начали мучить сомнения, и я заглянул ему в глаза. Передо мной сидел обыкновенный сумасшедший. Сумасшедший потому, что он полностью потерял инстинкт самосохранения. В чужой стране, в чужом климате, не похожем ни на один, который видел раньше, среди чужих людей он по собственной воле выходил из коллектива. Человек — животное стадное. Если эти инстинкты утеряны, значит, перед нами сумасшедший. И тут мой взгляд упал на его босые черные ноги.

— Где твоя обувь, сволочь? — вырвалось у меня.

— А я по земле хожу, чтобы здоровее быть.

— По какой земле? — не понял я.

Даже сейчас земля долины пробирала через подошву, а он ходил босиком.

— Здоровье бережешь? — усмехнулся я. — Где обувь? — заорал я снова и, не выдержав, схватил его за горло.

Даже не вырываясь, он захлюпал носом. Мои руки разжались.

— Берегу я их, — плаксивым голосом сказал фотограф. — Скоро холода наступят, вот тогда и носить буду.

— Покажи! — рявкнул я.

Он встал и порылся в рюкзаке. В углу комнаты стоял босой, с черными ногами сумасшедший человек. В правой руке у него были тонкие и уже раздолбанные туфли.

— И больше ничего? — спросил я.

— Нормально, — жалобно улыбнулся он. — Заработаю, новые куплю.

— Где же ты заработаешь? — уже более спокойно спросил я.

— Фотографии буду делать.

— Кто еще на лук ездить не будет?

— А ты будешь? — спросил один из присутствующих.

— Не ты, щенок, а вы, — поправил я.

В дверь начали стучать азиаты.

— Еще полчаса, — как можно грознее, высунувшись из двери, сказал я и снова вернулся в комнату.

— Знаете, ребятки, хватит нам одного больного, — я кивнул в сторону фотографа. — И запомните: каждый должен заниматься своим делом. Меня и Татьяну просили помочь больным, если кто-то сможет вместо меня — заменю на луке. А за то, что на луке меня с вами не будет, поверьте, еще скажете спасибо.

Все сидели, опустив глаза в ковер.

— Может, вы думаете, что по-прежнему будете ходить жрать к Учителю?

— А что, нет? — удивленно спросил кто-то.

Я схватился за голову, но сразу пришел в себя.

— Вы что, очумели? Нам дали дом, теплые одеяла. Чего же вы хотите? Есть будете на поле, если покормят, и один раз в день здесь, все остальное время — тренироваться. И так, чтобы Учитель поверил в нашу работу. Думаю, все понятно? — Развернувшись, я направился к азиатам.

Перед дверью на мгновение задумался. Ребята так и не поняли, куда попали. Для них это обычный дом, обычный ковер, лежащий на полу, все обычное, а во дворе чужие люди с чужим языком и раскосыми глазами, которые вызывают неприязнь и страх. Ну, разве не знали, куда ехали?

Азиаты сидели на корточках во дворе. Они налетели на меня галдящей стаей.

— Тихо! — заорал я. — Семнадцать человек, понимаете? Ни больше, ни меньше.

Толпа вдруг замолчала.

— Ахмед, Ахмед, — забормотали люди.

Ко мне подошел здоровенный квадратный мужик.

— Я дядя Учителя, — важно произнес он.

В голове у меня закружилось.

— Какой дядя? — выдавил я из себя.

— Родной. Пошли погуляем.

Мы ходил вокруг яблонь и беседовали о медицине.

— Да, — сказал Ахмед. — Если Зульфия доверила своих лечить, то значит что-то можешь. Я мог бы помочь, — вздохнул Ахмед, — только с ней не в ладах. Да и родственник дальний.

— Вы тоже лекарь? — заинтересовался я.

— У японцев учился, — признался Ахмед.

— А где? — поинтересовался я.

— На Хал Кин Голле, — просто ответил Ахмед.

— Где? — захлебнулся я. — Постойте, так вы были с японцами?

— Я был с иглами, — ответил Ахмед. — А иглам учился у японца. И ты знаешь, Сергей, — тому, что мое имя знали все, я уже не удивлялся, — доучился до того, что в пять раз быстрее раны заживали и кости сращивались. Иголки — это сила.

— А сколько их нужно ставить? — спросил я.

— Если кто ставит больше трех, то это не игольщик, а так, — он махнул рукой. — У вас называется иглотерапевт.

— Ну и?

— Так и лечили, — продолжал Ахмед. — Потом русские сильно дали. Попробовали с японцами в рукопашку, куда там… Нашим железом и порохом как раз и дали.

— В смысле вашим? — не понял я.

— Так китайцы ж порох с железом придумали. Вот нашими элементами нам и дали.

— Да, металл, — вспомнил я. — Один из самых интересных элементов, стоящих ближе всех к стихии Вода. Ну, а потом?

— Потом бабахнуло рядом, и я горькую пить начал, не могу остановиться и — все. Позже меня кололи, я сам себя колол — бесполезно. Что-то тут изменилось, — он постучал себя по голове.

— И давно пьете? — поинтересовался я.

— С Хал Кин Голла и пью.

В моей голове все смешалось. Там, в доме, сидели ребята, испугавшиеся самих себя. Возле дома ждала толпа азиатов, готовая из одного сделать троих, только бы лук собрать. А рядом со мной стоял здоровенный квадратный мужик, от которого шел тяжелый запах алкоголя. Но при этом он плевал на понятия о возрасте и алкоголизме. Что Ахмед пьяный, можно было догадаться только по запаху.

— И много в день получается? — спросил я.

— И не спрашивай, — махнул рукой Ахмед, — много.

Мне сразу расхотелось рассказывать ему, как алкоголь меняет состав крови и все остальное.

— Что же дальше? — не выдержал я.

— А то, — сказал Ахмед, — что удивляюсь я, как это Фу Шин, — произнеся имя Учителя, он упал ниц, потом, встав, продолжил, — дал вам этот дом. Последний раз здесь жил я.

— Расскажите.

— А что рассказывать. Учитель, — Ахмед на этот раз поклонился, — выписал из Пекина специалиста-иглотерапевта. Вот такого китайчика, — он чиркнул ребром ладони себе по животу. — Гордый был такой, даже личный туалет себе построил. А не пил вообще никогда в жизни. Вот и поселили нас в этом доме людей лечить. Съезжались отовсюду. Ну и пошло дело…

— В смысле?

— В смысле того, что гордился он неделю, ну, а потом мы с ним дали… Еще через неделю любая болезнь три бутылки водки стоила.

— А что, Учитель не знал?

— Народ не предаст, особенно тогда, когда ему выгодно. А еще через пару недель закрылась эта кроха в своем туалете и начала жалобно выть. Понятно, куда же ему пить, гному несчастному. Вот такие дела, Серега. Теперь вы здесь будете жить, посмотрим, как получится.

— А вам сколько людей на лук? — спросил я.

— Какой там лук, — махнул рукой Ахмед. — С тобой хотел познакомиться, да и вообще…

— Может, тогда к людям пойдем? — предложил я.

Во дворе на меня снова налетели азиаты.

— Семнадцать человек! — орал я. — Семнадцать!

Потом схватил за руку самого противного, маленького и горбатого.

— Ты кто?

— Родственник, — злобно прошипел он.

— Кровный? — грозно спросил я и потащил его к воротам. — Где твоя машина?

Испуганный азиат показал пальцем на задрипанный “Москвич”.

— Поехали на поле.

Ехали долго. Его луковое поле напугало меня до полусмерти.

— Здесь же не хватит и тысячи человек! — орал я.

Обратно ехали под злобное сопение маленького азиата. “Совсем с ума посходили, — думал я. — Жадность еще страшнее глупости. Сажают, сколько могут, а потом все сгнивает на корню.”

Во дворе по-прежнему ждали. Воплей хватило еще на несколько часов. С огромным трудом я поделил людей, как мог. Все разошлись недовольные. Оставив ребят, я пошел в дом к Учителю. Татьяна была с женщинами. Пустынный, холодный двор. Яркое солнце уже отказывалось греть Чуйскую долину. Из кухни вышла Зульфия.

— Зови своих обедать, — сказала она.

После обеда все опять побрели в новый дом. Только лишь на исходе дня я обратил внимание на огромный розовый куст с красными цветами, растущий возле летней кухни. Несколько бутонов еще даже не распустились. “Странно, — удивился я. — Когда же они успеют, ведь так холодно?” Долина начала раскрывать себя по-новому.

Захотелось пойти попрощаться с цветочной поляной, но ее не оказалось, растаяла без следа. Одна лишь густая пожухлая трава. Я тупо бродил по желто-зеленой мокрой каше. Хотелось заглянуть вперед, что будет дальше, но страх не пускал, а если страх победить, останется ли это желание? Желание, которому, наверное, не дано сбыться.

Ледяная поляна, с умершими цветами. Как быстро они умирают. Была ли она вообще, была ли эта воинствующая азиатка, воинствующая нежная птица? Долина объяснила, что я не просто охотник, стреляющий по птицам, а еще и охотник, стреляющий в самого себя.

Ледяная каша из мертвых цветов обжигала колени, они уже почти не гнулись. А я ходил и ходил, вытаптывая глубокие мокрые борозды, как будто они могли чем-то помочь испуганным ребятам, затаившимся в доме, жадным азиатам, мечтающим о горах лука, маленькой девушке, влюбленной в меня и кинжалы, воину, умирающему от опиума, Учителю, окруженному невежественными учениками. Я прощался с поляной, в бессильной злобе втаптывая в землю воспоминания о душистых цветах, теплом солнце и далеком родном доме.

Следующим утром нас разбудили не попугаи, а противно сигналящие машины. С трудом растолкав ребят, мы с женой пошли в дом Фу Шина. Татьяну женщины затащили к себе, а я зашел на второй этаж, где все прожили больше двух недель. На душе было тревожно, что-то непонятное подкрадывалось, еще не объявив о себе. Полежав на кане, я снова спустился вниз и сел на длинную лавочку. Пустой, холодный двор. Примерно через час вышла Татьяна, по ее виду понял, что тревогу ощущал не зря.

— Помнишь, Сергей, что случилось с дочкой Наташи? — озабоченно спросила она.

Этого не помнить я не мог, сколько бы больных у меня не было. Наташа была одним из шедевров. Двенадцать лет назад, выгуливая щенка немецкой овчарки, я познакомился со многими собачниками и с некоторыми, конечно же, подружился. И вот стук в дверь, за ней стоял хозяин одного из щенков, он держал за руку плачущую молоденькую девушку. Они зашли в комнату, девушка все так же тихо плакала.

— Серега, — парень без лишних слов протянул мне направление на удаление правой груди.

— А левую? — улыбнулся я.

— Левую обещали оставить, — уже громко зарыдав, прокричала девушка. — А на кой она мне, эта левая без правой?

То, что наша родная медицина все режет без разбора, я знал. Девушка была юная и очень симпатичная, а таким помогать — сплошное удовольствие. Добрые люди в белых халатах наобещали ей так много, что с трудом удалось переубедить. Тем более лечили по блату, а это, как тогда уже знал, еще хуже. К тому же безжалостно объявили бесплодие. До сих пор не понимаю, что или кто на это определение дает право. Право на обычный удар по мозгам, право на убийство последней надежды.

У симпатичной Наташи все оказалось не так страшно. Элементарное ощелочение организма, ведущее к уничтожению любых плюс-тканей и спаек — обычные травы ян и такое же питание. Ну, а результат — две нормальные, довольно-таки красивые груди. Потом две дочери, которые до сих пор называют меня дедушкой и исподтишка показывают язык, курносые и белобрысые. Она же торжественно, где бы ни была, всем объявляет, что я ее папа. Впрочем, я не сопротивляюсь, да и по возрасту почти подхожу.

Так вот, с одной из младших «внучек» произошла интересная история. Нас с женой не было дома около месяца, а когда приехали, то сразу же застали возле двери ломающую руки Наташу.

— Папа, — бросилась она ко мне. — У нас беда.

Случай был действительно интересный. И пусть меня простят медики, но это абсолютная правда. Четырехлетнего ребенка три недели кололи антибиотиками, подозревая воспаление легких. Когда же снимки и температура не показали ничего нового, то предложили нейтрализовать один антибиотик для того, чтобы начать лечить другим. Ни возмущение, ни вопли перепуганных родителей не помогли, врачи стояли на своем.

И вот в моих руках рентгеновский снимок легких. Теплый летний день, и решай, что хочешь. Девочка сидит, болтая ногами, вроде тяжело дышит. Ее всегда было трудно удержать на месте. Я что-то начал для нее сочинять, «внучка» слушала, открыв рот, — тяжелое хриплое дыхание. Через время она дышала так же тяжело, но у меня закралось подозрение, что это дыхание не от воспаления легких, а оттого, что легкие переполнены какой-то жидкостью. Я мало с этим сталкивался и поэтому, как ни слушал, прислоняясь ухом к острым лопаткам, ничего ухватить не мог. А она смотрела в глаза и сердито говорила, что хоть и любит «деда», все равно уколы больше делать не будет. На снимке легкие затемнены, но эта темнота может быть по нескольким причинам. Рядом сидел помрачневший отец, уже ставший взрослым мужчиной — любитель собак.

— Что делать будем, Сергей, а? — спросил он.

— Пошли на базар, детям яблок купим, — предложил я.

— Пошли, — согласился он.

И мы толпой отправились на рынок — две девочки, их родители и я с женой. И надо же — повезло: среди прилавков летали осы. Одна села ребенку на щеку, девочка сразу прижала щеку к плечу. Укус. Захлебнувшийся крик. И у ребенка изо рта вывалился большой кусок слизи. Спасибо осе, она меня здорово выручила. Осталось только естественным путем вывести лишние жидкость и слизь из организма, остановив их накопление. А это значит — сжимающие и выталкивающие травы и два нудных, без гуляния, дня на горшке. Слава Богу, со слизью справились без больницы, отсасывания и пробивания дырок.

— Так что? — спросил я у Татьяны. — Опять легкие, как у внучки?

— По-моему, да, посмотри.

Меня завели на женскую половину и показали девочку лет пяти. Все было очень похоже, но в этом есть одна опасность — взрослого лечить просто, ребенка очень легко обезводить. И тут нужно учесть абсолютно все, впрочем я всю жизнь так и лечил. Книги, чтобы списать больного, не было.

Сделав траву и все объяснив, мы пошли к следующему больному. Дорогу показывала Джисгуль.

— Куда идем, козявка? — спросил я.

— Мы, Серега, идем к большой тете, как бегемота.

— Сама ты бегемота, — сказал я. — Не бегемота, а бегемот.

— Нет, бегемота, — сердито сказала Джисгуль.

— Почему же бегемота? — поинтересовался я.

— Потому, что большая и даже больше бегемота, — объяснила девочка.

Шли долго, я вспоминал своих больных, которые отличались огромным весом и клялись, что почти ничего не едят.

— Значит все это ниоткуда? — с улыбкой интересовался я.

Но все же относился к таким с жалостью, потому что нарушение мембраны клетки — это очень серьезное нарушение. Клетка перестает полноценно существовать, не выполняя своих функций, и мембрана, не закрываясь, пропускает лишние калории. Чрезмерный вес — это проблема, которую человечество решит неизвестно когда, хотя считается, что все давно решено. Как можно жиросжигателем сжигать жир, если за счет неподвижной мембраны клетки он снова заполняет все тело?

Обмен веществ прост — нужное количество калорий мембрана пропускает и закрывается, все остальное — в унитаз. Но все равно это не выход и движение мембраны со временем, даже если толстяк и похудел, прекращается. Каждый человек должен совмещать продукты и ограничивать калории, которые потом могут легко начать сжигать из-за того, что их не отработали, здоровую клетку, превращая ее в раковую.

Я вспоминал своих больных и то, как не лечил, а просил. Тяжелая работа лекаря — бесконечно просить больных стать здоровыми. Стук в дверь — это то, что будет преследовать меня до конца жизни. Мне уже почти сорок лет. Очень часто я вскакиваю по ночам, пугая свою жену. А если нет сил подняться самому, я хватаю ее за плечо и сильно трясу. Она уже знает, что это. Схватывается и бежит к двери. Потом, если за дверью никого, мы долго смеемся. Стук может присниться несколько раз за ночь.

На этот раз стук в дверь был какой-то необычно тяжелый. По шуму в ванной понял, что жена быстро не выйдет. Открыв, я отшатнулся. Передо мной стоял мужчина килограммов сто восемьдесят. Он с трудом боком протиснулся в дверь.

— Сергий Анатольйовыч, я дуже багато чув про вас, мени зовсим погано. Дивчата голосують: “Дядьку, дядьку, пидвезыть”. А якый я дядько? Мени усього двадцять шисть рокив.

Так в мой дом попал начальник пожарной охраны одного из крупнейших колхозов-миллионеров Украины. Он готов был грызть камни. Каждый год добавлялось по несколько килограммов. Пять лет назад, что бы он ни делал, — шесть килограммов, потом — семь-восемь, а перед приходом ко мне за год было набрано семнадцать килограммов живого веса.

Он был готов действительно делать все, что угодно, грызть камни и глотать дерьмо, даже без уговоров.

Да, действительно, болезнь — вещь интеллектуальная, и хочет больной того или нет, но любой мало-мальски уважающий себя врач должен объяснить больному, что же происходит внутри него, иначе лечение будет просто неполноценным. Приходилось сталкиваться с еще более тяжелыми случаями. Если человек, не понимая, улучшал либо упрощал то действие, о котором я просил, он оставался калекой, а чаще всего покидал нашу Землю.

Врач — никто, он не лечит. Если врач думает, как лечить, что делать с больным, то ему нужно брать метлу и идти работать дворником. Какова же должна быть сила слова, чтобы больной начал делать именно так, а не как-нибудь по-другому!

Если мы живем на каком-то определенном участке земли, значит, мы выросли под солнцем вместе с травами, которые окружают нас, и лечиться можем и обязаны только ими. Любому нормальному человеку чужое должно быть чужим. Я не спорю, конечно, есть уникальные восточные травы, идущие из древности. Их можно, а иногда и нужно, в ничтожном количестве добавлять для усиления, но все же наше всегда остается нашим. Чаще всего такое открытие неприятно поражает и разочаровывает больных.

Сколько раз мне попадались переводные книги с индийскими йогами, стоящими на голове или в какой-нибудь еще загадочной и экзотической позе! Я не буду отрицать йогу, как и все остальное потому, что никогда не имел такого права. Но наш йог средней полосы хоть раз задумывался, чем же питаются те индийские чудо-мастера, которые, так страшно вывернувшись, изображены на фотографиях? Наверное, у стоящего на голове индуса нет застрявшего в горле из-за неудобного положения куска вареной колбасы. Они, пропагандируя, опираются на употребление молочных продуктов.

Но нам, оказывается, это молоко очень и очень противопоказано. В Индии жарко, а молоко — это слизь. Слизь прекрасно сохраняет внутренние органы от высокой температуры, но вспомните наше лето, много ли его? Несчастные три месяца — и то не всегда теплые! И когда приводят ко мне маленьких детей, которые уже несколько лет захлебываются соплями, я напоминаю матерям, что в природе все живые существа получают молоко только из груди матери. А сопли — это накопившаяся слизь, которая не пережигается и выходит таким образом.

Может быть, кому-то покажется странным, но чтобы избавиться от хронической простуды и вечно висящих под носом зеленых соплей, необходимо просто отказаться от молока и хлеба. Разве в нашем мире кто-нибудь когда-нибудь готовил хлеб на дрожжах? Всегда употребляли хмель и прочее. И вообще, мне кажется, что такое произошло только в нашей стране. Добавь дрожжей — и сразу будет много хлеба. Наверное, это одна из программ, когда-то затеянная для того, чтобы накормить народ. Это лично мое мнение, но скорее всего, я не ошибаюсь.

Однажды у нас в городе открылся магазин “Лаваш”. И я, поборов смущение, зашел в него прямо с “черного" хода. Мне очень нужно было знать, можно ли рекомендовать своим больным лаваш. В него никогда не клали дрожжей. Первое, на что наткнулся, — это молоденькая девушка, катившая перед собой тачку с дрожжами.

— Зайчик, я ведь не проверяющий.

— Да и так вижу, — хихикнула она.

— Объясни мне, ведь у вас готовят лаваш? Ну зачем здесь дрожжи?

Я указал пальцем на здоровенную тачку.

Девушка сперва засмущалась, но лишь на одно мгновение, потом фыркнула и сказала:

— Ну а жить мне и начальству на что предлагаешь? А так — бухнула дрожжей, и глядишь — уже не один, а целых три лаваша. Что, понял? — задиристо спросила она.

— Понял, — вздохнул я и понуро побрел восвояси.

Если действительно говорить о травах, то это великая космическая магия, уходящая в самую древность. Но ничто не стоит на месте. Магия и травы меняются вместе с жизнью. Многие бабушки и тетушки буквально дрожат над тетрадочками, которые хранят всю жизнь, периодически записывая ценную информацию. Но как глубоко ошибаются они! Самое печальное то, что ошибаются вместе с грамотными врачами, которые не боятся писать травники и всевозможные рецептурники. Если касаться врачей, то они попросту преступники, которые наплевательски относятся к таким серьезным вещам, как травоведение и гомеопатия. Именно из-за этого в последнее время к травам общее пренебрежение. А почему бы и нет? Масса трав в аптеках, на базаре. Целая куча всяких невероятных рецептов. А люди все так же болеют, не зная, куда податься, мечась от бабок к врачам. Они смешивают внутри себя травы с искусственными препаратами, которые заведомо несут в себе инь, еще больше уничтожая и без того слабое здоровье и человеческую веру в спасение.

Как собирались эти травы? Помню, как в детстве нас, толпу школьников, выгоняли на поляны, да еще и недалеко от дорог, по которым, фырча, выбрасывая страшные продукты из выхлопных труб, мотались машины-убийцы. Травы впитывают в себя все, что окружает их, от отрицательного до положительного.

Что собирали пионеры? Знали ли они, когда и как нужно собирать священные дары Космоса? Разве травы каждый день несут в себе одно и то же? Разве на разных почвах ромашка остается просто ромашкой? Разве возле полыни такая же ромашка? До сих пор не могу понять, почему над этим никто не задумывается? Неужели настолько наивны и глупы наши медики?

Даже столетней давности рецепты совершенно не годятся для нас сейчас. И бабушкины тетрадки можно смело вышвыривать в мусорные бачки. Вот такое оно — удивительное и загадочное травоведение.

Постараюсь объяснять предельно просто, без малейшего намека на терминологию, потому что вечно буду помнить великие слова Учителя: “Мудрый язык — язык глупцов”. Если что-то непонятно, то глупцы всегда пускаются в сложные и тягостные объяснения. Больной не вслушивается в них. Он хочет действовать. Он хочет лечиться и жить. И поэтому происходят трагедии.

Еще хочу вспомнить одно из важнейших правил древней медицины. Если человек сам хоть чем-то болен и пытается лечить другого, то он подлежит смертной казни. Смешно и грустно, но представьте, как выводят наших медиков к стенам больниц и по справедливому закону расстреливают.

В тяжелое время живем мы. И мне очень хочется, чтобы люди задумались. Не буду много говорить о духе, о Боге, хотя это и неотъемлемо от лечения тела, но все же нужно начинать с самого начала, без ожидания чудо-таблетки. Не сидя у телеэкрана с куском колбасы, трепетно глядя на бога Кашпировского. Весь мир давно бы развалился на тысячи кусков, если б это было возможно — не напрягаясь, ничего не меняя в жизни, глядя в телевизор, стать здоровым человеком.

Кашпировскому я могу сказать только “спасибо”. Когда начались его передачи, мой дом буквально стал приютом для разваливающихся, полусумасшедших больных. Да, действительно, этот человек мог многое. Слепой ведет слепых.

А мог он вот что. Когда у человека не хватает собственных сил для борьбы с болезнью, он болеет. Мало того, что Кашпировский действительно обладал сильнейшей силой внушения, он еще этим пользовался, как преступник. Что люди? Люди по доверчивости своей и неграмотности, особенно в нашей стране, — полнейшие сомнамбулы, то есть существа, измученные невежеством и собственной ненужностью. Они хватались за эту соломину. Страшно было смотреть, как пожилые и молодые женщины, а женщины, как все знают, более впечатлительны, впадали в трансы, трясясь, как одержимые, возле телеэкранов. Одна таблетка на всех. Одно слово на всех. Разве не отвратительно это? Он концентрировал последние силы в человеке, ничего не добавляя. Эти силы справлялись с заболеванием. А что потом? Слабость и еще больший страх перед жизнью. Ведь человек живет не только в короткой эйфории. Не могу представить себе, как этот “мессия” будет расплачиваться за свои “чудеса” в дальнейших жизнях!

Наверное, нужно закончить о толстом пожарнике, оказавшимся добрейшим и веселейшим человеком, которого я только знал. То лечение, которое я предложил ему, сейчас опишу вкратце. Когда я начал рассказывать о питании, из которого нужно исключить хлеб, он тяжело вздохнул, но согласился, когда услышал, что необходимо как можно больше есть разных сортов каши, то испугался не на шутку. Пожарник, наверное, подумал, что я просто издеваюсь и хочу загубить его окончательно.

— Шо вы, шо вы! — махал он руками. — Есть даже такое выражение: “Шо хиляк, мало каши ел?”

На пожарника было жалко смотреть. Казалось, еще чуть-чуть, и он расплачется. Ведь я был его последней надеждой.

Проговорили мы часов шесть. Я аргументировал, чем только мог: и тем, что у нас на Украине сроду не знали, что такое картошка, и что завез ее Петр Первый, который уж совершенно не думал о медицине, да и не мог предполагать, чем это закончится. Ведь крахмал — это слизь, а каша — клейковина, которая абсолютно подходит к нашему климату. Да и за солью чумаки ездили к морю, а значит, соль была морская. Много ли продуктов, которые могут похвастаться содержанием йода?

Спорили мы с ним до хрипоты, но он вдруг радостно заметил, что медики совсем ничего не объясняли, только говорили: пей вот это, ешь вот это. И тут он вдруг по-серьезному разозлился. Меня это обрадовало. Разозлился на то, что сам ни разу не спросил, что с ним, а доверчиво пил таблетки и по пять раз на день залазил на ненавистные товарные весы, ибо обычные были не в состоянии показать то количество веса, которое он нажил за свои неполные тридцать лет.

Мы ругались и смеялись, и в конце концов старший пожарник со смехом и слезами рассказал мне, как лечился в каком-то дорогостоящем институте голодания, где постоянно ставили клизмы и ничего не давали есть. А сердобольная жена по вечерам на второй этаж метко забрасывала в его окно здоровенные пакеты с колбасой.

Я его прекрасно понимал. Не мог же он всю жизнь ставить клизмы и ничего не есть! Конечно, это был не выход. Ну, похудел он на какие-то килограммы, даже несмотря на коварные подвиги жены, а потом? Мозг лихорадочно набирал упущенное, и, конечно же, пожарник заплатил за это еще большими килограммами. За невежество всегда платят вдвойне.

Да, это был действительно очень веселый и искренний человек. В основу его лечения я положил травы, которые полностью очистили кишечник, и благодаря новому, правильному питанию у него образовывался совсем другой, положительный слой микрофлоры. В общем, так называемый “обмен веществ”. Часто ведь говорят в больнице: “У вас нарушение обмена веществ”. И больной, печально кивая головой, уходит. Пугающие слова, но что это и как объяснить, не знает даже сам врач. Врач тоже с ужасом ждет, когда с ним произойдет нечто подобное, и он придет к своему коллеге, и тот повторит ему эти непонятные им обоим слова. И заболевший врач не спросит у коллеги, что это. Он с ужасом будет думать: “А вдруг и этот не знает?” И не дай Бог, начнет на непонятной им обоим терминологии объяснять. “А вдруг он знает, что делать?” — тешит себя надеждой постаревший и заболевший врач.

Конечно, есть у нас на Земле прекрасные врачи. Я всегда буду преклоняться перед Озавой, который написал свою великую книжку “Макробиотика”. Меня больше всего удивило, что именно эта книга мало кого затронула, хотя из всего, что я читал, она самая здравая. Но все же Озава, этот великий японец, не перевел ее на наш климат, на наш образ жизни, да и не мог он ее перевести, потому что сделал работу по Японии и Америке. Но он заронил великое зерно истины. Знал я людей, которые следовали его примеру, но это тоже не приносило результатов. Ведь многие продукты, которые там являются “ян”, у нас они ”инь”, и наоборот. Да и тех продуктов, о которых он пишет, у нас не сыщешь. Поэтому несколько лет по моей просьбе мы с Учителем искали правильный выход, переводя все на наши продукты, наши травы и наше солнце, под которым все выросло.

А пожарник через девять месяцев пришел ко мне в белом костюме. Он много о нем рассказывал, как о своей золотой мечте. Из него получился нормальный, красивый мужик, очень смахивающий на могучего борца, но грудой мяса с жиром он уже не будет никогда. Самое неправильное в лечении, которым он пользовался ранее, было то, что его ограничивали в количестве еды, а этого делать нельзя. Желудок — привык к определенному количеству, к определенной нагрузке, и лишить этого значит обречь человека практически на сумасшествие. Он так и ел — ведрами, но ел в основном янистые продукты, продукты, которые выжимали из него воду и ненужные жировые клетки. Количество потребляемого начало постепенно уменьшаться само. Я поздравил моего пожарника. И вдруг он захохотав, упал в своем белом костюме на пол.

— Ой, шо я зроблю, — смеялся он, — ой, шо зроблю!

Он был действительно веселый человек. То, что ему вздумалось сделать, может, было и недостойно, но как я мог удержать его…

Последняя попытка лечиться у моего, уже ставшего товарищем, пожарника была такова. Его долго мурыжили в каком-то кабинете, а потом сказали: “Ну, ладно, есть у нас специалист по этим делам. Так и быть, пошлем вас к нему”.

Пожарник, страшно ругаясь и махая кулаками, рассказывал, как он, при своем весе выперся на пятый этаж в пятьсот восьмой кабинет, а когда с замиранием сердца и надеждой постучал, а после “войдите” вошел, то потерял дар речи. За столом сидело чудовище весом килограммов сто восемьдесят.

— Ну, что? — грозно прохрипело оно. — И у тебя такие же проблемы? Значит, будем пробовать вместе.

Деваться было некуда. Мой друг, старший пожарник, прекрасно понимал, что вопреки своему желанию стал подопытным кроликом. Все, что врач хотел для себя, он сперва пробовал на нем. Я долго не мог понять, почему же так хохочет, подняв ноги вверх и не щадя свой белый костюм, мой удачный пациент.

— Ну, объяснишь ты в конце концов или нет? — не выдержал я.

Сидя на полу и вытирая слезы, периодически переходя снова на хохот, вогнеборець рассказал то, что задумал. Последнее, что назначил ему заплывший жиром врач, это были какие-то невероятно дорогие и редкие индийские таблетки, как он объяснил, для отбивания аппетита.

— Ну-ну? — поинтересовался я.

— Та шо “ну”, - он махнул рукой. — Жерты ще бильш хотилося.

— Ну, так чего ж ты ржешь? — с нетерпением вопрошал я.

И тут он мне нарисовал действительно умопомрачительную картину. Пожарник задумал серьезное дело. Он решил постучать в кабинет и после “войдите” прямо на пороге рухнуть на четвереньки.

— Да объясни же мне, черт возьми! — не выдержал я.

Он страшно удивился, а потом, продолжая громко хохотать, сказал мне, что бизнесмен из меня никогда не получится.

— Да и без тебя это знаю. Дальше объясняй, — с нетерпением потребовал я.

И тут он мне рассказал действительно смешную вещь. Он красочно описал, как будет на четвереньках ползти от самого порога к столу жирного доктора, причитая: “Если б не ты, спаситель… Если б не ты, спаситель…”

— Вот таке дило, — со смехом ляпнул в ладоши пожарник.

— Ну и что? — снова ничего не понял я.

— Ну ты и дурень! — абсолютно искренне поразился старший пожарник.

И он объяснил, что доктор даже не дождется, пока ему перестанут целовать ноги, а изо всех сил, несмотря на свой вес, ломанется по всей стране скупать эти лекарства, заранее предвкушая, сколько заработает денег и каким станет красавцем. И пожарник, вновь хохоча, рухнул на пол. Но мне почему-то весело не стало, а когда представил ситуацию, наоборот взгрустнулось. Вот такие у нас в стране врачи-экспериментаторы. А бывший толстый пожарник до сих пор не толстый, он гордится собой и мной.