Успех и интеллект

Заявления подаются до 1 января, и после серии трудных собеседований в конце февраля принимается решение о зачислении. Такая процедура действовала все сорок пять лет, которые я работаю на факультете. Насколько я знаю, за это время было сделано лишь одно исключение – для Анджелы Ли Дакворт.

В июне 2002 года, с большим опозданием, мы получили заявление Анджелы с просьбой зачислить ее в программу, обучение по которой начиналось с сентября 2002 года. Его должны были отклонить без лишних разговоров, если бы не вмешательство директора магистерской программы Джона Сабини. Джон (мир его праху – в 2005 году он скоропостижно скончался, ему было всего пятьдесят девять {1}) всегда был бунтарем. Он работал над такой необычной темой, как сплетни, утверждая, что это – законная форма морального осуждения, но представляющая собой менее строгое наказание, по сравнению с юридическими санкциями {2}. Чем бы ни занимался Джон, он постоянно шел против течения академической социальной психологии. Я был еще одним «оригиналом» на факультете и обычно с вниманием относился к нестандартным аргументам; аргументам, которым нужны понимающие слушатели. Мы с Джоном могли «учуять» себе подобных за милю.

«Знаю, что она непростительно опоздала, но вы должны прочесть это эссе, Марти», – написал мне как-то Джон. Речь шла об эссе Анджелы Ли Дакворт. Вот выдержка оттуда:

К моменту окончания университета я добровольно отработала учителем в кембриджских государственных школах не меньше времени, чем провела в аудиториях и лабораториях Гарварда. Своими глазами наблюдала отстающих учащихся современного города в отстающих городских школах и сделала выбор в пользу сознательности, пожертвовав любопытством. Я дала себе слово, что после получения диплома буду следовать курсу реформирования государственного образования. Перед своим выпуском основала некоммерческую летнюю школу для детей из семей с низким доходом… Кембриджская летняя школа {3} стала примером для государственных школ по всей стране, о ней рассказывали в передаче Национального общественного радио и писали во многих газетах. Школа была отмечена как лучший государственный проект в штате Массачусетс, опыт начали изучать в Институте управления имени Кеннеди.

Следующие два года я провела в Оксфордском университете, став лауреатом стипендии Маршалла. Мои исследования фокусировались на магноцеллюлярных и парвоцеллюлярных путях передачи визуальной информации при дислексии… К диссертации я решила приступить позже… И следующие шесть лет работала учителем в государственных школах, руководила некоммерческой организацией, была консультантом спецшкол и писала образовательные программы.

Много лет проработав с учениками, представляющими оба полюса успеваемости, я стала совершенно иначе смотреть на школьную реформу. Думаю, что проблема не только в школах, но и в самих учащихся. И вот почему: учиться трудно. Конечно, учеба – это весело, она бодрит и доставляет удовольствие, но часто приводит в уныние, выматывает и обескураживает. В общем и целом ученики, которые больше не хотят учиться, которые считают, что не могут учиться, и не видят в учебе никакого смысла, учиться и не будут – причем независимо от того, насколько чудесна их школа или преподаватель…

Чтобы помочь хронически неуспевающим, но умным ученикам, работники системы образования и родители должны вначале признать, что индивидуальные особенности человека важны по крайней мере не меньше, чем интеллект.

Пожалуй, не стану раскапывать свое написанное при поступлении в магистратуру Пенсильванского университета в 1964 году эссе, чтобы вы сравнили его с этим. В течение почти ста лет считалось правильным и политкорректным в неудачах учеников обвинять учителей, школы, величину классов, учебники, финансирование, политиков и родителей – то есть всё и всех, только не самих учеников. Как? Обвинять жертв? Обвинять характер студентов? Как грубо! Характер давно вышел из моды в общественных науках {4}.