Арест

Арест

Двадцать седьмого октября тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Раджниш уезжает с ранчо на самолете. И в час тридцать по полудни двадцать восьмого октября самолет останавливается пополнить свои запасы горючего в аэропорту Шарлотты, там Раджниш со своими спутниками под дулами ружей были закованы в наручники и препровождены в Мекленбургскую городскую тюрьму, ему даже не предъявили ордера на арест. Фотографии Раджниша в наручниках и цепях были показаны по мировым новостям и по национальному телевидению.

Обратите внимание на то, что не был выписан ордер на арест, и поэтому весь этот арест считается преступным, читайте книгу Макса Бречера: «Пассаж в Америке».

— Я всегда уезжал тогда, когда нужно. И поэтому я говорю, что если предоставить возможность существованию все решать самому, оно это делает. Я покинул Раджнешпурам в Америке. На следующий день правительственные агенты собирались на четырех вертолетах подлететь к моему дому и на лестницах спуститься и арестовать меня. Несколькими часами ранее я покинул Раджнешпурам, и отправился в прекрасное местечко в горах, которое было собственностью моих саньясинов. Они просили меня приехать к ним два года. И это так странно, что именно в этот день я решил отправиться туда к ним в гости, я подумал: все-таки они ждали два года, пора бы их и навестить. Они все подготовили к моему приезду, они хотели, чтобы я отдохнул там. Правительство было в шоке, вся их намеченная программа по аресту могла потерпеть крах.

— Вы ничего не знали о скрепленном печатью обвинительном акте?

— Абсолютно ничего не знал, потому что они никогда мне не говорили об этом.

Два года были слышны слухи, что они собираются арестовать меня, они хотели меня арестовать. И мы так свыклись с этой возможностью, что никто не думал об этом. Нам казалось, что у них нет мужества, чтобы приехать в общину и арестовать меня.

У них появился шанс арестовать меня, потому что я должен был поехать в Калифорнию, в дом одного из саньясинов в горах, на две-три недели, это была хорошая возможность для них. Когда мой самолет полетел, в аэропорту присутствовал один журналист, и он сообщил об этом всем средствам массовой информации, но они сообщили правительству об этом. И они арестовали меня, это показывает, насколько они трусливы. Они арестовали человека, одетого в одну рубашку, наставив на него при этом двенадцать стволов. Они даже не ответили мне на вопрос: где ордер на арест, они не сказали, за что меня арестовывают, и какое преступление я совершил.

Я спросил у него, что они собираются делать, они не предъявили мне никакого ордера на арест, они кричали, и я сказал им: «Не нужно кричать. Просто скажите мне, за что вы меня арестовали?» Они не ответили мне, просто надели на меня наручники.

Я не преступник. И никто никогда не относился ко мне как к преступнику. Я сказал им, что если они так хотят, я могу пойти с ними, куда они хотят, могу вернуться с ними в Орегону, но я должен знать, за что они меня арестовали.

Позже стало известно, что прокурор Соединенных Штатов попросил Национальных гвардейцев арестовать меня. Но те ответили: «Если нет свидетельств его вины, если нет ордера на арест, выписанного судом, мы не можем это сделать». И тогда генеральный прокурор США Эд Месс, кто позже был обвинен во многих преступлениях, и ему пришлось уйти отставку в немилости, попросил главнокомандующего армии арестовать меня. Тот высмеял его: «Никогда еще за всю историю США армию не посылали воевать против одного человека. И не только это, у вас нет никаких свидетельств его вины, иначе почему бы вам не попросить суд выписать ордер на его арест?» Они не могли уговорить суд выписать ордер на мой арест.

Когда меня арестовали, меня арестовали двенадцать человек с автоматами, я спросил у них: «Где ордер на арест?» У них не было ордера, был только клочок бумаги, на котором были написаны несколько имен. Я сказал им: «Нас нет в этом списке, можете посмотреть наши паспорта». Со мной было шесть саньясинов, они сейчас присутствуют здесь, и они подтвердят, там были совсем другие имена. Но они все равно не хотели нас слушать.

Когда меня арестовали в Америке, меня заковали в наручники, повесили здоровую цепь на пояс, на ноги. Я не мог даже идти нормально. Они боялись, что на улице встретят много людей, и я смогу поднять руки, и они связали мне цепями еще руки и привязали их к поясу. Потом они с такой сумасшедшей скоростью бросились к машине, потому что вокруг были люди, они шумели и поддерживали меня победными воплями. Потом я понял, почему они так спешили. Вокруг были фотографы, если бы они увидели, что все эти люди вокруг поддерживают меня, потому что я был арестован без предъявления ордера на арест, они бы поняли это, и создалось бы такое впечатление, как будто все разговоры про демократию — полная чепуха. Велась постоянная пропаганда о свободе выражения, о свободе личности, и оказалось бы, что это все только для того, чтобы ввести всех в заблуждение.

Судебный чиновник сидел напротив в машине, говорил со мной в тюрьме, он мне сказал: «Вы находитесь здесь под полной защитой».

Я сказал ему: «О чем вы? Если меня заковали в наручники, в цепи, вы считаете, что это — защита, в таком случае сначала предоставьте такую защиту своему президенту, их жизням постоянно угрожает опасность. В Америке убили двадцать процентов президентов. Это большое число. Так что посадите всех президентов Америки в тюрьму! Но не говорите мне такую чепуху!»

Я никогда не видел паспорт. Об этом заботились мои спутники.

Когда я сидел в тюрьме в Америке, у меня не было телефона моего адвоката, секретарей, общины, потому что за всю жизнь я никогда не звонил раньше. Чиновник был удивлен и спросил: «Кому мы должны сообщить о вашем аресте?»

Я сказал: «Кому хотите. Я никого не знаю в этой стране. Можете сообщить своей жене, ей может это принести наслаждение, когда она узнает, какой ее муж — герой, он арестовывает невинных людей без ордера на арест».

Я вел такой особый образ жизни, иногда даже трудно поверить в это. Я не знал, где мой паспорт, кто-то хранит его, должно быть где-то.

Мне не позволили сообщить о моем аресте адвокату, потому что они беспокоились о том, что если приедет адвокат, мгновенно первый вопрос, который он задаст: «Где ордер на арест?»

Я услышал, как чиновник прошептал водителю, который должен был вести меня в тюрьму, на ухо: «Помни, делай все, что делаешь, но не делай это прямолинейно. Этот человек известен во всем мире, и за всем наблюдают средства массовой информации. Если с ним что-то случится, это нанесет ущерб американской демократии».

В камере надзиратель спросил у меня: «Наверное, вы никогда даже не могли подумать, что когда-нибудь попадете в тюрьму».

Я ответил ему: «Будущее непредсказуемо, я могу оказаться даже в аду, кто знает».

Он посадил меня в камеру и сказал: «Это несправедливо. Вас арестовали, не предъявив вам ордер на арест, вам не разрешили сообщить своему адвокату об аресте. Это чистая несправедливость. За всю жизнь я еще никогда раньше такого не видел».

Я ответил: «Это хороший опыт для вас. Такие вещи могут случаться. Мне все равно предъявили бы мне ордер на арест или нет, я бы в любом случае оказался здесь. Все эти дни, которые я проведу в тюрьме, дадут мне новый опыт, откроют новые возможности в жизни, которые иначе я бы упустил».

Он сказал мне: «Вы немного странноватый».

Я ответил: «Да, я такой. Это только начало. Вы еще меня узнаете».

В тюрьме Раджниша посадили в клетку с другим заключенным. На третий день ему позволили ходить в лазарет.

— В первую ночь в тюрьме мне дали железную койку без матраса. Они знали, что моя спина болит, и я не могу лежать на голом железе, я не мог сидеть целую ночь, они не дали мне ни подушки, ни матраса. Они отказали мне со словами: «Пока мы можем вам дать только кровать».

Всю ночь я сидел. Я не мог спать. Сидеть тоже было тяжело, спина очень сильно болела.

Когда я попал в американскую тюрьму, со мной сидел один афроамериканец. Он был очень благочестивым парнем, хотя его посадили за убийство и изнасилование и за все подобное. Благочестивые люди иногда грешат так.

Он часто клал свою голову на Библию каждый день, каждый вечер. Он клал Библию на кровать, становился на колени и ложил голову на Библию. Он не был образован, и поэтому не мог читать. В комнате у него еще было много обнаженных женщин, которых он вырезал из журналов. Все стены у него были в этих обнаженных женщинах.

Я спросил у него: «Ты кланяешься голым женщинам?»

Он ответил: «Нет, Библии!»

Я сказал: «Ты что, не умеешь читать?»

Он сказал: «Нет, не умею!»

«Но кто сказал тебе, что это Библия?»

Он ответил: «Тюремные авторитеты сказали, что это Библия!»

«А что ты делаешь, когда кланяешься?»

Он сказал: «Я молюсь Богу».

И я сказал: «Я наблюдал за тобой три дня подряд. Над тобой смеялись твои нагие красотки».

Он спросил: «Смеялись?»

Я сказал: «Я наблюдал. Ты кладешь голову на библию и закрываешь глаза, ты не можешь видеть, только в этот миг они смеются!» Он посмотрел на меня, а я продолжал: «Что это за религия?»

Он сказал: «Я верующий католик».

И я сказал ему: «Прекрасно, а это на стенах — католические святые?»

Он ответил: «Прошу за это прощения».

И я сказал ему: «Ты делаешь две вещи одновременно. Я вижу, как ты ежедневно вырезаешь картинки из разных журналов: из Плейбоя, Плейгела, Пентхауза. И ты продолжаешь их вырезать и лепить на стены. Неужели ты не видишь противоречия, это что, твоя подавленная сексуальность?»

Подавленная сексуальность никогда не может быть игривой, молитва будет загрязнена подавленным сексом. Сексуально подавленный человек никогда не может быть в состоянии медитации. Из подсознания будут подниматься сексуальные фантазии.

Я провел первые три дня в американской тюрьме, после чего ко мне пришел комендант. Ему было интересно, какой я человек, что я из себя представляю, потому что мой сокамерник стал моим учеником. Я говорил с ним о медитации. Няни и врачи приходили ко мне, потому что я лег в госпитале, и потом ко мне пришел даже комендант тюрьмы со своей женой и детьми. Он подумал: «Мы можем больше не иметь возможности встретиться с таким человеком, и он говорит нечто вразумительное».

А врач, женщина, очень красивая женщина, приходила в тюремный госпиталь один раз за несколько дней, а в другое время она была занята разными делами в других отделениях тюрьмы. В тюрьме семьсот сестер. Но в эти дни все сестры были там, там был врач, и весь персонал. Врач сказал мне «Раньше такого никогда еще не было. Вы превратили мой кабинет в свой класс. В моем кабинете в другое время никого не бывает!»

Моя камера была очень маленькая, она была предназначена только для двоих. А в госпитале было двенадцать человек, они все хотели быть со мной все время: шесть нянь, четыре человека из персонала, комендант, помощник коменданта, врач, они все сопровождали меня в кабинет врача. Она сказала мне: «Вам не обязательно пользоваться душем для заключенных. Вы можете пользоваться моим душем, пока будете здесь!»

Главная медсестра никогда за всю свою жизнь никогда ничего не покупала заключенным, они могли покупать вещи только по общепринятым в тюрьме законам. Но для меня она ходила и покупала каждый день, она была старенькой женщиной, но покупала мне фрукты, овощи, все, что я просил, ведь я — вегетарианец. Я спросил у нее: «Это причиняет вам такие беспокойства. Нам тут дают овощи и фрукты, и они вполне нормальные, если относишься к другим существам по-доброму, они тоже относятся к вам по-доброму. Я вегетарианец, и потому обо мне заботятся!»

Она сказала мне: «Нет. Все, что вы получаете в тюрьме, перемешивается с невегетарианской пищей. А вы здесь всего на несколько дней».

Мой адвокат, который туда часто приходил, Нирен, был моим главным адвокатом, он сейчас здесь. Они не могли поверить в то, что я буду выглядеть здесь таким счастливым, как будто бы сижу дома. Я сказал: «Я никогда не мог много отдыхать, обо мне тут все заботятся, няни заботятся обо мне, врачи заботятся. Их всех интересует только одно, когда меня отпустят, и я вернусь в общину, они хотят приехать к нам погостить на несколько дней!»

Если вас позволить здесь пробыть три-четыре месяца, вы превратите тюрьму в общину. Вы и так уже опасны, потому что весь мой персонал приходит сюда с женами, с детьми, чтобы сфотографироваться с вами.

О бедных заключенных все забыли. Гости приходят с газетными вырезками, чтобы взять у вас автограф. Они говорят: «Потом мы будем помнить всю жизнь, что пробыли с вами три дня, и за эти три дня мы почувствовали перемены, как будто с нами начало что-то происходить». Люди не шумели. Все говорили: «Не шумите. Вы принесете ему беспокойства».

Я никогда нигде не чувствовал беспокойства в тюрьме.

Я говорил, что самое главное — это принять себя, это некое внутреннее чувство, которое не имеет никакого отношения к внешнему.

Двадцать девятого октября Раджниш дает три пресс конференции в тюрьме, у него берут интервью три телекорпорации: Тед Копел Ньюс Найтлайн ТВ, Вашингтон и Ченел 6ТВ.

Это случилось в Америке в первой же тюрьме, в которой я сидел, комендант тюрьмы мгновенно почувствовал ко мне расположение. Он был действительно хорошим пожилым человеком, и когда суд отказал мне в залоге, он сказал: «Это совершенно несправедливо, держать кого-то в тюрьме, человека, вина которого не доказана, они даже не пытались ее доказать, не было никого разбирательства, и отказать ему в выходе под залог! Неслыханно — это грязная политика!»

Я спросил у него: «Вы поможете мне немного?»

Он ответил: «Я все время буду вам помогать!»

Я сказал: «Мне бы хотелось провести пресс-конференцию в тюрьме».

Он сказал: «Этого еще никогда не случалось в истории, пресс-конференция в тюрьме с заключенным!»

Я сказал: «Тогда пусть это случится, пусть такой случай будет, если вы чувствуете, что со мной поступили несправедливо, сделайте хоть что-то!» Он согласился. И эта пресс конференция была созвана, но мои руки были в наручниках, и я сказал ему: «Я не смогу говорить, если мои руки будут в наручниках и цепях». Они не просто были в цепях, цепь протянулась вокруг моей талии, перетягивала грудь, и мои руки в наручниках были пристегнуты к груди, так что ими невозможно было двигать.

И тогда я сказал: «Я не смогу говорить с вами. Вы уже и так много сделали для меня, и созвали пресс конференцию, — а там присутствовало практически все средства массовой информации телевидение, радио и газеты, — теперь сделайте мне еще одно одолжение, я не собираюсь сбегать от вас, на мои ноги надеты цепи, вы может прицепить цепь еще и на грудь, на все мое тело, но оставьте руки свободными. Я не могу говорить с закованными цепями, если мои руки не будут в гармонии с тем, что я говорю».

Он все понял правильно. Он сказал: «Я видел вас по телевидению, и я полюбил, как вы машете руками, они точно выражают что-то».

Я сказал: «Послушайте, если правительство узнает об этом, у вас будут трудности».

Он ответил: «Мне наплевать, меня все равно скоро отправят на пенсию».

Средства массовой информации решили взять меня интервью прямо в тюрьме. Он сказал: «Это уникальное событие, и я все устрою». И он позволил, в тюрьме собралось около ста журналистов, телеоператоров, операторов радиостанций, журналистов из разных газет операторов кабельного телевидения.

И он сказал: «Я скоро уйду на пенсию. И самое худшее, что они могут со мной сделать, это отправить меня на пенсию немного раньше. Что они еще могут сделать со мной? В тюремных правилах нет запретов на этот счет, в которых бы говорилось, что в тюрьме нельзя созывать пресс конференцию. Так что все нормально».

Я сказал: «Это прекрасно».

И ему эта пресс-конференция понравилась так сильно, когда я говорил, все его служащие приходили послушать: врачи, няни, все, кто работал там. На следующий день они начали приводить свои семьи, чтобы познакомить со мной. Я сказал: «Что?» Их дети начали приводить в свою очередь свои книжки для автографов.

Няни не могли ничего найти, чтобы я подписал им, но в газетах было много моих фотографий, поэтому они начали приносить вырезки из газет со словами: «Мы будем потом помнить о том, что когда-то провели с вами три дня. И мы не забудем об этом, самое удивительное мгновение в нашей жизни. В три дня это место перестало быть тюрьмой».

Няни приходили даже в тот день, в который меня выпускали из тюрьмы под залог. Они говорили: «Вас могут выпустить в любое мгновение, и если мы вас не видим, для нас это будет потеря!»

Комендант расположился ко мне очень дружественно и сказал мне: «Я не должен вас слушать, но тысячи телеграмм, тысячи телефонных звонков, тысячи букетов цветов со всего мира, тысячи выражений протеста против вашего ареста сделали свое дело.

«Они не могли предположить, что если арестуют одного единственного человека, они будут играть с огнем. И поэтому одно я могу сказать точно: они не смогут навредить вам. Они не смогут даже прикоснуться к вашему телу. Наоборот, они говорят, что вас следует охранять как можно тщательнее, с вами ничего не должно случиться, иначе мы не сможем показать наше лицо всему миру».

Это было так странно, им пришлось предоставить мне такой же уровень секретности, как президенту Америки, пять машин следовало за мной, пять мотоциклов, все дороги были перекрыты, когда меня везли на пресс-конференцию, чтобы никто не смог причинить мне никакого вреда, потому что они были бы в ответе за это.

Этот человек сказал мне: «Впервые в жизни мы не думаем, что вы сбежите, нас волнует только то, чтобы вам никто не причинил никакого вреда, иначе ответственность за это ляжет на наши головы!»

В первый день через два-три часа после моего появления кто-то из Австралии позвонил ему: «Вы должны быть внимательны, потому что нам столько звонят, выражают такой протест, приходит столько телеграмм».

Комендант ответил этому человеку, который звонил ему: «Мы привыкли к этому, это особая тюрьма, у нас тут сидят важные заключенные, из высших политических кругов. И потому с этим у нас все в порядке».

Но через три дня со слезами на глазах он попросил у меня прощение. Он сказал: «То, как я ответил этому человеку, будет лежать на моей совести тяжким грузом, и я не знаю его номер телефона, чтобы перед ним извиниться. Вы были здесь всего два три часа, и я не знал вас, но после трех дней я понял точно, что никогда еще раньше такой человек не сидел в нашей тюрьме. Вся тюрьма за вас! Пятьсот заключенных за вас, весь госпиталь со всем его персоналом и я тоже за вас. Весь мир гудит. Если с вами что-то случится, это будет действительно ЧП, и пострадает американский имидж.

И поэтому мне бы хотелось попросить у вас прощения за то, что я ответил этому человеку так, что, дескать, у нас тут и без него хватает важных персон. В действительности у нас еще никогда не было такого человека, как вы. У нас были кабинетные крысы, политики, но еще никогда не было фигуры международного масштаба, настолько полного любви к человечеству».

На второй день он спросил у меня: «Что мы будем делать с цветами? Сюда присылают столько цветов, в этой большой тюрьме, у нас нет пространства».

И тогда я сказал ему: «Пошлите цветы во все школы, колледжи и университеты, от меня». Он так и поступил, и получил массу благодарностей за это. Когда меня везли из тюрьмы обратно в аэропорт, по всей дороге стояли студенты и бросали цветы.

На самом деле, правительство, скорее всего, раскаивалось, что совершило такую глупую ошибку. Они сделали наше движение общеизвестным. Теперь во всем мире звучали наши имена, на всех языках.

Среди многих звонков и телеграмм, которые я получил, один звонок был от дзенского мастера в Японии. Он позвонил самому президенту Америки, он позвонил коменданту тюрьмы, и он сказал ему, что ему хотелось бы сказать хотя бы слово мне.

Он сказал коменданту: «Вы совершили ошибку, одно из самых больших преступлений за всю историю человечества, потому что мы изучаем дзен по его книгам в нашем монастыре. И, несмотря на то, что я сам просветленный, я не мешаю им. Когда он говорит, я знаю, что он говорит правильно, но способ его выражения совершенно уникален, только он может так сказать!»

Он позвонил мне, и этот пожилой человек, я не знаю его, просто сказал: «Я знаю, что где бы вы ни были, вы будете чувствовать блаженство, поэтому бесполезно даже спрашивать вас, как вы там? Я просто хотел передать вам, что мы все с вами, те, кто не знают, не считают».

Вечером телефонных звонков было столько, что им пришлось выставить два или три дополнительных телефона, чтобы принимать все эти звонки. Причем телеграмм было столько, что им пришлось нанять еще несколько клерков для того, чтобы их принимать. Охранник ночью сказал мне: «Вы вызвали такой хаос в тюрьме! В этой тюрьме было столько министров, кандидатов в президенты, но мы еще никогда не видели столько любовных откликов, которые приходили бы к нам со всего мира. Вы можете быть уверены в том, что правительство не сможет навредить вам. За вами наблюдает весь мир. Они могут принести вам беспокойства, но никто не сможет причинить вам вред. Они не станут рисковать».

— Когда старик сказал мне по телефону: «Те, кто знают вас, всегда с вами, и с вами еще множество тех, кто вас не знает их просто не счесть». Все эти люди, Бодхидхарма, Махакашьяпа, Гаутама Будда, все они кричат в один голос: «Зачем вы посадили этого человека!» Он представляет собой живую преемственность, он послал своих учеников в Индию, и одна из его монахинь приезжала к нам в общину каждый день на праздник.

Дзен — это живое учение, единственно живое учение.

Последователь учения дзен интересует мое учение также, в Японии есть много дзенских мастеров, у них большие монастыри, и они учат дзен по моим книгам.

Когда я был в тюрьме, я получал тысячи телеграмм и телефонных звонков, писем. Многие дзенские мастера протестовали, но ни один индуистский религиозный лидер не высказал своего протеста. Протестовали многие суфии. В Индии в Аджмере — главное представительство суфиев, потому что там находится могила одного из самых известных суфиев Низамуддина Чишти. Он был таким возвышенным, что о нем даже нет воспоминаний, как о личности. Чишти — это одна из школ суфиев, особая школа суфиев. Человек, который возглавляет сейчас этот орден, послал мне телеграмму, он никогда раньше меня не видел. Он цитирует суфийское высказывание.

Я не знаю, что означает слово баадж на английском, вам придется найти его смысл самостоятельно. Это одно из самых сильных слов, это тот, кто взлетает выше всех в этом мире, так говорит пословица. Он просто процитировал эту пословицу, это было написано в его телеграмме, это высказывание. Он написал мне: «Ловят и сажают в тюрьмы ворон, заковывают в цепи, а баадж взлетает выше всех. Его трудно поймать, но после того, как его поймают, его заковывают в цепи, и сажают в тюрьму. Это благословение, что они распознали в вас баадж».

Я получил письмо от хассидского раввина, в котором он пишет: «Мы с вами». Но я не получил ни одного письма от христианских лидеров, от индуистских лидеров, и я понимаю причину, по которой они мне не написали. Они не могут найти со мной взаимопонимание, они мертвы и гниют.

Один из моих адвокатов в Америке, один из самых лучших адвокатов в мире, он возглавляет юридический факультет в Калифорнийском Университете. Он приходил ко мне каждый день в тюрьме, я сидел за прутьями решетки на стуле. И для него тоже ставили стул, нас отделяла решетка. Его имя Питер Ший, прекрасный человек. Я почувствовал, что он сильно напряжен, и сидит в своем кресле как сжатая пружина.

Я спросил у него: «Что случилось, Питер?»

Он сказал: «Странно, я никогда еще не чувствовал такого напряжения в жизни, если вас это не смущает, могу я сесть на пол?»

Я сказал: «Питер Ший, вы великий адвокат, вы возглавляете факультет в Университете, почему вы просите сесть на пол?»

Он сказал: «Я прошу это для себя. Когда я прихожу, чтобы увидеть вас, со мной что-то происходит, и мне кажется, что неправильно сидеть в кресле, и мне хочется сидеть на полу».

Я ответил: «Если ты будешь счастлив от этого, садись на пол».

На третий или четвертый день он спросил у меня: «В чем тайна? После того, как я посидел на полу пять шесть минут, я почувствовал такую расслабленность, которая не оставляла меня целый день. Я никогда раньше еще не чувствовал ничего подобного, такой тишины. Я человек закона, но я никогда раньше не чувствовал своего сердца, впервые я почувствовал, как оно бьется. Впервые меня посетила любовь.

Я ответил ему: «Ты украл мои слова, я как раз собирался сказать это».

Есть невидимые нити. Вы не можете увидеть их в воздухе, но вы не можете жить без них. Вы не можете видеть того, что происходит, когда ученик замолкает, сидя рядом с мастером. После того, как он однажды вкусил эту сладость, он не может того никому передать, но это и не нужно, вас никто не поймет, но вы чувствуете».

Я спросил у Питер Ший: «Можешь ли ты объяснить, что с тобой происходит другим адвокатам?»

Он сказал: «Это невозможно, потому что даже я сам не могу поверить в то, что со мной происходит. Нет никакой логики, которая стояла бы за этим, никакой причины. Наверное, правы ваши враги, которые говорят, что вы просто гипнотизируете людей!»

Я сказал ему: «Наверное, они правы! Потому что гипноз, если его изучить, становится обыденностью, даже уличный фокусник способен вас загипнотизировать. Но если гипноз происходит сам по себе, он относится к совершенно другой категории. Если ты чувствуешь расслабленность и тишину, никакая логика не нужна. Если ты чувствуешь любовь, а она принадлежит высшему порядку, высшему закону жизни, объяснения не нужны».