Беседа 7 Караван все растет
Беседа 7
Караван все растет
29 мая 1986 года.
Вопрос первый:
Возлюбленный Ошо,
Когда ты рассказываешь нам истории из твоих студенческих лет или из профессорской жизни, я часто спрашиваю себя, каково это было бы - учиться вместе с тобой или у тебя, и еще я твердо знаю, что без всяких сомнений я втрескалась бы в тебя по уши. Мне кажется, что твои сокурсники обходили тебя стороной, но не забывали и восхищаться. А твои собственные студенты, должно быть, просто тебя обожали. Ты тут недавно обмолвился, что ты даже как-то организовал в университете небольшую медитационную группу, и мне стало очень интересно. Мне бы безумно хотелось услышать о том, как ты влиял на жизни окружавших тебя людей. Мне интересно, следят ли они за твоими многочисленными подвигами по газетам или через друзей. Вполне возможно, что это один из тех вопросов, которые попадают под категорию чистого любопытства, но я обожаю, когда ты рассказываешь о своих ранних годах. В такие мгновения мне кажется, что я любила тебя задолго до того, как узнала.
Студенты, вместе с которыми я учился, относились ко мне сдержанно. Каждый думал обо мне по-разному. Большинство, разумеется, было настроено против меня, просто потому что я всех отвлекал. Они пришли в университет не в поисках чего бы то ни было, а просто чтобы получить степень, затем найти работу и обзавестись семьей. Меня же не волновали ни экзамены, ни дипломы; я всегда был нацелен на настоящее, на тот предмет, который преподавался в данный момент. Я хотел изучить его досконально.
Большинство студентов были против этого, потому что если каждый предмет изучать досконально, то учебный план за три года выполнить не удастся... на это не хватило бы и двух сотен лет... и все они безумно волновались об экзаменах. Мои заботы в корне отличались от их забот, наши интересы были диаметрально противоположны.
Я весь был в текущем моменте, в текущем предмете; их же не волновал сам предмет - им нужно было лишь писать свои конспекты, чтобы потом сдать экзамен. Я никогда ничего не записывал, а когда я сам стал профессором, то не позволял студентам делать заметки на моих лекциях, потому что если вы записываете, это означает, что вы нацелены на будущее, что вы не здесь и сейчас, что вы готовитесь к чему-то в каком-то другом времени.
Но даже сами профессора советуют студентам - и мне кажется, что то же самое происходит во всем мире - конспектировать их лекции, не понимая одну элементарную вещь: что когда студент записывает, он не способен полноценно воспринимать то, что ему рассказывают.
Я говорил моим профессорам: «Для меня совершенно непостижимо, что вы сами призываете студентов делать то, что, по идее, является прямым оскорблением для вас. Когда вы преподаете, учащийся должен быть полностью сосредоточен, должен слушать, впитывать, пить ваши слова. Но вас всех это не беспокоит. Вы сами советуете им писать конспекты, вы сами учите их откладывать жизнь на будущее».
Преподаватели были настроены против меня, большинство студентов также были настроены против меня, но все это были посредственные люди. Но несколько студентов все же любили меня, потому что я мог спросить то, что они боялись спросить сами, и потому что я мог спорить так свободно, как это не удавалось им самим. Эти люди веселились. В некотором роде, я стал их представителем. Их гораздо больше интересовали мои аргументы, нежели слова преподавателя, потому что мои аргументы уводили тот или иной предмет к самым его корням.
Любили меня также и несколько преподавателей. Но лишь единицы радовались мне и открыто соглашались, что мои доводы звучат более убедительно, нежели их собственные. И они предупреждали меня: «Но, пожалуйста, не забывай, что сдать экзамен поможет тебе не твой довод, а мой». Но я отвечал: «Мне совершенно нет дела до экзаменов. Какая разница, сдам я или провалюсь? Мне важно лишь, насколько естественно и искренне я себя подаю».
Когда я уже был в аспирантуре и приближался профильный выпускной экзамен, один из моих преподавателей очень за меня переживал, потому что моя работа должна была попасть на проверку к одному старому профессору аллахабадского университета, известному на весь мир индийскому философу. Звали его доктор Ранадэ, и все знали, что от него, в лучшем случае, можно добиться лишь удовлетворительной оценки. Этим он славился на всю страну. Но чаще всего студенты проваливались - таким строгими были его требования.
Моя работа также должна была лечь на его стол, так что мой преподаватель индийской философии очень переживал. Я сказал ему:
- Да будет вам. Это ведь я иду на экзамен, а не вы!
Но в ночь перед моим экзаменом он не сомкнул глаз. Он все пугал меня:
- Вот увидишь: тебя ждут неприятности. Этот человек немного чокнутый, а влияния у него столько, что никто не смеет ему перечить.
- Может, и не понадобится ему перечить, - сказал я. - Кто знает, может, он ждет такого, как я. Может, я и выполню его требования.
Но мой преподаватель рассмеялся и сказал:
- Да ты его просто совсем не знаешь! Он уже стольких завалил, и за всю жизнь никто у него не получил высший балл. Сейчас он на пенсии, но до сих пор, помня о его имени, университеты присылают ему выпускные работы.
У меня создавалось впечатление, будто он и впрямь сам готовится сдавать экзамен. Мне оставалось лишь утешать его и просить расслабиться, отдохнуть и не портить себе нервы.
На экзамене я сделал именно то, чего он так боялся... и я не мог поступить иначе. Мой ответ на вопрос в билете был не ответом, а, скорее, началом спора, и мой профессор пришел в ужас:
- С Ранадэ никто не смеет спорить! Увидев твой ответ, он оскорбится. Он поставит тебе ноль! Это уже не раз случалось.
Первый вопрос в билете звучал так: «Что есть индийская философия?» И я просто ответил парой предложений: «Нет никакой индийской философии. Вопрос совершенно абсурден и не заслуживает моего времени, потому что философию нельзя разделить по географическому признаку - так вы ставите географию выше философии. Но какое отношение философия имеет к географии? Мысль не знает физических границ, мысль принадлежит вселенной. Никогда больше не задавайте подобных вопросов».
Несомненно, такой ответ должен был повергнуть его в шок, потому что он никак не мог ожидать... всю жизнь люди были вежливы с ним. Теперь же он был просто мудрым стариком... но на все вопросы я ответил в таком же духе. И когда я пересказал свои ответы моему преподавателю, тот заплакал! Я сказал ему:
- Да вы с ума сошли! Если он и поставит ноль, потому что меньше нельзя, то поставит-то он его мне, а не вам! Почему же вы?..
- Я переживаю за тебя, - ответил он. - И я понимаю тебя. Ты совершенно прав. Но быть правым еще не означает ответить на вопрос, потому что ответ должен быть приемлемым, потому что положительно оценивается лишь наличие знаний.
Однако доктор Ранадэ оказался честным человеком. Он оценил мой ответ на девяносто девять баллов из ста и даже послал через проректора записку на мое имя. В ней говорилось: «Ваши ответы поразили меня, как ничьи другие. Они очень оригинальны, и вам, судя по всему, было даже не важно, сдадите вы экзамен или провалитесь. Вы настолько цельно выражали себя, что вам явно было не до возможных последствий. Я восхищен полнотой вашей личности, вашим огнем, вашей уникальностью. Впервые я встретил студента, которого так долго искал».
Проректор вызвал меня к себе. Мой профессор сказал мне:
- Пришли результаты, так что, наверное, Ранадэ прислал также и свои ругательства на твой счет.
Но когда он прочел записку, то был потрясен.
- Сегодня я поверил в чудеса! - сказал он. - Я думал, что выше нуля тебе не видать, а тут вдруг девяносто девять баллов!
И еще доктор Ранадэ добавил в своей записке: «Я сначала думал поставить вам все сто баллов, но это выглядело бы пристрастно. Поэтому один балл я вычел. Дело не в ваших ответах - это просто дает о себе знать моя старая привычка, укоренившаяся за целую жизнь. Я умею лишь урезать баллы».
Студенческая жизнь безумно меня радовала. Не важно, был ли кто настроен против меня или за, был ли кто безразличен ко мне или любил меня... все это было замечательно. Все это очень помогло мне, когда я сам стал преподавать, потому что я научился, одновременно со своей точкой зрения, принимать во внимание и точку зрения моих студентов.
Мои занятия превращались в дебаты. Каждый был волен выражать сомнение и спорить. Время от времени кто-то проявлял озабоченность о программе, потому что каждая деталь становилась предметом длительных споров. Я успокаивал студентов: «Не волнуйтесь. Вам нужно оттачивать ваш ум. Программа - это очень незначительная часть знаний. Вы можете пройти всю программу за одну ночь. Если у вас острый ум, то вы сможете ответить, даже не читая. Но если вы не умеете мыслить самостоятельно, то даже с учебником вы не дадите правильный ответ, потому что в книге, может быть, будет пятьсот страниц, а ответ спрячется где-нибудь в одном абзаце».
В Советской России уже проводились эксперименты в этой области, и уже были сделаны важные выводы. Студенту позволено приносить с собой на экзамен любые учебники, студент может попросить экзаменатора: «Мне нужна такая-то книга», - и ее немедленно принесут из библиотеки.
Русские поняли, что раньше, когда студент сдавал экзамен, проверялась лишь его память; теперь упор делается на уме. Сегодня на экзамене студенту предлагают найти нужный ответ, но найти его можно только если он занимался, если он спорил, если он сжился с этими книгами. Только в таком случае он сможет отыскать правильный ответ. А иначе найти нужные страницы в дюжине учебников будет не так уж и легко.
Было доказано, что при сдаче экзаменов прежним способом, принятым во всем мире, лучшие результаты получает определенный тип студентов. Однако при сдаче экзаменов по новой методе - с возможностью использования учебников - лучшие результаты получает совсем другой тип студентов, потому что в этом случае проверяется ум, а не память. В этом случае память не очень помогает. Тут требуется острый ум, глубокое понимание предмета, общая начитанность, умение искать ответ в книгах, если вдруг не знаешь его сам. Но время экзамена все равно ограничено тремя часами, поэтому если мыслительный процесс у студента не развит, то он не успеет ответить и на один вопрос.
Тот факт, что при новой схеме сдачи экзаменов вперед выходит другой тип учащихся, а бывшие лидерами раньше теперь плетутся в хвосте, ясно доказывает, что ум как явление в корне отличается от памяти. Память создает одних лишь слуг, рабов и счетоводов, а никак не разумных людей.
Так что я проводил свои занятия совершенно по-другому. Любая тема подлежала обсуждению, любая тема подлежала пристальному, как можно более детальному рассмотрению в каждой плоскости, с каждой стороны; любая тема принималась за справедливую только после того, как ум соглашался с ее истинностью. Если согласия не было, то ничего не принималось, и обсуждение продолжалось на следующей лекции.
И я с удивлением обнаружил для себя, что когда человек обсуждает тот или иной предмет, открывает его логику, его строение, то уже ничего не нужно будет запоминать. Предмет станет вашим собственным открытием и потому легко останется с вами. Забыть его будет невозможно.
Несомненно, мои студенты любили меня, потому что никто больше не давал им такой свободы, никто больше не уважал их так, как я, никто больше не любил их так, как я, никто больше не развивал их умственные способности.
Преподавателей же больше всего заботила зарплата. Сам я за своими деньгами ни разу даже не ходил. Я передавал доверенность одному из студентов и просил: «Не мог бы ты по первым числам каждого месяца забирать мои деньги и приносить их мне? Если тебе понадобиться сколько-то, можешь взять себе часть».
Все годы, что я провел в университете, кто-нибудь всегда приносил мне зарплату на дом. Наш бухгалтер однажды сам явился ко мне и сказал:
- Почему вы никогда не приходите? Я до последнего надеялся, что когда-нибудь вы придете и мы наконец познакомимся. Но, глядя, что сами вы, похоже, никогда не заглянете ко мне, я и решил забежать к вам и посмотреть на вас. Потому что нормальные профессора по первым дням каждого месяца с самого утра выстраиваются в очередь. А вас никогда нет. Вместо вас явиться может кто угодно, любой студент, и я даже не знаю, доходят ли до вас вообще ваши деньги.
Я ответил:
- Не волнуйтесь, деньги всегда доходят.
Когда доверяешь человеку, ему становится очень сложно обмануть тебя. За все годы моего учительства ни один студент, кому бы я ни передавал доверенность, не взял ни рупии из моих денег, хотя я говорил всем: «Смотрите сами; если вам нужны все эти деньги, берите. Если нужна часть - берите часть. И это не в долг, возвращать не надо, потому что мне вовсе не светит еще запоминать, кто и сколько мне должен. Деньги ваши, мне все равно». Но ни один человек ни разу не взял ни рупии из моей зарплаты. Остальных же профессоров интересовала только зарплата, да еще борьба за место повыше. Я не заметил, чтобы хоть кого-нибудь из них волновали сами студенты, их будущее и, особенно, их духовный рост.
Глядя на такое положение дел, я открыл небольшой медитационный факультатив. Один из моих друзей отдал нам свой замечательный садовый домик, а затем выстроил для медитаций небольшой мраморный храм, в котором могли запросто усесться и медитировать, по меньшей мере, сразу пятьдесят человек. Многие студенты, преподаватели, даже проректоры приходили, желая попробовать понять, что такое медитация.
Но когда я ушел из университета и организовал движения саньясы, все вдруг резко переменилось. Так я навлек на себя неприятности. Ни один из моих бывших коллег, с которыми я годы проработал бок о бок, больше не приходил ко мне. Одни были индуистами, другие - мусульманами, третьи - джайнами, а я был бунтарем. Я же был свободен.
И те, кто раньше сами приходили ко мне, теперь стали плохо обо мне отзываться, потому что, хоть я и преподавал ту же самую медитацию, теперь для них в этом был вопрос их религии, их традиций, их вероисповедания. Они даже не потрудились понять, что я делаю то же, что и делал раньше. Если теперь мои люди стали носить оранжевые одежды, это еще не значит, что изменилось мое учение.
Таким образом я лишь хотел выделить своих людей, чтобы весь мир запомнил их такими, чтобы их узнавали повсеместно.
Но многие перестали приходить ко мне - и не только преподаватели, но и некоторые из уважавших меня прежде студентов. И тогда я увидел, насколько поверхностны вся наша любовь, все наше почтение, вся наша дружба, потому что стоит только кому-то напасть на наши традиции, на наши обычаи, на наши древние верования, как тут же от любви и дружбы не остается ни следа.
И самое удивительное, что даже тот мой друг, отдавший в мое распоряжение свой дом и потом построивший специально для меня целый храм, прислал мне записку через своего управляющего - ему не хватило храбрости сказать это мне лично, - что поскольку я не разделяю ни одно из древних учений, я не могу больше использовать его помещение для своих медитационных занятий... как будто все древнее сделано из золота. Наиболее вероятно, что все древнее давно прогнило изнутри.
Я послал ему ответную записку: «Я уйду из твоего дома и твоего храма, и поступай с ними как знаешь. Но помни, что я - попутчик восхода, а не заката. И я хочу, чтобы весь мир был за все новое и забыл про все древнее».
Истина всегда движется вместе со свежим, молодым и невинным. Ее убивают знающие, ученые, умные, так называемые мудрые люди, которые, на самом деле, являют собой свои точные противоположности.
Саньяса стала разграничительной чертой. Люди, знавшие меня ранее, мало-помалу начали уходить. Стали появляться новые лица. И та же история повторялась на каждом следующем этапе моей работы. Кто-то из прежних учеников пропадал, и на их место приходили другие саньясины, вливая в движение новую кровь, свежие соки.
Со всех концов света до меня доходят сообщения, что в каждом центре - несмотря на то, что все движение переживает не лучшие времена, у меня даже нет дома, у движения нет штаб-квартиры - тем не менее, из каждого центра ко мне приходят сведения, что все больше новых людей принимают саньясу, что приходят даже те люди, о которых мы бы в последнюю очередь подумали как о саньясинах.
Давление правительств различных государств оказывает нам огромную помощь. Благодаря этому любой, кто имеет немного мужества, уважения к свободе, вкусу разума, вступает в наше движение.
Кое-кто из прежних саньясинов будет уходить, и это хорошо. Возможно, что они больше не настроены на ту же волну; возможно, их время вышло. Вы можете оставаться со мной, только если вы живы. Когда вы умираете, мы попросту празднуем. Мы говорим вам «счастливо», и на освободившееся место приходит кто-то новый, новая кровь, новая жизнь, новый цветок. Так было всегда...
Уже есть целые пласты людей, кто в разное время был со мной и кто потом ушел от меня. Лишь несколько человек остаются со мной с самого начала, и они и есть самые благословенные. Придя ко мне, они сожгли все мосты, они не оглядываются назад. Они знают, что они нашли свой дом, который так долго искали, и больше им идти некуда.
Одно можно сказать наверняка: те, кто по той или иной причине остался на обочине, кто свернул в сторону, больше никогда не найдут ту же любовь, тот же свет, то же понимание. Им будет всегда не хватать меня. И поскольку это моя последняя жизнь, потому что я не рожусь больше в теле, то мне их жаль.
Те, кто находится со мной, поймут, что теряют люди, ушедшие из-за каких-то мелочей, по каким-то непонятным причинам. Я никого никогда не прогонял - я, наоборот, всех приветствую. Мне их жаль, потому что они не найдут себе места на этой планете. Им вечно будет чего-то не хватать, но их эго не позволит им вернуться.
Тем не менее, весь мой путь был одной сплошной радостью. Начал я один, но вскоре люди сами стали приходить, хотя я их даже не звал и специально не приглашал. Караван становился все больше и больше, и теперь он шагает по всему земному шару!
Неожиданное появление такой огромной массы людей до смерти напугало всех религиозных деятелей. И их страх имеет основания. Они осознают, что сами не способны дать людям то, что те получает где-то еще, и посему всеми силами они стараются не допустить меня до моих учеников, не пускать их ко мне, и делают это так недостойно. В каком-то смысле, очень полезно было узнать, что весь этот мир, за чье улучшение я боролся всю свою жизнь...
Но еще никогда я не был так связан сразу со всем миром.
На днях премьер-министр одного островного государства лично пригласил меня приехать к нему и заверил меня, что будет очень рад меня видеть. Я послал Джайеш и Хасью на разведку, и когда они добрались до места - нам только сегодня об этом стало известно, - премьер-министр потребовал миллиард долларов в качестве взятки.
Таков наш мир.
Он сам меня приглашает, и я посылаю к нему своих людей узнать, скольким саньясинам он сможет открыть вид на жительство, и сколько человек смогут приезжать ко мне ежегодно. Но не успевают они сойти с трапа самолета, как он тут же без всяких вступлений прямо заявляет: «Я готов принять вас, но вам это обойдется в миллиард долларов наличными».
Таковы наши политики.
В другой стране мы хотели купить замок. Когда стало известно, кто покупатель, цена немедленно подскочила. Теперь хозяин просит за этот замок девять миллионов долларов! Ему за целую жизнь не продать его за девять миллионов. Он просит почти в два раза больше фактической стоимости... И это еще не все. В этой стране есть две политические партии, и каждой нужны деньги на выборы, чтобы никто не оказывался в проигрыше - побеждающая партия получает свои деньги, и оппозиция получает свои деньги. Но это не единожды: они говорят, что им нужно по двести пятьдесят тысяч долларов для каждой партии на каждых выборах. И вот такие люди учат нас морали, чистоте и нравственности - вот вся их нравственность.
Интересная была поездка. И только что я отправил Хасью и Джайеш в еще одну страну, последнюю. А тому премьер-министру я послал письмо: «Мы бы принесли вашей стране пять миллиардов долларов, но уже поздно. Ноги моей не будет на вашем острове с таким подлым руководством, которое сначала приглашает, а затем просит у гостей миллиард долларов. Мы найдем себе место получше».
У нас осталась последняя надежда с этой страной, но и то - один шанс из ста. Если же ничего не удастся, то мы сядем на океанский лайнер.
Это будет однозначное осуждение всего мира и его народов. Если человек говорит правду, ему нет места на земле... ему остается жить в океане.
Мы найдем самый крупный корабль, на который бы вместилось пять тысяч человек. Меня лишь волнует то, что все эти политики и священники могут издать указы - и это будет беспрецедентно - запрещающие нашему лайнеру заходить в их порты. Раз они могут издать указы, не дающие моему самолету приземляться в их аэропортах, то что им мешает сделать то же самое в отношении моего корабля и их портов?
Но и это поможет миру увидеть их истинные лица, лица убийц, которые способны заморить голодом, замучить жаждой пять тысяч человек... И они еще говорят о любви к врагам. Они еще смеют говорить о прекрасном, когда их поведение просто омерзительно.
Вопрос второй,
Возлюбленный Ошо,
В одном американском журнале мать Тереза была названа бунтарем в преимущественно мужской иерархии католической церкви. Если мать Тереза ставится в один ряд с кем-то вроде Жанны д Арк, то Бог в помощь католической церкви!
Человек, который назвал мать Терезу бунтарем, понятия не имеет, что означает это слово. Она - рабыня мужской иерархии католической церкви. И не она одна. Еще ни одна женщина не занимала место папы, и этого никогда не случится.
Какая из нее бунтовщица? Она встает на колени перед папой-поляком и целует ему ручку. Это что - бунт? И она неустанно поставляет в католическую паству своих сироток, увеличивая тем самым ее численность, потому что численность паствы очень важна в политике, а на остальное им наплевать.
Недавно я увидел, как обеспокоен Израиль тем фактом, что мусульманские семьи рожают больше детей - естественно, раз мужчины там могут иметь сразу четырех жен. Мусульманский океан со всех сторон все сильнее давит на маленький Израиль. Поэтому похоже, что Израиль сегодня - единственное государство на земле, чье правительство стимулирует рождаемость, призывая каждую семью рожать, по меньшей мере, четверых. Их не волнует, что мир и так уже страдает от перенаселения. Их заботит лишь местная политика, и чтобы разница между численностью мусульманского населения и населения Израиля не была слишком ощутимой.
Существует политика чисел. Число прихожан католической церкви во всем мире превышает семьсот пятьдесят миллионов человек. Это самое крупное объединение людей на религиозной почве. И мать Тереза прославляется вовсе на за свое якобы бунтарство, а, наоборот, за свое раболепие, за своих сироток, которых она толпами приводит в католическое лоно, за несчастных индийцев, обращенных ею в католичество. За это папа благословляет ее.
Я бы, может, и согласился с этим журналом, если бы папа сам встал перед матерью Терезой на колени и сам бы поцеловал ее ручку. В этом был бы какой-то смысл, это бы означало, что католики, мужская иерархия церкви признала, что мать Тереза выше самого папы.
Но она лишь инструмент в руках мужской церкви. У нее нет собственной точки зрения. И за ее заслуги в увеличении численности католической паствы ей устроили Нобелевскую и всякие другие премии, и даже докторскую степень. Не попадайтесь на эту удочку. Все это просто политические игрушки.
Один из моих саньясинов, экономист из Англии, тоже получил Нобелевскую премию. Другие саньясины говорили ему: «Ты получил премию, но никто не вложил так много в современный взгляд на человеческие отношение, в человеческую революцию, как Ошо. Ты бы похлопотал за него». Он ответил: «Вы думаете, я не пытался? На самом деле, я даже сказал: “Не давайте премию мне, я лишь ученик. Дайте Нобелевскую премию Ошо”. Но стоило только комитету услышать это имя, как их всех чуть удар не хватил. В комнате наступила жуткая тишина, и мой знакомый шепнул мне на ухо: “Никогда больше не произноси это имя перед комитетом. Все это не имеет ничего общего со вкладом человека. Вся это премия - чистой воды политика. Без политической поддержки ее никто не получает”».
Тогда я сказал саньясинам: «Передайте ему, чтобы он сказал комитету, что даже если бы мне и дали Нобелевскую премию, я все равно бы от нее отказался, потому что мне прекрасно известно, что все это просто политический театр. Я не хочу, чтобы меня ставили в один ряд с матерью Терезой и прочими идиотами».
На самом деле, мать Тереза против женского освобождения, так что автор той статьи либо просто невежда, либо намеренно восхваляет ее.
И здесь есть политический подтекст: она против женского освобождения тем, что она против контроля над рождаемостью. Она против противозачаточных таблеток, но именно благодаря им женщины имеют отличную возможность освободиться от мужчин. Без противозачаточных средств женщины будут оставаться в зависимости, в рабстве. Если послушаться мать Терезу, то каждая женщина должна будет рожать детей одного за другим, женщина всегда будет лишь матерью, без конца беременной. Вся ее личная жизнь уйдет на производство и воспитание потомства. У нее не будет экономической независимости, у нее не будет образования, она ни в чем не сможет конкурировать с мужчиной.
Но противозачаточные таблетки могут поднять женщину на один уровень с мужчиной, потому что с ними ее больше не ждет непрерывная беременность, потому что благодаря им она выйдет из своей зависимости. Она получит экономическую свободу и с полным основанием сможет заявить, что в браке нет никакой необходимости: «Пока мы любим - мы вместе, если мы больше не любим - мы прощаемся и остаемся друзьями. Ругаться нам незачем».
Так что любой, кто называет мать Терезу бунтовщицей, просто идиот. Она - один из наиболее страшных реакционеров в целом мире. Для бунта нужна смелость. Но мать Тереза - обычный консерватор, ортодокс и формалист. Она верит в непорочное зачатие Иисуса Христа, она верит в его чудеса, она верит в его воскрешение, она верит в исключительность христианства, она верит, что спасутся лишь христиане. И они еще смеют называть эту женщину бунтарем?
Кто же тогда я?
Вопрос третий:
Возлюбленный Ошо,
Сидя в темноте, я становлюсь все более и более легким, все более и более пустым, как мыльный пузырь, прыгающий по траве. Откуда-то из живота появляется смешинка, играющая с этим пузырем, и тогда я чувствую себя одержимым и рехнувшимся. Я так счастлив быть с тобой, Ошо. Когда я принял саньясу, ты научил меня быть одержимым, и это умение стало величайшим даром всей моей жизни. И все же, испытав одержимость несколько раз, я, тем не менее, помнил, что в детстве, по вечерам, когда я лежал в постели, такая одержимость случалось со мной гораздо чаще. Ты это имеешь в виду, говоря, что возвращаешь нам то, что было у нас всегда?
Верно! Совершенно верно!